Bad in bed

Шаттеред спешил по коридору в сторону ванной, оценивая приблизительно время, что потратил с Пыльным и Берри в одной комнате за прекрасным но не очень своевременным сексом и поджимал волнуясь тонкие губы. С изящного тела с каждым шагом нехотя медленно и тягуче сползал негатив, втягиваясь в опять лилейно-белые кости, векторы также бесследно расстаяли в воздухе, будто и не было, а в чёрных глазницах снова сверкали солнечными огоньками канареечного цвета овалы зрачков. — Ох, успеть бы… Он переживал. Не хотелось, балуя одного из своих подчинённых… точнее одного из своих друзей, испортить вечер самому себе. А возможно, даже не вечер, а все последующие вечера, вереницу которых он так удачно выторговал себе с помощью того же Пыльного у братика. Шаттеред улыбнулся, дуя губы. Самого братика себе выторговал. От настолько безумного подарка судьбы отказаться по собственной неорганизованности было бы глупо, пропустить и не явиться на встречу — непростительно. Потому он и подлил Дасту немного чувств и ощущений посредством касания, подтолкнул того кончить побыстрее, немножечко преумножил удовольствие. Не раскаиваясь абсолютно. Его ждал брат. Найтмер прислал ему весточку ещё минут пятнадцать назад. «Буду сегодня вечером» — Ах, братик, как же я рад, что у тебя появилась отвага и тебя не придётся тянуть в своё ложе насильно. Было интересно, почему же Кошмар отважился на визит так быстро. Решил ли побыстрее расправиться со своим «долгом» или у него следующая неделя имела слишком плотный график, или может свои вывели настолько, что подрочить перед братом казалось моральным отдыхом, почти развлечением? Пх-х, смешные мысли, хорошее настроение. Секс отлично сказывается на моральном состоянии, определённо, проблемы перестают казаться проблемами, перевоплощаясь моментально во временные трудности, невозможность исправить свою и чужую судьбу воспринимается по-философски, а чужое безразличие… Дрим вздохнул, вытирая ладонью смесь фиолетовой спермы и жёлтой смазки на бедре… безразличие по прежнему бьёт болью. И даже секс тут ничего исправить не может. Разве что секс с тем, чьё безразличие и недоступность эту боль и вызывают. Шатт юркнул за приоткрытые двери, и через десять минут выплыл из ванной комнаты свежий, чистый и благоухающий волошковым мылом, а не семенем Даста и Яниными слюнями. — Ах, надеюсь, я ещё успею одеться. Не хочу встречать тебя, Найти в чём мать родила. М-м-м… — протянул сожалеюще. — Нет, хочу пожалуй, но не могу. Не пора ещё. Ты не готов. Бедный мальчик, как же тебя потрепала жизнь, что ты так заперся внутри, выстраивая вокруг себя целую крепость, чтобы спрятать за её стенами свои чувства и желания. А желания такие же правильные… Да, он знал. Не досконально ещё, не полностью, но в большинстве проанализировав и уловив скрытые фетиши, склонности и потребности попавшего под влияние негатива близнеца, знал, что тому на самом деле не противен. По крайней мере физически. Было в его чувствах что-то, чего бывший позитивный расшифровать ещё не мог, но от чего несло то ли симпатией, то ли желанием за версту. И это что-то вспыхивало, когда на горизонте маячил сам он. В душе загорелся маленький огонёк надежды, и Дрим прибавил темп, преодолевая последние метры коридора, добираясь к гардеробной, натягивая на себя домашние чёрные спортивки, безрукавку и любимые перчатки со срезанными пальцами, игнорируя все яркие вещи. Сегодня играться в солнечного мальчика не было никакого желания, на плечи навалилась какая-то усталость — прятаться за жёлтой яркой тканью надоело до чёртиков, было желание упасть в кресло, раздвинуть широко ноги, глотнуть жгущего бурбона и закурить. Но алкоголь притуплял чувства, вернее возможность их правильно понимать, путал мысли, ослаблял контроль. А Шаттереду контроль был необходим. По крайней мере в ближайшие часы, пока его близнец будет рядом. — Рядом-м… — голос ушёл в урчание. Слово было приятное, всеми до одного звука грело ноющую от переживаний душу, и он растянул вырез старой безрукавки, позволяя гнутой линии ключиц показаться на свет, зашёл в кабинет, с облегчением замечая, что эмоциональный фон чист, а значит брата ещё не было. Упал в кресло и пробежался ладонью по коричневым кожаным подлокотникам, по деревяшке столешницы тумбы, что стояла рядом, задумчиво подцепил пальцем венец, что золотым кольцом мозолил глаза. Покрутил в руках. Глупый символ прошлого. Одна из двух корон, единственная выжившая, и ни одной достойной особы, чтобы её надеть. — Скверна съела обоих, — фыркнул, скривил губы и вопреки недостойности нацепил диадему себе на голову, прочертил кончиком фаланги от тяжести металла по виску вниз и прикрыл веки. Шуршание расталкиваемого порталом воздуха и чужие чувства, что наполнили комнату бурной рекой, заставили моментально раскрыть глаза. Дрим распахнул глазницы, не веря, потянул носом воздух, наполненный приторными двойственными чувствами и улыбнулся несмело: — Я вижу, ты сегодня хорошо настроен. И уже подготовлен, — добавил, явно разделяя предложения. Окинул взглядом стоящего посреди комнаты брата с ног до головы. Поспешил сразу же того успокоить: — Не сдерживайся и не переживай, я доволен, мне нравится такой подход и твоя смелость в целом. Даже не думай, что твоя инициатива прийти будет воспринята в негативном ключе, — уточнил, немного сбитый с толку Найтмеровым молчанием. Затих. Было сложно вот так с наскоку разобраться в ворохе чувств, что его окружали. — Найти, братик, только не говори сейчас, что переживаешь. Почему я только что уловил волнение и волнение? Эй. Молчишь? Мне снова угадывать, как в детстве? Совсем не изменился с той поры, х-хах. Ну ладно… Попробую угадать, — Дрим задумался на короткий миг, не переставая разглядывать. — Боишься, что я буду судить за то, что ты захотел вдруг увидеть меня быстрее чем договаривались? — по вспыхнувшей в ярком зрачке магии можно было сразу понять, что он попал прямо в яблочко со своим предположением, и Шатт поспешил брата немного успокоить. Ему не нужны были нервы, он хотел немного других эмоций. — Ох, На-айти, ну что ты? Я же только рад, что ты оказался тут так быстро, мне в удовольствие. Я ждал тебя… — Дрим наклонился и устроил локти на своих коленях, улыбнулся и кивнул головой в сторону дивана, явно приглашая присесть. — Не стесняйся, мы же с тобой не чужие. Он задумчиво проследил за вялым колебанием отростков в воздухе, пытаясь расшифровать мысли хозяина по их амплитуде и сопоставить с тем, что видел в глазах. Затравленный взгляд светящегося аквамарина, показалось, скрывал в себе ещё что-то сложное. Что-то, что прочитать с наскока не получалось, и Дрим потянулся к ящику тумбы: — Может вина чтобы расслабиться? Ты какой-то напряжённый, хоть это и не единственное чувство, и совсем не основное в тебе сейчас, но игнорировать его я не могу. Будешь? — Нет, я уже, — мотнул головой Кошмар, наконец разрывая молчание, выдохнул, явно сражаясь с самим собой и, не слабо так удивляя, потянул с себя одежду: куртка, футболка, штаны… — Не хочу откладывать. Дрим сморгнул звёздочки, что так и норовили поселиться в глазницах, а заодно и временное оцепенение, закусил губу и кивнул согласно: — Тогда и я не хочу. Откладывать. Хочу смотреть. Найтмер залился румянцем в ответ на его слова, спрятал глаза и, сбросив на кучу последний элемент облачения, сел на диван, нервно сжимая руками коленные чашечки, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Видно было, что сегодняшнее представление даётся ему нелегко, но свечение в стыках кости явственно выдавало ещё и то, что брат испытывал сейчас некоторое напряжение. Сексуальное напряжение. Шатт залез с ногами на кресло, чтобы занять себя хоть какой-то двигательной активностью. Было тяжело — близнец явно уже был на взводе, эмоции, что так и текли из бьющейся часто души, затуманивали разум своей приторностью, а сочленения всё никак не отпускали взгляд — сияли яркой голубоватой росой: — Выпусти магию. Едва заметное вздрагивание и руки, что отпустили колени и дёрнулись прикрыть клетку рёбер. «Нет, так не пойдёт». Дриму не хочется сегодня впитывать горящий стыд вперемешку с возбуждением, ему хочется чего-то особенного, хотя нет… хочется чего-то простого, примитивного даже. Открытой похоти. И что самое интересное, Дрим улавливает её отголоски где-то там, среди вороха эмоций, Дрим поднимается на ноги, не удержав себя на стуле в спокойном сидячем положении, заходит сзади за спинку дивана и наклоняется чтобы толкнуться горячими словами вместе с выдохом в покрытый скверной висок: — Не надо сдерживать, можешь не опасаться, всё, что произойдёт тут, не выйдет за границы стен этой комнаты. Отпусти себя, отпусти свои желания, брат. Ему и самому странно, он сегодня отыгрывает явно какого-то беса-искусителя, но остановиться нельзя — не хочется. И тонкие ладони ложатся на покрытые скверной плечи, а щека прижимается к вздрогнувшей щеке: — Смотри на себя, брат, смотри туда, в зеркало, а не на меня. Ты ведь прекрасен. Наслаждайся, — разворачивает череп, одна глазница которого скрыта под наплывом негатива, размещая подбородок на правом плече и вместе с Найтмером вглядываясь в огромное зеркало напротив. В идеально отполированной поверхности отражается сидящее в напряжённой позе тело, и руки так и дёргаются чтобы провести, погладить, расслабить. Но нельзя, убежит. А потому только слова. — Красивый. Статный. Желанный… Выпусти магию немного погулять, ну же. Посмотри на себя. Идеальное тело. Ровные изящные кости. Отростки скверны вызывающие трепет, а совсем не отвращение, как себе думаешь ты. Сияние чёрного яблока под рёбрами… м-м-м, не держи, дай экто выйти наружу, покажи. Хочу смотреть на него. Хочу смотреть на тебя… — Дрим почти полностью прячется за спинкой стоящего почти по центру кабинета дивана, съехавший туда, чтобы не тревожить, а ещё потому, что ноги не слишком держат и на коленях кажется удобнее, устойчивее. Золотые зрачки горят тёмным золотом, полыхают навязчивым ожиданием. И не зря. Словесные увещевания приносят свои плоды, похвала побуждает ряд симфизов на позвоночнике гореть ярче, а Найтмера облизывать губы. В его глазах больше не виден страх, он больше не мечется взглядом в сторону, чтобы увидеть лицо брата у себя на плече — смотрит неотрывно в отражающее полотно. Ведёт двумя пальцами, провожая их же взглядом, а за тёмными фалангами струится густой влагой магия. — О-ох… — не сдерживается Дрим. Найтмер, оказывается, умеет это делать очень красиво — формировать экто. Тёмная сапфировая сине-зелёная плоть плавными лентами мышца за мышцей покрывает кость, выныривает, выливается из сияющих сочленений. Он видимо сегодня решил порадовать братика больше чем когда либо, и перед глазами старшего сейчас заполняеся магией не только тазовое дно, как необходимый минимум — все косточки, начиная от коленных суставов заканчивая нижними рёбрами уже скрыты под мягкой на вид слегка поблескивающей от капелек испарины плотью. Он долго терпел, видно по «коже» — она будто выдержанный под полотенцем только вынутый из печи хлеб, бьёт визуально горячим румянцем, сияет на перегибах. — Невообразимая красота. Кто только не захочет тебя заполучить, Найти? Кто только может устоять перед подобным? — Дрим добивает контрольными, но уже скорее на автомате. Фразы и сами неконтролированно сыпятся, не ожидая разрешения. Его брат и правда сегодня прекрасен в своей открытости. Его брат сегодня будто сражается с совсем другим зверем, с другим сомнением, не со страхом совсем — с желанием. И Шатту так урчаще приятно это уловить в его эмоциях. Желание. Да, Найтмер хочет. Хочет на самом деле: показать, трогать, смотреть и чтобы на него смотрели. Понимание пробивает невидимой дрожью, Дрим тут же меняет тактику, перестаёт хвалить, лишь смотрит. Наблюдает, будто без особого интереса. Встаёт с отстранённым видом, насколько это возможно в такой ситуации вообще. С упоением пьёт выливающуюся неуверенность и обиду, что смешана с той самой животной похотью, которую почувствовать он так хотел. Найт уже не сможет сдержаться. Не в таком состоянии, не на такой стадии, не с их договором. И можно смотреть наслаждаясь, как тёмные фаланги ласкают полупрозрачное мягкое экто, как дразнят и водят вверх-вниз по возбуждённому члену, как поднимается и опадает живот от этих касаний и частого дыхания. Как сияющий аквамарином зрачок смотрит через зеркало… не на своего хозяина и его руки, а на близнеца. Дрим утопает в удовлетворении и удовольствии — он на него никогда не смотрел Так. С осуждением, с ненавистью, с желанием, будто проклиная и моля одновременно. Да, он получил его наконец, он готов. Шаттеред наклоняется, смотря прямо в лицо через зеркало, улыбаясь мягко, ведёт краешками фаланг снизу вверх по поджатой челюсти: — Ох, что-то у тебя сегодня слабо получается, — притворствует, добывая для себя очередной выплеск двойственных эмоций. Упивается ими на вдохе и урчит на выдохе. Едва себя удерживая в светлой форме, едва подавляя тёмную магию, что от возбуждения уже окрасила золото спрятанного от глаз экто в чёрный пережжённый кофейный. — Но это не моя вина. Это всё ты и твоё присутствие! — кривясь окрысивается Найт. Дрим улавливает безошибочно обиду и удовольствие в его эмоциях. Слышит, как стучит быстро душа под рёбрами, замечает, как останавливаются его ладони, переставая гладить окончательно. Упрямо отказывается доводить дело до конца быстро, растягивает, явно получая от своеобразных унижений удовольствие. Ох, братик, какой же ты, оказывается… идеальный. — Даже обидно, — понижает тон голоса к хрипловатому Шатт, наплевав на притворство. Нет. Хватит. Он не намерен больше притворяться, перед братом уж точно. Он намерен выкладывать правду, по частям. Пусть и рискнёт равновесием мультивселенной, но удержаться и не воспользоваться ситуацией и чужим состоянием невозможно. Эгоизм — это тоже часть личности, и себя надо принимать таким, каков ты есть — вот основное правило Позитива. Хах, так почему же Дрим, его хранитель, должен себя прятать? Прятать свои желания. Не-ет, он больше не станет прятать. Игра переросла в кое-что большее, игра превратилась в жизнь, в удачное раскрытие правды. Удачное, потому что может быть принято единственно любимым во вселенных существом — его братом. И он начнёт её раскрывать. Да, начнёт. Начнёт прямо сегодня и с самого сладкого: — В прошлый раз тебя не смущало… моё близкое присутствие. — В прошлый раз ты помогал, а не бездействовал! — О-ох, вот как… — Дрим улавливает стыд, а ещё страх. Найтмер только что выдал себя намеренно, признался, что на самом деле уловил, понял, что в прошлый раз он справился далеко не сам, что были не только отростки — был язык и пальцы. И Дрим спрашивает себя: это потому он пришёл раньше? Потому что на самом деле тоже хотел? Скрыто и давно? Дрим обходит диван по кругу, останавливаясь перед братом и заслоняя тому вид на зеркало: — Откинься назад, — Дрим видит как дрожат губы в нервной улыбке, прежде чем череп Найтмера не упадёт послушно на спинку дивана, как ползут ладони по коричневой коже обивки в стороны прочь от экто, будто открывая, давая согласие, невербально позволяя касаться и брать. Дрим не может устоять на ногах перед братом дольше чем две недолгих секунды — просто падает на колени, просто гладит, разводит бёдра, просто наклоняется и берёт в рот. Во второй раз уже на самом деле, но от этого не менее волнительно. Потому что на этот раз на него сверху вниз смотрят, на этот раз повязки нет, и брат знает, что это он, видит, что он делает, смотрит, как язык из золотистой потемневшей, словно чернённой магии выписывает круги по плоти, наблюдает, как смыкаются обхватив и ползут вниз губы. И Дрим плывёт в эйфории — когда ему было настолько достаточно, даже много? Чувств, ощущений, осознания. Тут даже впитывать, если по правде, не обязательно — от собсвенного удовольствия размазывает равномерным слоем. Его брат стонет под ним. Это близость высшей степени, самое большее, чего он мог добиться. Он смог. Главное теперь удержать. Привязать. Приучить. Шаттеред урчит, пуская вибрацию по горлу, от которой Найтмер испускает очередной шумный выдох и даже таз приподнимает, чтобы толкнуться глубже. Шаттеред борется с собой, чтобы перестать представлять как ошейник ложится на словно резьблённые позвонки, как зубы клеймят тёмные кости, как сливаются души, соединяясь в одно. Отстраняется и треплет головой. Плохие мысли. Его брат — не его собственность. Он может уйти когда угодно, если не захочет. Когда угодно, да, но не сейчас. Ведь у них уговор. Дрим улыбается от этого, а ещё от того, что неожиданно руки брата чувствует на своём черепе. Не верится, но пальцы покрытые скверной бродят по скулам, гладят контуры глазниц и губы искривлённые в усмешке. Это похоже на сон. Слишком сладко, непривычно нет ни ненависти ни сожаления, лишь лёгкость и облегчение, что приправленные неверием, словно пряный рождественский пирог с яблоками и корицей, греет где-то под рёбрами и щиплет душу. И с другой стороны то же самое по сути: — Ещё, ох Дрим… — Найтмер не может сдержать слов. Не то алкоголь, не то нервы, не то всё сразу, передоз самоконтроля… накопилось, насобиралось и сорвало крышку тайн и притворства к херам. Да и надо ли дальше притворяться? Надо ли скрывать? Найтмер сейчас сидит раздетым перед собственным братом, которого считал самым правильным существом в их мультиверсе, от которого скрывал сколько раз издевательства над собой чтобы не показаться «грязным», которому раньше так долго пытался соответствовать. На́йти сейчас смотрит как этот самый брат вылизывает его стояк. И крышку срывает окончательно: — Ещё, Дрим, ах, прошу тебя, ещё… — Я недостаточно помогаю? — прилетает снизу со смешком, с непривычным притворством, с лукавинкой. Кошмар улыбается, не веря до сих пор, но наслаждаясь, смотря не отрываясь ни на миг от того, как плывут непривычно тёмные, почти медные зрачки. — Я могу и по-другому, если тебе мало, — Найтмер наблюдает, как Шатт снимает с себя перчатки и безрукавку, словно со стороны, видит в зеркале, как тот опрокидывает его поцелуями, смахивает со спинки и укладывает на сидении дивана. Переворачивает с неожиданной силой на живот и, немного пожевав губы и явно что-то задумав, завязывает чёрной тканью глаза. Его перчатки. Ткань пахнет Дримом, щекочет до странного знакомым и в то же время незнакомым ароматом. Откуда в нём эти терпкие нотки, от которых мурашки бегут по позвоночнику, а магия собирается тугим комом в горле от восхищения? Когда он так успел поменяться? Мысли выбивает ощущение касания к крестцу через тонкую в том месте плёночку магии. Его руки, руки его брата ползут вдоль кряжа, к мягкой плоти с явно мокрым уже отверстием, гладят сфинктер поверху, мочат ещё больше, наверное, слюной и вдавливают внутрь, побуждают его открыться, пропустить в сжимающееся нервно кольцо псевдомышц пальцы, а Найтмера простонать в зажатые зубами пястные кости. Да, братик, да, это именно то, чего ему так сильно отчего-то хотелось. Кошмар подтягивает под себя колени, приподнимается в тазу под поступательными движениями фаланг, под влиянием плывущей по воздуху тут эйфории, отпускает контроль над последней частичкой себя, забываясь окончательно. Лозы негатива взмывают тут же вгору, почувствовав свободу и отсутствие воли хозяина, стелятся по спине и плечам, гладят и обвивают. Присоединяются к толкающимся пальцам, заныривают под живот, трутся, выводя к грани, стоны переводя в всхлипы, дразня и играя. Их по ощущениям слишком много. Кошмар, как и в прошлый раз, теряется от удовольствия и ощущения неправильности, скользких кончиков, кажется, с каждой минутой всё больше, они ведут себя всё наглее и безрассуднее. Оплетают, словно борясь за каждый участок его тела. Это всё так странно. Найтмер уже не понимает, не может сказать даже если задуматься, сколько отростков ползает по его телу сейчас и сколько их внутри. Кажется, их вдвое больше, кажется, они сплетаются между собой, сражаются за право владения им, и это должно было бы вызывать вопросы, если бы он мог думать вообще в этот момент: его негатив никогда не ссорился сам с собой. Но сейчас как-то не до этого. Руки на пояснице прогибают, мнут, и член что, заменив наконец собой тонкие кончики векторов, входит медленно и неспешно… и не лежал бы Кошмар грудью на диване — упал бы от осознания и накрывшего постыдного удовлетворения. Он в нём. Его правильный светлый братик берёт, присваивает, нежно но уверенно проталкивается в его магию. Найтмер стонет, скребя руками, выгибая спину, борется с желанием потянуться и сорвать ткань, закрывающую глаз. Так хочется видеть, но он не может заставить себя ослушаться, пойти против его желания, даже в такой мелочи. Потребность подчиняться диктует свои условия, потребность подчиняться побуждает подставляться, прогибаться так, как ему будет удобнее, оплетать лозами негатива руки и давить запястья, тянуть их в сторону Дрима, будто это исключительно его инициатива. Будоражащее ощущение, словно братец умудряется управлять ими вместо Найтмера, словно эти отростки на самом деле пренадлежат не тому близнецу. Но такого ведь быть не может. Эти векторы же его, тентакли, сотканные из чистой скверны не могут подчиняться позитиву, не могут слушаться Дрима, несмотря на то, насколько они ощущаются чужими. Да и важен ли сейчас этот вопрос? Найтмеру есть о чём думать вот прямо сейчас, есть на чём сосредоточится, есть что проживать и от чего стонать. Дрим «помогает» на славу, со всей старательностью, тут даже если не хочешь будешь всхлипывать и скулить — правильный темп, правильный угол, нужный наклон и давление. Удар за ударом — головкой прямо в точку, в яблочко, именно туда, чтобы через пару минут слёзы из глазниц и поджатые пальцы на ногах, чтобы вспотевшие ладони и вдруг… сплетённые пальцы и хриплое «Братик, любимый», от чего яблоко души плачет чёрными сл езами под клеткой рёбер. А остальное всё так не важно.