Адхарма

      — Как она? — Спросила у вышедшей Вайс Уиллоу.       Пусть прошло всего ничего — едва ли пара дней — с момента исчезновения Адама, но Винтер все не выходит из своей комнаты. Закрытые окна, двери, выключенный свет. Девушка лежала на кровати, обхватив руками колени и смотрела невидящим взглядом на экран своего свитка, на экране которого застыли две знакомые фигуры. Одна из немногих фотографий, которую ей удалось сделать на фестивале Вайтел, кое-как уговорив Смешера.       — Я так и не смогла её растормошить, — прикрыв глаза, закусила губу Вайс, обняв свои плечи. — Она хоть и кушает все что дают, но ни на что не реагирует, а если всё-таки делает это, то ограничивается едва понятными фразами. Гримм, — ругнулась девушка, чего до сегодняшнего дня не могла себе позволить в присутствии родителя. — Ну почему это произошло?! Гриммов Смешер, как знала, что от него будут проблемы.       Лукавила девушка или нет, говоря эти слова, не имело значения, ведь произошедшее уже свершившийся факт. Факт, от которого её сестра сейчас страдала. И поделать с этим Вайс ничего не могла, как бы ни пыталась.       Мыслями Винтер была где-то далеко. Возможно даже дальше, чем могли себе представить члены её семьи.       — Иди дорогая, — мягко сжав плечо дочери, слабо улыбнулась Уиллоу. — Тебе нужно отдохнуть. Сходи с Уитли и друзьями в развлекательный район, не забудь прихватить туда гостей.       — Но как же…       — Оставь это мне, — взгляд женщины вильнув в сторону, давая возможность искушённому зрителю, если бы тот присутствовал рядом, разглядеть неуверенность. Как бы старшая Шни не желала иного, она не знала, что нужно сказать старшей дочери, чтобы залечить её разбитое сердце. Сейчас Уиллоу как никогда ощущала себя никудышней матерью. — Ваши каникулы скоро закончатся, так что не тратьте время.       Вайс хотела возразить, ведь как так, «не тратьте время», они же говорят о Винтер! Ради сестры ей никакого времени не будет жалко. Но строгий взгляд Уиллоу возымел эффект, пробудив в среднем ребенке семейства давний инстинкт, который Жак взращивал в каждом своем чаде: не перечить родителю.       — Хорошо, мама, — руки наследницы компании дрогнули в попытке поправить складки на юбке. — Если понадоблюсь — звони.       — Дорогая, — подошла к дочери Уиллоу, нежно коснувшись кончиками пальцев щеки, отлично понимая её душевные метания. — Тебе нужно расслабиться. Оставь остальное мне. Хоть на что-то я сгожусь. — Последнее было произнесено почти шепотом. Он был настолько тих, что чуткий музыкальный слух Вайс едва смог его уловить.       — Не говори так, — в тон ответила дочь, отпрянув от руки матери, к которой инстинктивно тянулась головой. — Ты… Становишься лучше.       — Этих дней не хватит, чтобы загладить перед вами вину, — руки женщины притянули к себе ребенка, крепко того сжимая в материнских объятьях. — Но обещаю… Все наладится. Я сделаю все ради этого.       Провожая взглядом уходящую дочь, Уиллоу не могла не задуматься над тем, что же происходит в голове Винтер и какие именно слова нужно подобрать, чтобы пробиться сквозь «лед» отчуждённости. К своему сожалению, Уиллоу, так же, как и Вайс, да и чего юлить любой другой знакомый Смешера, не могла даже помыслить о том, что молодой человек сможет поступить столь… Нелицеприятно. Не нужно быть гением, сопоставляя задним числом все факты, догадки и неуловимые детали, чтобы понять, что Адам…       Ох гримм, Уиллоу помассировала кольнувший висок, все это такой несусветный бред и самообман. Да, парень был иногда резок, порой колюч, но во всем остальном, он отлично лицемерил. Иначе его поведение трактовать никто не мог. Улыбки, шутки и совместное время с членами семьи Шни и гостями, оставленное хорошее впечатление — все это рисовало в головах знающих Смешера картину неплохого человека. И сама женщина, оглядываясь, даже подумать не могла, что он так жестоко поступит с её дочерью. Хотя, её глаза могли быть замылены, особенно после «невольного» лицезрения акта любви между Винтер с Адамом.       Женщина покраснела от нахлынувших воспоминаний, от наличия которых хотелось провалиться сквозь землю со стыда. Одни мысли о том, как горячий блондин входит в её комнату, обнимает своими сильными руками и насильно склоняет к измене…       Хлесткая пощечина должна была привести в чувства, но глядя на раскрытую ладонь и ощущая пламя раздражения на щеке, Уиллоу могла лишь глубже погружаться в пучины самокопания. Какая из неё мать, раз мысли её столь грязны и порочны? Как она вообще может называть себя матерью, если ночами стонала, на выдохе произнося в холодную пустоту имя любимого дочери, предоставляя себя на её месте?       Уиллоу была сломленным и бесхарактерным человеком, замученным мужем и жизнью, лишенным семейного тепла. Она была идиоткой, потакающей низменным инстинктам, пусть и на время, но уподобляясь животному.       Слабая, слабая-слабая Уиллоу, которая сама отдалилась от детей, которой воспользовался, выжал все полезное, а потом выкинул и забыл муж, получив власть и наследников. Бедная, жалкая, лишь тень себя былой, пустая оболочка, плывущая по течению, позабывшая о своих желаниях и чувствах, утопающая в темных мыслях и воспоминаниях.       Как такой человек может принести облегчение, тем более своей крови и плоти? Как она может вообще говорить слова утешения, имея в голове воспоминания столь постыдные, сколь она вообще может себе вообразить?       Её грязные руки, которыми она должна обнять дочь, грязный рот, должный говорить приятное и утешительное и, самое главное, порочный разум, толкающий её на это несмотря ни на что.       Пальцы согнулись в кулаки, ногти впились в кожу столь сильно, что оставили бордовые, медленно переходящие в фиолетовый, отметины. Уиллоу была полна ненависти и отвращения к себе почти всю жизнь. Начиная с момента осознания своего отстранения от семьи и принятия этого, и заканчивая греховными мыслями, больше похожими на мечты, о предательстве собственной дочери. Она не могла… Не должна была, не имела морального права протянуть руку Винтер, она не заслуживала этого ни как мать, ни как человек.       В голове проскакивала шальная мысль позвать на помощь более мудрых и знающих, использовать Кали с Марией, отправляя тех в авангарде, самой тем временем прячась за их спинами, давая шанс на разговор с дочерью на откуп более… Подходящим для этого. И самой себе Уиллоу могла признаться, что едва не совершила задуманное. По глупости и малодушию.       Но в последний момент, аккурат перед тем, как её розовые, покусанные из-за нервов губы раскрылись, что-то внутри истово заныло, стеная словно обезумивший кот, царапающий стены. Только нечто это царапало отнюдь не обои, а сердце. Её мягкое, рыхлое и безвольное сердце, разрывалось на части от одной мысли, что Винтер останется одна, без поддержки. Кали с Марией пусть и были прекрасными женщинами и матерями, но были они чужими. И пусть их слова имели за собой вес опыта, но были бы сказаны они не родным человеком. Ни тем, кто родил, ни тем, кто приложил руку (пусть и быстро ту убрав) к воспитанию.       В груди Уиллоу сердце сжималось от осознания собственной глупости и ничтожности, ведь она едва не отказалась от того, что имела. Тех жалких остатков материнства, от которое вынуждено отринула годы назад.       От осознания этого хотелось взвыть, броситься к бару и откупорить бутылку вина, дабы утопить в нём темные эмоции. Но стонущее сердце шептало и требовало взять себя в руки и сделать, наконец-таки, то, что должно.       Слишком долго Уиллоу увиливала от своих обязанностей и роли, слишком долго отказывалась становиться частью жизни своих детей. И даже сейчас, когда Винтер требовалось родное и понимающее плечо, она едва не сбежала, бросив все на откуп чужим людям.       Слабая, слабая Уиллоу. Глупая. Безвольная. Бесхребетная. Почти потерявшая самое важное в жизни любого человека — семью.       Она встала перед выбором. Тем самым выбором, что решит её дальнейшую судьбу.       И к своему удивлению и удовольствию, ею был выбран правильный вариант.       Пальцы расслабились. Рука потянулась к ручке двери, медленно ту утягивая вниз.       Хоть раз в жизни она должна была стать тем человеком, которым никогда в жизни не была, но стать мечтала.       Сегодня Уиллоу Шни, наконец, станет матерью.       

***

      Темная комната. Зашторенные окна. И кровать, в центре которой, обняв свои колени, неподвижно застыла одинокая фигура. Её можно было заметить только из-за тусклого света свитка, что сиротливо лежал перед девушкой, раскрыв на весь экран памятную фотографию. Фотографию, от одного взгляда на которую в сердце специалиста вновь свербело от накатывающих чувств.       Слезы уже давно высохли.       Прошло уже… Винтер едва могла припомнить, как давно на её свиток позвонил генерал, передав новость, после которой её жизнь поделилась на «до» и «после».       Ха-ха, губы уже не изгибались в уничижительной ухмылке, раньше она думала, что эта граница, или лучше сказать страница в книге её жизни, была пройдена много раньше. Тогда, когда она впервые встретилась с Адамом. Не безликим наемником-фрилансером, работающим на Сюна, а Адамом. Тем самым, который спас её жизнь и…       Лежащий перед ней свиток не думал гаснуть, все так же показывая въевшуюся в память фотографию, детали которой она уже никогда не забудет. Глаза неотрывно смотрели, казалось даже забыв, как моргать. Сердце ныло, ведь в голове вновь и вновь проносились воспоминания недавнего прошлого, повторяясь уже в сотый, если не тысячный раз, принося новую волну боли. Хотя, прошло уже достаточно, чтобы эта боль начала мало-помалу утихать, превращаясь в тоску. Липкую, вязкую, тягучую, от которой невозможно избавиться. И чем больше пытаешься, тем сильнее вязнешь, утопая в картинах минувшего, вынуждая себя переживать всё снова и снова, этим причиняя «неудобство» не только себе, но и окружающим.       Ярким примером этого стала Вайс, которая даже не думала от неё отлучаться дольше, чем на десять минут, здраво опасаясь за здоровье сестры. Вайс, милая Вайс, она слишком хороша и не заслужила всего того, что ей причинила жизнь. Но младшая сестренка зря думала, что Винтер удумает причинить себе вред, ведь внутри неё была… Новая жизнь. Та самая «жизнь», о которой она так самозабвенно, хоть и недолго, мечтала. И пусть она все еще не до конца осознавала, что именно произошло с её телом и те процессы, что в нем происходили, она просто не могла позволить себе навредить тому крохотному комочку, который уже любила, пусть и на уровне инстинктов.       Адам ушел, бросил её, преследуя какие-то свои цели, но оставил после себя нечто бесконечно ценное. То, что Винтер будет холить и лелеять до конца своих дней, то, ради чего она с радостью может отдать жизнь.       Руки уже давно обнимали живот, предвкушая момент, когда она сможет-таки держать на руках своего ребенка. Но глаза, смотрящие на экран свитка, и разум, утонувший в трясине прошлого и не самых радужных эмоций, еще не могли принять реальность. Двойственность мыслей и ощущений разрывали на части, но не уходили, что бы Винтер не предпринимала, какие бы доводы самой себе не внушала. Это терзало разум, вынуждая порой судорожно вздыхать, прокручивая в голове разговор с генералом и её последнюю встречу с Адамом.       Как… Как она не заметила того, что он собирался исчезнуть? Не увидела сумку с вещами, которую он принес с собой из поместья. Не поняла после объятий и поцелуев, которые были… Нежнее? Это невозможно описать словами, это можно лишь почувствовать.       То, как его руки обнимали её хрупкую талию, как горячие губы касались её губ, в этих, с первого взгляда привычных и приевшихся действиях было нечто большее. Много большее.       И лишь сейчас она могла это понять. Адам будто прощался с ней, тем последним актом физической близости стараясь передать как можно больше эмоций, которые, может быть, сам испытывал.       Или она сама это придумала, в тщетной попытке хоть немного оправдать его действия, смягчить нанесенный урон, стереть соль, что поступки Адама насыпали на её открытые душевные раны. Все же она уже однажды ошиблась на его счет, верила, что эмоции Смешера были настоящими, неподдельными, что он чувствовал к ней то же самое, что и она к нему.       Но, видимо, в их паре любила лишь она одна, причем за двоих. Иначе Винтер не могла понять, почему была столь слепа к тому лицемерию, которое её учили выявлять. Неужели это и есть сила любви? Быть слепым к поступкам второй половинки? Игнорировать её недостатки, закрывать глаза на ложь, какой бы откровенной та не была?       Винтер не знала. Она вообще уже ни в чем не была уверена. Воспоминания прошлого мелькали перед глазами столь часто, что она успела увидеть в них то, на что раньше даже и не думала обращать внимание. «Специалист Шни» внутри девушки выл от того, как легко позволил обвести себя вокруг пальца, поддавшись эмоциям и усмиряющей любви.       Отупляющей любви.       Впервые в своей жизни открыв себя и отдавшись больше, чем полностью, душой и телом, Винтер Шни была растоптана и оплёвана, отброшена, словно ненужная грязная тряпка, проку от которой было меньше, чем можно представить.       Хотелось выть и кричать, схватить ставший ненавистным свиток и бросить тот о стену со всей силы, превращая миниатюрную вещицу в пыль. Хотелось подняться на ноги и начать крушить все вокруг, разбивая зеркало, в отражении которого она видела идиотку, раскрошить кровать, на которой эта идиотка стонала обещания и слушала лживый шепот, веря каждому слову. Вещи — разорвать, память — стереть.       Но сделать все это она… Не хотела.       Идиотка. Самая настоящая. Ведь гримм её раздери она до сих пор любила того ублюдка, что бросил её, не сказав и слова, исчезнув, став самым разыскиваемым человеком Ремнанта. От этой мысли хотелось рассмеяться. Громко хохотать, до боли в животе, до слез из пересохших глаз.       Винтер любила Адама, даже сейчас, когда трезво взглянула на их отношения и его эмоции.       Даже после того, как разглядела в них ложь и лицемерие.       Даже тогда, когда поняла, что весь их «роман» был фикцией, несмешной шуткой злобной судьбы, решившей насмехаться над бедной и глупой девчонкой, показав, что даже такие «подготовленные» лицедеи как она, учившиеся у лучших, будут сражены тем, к чему подготовиться нельзя — любовью.       Возможно, только возможно, она действительно видела там, в глубине его глаз что-то настоящее. Что-то, во что хотелось верить.       Веки медленно прикрылись, впервые за прошедшие часы погружая разум Винтер во тьму, давая возможность, пусть и ненадолго, отречься от навязчивых мыслей.       Сидящая и старающаяся её растормошить Вайс ушла, проговорив что-то, что специалист пропустила мимо ушей. Но скоро её пустующее место было вновь занято. Уиллоу. Мамой. Кто бы знал, скольких нервов ей стоило вытянуть эту женщину из алкогольной ямы, давая шанс начать новую жизнь, вместе с родными и близкими.       Прошла неделя, но этого было достаточно, чтобы Винтер поняла — все это было не напрасно. Уиллоу держалась, стараясь быть от алкоголя как можно дальше. Дошло до того, что эта измученная жизнью женщина наконец наладила отношения с младшим ребёнком, «познакомившись» с Уитли заново. И пусть эксцессов было не избежать, чего только стоило утро после прибытия Адама, но все начинало налаживаться. Медленно, с натяжкой, но все менялось к лучшему, даже сейчас.       Мать присела рядом, сбросив с ног туфли и забравшись на кровать. Её рука неуверенно потянулась к плечу дочери, словно боясь её отрицательной реакции. Пальцы легли сначала на плечо, а после руки притянули Винтер в ней полностью. От такого специалист просто не могла и дальше мариноваться в своих не самых радужных мыслях, потому, обратив все внимание на окружение, застыла истуканом, не зная, что делать дальше и как реагировать на уже позабытые материнские объятья, плавно переходящие в покачивания.       Словно… Словно Винтер опять была маленькой девочкой. Беззащитной и слабой. А защиту она могла найти лишь в руках той, кто был ближе всех. Давно забытые чувства, но бесконечно приятные.       Здесь и сейчас, Винтер и Уиллоу были не специалистом и бесхребетной алкоголичкой, а попавшей в беду дочкой и протянувшей руку помощи матерью. Впервые за долгие годы.       — Знаешь, — поддавшись моменту и теплу объятий, неожиданно для самой себя начала Винтер. — Я даже подумать не могла, что что-то такое может произойти со мной. Все что было… Все это было похоже на сон, в котором сбылись все мои мечты. Красивый, сильный и умный парень, да колючий, но все равно… Любимый. Скажи, — немного поерзав, устроилась поудобнее девушка, — почему это должно быть так больно?       Глупый вопрос, ответ на который она сама знала, он буквально вертелся на языке, готовый сорваться только попроси. Но задать его ей показалось правильным. И пусть об этом ей уже говорила мисс Воерман, когда объясняла «на пальцах» возможности игры на эмоциях целей заданий, даже рассказав о своем личном опыте, ничто из этого не могло затмить того, что скажет самый родной человек, даже если сказанное будет в корне отличаться от уже известного или вовсе являться неправильным.       — Мам? — Не услышав ответа, голос девушки дрогнул.       — Не знаю, — одна рука Уиллоу переместилась на голову дочки, начав нежно перебирать той белоснежные пряди. Её вздох был усталым, а прикрытые глаза и мимика выдавали общее настроение. — Хоть и пережила похожее. Знаешь, а ведь твой отец не всегда был таким… Как сейчас. В самом начале наших отношений он пленил меня своей харизмой, представляешь?       Удивленная откровением Винтер замерла, не смея перебивать, попутно млея от мягкости материнских пальцев и той нежности, с которой они касались её головы.       — Твой дед… Даже он был сражён характером Жака, ведь дал добро на наш брак, уверенный в том, что эта партия станет для меня идеальной. Тогда… Тогда твой отец был… Другим. — Голос Уиллоу убаюкивал, но усталый разум Винтер не мог поддаться этим чарам и нырнуть в царство Морфея. Не сейчас. — Милый, добрый, понимающий и нежный. Мы сыграли свадьбу и мне казалось, что я была самой счастливой женщиной на свете, — старшая Шни глухо и самоуничижительно хохотнула. — Наверно этой наше семейное проклятье, раз и ты, как я когда-то, не увидела в любимом того, что увидеть должна была давно. — Она вздохнула. — Время шло, шли годы, и Жак начал меняться. Сначала незаметно, но время расставило все на места, и я, наконец, смогла увидеть его настоящего. Правда, было уже поздно. — Рука, гладившая голову Винтер, замерла. — Я была слишком слепа, слишком любила Жака, чтобы сразу увидеть те изменения, что происходили с ним. Поэтому советчик я — никудышний.       — Поэтому ты отдалилась? — Тихо спросила Винтер.       — Не только, — прикрыв глаза, осветила Уиллоу, вспоминая сказанные когда-то мужем слова. Они резали подобно ножу, но причиняли намного больше боли. И это можно было назвать началом. — Между нами произошло слишком многое, чтобы можно было выделить лишь одну причину.       Вязкую тишину нарушил сухой смешок Винтер: — Кажется, плохой вкус на мужчин у нас действительно семейное. Надеюсь, Вайс с этим повезет больше, чем нам.       — Если что, мы ей поможем. Хотя бы советом. — Издала такой же смешок Уиллоу. — А потом, думаю Кляйн, если разговор пойдёт не так, поможет спрятать тело.       Глупая шутка, плоская, но её было достаточно, чтобы пара матери и дочери смеялась не сухим подобием смеха, а смехом настоящим.       — Да-да, сад у нас большой. Искать будут долго и не факт, что найдут. — Поддержала Уиллоу Винтер.       Фыркнув, они замолчали. Наконец, тишина была не невыносимой, но… Приятной. Словно забытые в песках времени воспоминания о вечерних посиделках, когда все уже сказано и ничего лишнего нет.       Большой палец Уиллоу нежно гладил щеку Винтер, от чего девушка в руках матери тянулась к ласке, словно котенок.       Больше ничего не нужно было говорить, пусть и сказано было немного. Уиллоу протянула руку помощи, открывшись, давая негласное обещание оберегать и быть рядом. Этого Винтер было достаточно. Пусть и на время, но они обе ощутили духовное единение.       — Спасибо, — одними губами прошептала Винтер. Голос её в тишине комнаты был отлично слышен.       — Я… — Не нашлась с ответом Уиллоу. Её же голос дрожал от переполняющих душу эмоций. Слезы грозились в любой момент хлынуть из глаз. — Отныне и впредь, я всегда буду рядом, моя дорогая. Что бы не произошло.       

***

      — Ты так и будешь тут сидеть? — Голос Джинн раздался над ухом наемника. Он был все такой же бархатный и манящий. Только вот мысли соло были заняты не возбуждающими формами духа знаний, а тем, что он только что услышал.       — Ты знаешь ответ, — в голосе Смешера не было и намека на эмоции. Привычные импланты работали как часы, давая разуму возможность обработать информацию без особенно сильного тлетворного влияния чувств.       Он сидел на крыше поместья Шни, играя с ножом в руке и смотря невидящим взглядом на разрушенную луну. Пусть причиной его краткого возвращения в Атлас и стал Жак Шни– ублюдочный корпорат, к которым наемник чувствует достаточно отрицательных эмоций, — с компанией ПКШ, но не навестить брошенную им девушку он не мог. И причины этого были до безобразия прозаичны.       Маленькая игрушка, чертежи которой соло вытащил из закромов биочипа была быстро собрана Амброзиусом, чтобы тут же быть отправленной в короткое приключение на этаж пониже. Разговор матери и дочери он услышал полностью, ведь пришел еще тогда, когда в комнате Винтер присутствовала Вайс. И сказанное ими уже успело отложиться в его памяти.       — И что ты будешь делать? — Не унималась Джинн. — После того, как все услышал и увидел.       — Ты уже знаешь ответ, — все так же без эмоций ответил Смешер, едва заметно сдвинув брови к переносице. Заметить это мог лишь один, точнее одно существо — дух знаний. Джинн отлично знала какие мысли роятся в голове соло, как именно он мыслит и предполагала, к каким выводам придет, пусть это и не было её силой. Предугадывать будущее могла только её сестра в Реликвии Выбора.       — Знаю, — кивнула синекожая, даже не думая прятать ухмылку. — Но знаешь ли ты? Логика машины не способна проанализировать такую силу, как любовь. И мы оба знаем, что не смотря на свои действия, ты…       — Заткнись, — схватил умышленно ставшего материальным духа знаний за шею Адам, надавливая с достаточной силой, чтобы сломать хребет гражданскому.       Но Джинн было на это плевать, её губы, изогнувшиеся в улыбке, да, именно улыбке, а не ухмылке, не дрогнули. Она как никто другой знала об Адаме Смешере всё. Знала о нем даже больше, чем он знал о себе сам, потому-то могла позволить себе такие «колкости».       — Я здесь не для того, чтобы говорить с ней.       Разговоры тут ни к чему.       Дух посоха появился по желанию владельца артефакта.       — Что на сей раз я должен сотворить? — пусть Амброзиус и был не особо доволен Смешером, просящим творить лишь разрушение, но планам своей сестры из лампы он не мешал, отлично те понимая и принимая. Она постаралась донести до него их важность. Потому, послушно исполнял любые просьбы Адама.       — Создай вот это в теле Жака Шни, — голограмма показала духу творения нечто столь мерзкое, что его эфемерные плечи дрогнули.       — Это же… Я не… Ладно.       Сила творения создала смерть. Медленную, мучительную. Чудовищную. Ту смерть, которую, по мнению Адама, заслужил такой человек, как Жак Шни. Скоро, совсем скоро его найдут в своем кабинете. Бездыханного, с гримасой агонии, навечно застывшей на лице. Причины смерти никто не узнает, ведь созданное Амброзиусом растворится без следа, «пожрав» каждую свою частичку, словно Уроборос хвост, не давая жителям Ремнанта даже тени шанса узнать о синтетической чуме, биооружии «судного дня».       Столь ужасным было это нечто, разработанное лучшими вирусологами и биологами, что сумело ужаснуть своих творцов, которые, уничтожив все образцы и подопытных, сокрыли исследования под грифом абсолютной секретности.       — Готово, — руки Амброзиуса повисли плетьми вдоль призрачного тела. А сам дух ощущал себя грязным, окунувшимся в яму с нечистотами. Взмах руки наемника дал понять, что в его услугах тот временно не нуждается.       Житель посоха растворился в воздухе, оставляя свою слишком умную сестру наедине с чем-то, что много хуже Салем.       — Не задавай глупые вопросы, — еще сильнее сжал руку на шее Джинн наемник, заметив, как та уже хотела что-то сказать.       — Но я хочу услышать это от тебя. Твои мысли, твои чувства. Все то, что делает тебя… Тобой.       — Ты без меня все отлично знаешь. — Огрызнулся соло, разжимая пальцы. Он знал, что неспособен причинить вред духам и артефактам их обиталищам, но порой было приятно сжать податливую плоть духа знаний, пусть и зная о безрезультатности этого. — Так что прекращай развлекаться за мой счет.       — После тысяч лет заточения в отдельном измерении, любой станет искать развлечений в каждой мелочи, Адам. Так что…       — Так что сейчас ты заткнешься и не будешь сношать мне мозг пустым трепом.       — Я знаю, что разговор между Винтер и Уиллоу…       — Закрой свой рот, Джинн. Мне неинтересно слушать о том, что я и без тебя отлично знаю. — Со вздохом поднялся на ноги соло. Посох в зажиме на плече мигнул, но тут же потух, а лампа на бедре оставалась тусклой. — Шни мертв, ПКШ — конец.       — Ни ты, ни я не можем сказать об этом наверняка, — повисла на шее наемника Джинн. — Уиллоу уже изменилась и вполне способна взять бразды правления над детищем своего отца.       — Хм.       — И она явно будет лучше Жака. Так что ПКШ может измениться к лучшему, престав напоминать тебе о корпорациях Земли.       — Вероятность этого имеет место быть, — пожал плечами Адам. По его расчетам такое будущее вероятнее всего, особенно после внесения корректировок прошедшего разговора матери с дочерью. И если она будет лучше своего мужа, то хорошо, тем более если совет директоров и некоторые главы шахт в диких землях скоропостижно скончаются (а об этом он позаботится), то палки в колеса ей вставлять будут по минимуму. И с посильной помощью Айронвуда, она сможет продавить положительные изменения.       — Ты понимаешь, что за короткий промежуток времени изменил жизнь всего Ремнанта, поменяв русло судьбы? Я рада, что ты послушал моего совета и не отдался машинному «я» полностью и без остатка.       — Ты знаешь, что является моей целью и на что я готов пойти рад её достижения, Джинн. Не обольщайся.       — Я знаю, Адам. Знаю. — Грустно ответил дух, нежно касаясь щеки наемника тыльной стороной ладони сквозь его шлем.