Сказание о плачущей иве и потерянном яшмовом сердце

Не умри, Юймин (с) Перед великим умом я склоняю голову, перед великим сердцем — преклоняю колени. (с) Виктор Гюго 절망의 시간들 — 강동윤       Задача никогда не казалась легкой.       Более того, с самого начала выглядела как несвязный бред глупого ребенка, которому в восемь лет достался престол царства Хэн. Что еще нужно-то было дурачку, родившемуся с серебряной ложкой во рту? Богатейшее государство в самом центре континента, ну, да-да, окруженное девятью полудикими странами, да, воюющими и с Хэн, и друг с другом с завидной периодичностью. Но не всегда же? И перемирия бывают, и можно в эти перемирия торговать. У одних — большие рудники и леса, у других — поля под посевы, у третьих — воды. Изворачивались веками, и ничего. А уж голод, болезни и войны — ну разве без них бывают цивилизации? И потом, все эти невзгоды никогда не затрагивали крупных чиновников и местных императоров. Так что… такие мелочи можно было во внимание не принимать вовсе, не правда ли? И на всем этом фоне вдруг наивный лепет во время приема делегации соседей: «Вот бы объединить наши земли и прекратить раздоры…».       Хорошо, при этом малолетнем несмышленыше оказался мудрый регент, тайный любовник матери молодого Императора. Долгое время ему удавалось вести дела, не посвящая в них Вэнь Юншэна. Стараниями Лао Чжэня намеренно разжигались войны меж девятью «империями», набирал силу древний духовный культ, привлекая все больше адептов, сводил на нет усилия ученых мужей. Рванувшее было к прогрессу царство Хэн захлебнулось в прорицательстве, гаданиях и многочисленных обрядах. Мощь Лао Чжэня росла изо дня в день, из месяца в месяц. И, как обычно случается, неизбежно поползли слухи о восстании регента и вдовствующей императрицы против ребенка, занявшего трон по праву крови.       Боготворивший мать Юншэн вряд ли что мог уже предпринять. Он до последнего отрицал все мысли о связи матери с регентом, верил в ее любовь к почившему императору.       Пока не был отравлен.       Мальчик пролежал в страшной горячке десять дней и ночей, пришел в себя, когда у его постели делал свой последний вдох старый дворцовый лекарь, единственный, кто нарушил негласный запрет на лечение престолонаследника. Юноша открыл глаза, почувствовав, что ему тяжело дышать, а грудь заливает чем-то горячим, наверное, кипятком. И увидел перед собой окровавленное лицо целителя Ши, тот держал голову Императора в дрожащих ладонях и шептал: «Не умри, Юн. Не умри, Юн. Не умри…». Заметив испуганный взгляд подопечного, лекарь улыбнулся и обмяк. А над ним, за ним нависали чужие лица, незнакомые Вэню, с черными повязками до глаз, и Император хорошо запомнил эти их растерянные глаза. На всю жизнь запомнил.       Да, фактически отстраненный от политических дел Юншэн нашел себе применение, разумеется. Всё свое время он посвятил чтению, тренировкам, обращению с оружием, общению с армией, но в ту минуту, изможденный долгой болезнью, в общем-то чудом выживший, он бы не смог противостоять убийцам физически. Но у него всё еще оставался его ум, пусть и объятый страхом, непониманием, лихорадкой.       Ум и огромные богатства, коими владел только Император царства Хэн. Известно, в мире преобладают люди, которых можно купить, вопрос лишь в количестве золота.       Императорская жизнь стоила в ту ночь огромных денег.       Но через три месяца, когда внезапно исчезнувший из Запретного Города пятнадцатилетний Вэнь Юншэн, объявленный умершим от неизвестной хвори, вдруг появился во главе несметного войска у ворот столицы, никто уже не посмел объявить стоимость его головы. В этот раз голова Императора оказалась бесценной.       А вот голова Лао Чжэня, регента царства Хэн, объявившего себя фактически императором Поднебесной, в ту же ночь украсила городские ворота. Чуть позже, в рассвете, покинули Запретный Город три неприметные повозки, они увозили прочь от дворца вдовствующую императрицу. Жизнь у своей матери Юншэн отнять не смог, но вряд ли то, на что была обречена привыкшая к роскоши и вниманию женщина, с ее точки зрения возможно было назвать «жизнью».       Глотнув сполна крови, перевел дыхание Запретный Город. Переменились к юному Владыке чиновники, хоть и странно, и нелепо казалось им склонять головы при появлении того, к чьему мнению никто никогда не прислушивался. Но уже неделей позже и их обуял страх.       В первый же Совет с чинами, проводимый в три часа ночи в имперской части Запретного Града, Вэнь Юншэн попросил установить меж рядами служащих простой деревянный стол. На стол выставил фиал, прозрачный сосуд, приказал наполнить его… блохами.       Первой же мыслью собравшихся было: «Император сошел с ума». Но трудно сказать такое мальчику, за которым не уследили, за которым стояли все крупные военачальники. Малолетний ублюдок околдовал армию, да вот чем только — непонятно! Непонятным это для большинства и осталось. Лишь седобровые, закаленные в вечных битвах мужики знали, кто теперь восседает на троне. Тот же пацан, оказывается, тайком прибегал в лагеря, прикинувшись сыном знатной, но бедной семьи, делил с ними и кровь, и рис, и палящее плац солнце. Он жаждал знаний и сражений. Он говорил странные, но понятные простому люду слова. И он — ныне их Владыка, Сын Неба. Чудесный мальчик с золотыми глазами.       Так вот, к банке. Блох действительно принесли и посадили в склянку. Естественно, живность оттуда повыпрыгивала и темпераментно забегала по седым бородам чиновников. Дальше последовал еще более глупый приказ: блох отловить вручную, причем усилиями самих мудрых мужей, засадить обратно в банку, но банку теперь закрыть крышкой.       До часа Козы длилась Дикая Охота. А когда желание попивающего лимонный чай Вэня все ж было исполнено, и блохи зачертыхались под крышкой, Император заставил всех оставаться на местах и начать доклады. В общем, утро выдалось плохое, день — еще хуже, чем утро, добродушного мальчика будто бы подменили, на царствие взошел самодур и тиран. Ну, потравили, ну, убить хотели в постели, так с кем такого не бывало из венценосных?! Повод, что ли, уважаемым людям завтрак, обед и ужин пропускать?!       Когда совещание окончилось, первым встал Юншэн и, уходя, указал на, казалось, позабытую им склянку:       — Своими трудами вы замкнули их. Через неделю Мы покажем вам вашу власть и ее силу.       Каждую ночь начались Советы. Каждую ночь Юншэн отдавал леденящие душу приказы. А через неделю… через неделю он вдруг сошел с трона, прошел вниз и сам безбоязненно, на глазах изумленной публики поднял крышку со злоебучей банки.       — Ваша власть.       Император показал чиновникам крышку.       — Дух, развитие и мышление народа, — рука мужчины указала на блох.       Те все еще прыгали, чувствовали наверху свободу, хотели бы выбраться, но прыжки их не достигали прежнего уровня «закрытой крышки». Слишком уж часто попытки выбраться причиняли боль. И ни одна животина уже не рисковала «головой», так и прыгала на одном месте, погибая от бессилия и истощения.       — Плохое сравнение, — помолчав, глядя на банку, произнес Хуаншан. — Но для вас сойдет. Именно поэтому Мы изволим дать образование всем желающим. Чиновничий сын и сын крестьянина будут сдавать экзамены в одной школе, отпрыск сапожника, при наличии таланта и желания, сможет стать управленцем, местá в моем окружении более не передаются по наследству.       Юншэн взял банку, направился обратно к трону, попутно вручив, ткнув фиалом в грудь сыну Лао Чжэня, по слухам, незаконнорожденному потомку регента и императрицы:       — У всех должен быть шанс проявить себя.       Сев на трон, Вэнь оглядел шокированную публику.       — Через месяц состоится первый квалификационный экзамен. Мы желаем вам сдать его успешно.       Это было самоубийством чистой воды. Вэнь Юншэн в действительности объявил войну двору, из таких войн ни один император никогда бы не вышел победителем. Но и этот вопрос Хуаншан решил изящно, а уж как, это станет яснее позже…       Пока же Сын Неба продолжал доводить именитые семьи своими сумасшедшими идеями:       — Повелеваем открыть полторы сотни имперских лекарен по всей стране. Увеличить набор и количество учеников целителей. Оплата труда будет производиться из казны. Для населения лечение станет бесплатным.       — Да как же…       — Нет в казне таких денег!       — Зачем лечить бедняков?! Это расточительство!       Ропот чиновников нарастал, кто-то в сердцах даже бросал наземь свои бамбуковые таблички.       — Покойный лекарь Ши желал этого, — холодно процедил Юншэн, и впервые в едва сломавшемся детском голосе прозвучали стальные ноты. — В его желании есть смысл. Разве Мы, Император Хэн, не можем исполнить волю человека, закрывшего Нас от смерти своим телом?       Некоторое время все молчали. Просто потому, что многие знали о подготовке того покушения.       — Они же… всё равно переродятся… согласимся, в этой жизни несчастным выпало помучиться, однако, пройдя путь испытаний, разве не обретут они лучшие жизни в колесе перерождений… — забормотал один из мудрецов.       — В ваших словах, казначей Хань, тоже есть смысл… — вдруг согласно кивнул Император. — В таковом случае Мы запрещаем вам прибегать к помощи дворцовых целителей. К чему эта чепуха, если вас за ваши несомненные заслуги ожидает лучшее воплощение?       — Э?..       Люди пооткрывали рты, уставились сперва на Хуаншана, после — на пожелтевшего Ханя.       — Поразмыслив, этот недостойный слуга понял…. — казначей прилег лбом на пол. — Сияющий Император принял мудрое решение. Я лично займусь выделением золота на лекарни.       Юншэн какое-то время не мигая смотрел на дрожащий пучок волос Ханя, его короткие пальцы, с ненавистью стискивающие табличку высокого чиновника.       — И четыре народные школы, — отвел взгляд Вэнь, желваки под его скулами стали явнее, прокатились под бледной кожей. — На равном удалении от столицы по сторонам света. Пока четыре. На этом всё. Пока всё.       Когда юноша покидал зал совета, он отогнал от себя стражу, вбежав в покои, в уборную, склонился, и его вырвало дважды. Юншэн осел у резного красного окна, утерев губы рукавом, заслонил предплечьями лицо, весь сжался, накрыл ладонями голову. Ему страшно захотелось расплакаться, но, увы, на это Великий Хуаншан уже не был способен. Последний раз его слезы видело мертвое тело лекаря Ши той страшной и судьбоносной ночью. Да один из наемников, не принявший плату молодого Императора, не покинувший покои, снявший с лица черный платок и протянувший эту грязную повязку зверем рыдающему Вэню.       Воротило от страха, от неопределенности, от неприятия всего и всея, от мыслей об умершем отце, наверняка умершéм не своей смертью, как рассказывала матушка, от того, что задуманное им самим свершить не удастся, невозможно свершить человеку, пусть рожденному Небесами, о том, что, когда он покинет этот мир, его имя, скорее всего, станет нарицательным и олицетворит тиранию, возможно, глупость в самом смешном ее проявлении. Воротило от лоснящихся рож, от красиво сплетенной лжи, вечной, как сама жизнь. От того воротило, что и он сам чувствовал над своей головой пресловутую крышку. Но над ним не было того, кто смог бы ее снять, хотя бы попытаться снять.       Солнце закатывалось за стену Запретного Города, багряными полосами и бликами освещало склоненную голову Императора Великой Хэн. Посидев еще с половину часа, подперев щеку ладонью, опершись локтем на колено, Юншэн наконец встал, оправил одежды, прополоскал рот ароматной водой, умылся. Вышел из покоев.       И той же ночью исчез из Запретного Города, оставив распоряжения своим верным подданным. Верным подданным и их верным наемникам, что с середины ночи напрасно шакалили по всему дворцу и искали Вэня в самых неожиданных местах, кто с чем: кто с ядом, кто с ножом, кто с веревкой без мыла.       Искать его надо было не там, а на южной границе во главе уже отправленного туда войска. Великий Хуаншан пошел войной на царство Ячжа. Через год он вернулся домой попить воды, а после, нарезав еще более шизофренических задач, благополучно смылся чуть западнее, уже к заинтригованному царству Хуан. Медленно-медленно, но неумолимо пошла стрелка на странных часах Императора Вэня… западнее-западнее-чуть к северу-еще севернее-север-северо-восток… Падали пред Черным Тигром государства, объединялись кровью, слезами в одно огромное существо, живое, еще нервное, дикое, но уже напоминающее нечто вечное и по-настоящему великое. Много интересного почерпнул для себя Юншэн, путешествуя по столицам. Тысячи нитей, любовно отлаженных, «золотых» расчерчивали земли, связывая богачей друг с другом. И для Императора тоже не нашлось исключения. В этом мире и ему пришлось пойти на подлость. Он свергал империи не только кровью и костями своих воинов, но и хитрой интригой, и подкупом, и шантажом. К его удивлению и разочарованию, это иногда выходило даже эффективнее. Но Вэнь быстро привык, и в итоге сам не умел отличить себя от тех, кто предавал, кто продавал, кто покупал. Он шел к своей цели, он четко представлял себе ее. Он почти не видел для себя запретов.       И для него не существовало запретов.       К двадцати семи годам почти весь континент был объединен. Управлять такой огромной империей, как и предполагал Хуаншан, оказалось чрезвычайно сложно. Но ему доставало ума, сравнивая к чертям границы меж государствами и народами, выжигая алчных чиновников, не трогать тех, кто мог быть полезен общему делу. И так, долгими годами, он находил в чужих землях мудрецов, лекарей, людей науки, талантливых землепашцев, инженеров, математиков, литераторов, музыкантов и поэтов. Всем им, вызвавшим доверие, Император давал золото, власть, силу. Каждый из них, осознав, что происходит, да, через сомнения и страх, но, видя горящие глаза Хуаншана, слушая его, вставали за его спиной и применяли свои знания и таланты под указующей рукой Первого Императора.       Огромное царство Хэн, коему уже не было равных во всем мире, разделилось на новые области, области — на округа и так далее, и нет, уже не повторяли новые границы границ прежних. К каждому округу назначался управленец, далекий от народа, но в помощь ему брали советников местных. В каждом мало-мальски крупном городе открывались целительские объекты, в округе — большие школы. По первости и непонятно было, как это должно работать, но шли годы, и люди понемногу начали соображать. После этого при школах открылись и библиотеки. Самое примечательное, наверное, то, что Вэнь посшибал «короны» с аристократов столицы. Знатные семьи, сперва всеми силами отвергавшие нововведения, через пару лет смекнули, что власть-то их теперь неслыханна, что они могут повелевать и новыми территориями, раз уж им повезло родиться в самом Хэне.       Но тут их подкараулил неждан в виде нетривиально развитого ума Хуаншана. Император взял и отменил аристократические титулы, приравняв тем самым родовую аристократию столицы к мало-мальски известным семьям других государств. Он не сделал исключения даже для своих сыновей и братьев. Форменный цирк. В новой табели о рангах критерием знатности стали законно нажитое богатство и личные заслуги перед Императором, а значит, и Хэн. Особым указом Вэнь Юншэн велел изъять у населения все железное оружие. Обзаводиться подобным запрещалось под страхом смерти. Вот вам кисть, вот вам чернила, вот плуг, вот конь, вот манускрипты. Работайте, развивайтесь, хорош друг друга резать.       Но это же так сложно. Гораздо проще ликвидировать причину всех треволнений, верно?       Покушения на жизнь Императора сыпались, как из Рога изобилия. И одно превосходило другое по степени упоротости и отчаяния. Помимо обычных ядов, необычных ядов, убийц на крышах, убийц под крышами, вооруженных наложниц над кроватью, безоружных — под кроватью, были и вовсе чудные: отравленные кони, шкуру которым натирали ядами, отравленные примерно так же бабы, но более всего восхитился Юншэн, когда к нему в лагерь запустили… «десант». Убийцы забрались на гору над разбитой на ночь стоянкой, с планом спикировать оттуда на бумажно-тканевых «крыльях», чтоб обойти оборону по периметру. Проблема состояла в том, что гора была в одной стороне, с другой располагалась широкая река, а дальше — равнина, ну и «плюс» за смекалку минуснулся неверно рассчитанным направлением ветра, его силой. В общем, весь отряд, торжественно скуля, благополучно пролетел над недоумевающим Хуаншаном и, запутавшись в крыльях, приземлился в речку. Приводнился. Всё бы ничего, но достать их оттуда никак было нельзя, ибо добычу отобрали у разгневанного Юншэна проснувшиеся крокодилы, зажевавшие «десантников» в считанные минуты. С той поры у Императора Царства Хэн возникла и еще одна неприязнь — к рептилиям.       Был более тривиальный эпизод, когда к нему явился посол сдающегося царства, что должен был передать Хуаншану карту покоренных земель. Мол, официальный жест. Посла подкупили, наобещали кучу золота его семье, как обычно, одним словом. Необычно, что связались с непрофессионалом. В общем, убить Вэня предстояло кинжалом, однако посол так распсиховался в процессе общения с засыпающим от усталости Императором, что выронил кинжал. И тот в комичной тишине наполненной военными и советниками залы упал наземь и громко «дзынькнул». Идиотизм ситуации состоял в том, что в залу было запрещено проносить оружие. То есть безоружные солдаты тупо смотрели на кинжал, туда же обалдело таращились Юншэн и посол. Прошло какое-то время, покуда дипломат не взял себя в руки, подняв оружие, он кинулся на зевнувшего Хуаншана. Последний аж опешил от наглости. Но на помощь пришел… не-а, не какой-то там генерал или воевода, а лекарь Ши, внук того самого старца-целителя. Охуев от такой-то картины, Лан сорвал с пояса мешочек с лекарством и со всей дури запустил его в рожу посла, вспоминали, что вел себя при этом целитель очень недипломатично, проорав что-то типа:       — Совсем вы, что ли, оборзели, собаки?!       Мешок попал в перекошенную «кабину» дипломата, развалился, посол наглотался какой-то вонючей хуйни, начал чихать на прилипшего к спинке трона Хуаншана, тот тоже принялся чихать, отплевываться травой и крыть семиэтажными эпитетами Лана. В этой возне Императору все ж удалось встать с места, кашляя и чихая, одной рукой отнять у посла кинжал и, заливаясь слезами, прорядить клинок тому промеж рогов.       С Ланом Вэнь не разговаривал потом несколько дней. Более того, лекарю пришлось пересдавать квалификационный экзамен.       Был лютнист, известный в одном из царств музыкант. Музыку Император Юншэн уважал, потому «звезду» пригласили выступать у царственной особы в лагере. Неизвестно, на что рассчитывал лютнист, конечно, ведь, когда он явился к Вэню, тот уже знал о том, что музыкант подкуплен. Однако очень просила душа прекрасного, и Хуаншан позволил сыграть… и так впечатлился навыками, что помиловал террорюгу, но глаза тому всё-таки выколол. И оставил при себе, чтобы тот бренчал по случаю. Причем, и жалованье выделил. Всё, казалось бы, хорошо, ешь-молись-люби. Но лютнист пошел до конца. В один из вечеров перед выступлением он наполнил лютню свинцом. Поигрываючи, незаметно начал приближаться к Императору. Вэнь, пьющий очередной ядовитый чай, медленно скосил взгляд на мужика и поднял бровь. Вторую бровь он поднял, когда лютнист с визгом «да чтоб тя!» со всей силы творческого человека вдарил лютней по тому месту, где Император обычно сидел. Когда музыкант услышал тактичное покашливание со стороны, он и выяснил для себя, что слепота — не лучший союзник. А Юншэн получил в Копилочку Неприязней новую неприязнь — уже к музыке.       Так или иначе, но Хуаншан упрямо шел к своей цели.       Торговые караваны потекли по лишенной границ территории. Ввелись единая денежная система, единый язык, единая упрощенная письменность. Людям дали возможность взаимодействовать. Война велась лишь на Юге, в последнем царстве, да и то лишь потому, что Император Юншэн так измотался за двенадцать лет странствий по гигантским территориям, что по настоянию его лекаря временно вернулся в столицу для отдыха.       Но и «дома», в ненавидимом им Запретном Городе, «белка» Юншэна не попустила. Он со всем энтузиазмом отдался законотворчеству и развитию мирной жизни. Работал Император так, будто со дня на день готовился помереть, словно знал, что годы его жизни коротки, он страстно желал сделать как можно больше. А результаты того, что уже удалось сотворить, лишь подстегивали его на этом пути. Он или потерял берега, или впрямь их никогда для этого мужчины не существовало. Уже в свои двадцать семь лет Вэнь Юншэн стал народной легендой, небожителем, если угодно. Настолько сильно он отличался от людей своего века, своей страны и своих традиций. Отличался и внешностью, и характером, и умом. Никто не мог предугадать его возможных деяний, однако известно точно было одно — Хуаншан более всего презирал, ненавидел и не терпел на дух две вещи: трусость и ложь. Зная его непростую историю, ясно, почему так.       С двадцати семи лет Император плотно взялся за идею верховенства закона и проекты по строительству. Это отнимало у него почти весь световой день, но, как знали все во дворце, Хуаншан не ложился спать, не прочитав одного даня* дощечек и манускриптов. Нет, конечно же, он не взвешивал донесения, этими занимались азартные личности в его окружении. К двадцати восьми годам земли Хэн начали пересекать невиданные доселе каналы, соединяющие реки, развился речной транспорт, те области, кои ранее были непригодны для земледелия, получили драгоценную воду. Вэнь Юншэн в глазах простого народа стал истинным богом. Говорить об этом вслух было нельзя, но, приходя во храмы, люди начали ставить благоухающие палочки в его честь, его имя, его бессмертие.       Безусловно, нашлись и те, кому всё происходящее было не по нраву. И их было много, как и всегда, когда делаешь хоть что-то в действительности великое. Ходили слухи, что Император самолично признал себя богом, заставляет крестьян чтить его, как небожителя, зажигать в честь него фимиам. Говорили, будто Юншэн сошел с ума, ищет бессмертия, что не чтит предков, не носил траур по почившей матушке-императрице. Рассказывали, что отвергает древние учения, подменяя их лженаукой. Сожалели, что в его душе нет места покою, а разум не нашел пути к совершенствованию. Вспоминали и ту историю «с банкой», доказывали простому люду, что народ для Императора — сродни блохам. И иногда это приносило свои плоды, да, как и всегда, как и всегда. Вспыхивали восстания, ведомые адептами, кроваво же подавлялись они уже усталой рукой Юншэна.       Всё это знала бы Кира, «Лепесток Хайтана», если бы чуть более заинтересовалась своим собственным персонажем. Но увы, как и многим девочкам, ей нравилось смотреть на него, ставить в неловкие ситуации, «слушать» его глубокий, бархатный голос, любоваться блеском искрящихся черных волос в лучах полуденного солнца. Потому в той злополучной книге информации по Сияющему Хуаншану, его прошлому, был мизер. Люди приходили в чтиво за сексом и красотой, за страстью и отдыхом. Какое им дело, как долго, некрасиво блевал великолепный Вэнь, пока становился его безжалостный характер?       Но даже сейчас, сейчас, в эту самую минуту Император Вэнь сидел в своих едва освещенных ночных покоях, в своей привычной позе, опершись виском, лбом на ладонь, локтем — на согнутое колено, и читал донесение.       — Я не… пойму… — мужчина скользнул ладонью ниже, потер мизинцем левый глаз, мрачно взглянул на остывший чай в маленькой керамической пиале. — Сколько убито?       — Инженер, его малолетний сын, его старшая дочь, его жена и его мать. Пятеро.       «Тень», стоявшая правее, в бóльшем полумраке, опустила голову.       — Ведь он был послан им для развития оросительной системы… — Император закрыл глаза. У Владыки со страшной силой болела голова.       — «Небеса — источник дождя и засухи, лишь Небо решает, расти ли растениям, цвести ли цветам, жить ли…»       — Ох! — Юншэн махнул рукой на наемника. — Ты удовольствие получаешь, пересказывая мне это?       — Нет, господин. Удовольствие мне принесет Ваш приказ на истребление всего этого провидческого племени.       — Ну, следуя логике, их логике, — Император отнял ладонь от лица, посмотрел на «Тень». — Ведь я — Сын Неба. Из-за меня рожь рожится, рис рисится и вода… водится?       — По идее, так оно всё и есть, мой господин, — согласился мужчина во мраке. — Но в ту сторону они так далеко еще не думали.       — Давай мы их попросим подумать?       В дверь постучали, «Тень» ступила назад, скрываясь, Хуаншан выдохнул, принял бодрый вид и уставился на вошедшего евнуха.       — Великий Император, Сияющий Хуаншан, Тигр… — жеманно заголосил кастрат.       Вэнь сжал губы.       — Приглашенная наложница ожидает в покоях Его Величества!       — Дайте ей пару табличек с гидротехникой, — рассеянно махнул рукавом Юншэн. — Мы скоро придем.       — Этот недостойный не расслышал! — евнух грохнулся башкой о пол, взгляд Императора стал заметно темнее, мрачнее. — Что Его Императорское Величество пожелало…       — Ступай. Мы прибудем скоро.       Слуга поспешно исчез, Вэнь посмотрел в кромешную темноту.       — Найти убийц. Привезти в столицу. Нет… — Хуаншан немного подумал. — Найти убийц. Изъять у них всю прорицательскую литературу. Всё привезти в столицу. Я закопаю это живьем. Остальным на местах сказать, что Сын Неба желает явить милость и источает свою благодать на их несчастные головы. Струенаправляющей дамбе быть, пусть принимают это, как хотят. Я распоряжусь, видимо, необходимо построить еще одну школу.       — Говорят, «навязанное добро — есть зло», — улыбнулся голос из мрака.       — Ну тебе ли не знать, какой я изуверский злыдень, — в ответ клацнул зубами Император.       — Я понял. Отбываю сейчас же. А, еще… Вы смешно пошутили про гидротехнику и женщину, — с более явной улыбкой заметили из тени окна.       — Что мне еще остается? За женское образование меня сейчас точно завалят, — Юншэн взял в руки новую табличку. — Ступай.       В дверь снова постучали. Вэнь скрипнул зубами, но взор его, безмятежный, царственный, переместился с чтива на вход.       — Его Величество Великий Сияющий Хуаншан! Об аудиенции нижайше просит главный лекарь Его Императорского Величества, господин Ши Лан!       Юншэн еще раз бросил короткий взор на небольшую пиалу с чаем. Накрыл ее табличкой. Через мгновение в покоях оказался целитель, чуть лохматый, слегка помятый, немного нервный.       Вэнь Хуаншан скрыл улыбку, небрежно поправляя волосы.