Bad in bed

— Слушай, Дрим, а как это случилось? — спрашивает его брат, лёжа под боком, перебирая кончики не спрятанных ещё тентаклей и путая их длинные вытянутые расслабленными плетями концы со своими. Упрямо не желает называть его по-другому, использовать кличку, что дали ему много лет назад в его команде, хоть её уже и раскрыли, признались не таясь. Шаттеред качает головой: — Глупо, — мотает черепом, хоть это и сложно в тех ворохах подушек, которыми они обложились вчера вечером да так и уснули между них, не убрали, хоть сейчас уже почти полдень. — Тебе обязательно спрашивать? — А тебе так не хочется говорить? Скрываешь? Странно приятно. Шатт расплывается в улыбке, кажется, не столько в губах, сколько в душе. Он интересуется им, ему не безразлично, оказывается, не всё равно, на детали его жизни и неизвестного ему прошлого, как он столько времени пытался доказать. Жмурит глазницы и потирается щекой, размазывая скверну о скверну. Смутно-бриновый мешается с чёрно-болотным, смазывает холодно-зеленоватые и тёпло-кофейные тона. Как приятно пахнет его негатив после соития, каким мягким становится. — Не скрываю, но… Это не красивая история. Там нечем гордиться. Не героическая. Не в пример твоей. — Я всё равно хочу знать. Не отступает. Интересно изменчивый, настолько разный: такой податливый, требующий над собой контроля и насильственного принуждения ночью и такой упрямый и уверенный сейчас. — Ладно. Я вводил его себе сам. Постепенно. Желал узнать, как излечить или пересилить, а потом, когда понял что не смогу, решил взглянуть на мир твоими глазами, просто почувствовать всё так, как чувствуешь ты. Думал, полегчает. — Полегчало? — Ни капли, — фыркаает влажным воздухом Шатт в висок брата, любуется мимолётной ямочке, что было мелькнула в уголке рта. — Может и стал понимать больше, но легче не стало. Скорее труднее. Мне же нужно было не понимание на самом деле, а ты. Рядом. Знаешь? — Теперь знаю. — Понимаешь, почему я бегал за тобой по пятам всё это время, лез даже тогда, когда ты сидел тихо и не угрожал? Теперь понимаешь? — Глупо. Можно было не пускать свои стрелы, а прийти и прямо предложить помириться… А, ну да. Ты пытался. Я отказал. — Ты всегда мне отказывал, — сжимает тёмная ладонь другую точно так же покрытую скверной, — кричал что мне не исправить, что ты слишком испорчен, не слушал доводов, вообще не слушал: никогда и ничего. Говорил убираться прочь со своим позитивом. Видишь, какой «позитив» всё это время я носил в себе? Видишь, какой «позитив» всё это время поддерживал равновесие в мирах, боролся за чистоту и правду, нёс в массы свет? Комично даже немного. Но я хорошо справляюсь, хорошо скрываюсь, правда? Идеально. — Идеально, — вторит согласно, задумавшись на минуту, и теряет даже ту призрачную улыбку, что до этого бродила по его губам, — почему же перестал? Ошибся? Сдался? Устал сопротивляться тем желаниям, что посеял в тебе он? — Он? Скверна? Негатив, имеешь ввиду? — Дрим смеётся, прижимает к себе сильнее и зажигает горящий тёмной медью зрачок, чтобы заглянуть в бирюзу напротив глубже, прочитать детальнее. — Думаешь, это его желания, не мои? Считаешь, что я просто потерял над ним контроль, потерял себя настоящего, бывшего? Перестал сопротивляться? Боишься, что теперь Мультиверсу крышка с испортившимся окончательном хранителем «позитива»? — Типа того. — Напрасно, — откинуться и подтолкнуть под затылок не подушку совсем, а его руку так правильно, нормально, так как должно быть. И губы целуют легко в подбородок и щеку, а векторы оплетают берцовые кости и чужие отростки, — можешь не волноваться, Найт, это не он, я не поменялся ни капельки. Ты был мне необходим всегда. А я всегда был таким… скажем, неправильным, но кому бы судить. Эти желания быть рядом как можно ближе со мной ещё с пубертата. Просто им понадобилось время чтобы обрести проекцию именно в эту конкретно форму, а мне чтобы принять себя и послать всех окружающих с их мнением подальше. И вот, наконец, я себя принял. — Быстрый же ты, сотни лет. — А сам-то? — Ну да. — Люблю тебя, — повторяет Шаттеред уже на самом деле раз третий за сегодня, и пятый, если считать ещё вчера, массирует рёбра и трётся лицом о плечо, — люблю тебя, братец. — И я тебя тоже. Дрим слышал уже, Дрим в курсе, Дрим верит. Но хмурится, слыша не только слова. Просеивает сквозь себя в привычке не расслабляться никогда и осторожничать, проверяет, а заодно пытается расшифровать эту путаницу, с которой брат ввалился к нему на ночь глядя. Спустя всего день после их последней встречи, будто их близость вызвала вдруг зависимость, увеличила друг в друге потребность к степени, когда уже невозможно противиться. Он ввалился без слов и, не ожидая команд, бросился и вырвал поцелуй, так примитивно и просто, без разговоров и разъяснений, игнорируя начисто диван и договорённость «дарить эмоции бесконтактно»… Только, если сам попросишь — так ты ему говорил, Дрим, именно так. Вот он и просил, он требовал, он заставлял. Дрим остался без безрукавки прежде чем успел досчитать до десяти и сообразить, что вообще происходит, и потерял над собой контроль прежде, чем Найтмер успел снять свою. Одежда была полурваным тряпьём откинута в сторону, где валяется и сейчас. Так же как откинуты были попытки снова завязать брату глаза. «Не нужно» — шепнул он. «Я хочу видеть всё» — и Дрим не смог отказать. В густом облаке из чувств тогда можно было задохнуться и потерять себя. Отчасти, наверное, так и произошло, потому что объяснить по-другому почему Найтмер не убежал, когда в самый ответственный момент из его близнеца стала вытекать неудержанная внутри темнота, сложно. Почему Найт не отмахнулся и не ударил, когда брат вместe с подготовительными ласками осыпа́л путанными обьяснениями и обещаниями, невозможно. Почему маленький Найти остался лежать, прогибаться и стонать под вынырнувшими из спины его правильного светлого братишки отростками… не составит труда фактически. Если знать, как сильно младший желал на самом деле всегда, чтобы «плохим» оказался совсем не он, чтобы вокруг обстоятельства и сила, и противиться бесполезно, и маленькому хрупкому и слабому хранителю всего, что отнюдь нельзя назвать позитивным, не остаётся ничего другого как подчиняться и «терпеть», и это совсем не его выбор, он не виноват. Всё это понять можно. И стоны и просьбы дать ещё и больше тоже — без труда. А спросить объяснение, послушать, это можно и завтра. — Что тебя тревожит? — путает свои и чужие пальцы Шатт, смыкает их в замок и гладит векторами, никак не насытясь касаниями, — Что не так? Это Мультиверс? Моё теперешнее состояние? Что? — хмурится, жуёт задумчиво губы и продолжает перебирать, когда озвученные варианты не затрагивают необходимого, не вызывают ни единого колебания в клубке переживаний и волнений, которым сейчас является его близнец. Что же вытолкнуло его из зоны комфорта настолько? Что заставило прыгнуть отчаянно в объятия того, от кого столько убегал? Не то чтобы Дрим был против, но выяснить надо, надо помочь, — Это должно быть что-то действительно важное для тебя. То, во что ты вложил силы и время. Много сил и времени. Ах, они! — догадка прошибает неожиданно. Ну да! Как же было не додуматься сразу? — Твои подопечные. Найтмер кивает, зарываясь носовой костью между ключиц: — Они отдаляются. И я не могу понять, что мне делать. Там… всё сложно, оказалось, они хотят меня не только как хорошего лидера, Пыльный и Палач, я знаю об этом уже некоторое время, Киллер как-то раскрыл при случае. Но… — Но? — Но я боюсь, что это не то. Что это помешает. Что стоит мне единожды дать им то, чего они якобы хотят, и команда развалится, они уйдут разочаровавшись. Им же нужен сильный лидер. А какой сильный лидер позволит… спать с собой, рискуя при потере интереса потерять и авторитет? Медный зрачок вспыхивает смешинками: — Ну, я по крайней мере точно знаю одного. — Всего лишь Киллер, Дрим, не все, — принимает на свой счёт Кошмар, — так случилось. Остальные… м-мгм, менее настойчивы. Или более нормальны. Ох, всё так запутано и так трудно! С Дастом Киллер кажется вообще ошибся, и я ему явно не нужен, он имеет кого-то на стороне. А Кросс просто тянется за Палачом, никакой личной заинтересованности. Только Хоррор выявляет интерес, пробует протолкнуть инициативу. Непонятно зачем. Уф-ф, Дрим, почему всё обязательно должно быть так сложно? Что мне им дать чтобы они прекратили отдаляться? — Всё просто. То, что они от тебя хотят. — Но ЧТО они хотят? Я не понимаю, я не могу разобрать за жаждой и яростью высокого ЛВ, он заслоняет всё! Слишком редко пробиваются настоящие чувства, слишком смешанно, слишком непонятно! Шаттеред втягивает чужую обиду с болью. Да, его брат никогда не был силён в разборе и анализе, не умел распутывать и классифицировать, отделять зерна от плевел, моментное от постоянного, напускное от истинного. Сложно: — Я бы… мог помочь тебе, — сложно предлагать подобное. Когда догадываешься, почти знаешь наверняка, к чему твоя помощь приведёт. Особенно тогда, когда только-только получил желаемую степень близости. Так неохота рисковать её снова потерять. Ведь они ему важны. Очень даже. Шатт чувствует, насколько. Но в этом всё и дело. В этом суть. Разве выйдет у него, зная как это больно — терять, не помочь? И через собственный страх он выдавливает из себя слова: — Я помогу, разберусь, объясню, исправлю. — Как? Только бы ты был счастлив, братец: — Но пообещай, что больше меня не бросишь. Никогда. Что не отвернёшься, не забудешь, что не уйдёшь, кто бы не просил. На́йти, ты нужен мне, обещай. — С чего бы мне тебя бросать? Ты же мне тоже нужен. Глупый слепой комочек непонимания. Дрим улыбается грустно: — Я боюсь, может статься так, что кто-то тебе окажется нужнее меня. Что ты предпочтёшь их. Или что для тебя окажется слишком много и ты устанешь, уйдёшь именно от меня по привычке. Пообещай. — Что? О чём ты? Предпочту? Чего окажется слишком много? Как решение проблем и устранение обид внутри моей команды может повлиять на происходящее между нами с тобой… сближение? — он осекается и замирает мило на взволновавшем слове, тупит глаза, своим смущением заставляет желать выбить с него обещание ещё сильнее. — Ты поймёшь, если я исправлю, поверь. Пообещай мне, Найт, просто дай слово, что я останусь в твоей жизни. И я исправлю, разложу по полочкам. Позволь мне оказаться нужным, позволь помочь тебе хоть раз, хоть с чем-то, пожалуйста. Мне это так важно. — Хорошо, я обещаю. — Спасибо. Тогда вставай, поднимайся с кровати. Сделаем сюрприз мальчикам. — Твоим? Шаттеред улыбается, отвечая мягкостью на недоумённый взгляд: — И твоим. … — Мы начнём с тобой с самого доступного и простого — с Даста, а потом уже возьмёмся к остальным. Хотя, что-то мне подсказывает, что стоит разобраться с ним, и клубок распутается дальше сам по себе. Ну как, готов? Хочешь узнать к кому ходит Пыль и на что купился? О, ты правильно понял, он именно у нас удовлетворяет свои «особенные» потребности уже не первую неделю. Да, Найт, я сейчас именно о сексе. Хочешь спросить почему? О, это интересная история. Ты бы смеялся, если бы услышал с чего всё началось и почему случилось. Ох, ты бы знал… может, я расскажу тебе всё немного позже. И да, Киллер не соврал тебе насчёт его заинтересованности в тебе, не ошибся. Тяга именно к твоим особенностям привела его к нам и привязала тут настолько надолго. М-м, да, ему действительно нравится бывать тут. Угадаешь почему? — Шатт посмеивается, пропуская вперёд по коридору, заворачивая в очередную арку, заглядывает с весельем в лицо. — Потому что, какая неожиданность, светлый близнец тоже имеет чем «пощекотать нервы», — частично спрятанный негатив поднимается из-за его спины тонким отростком, дёргает кончиком перед носом Кошмара. — Не говори загадками, Дрим, ты только больше путаешь. — Ну нет же, я наоборот тебе раскрываю, объясняю, даю тебе ту помощь, что ты просил, — снова белое лицо сияет улыбкой и золотистым румянцем, только симфизы в шейном отделе блестят маслянистой на вид чернотой, — Рассказываю о интимных потребностях твоего же мальчика, чтобы ты наконец понял его и его желания чётко и правильно. Ох-ох, даже не верится, что мы с Берри быстрее его прочитали чем ты, и мне приходится тебя учить. Но может, попробуешь хотя бы угадать? Чтобы не было так обидно. Ну же! Наверняка ты догадываешься, но просто не хочешь себе верить. Давай, скажи мне, как думаешь, от чего он млеет? На что у него стоит? О чём думает больше всего? В этом и причина и ответ на твой вопрос «что же делать дальше». Подсказка: это что-то, что есть и у тебя и у меня, из материального. — Из материального? — Найтмер задумался на минуту, а потом раздражённо фыркнул и скривил недовольно губы. — Одежда, блин, чёрного цвета. Венец. Титул. Да как я могу отгадать?! Это слишком обширно! Шаттеред прыснул смехом: — Титул? «Трахните меня, о Повелитель»? Ну нет, Найт, это же так прозаично. А венца у тебя вообще нет, какое же это общее? И нет, это не одежда, думай ещё. Подсказка: это кое-что достаточно личное и даже интимное. — Да уж подозреваю, что это не чай с конфетами, Дрим! Но может, хватит уже? Просто скажи! Шатт отмахивается легкомысленно от выплеснувшегося на него раздражения: — Прости, но нет, это будет слишком скучно. Мы с тобой поступим по-другому, я уже всё продумал, — кладёт ладонь на дверную ручку, нажимает и толкает от себя. — спросим у него самого. Так будет интереснее, — дверное полотно уходит в сторону и замявшегося на миг Кошмара давят в плечи, — Давай, проходи, смелее. Думаю, Берри не будет против, если мы на секунду прервём его игру. ~ ~ ~ Шаг, шаг, снова шаг. Два коротких, а следом один широкий, длинный, шаркая носком несменного мягкого голубенького ботиночка по полу. Ш-шух, и слева по связанным от локтей по самые пястные мягкостью кожи плети — щёлк. Нетерпеливый рык через зубы. — Ох, ты злишься, папочка? — Нет, — широкая улыбка, ткань, что щекочет лоб и щёки, глазницы, что туго затянуты голубой же тканью его нашейной повязки, — я в предвкушении, детка. — Как интересно, папуль, — тонкий смешок и вновь танцующие шаги по кругу, сладкий запах его тела, что прилетает с ветерком от движения, — вы взрослые такие странные, неправильные, радуетесь наказанию. Скажи, ты специально придумал это правило, что за сквернословие порку может получить любой, а не только ребёнок, чтобы его в тот же день нарушить? — Нет, малыш, это было не специально, — шуршание ткани где-то за спиной, звон цепей от резкого движения рук над головой, тепло его дыхания по груди, низко, куда уж смог дотянуться. — Враньё, — стук кончика плётки по рёбрам и маленькая ладошка в перчатке, что бежит по телу за ней: пара нижних, ложное, влажный от магии позвоночник. — Твоя правда, враньё. — Ай-яй-яй, — короткие касания, что похожи на лёгкие поцелуи, вниз по позвонкам и прыткие пальчики за резинкой длинных шорт: нырнуть, скользнуть, прокатиться по подвздошной, надавить на лобковое сочленение, потереть под тягучий стон и вынырнуть. — Как не стыдно, учить такому ребёнка? — Совершенно не стыдно. — Ах, папочка, какой же ты у меня плохой и невоспитанный, — голосок Берри сбивается на плаксивые нотки, детская укоризна и невинность, нежная гнусавость сквозь выпяченную нижнюю губку. Пыльный урчит, представляя, как сейчас он выглядит: насколько крупные голубые яркие зрачки, насколько сладкие на вид по-детски пухлые надутые щёчки, насколько мило собирается складочкой надкостница у вздёрнутых бровей. — Ты и правда заслуживаешь наказания. О да, Пыльный заслуживает, у Пыльного уже затылок покалывает от тугого ожидания, когда уже это «наказание» ему дадут. Не особо чувствительные кости потряхивает от желания ощутить хлёстие удары кожаных хвостов. Так трудно стоять и не вертеться, держать руки над головой, не вырвать нечаянно тот крюк в потолке, к которому тянутся цепи сковывающие предплечья. — Так чего ты ждёшь, крошка? Давай. Не всё же мне тебя воспитывать. Взрослых иногда тоже нужно направлять по правильному пути. — Ох, направлять… — щека, прижатая к спине чуть не заставляет разорвать цепи, шевеление губ по межпозвоночным дискам побуждает натянуть металл до скрежета звеньев, точечные касания кончика языка к разгорячённой хрящевой выдать протяжный хриплый выдох. — Не знаю, хватит ли мне силы. Но я постараюсь, папочка, — толчок ладошкой в лопатку, свист хвостов плети в воздухе, щелчок, и полоса жара по спине. Пощипывающая и горячая, чётко по диагонали. Запрокинутая назад голова, напряжённые локти, шуршание шагов вокруг, поцелуй в третье снизу ребро, и снова удар. — Мне так сложно, папочка. Так трудно тебя наказывать, так жаль тебя бить, больно смотреть, — Пыльному кажется, что он слышит слёзы в голосе, почти видит как эти голубоватые капли сверкают в крупных круглых глазницах, почти верит и урчит от удовольствия, от двойственности, от притворства, от интересности, от остроты и необычности происходящего. — Не останавливайся, малыш, я заслужил. Ты же говорил, что нельзя нарушать правила. И сейчас сам хочешь их нарушить? Прекратить наказание? — И разочаровать тебя? Нет, папочка! Нет-нет-нет, я же у тебя послушный, хороший мальчик. Хороший же? Хороший? — Идеальный, Блу. Сзади притискиваются плотно, обвивают руками, трутся о тазовые: — Скажи ещё раз. — Идеальный. — Нет, не это. Имя. Скажи ещё раз моё имя. — Блу… — Даст жмурит глазницы под повязкой, когда обнимают, когда маленькие кулачки вжимаются в подреберье, — Блу, Блу, Голубичка, крошка Блуберри, маленькая сладкая ягодка, — идёт на поводу его странной зацикленности на своём старом имени, подставляется под ладони щекочущие остистые, улыбается от влажных слов обожания, что толкаются между позвонков, млеет под пальчиками, что своими острячками сквозь перчатки царапают, массируют, натирают, спускаясь всё ниже и ниже. Почти игрушечные, нежные: к грубому кряжу, к блестящей хрящевой в малом тазу, к фиолетово-тусклой припыленого тона магии. — Блу-у… — ладошки вздрагивают и отстраняются вдруг, совершенно неожиданно, так и не добравшись к самому интересному. Спину больше не греет повлажневшей щекой, а слух ловит знакомый короткий скрип двери. — Блу? — …проходи смелее. Думаю, Берри не будет против, если мы на секунду прервём его игру. Что? Кто здесь? Пыльный вслушивается внимательно в шаги, что приближаются к нему со стороны входа: один, шуршание, второй, лёгкая поступь, не тяжёлая, почти сливающаяся, синхронная, но… их явно двое. Удивлённое вопросительное хмыканье Блу разжигает любопытство. Кого же он привёл с собой? Голос Дрима Пыльный узнал сразу же, но вот второй… Инк никогда не интересовался их «играми», разве это может быть он? Передумал? Пересмотрел позиции? — Но Ши! Так не честно, отбирать у меня моего Дасти. Ты обещал! Он обещал! Я не хочу, чтобы он сейчас уходил! Мы не доиграли! — Тш-ш, Берри, замолкни. Он не уйдёт, если сам не захочет после этого разговора. Иди, погуляй пока, взрослым поговорить надо. — Но Ши-и! Ты отбираешь! Это не честно! — Тц-ц, я сказал! — Пыльный с интересом вслушался. Отметил недовольное фыркание мелкого монстра, чьё-то шумное дыхание, вздох, шаги и покровительный тон Дрима. Судя по направлению, он решил выпровадить Блуберри из комнаты насильно, толкая в плечи. Становилось всё потешнее и интереснее. Что тут вообще происходит? Что за игры? Близнец босса подал голос откуда-то со стороны двери: — Не будь глупым, Берри, если я говорю «ненадолго» то это явно означает не «навсегда». Ну же, подумай хорошенько, отбираю ли я сейчас у тебя, или дарю перспективы. — Ох, так он не отобрать его пришёл? — Совершенно верный вывод. — Тогда я останусь! Ох да, останусь! И буду смотреть. Я мелкий, умею не привлекать внимания, совсем не буду мешать. А если вдруг надо, то могу и помогать. Правда-правда, я полезный, не выгоняй, я буду послушным, дядя! — Берри! — Даст нахмурился под повязкой, уловив в тоне Дрима угрожающие нотки. — Мы с тобой обсуждали уже, к чему обычно приводят твои поспешные инициативы. Я сам помогу, если будет надо. — Но Шатт… — Накажу. — Но я недополучил! Мне хочется! Нечестно! — Пыльный едва сдержал смех, так живо ему представилась обиженная возмущённая мордашка Блу и его надутые губы. Да что за «дядя» стоял сейчас там возле Дрима, что маленькая ягодка так упрямо не желал отступать? Что за экзотическая личность, доступа к которой у маленького свихнувшегося ангелочка не было ранее? Неужто Инк наконец решил больше не сторониться? О странной потребности Блуберри в «семье» Пыльный уже узнал достаточно много, чтобы понимать, насколько ценно для того появление нового доступного «близкого родственника»… — Мамочка потом тебе компенсирует, Берри. Я обещаю. А теперь марш отсюда, чтобы я тебя больше не видел к вечеру! Пыльный напряг руки. Дверь громыхнула и там, далеко по коридору глухими хлопками пролопотали удаляющиеся шажки. Блу ожидаемо послушался, а Пыльный весь обратился в слух и тревожные размышления: Мамочка. Да, эта их странная игра… Папуля, роль которого случилось примерить на себя ему самому, строгая мама, которой для Блу всегда был Дрим. И вдруг дядя? Ладони сжались на цепях сильнее, звенья шаркнули противным сухим трением друг о друга. Дядей обычно называли родного брата мамы, если уж так посмотреть. Да ну, быть такого не может! Даст потянул носом, пытаясь уловить в комнате хоть крупицу мрачной ауры, что, как все говорили, давила и напрягала своей силой, стоило в помещение войти одному конкретному монстру — его шефу, но лишь ругнулся сквозь зубы. Ничего не вышло. Как и всегда, сквозь собственный ЛВ было не различить ничего, так, неясные отголоски, которые, вполне возможно, просто дорисовывало его собстенное воображение, поддавшись опасениям и игре сознания. Он мотнул черепом: ещё не хватало перенервничать и снова выпустить на свободный выгул надоедливый дух Папса. Нет, успокоиться немедленно! Сосчитать до пяти и выдохнуть: — Дрим? Кто это с тобой сегодня? — Предлагаю сыграть в угадайку. Даст звякнул цепями недовольно, дёрнул плечом: — Нет настроения. Просто скажи. — О-ой, и ты туда же. Ну почему вы все такие неинтересные? Всем всё скажи, всем всё растолкуй. Скучно же! Вот не скажу, — Пыльный напряг нетерпеливо руки. Металл скрипнул, а на голову посыпалась мелкая пыль и крошка. — Пр-пр, стоять, жеребец! Тут не опасно. Не спеши. Разве ты хочешь прервать свою игру? Вы так хорошо резвились с Берри, завязанные глаза и всё такое, ну интересно же, волнительно. М-м? Давай с тобой продолжим. Сыграем в поощрение. Ты будешь отвечать на личные вопросы, а я за это буду делать тебе приятно. Звучит неплохо, правда? Ты знаешь, Даст, мне можно верить. Расслабься, я тебе обещаю, тут нет никого, кто бы тебе угрожал или мог навредить. Пыльный мотнул черепом: ему почти никто не мог навредить в принципе, вошедший вслед за Дримом стоял не шевелясь и не проронив ни слова, руки хранителя позитива поглаживали успокаивающе и заискивающе по опутанным металлом предплечьям, спускаясь всё ниже и зарождая всё больше сомнений… Остро? Да. Интересно? Ещё как. Интригующе? Несомненно. Что бы он от него мог хотеть? Сделает приятно за ответы? При свидетелях? Чужого бы он точно в таком случае не пропустил, а значит, свой, безопасный и проверенный, кому он мог бы довериться… Решил подпитаться, что-ли? Попытаться выдавить из Пыльного стыд или ещё чего-нибудь неоднозначного? Вполне возможно, Найтмер тоже иногда «питался» не предупреждая. Да и раз сказал, что Дасту ничего не угрожает, значит так оно и было, он никогда не обманывал, как и его брат: — А если соглашусь, что мне за это будет? Смех разлился по комнате частым звоном, затихая спустя минуту на высокой ноте: — А получение удовольствия в процессе это не считается, да? Наглец. Жадина, плохой мальчик. Но ладно, прощаю. А чего ты хочешь? — Исполнение одного желания. — Хитрый какой, и какого же? Даст хмыкнул саркастически, копируя ранее произнесённую Дримом фразу почти дословно: — Ну почему ты такой скуный, всё тебе скажи, всё растолкуй. Неинтересно же. Вот и не скажу. — Х-хах, обожаю с тобой торговаться, — ладони с предплечий убрали, а по носовой косточке щёлкнули легонько фалангой, — Хорошо, одно желание, но в мере разумного и не влияющее на Мультиверс. Хранитель всегда оставался хранителем, Даст улыбнулся, расслабил руки и кивнул согласно: — Это будет весело. Давай свои вопросы. — Тебе часто приходилось быть пассивом, Даст? — сразу же перешёл к делу Дрим, не расшаркиваясь, и Пыльный повёл плечом, довольно подствляя лопатки и шею под пальцы, что уже массировали её и разминали. — Или Берри первый и единственный? Тебе нравится? — Не часто, но и не единственный, я люблю чередовать, нравится. Дрим усмехнулся с тихим фырком: — Краткость — сестра таланта, Даст? Не любишь распространяться о себе или просто не хочешь отвлекаться на слова? — пальцы с шеи поползли ниже, отщитывая и растирая, а берцовых коснулось мягким и одновременно изворотливым. Отросток — было понято тут же, и ноги моментально расставлены шире и устойчивее, а спина вытянута в ровную линию. Даст задержал дыхание, а мягкий кончик занырнул между берцовых и пополз вдоль. — Ты спал с ребятами Найтмера? Со своими коллегами. Как часто? — Да. Всегда, когда выпадала возможность, — хрипловатый голос, глухое звучание. — Найтмер в курсе? — Нет. — Как интересно, ты так уверен. Вы скрывались от него нарочно? Не хотели, чтобы он узнал? Пыльный выдохнул шумно: — Он не одобрил бы подобного. Ему важна субординация, он позиционирует себя выше, сильнее. Он видит в себе исключительно лидера. И подобные отношения его, кажется, вообще не интересуют… — Я слышу сомнения? — Киллер. Он утверждал однажды, что это не так. — Ты ему веришь? — Нет. Сейчас я почти уверен, что он врал. — Почти, — дыхнул влажным теплом в шею Дрим, и вторую ногу тоже медленно и плотно обвил отросток. — У тебя есть какие-то особенные предпочтения? Интимные. То, что ты скрывал. То, что привлекает больше всего. Во мне например сейчас. — Тентакли. — О да, сладкий, плюсик тебе за чесность, — в шею впились поцелуем, втягивая с силой, ладони сомкнулись на груди и поползли вниз, а отростки наоборот двинулись навстречу, шаря по бедренным и подвздошным, обвивая и поглаживая, заныривая к позвоночнику и в тазовые. С закрытыми глазами их мягкость казалась ещё шелковистее, а едва склизкие липкие следы, что они оставляли, морозили надкостницу и одновременно бросали в жар. Пыльный откинул череп назад в наслаждении. Ох, это великолепно, ощущать их на себе, жаль что так мало, жаль что не всюду, жаль что не все. В ушное толкнулся громким шепотом следующий вопрос: — Найтмер знает? О твоей зацикленности на его отростках. — Нет, — почти выстонал Пыльный, прогибаясь в пояснице и вытягивая руки вверх, чтобы поднять немного грудную клетку и дать больше пространства одному из векторов. Тот вился вокруг хребта толстой змеёй, запускал петлю под рёбра и, потихоньку потираясь, полз вниз. — О, такая уверенность, — тихий смешок в стык позвоночника и черепа, щекочущие поглаживания на уровне резинки шорт, скользкое касание ещё одной лозы к черепу. Пыльный потянулся и вывернул голову ещё больше, чтобы мягкий кончик лёг поверх повязки и коснулся губ. Дрим прошёлся тут же языком по доступному хрясточку. — Хочешь его? Мара. Мечтаешь? Думаешь, остальные парни тоже? — Не думаю. Знаю. Уверен. — Вы говорили об этом? — Часто. — О чём именно? — Обсуждали. Догадывались, предполагали. Как выглядит без одежды, какая на вкус скверна, станет ли… — Даст захлебнулся словами и поспешил сглотнуть: магия прилила и давила кости изнутри, вызывая назойливый зуд. Тентакли приносили слишком много удовольствия, киша под рёбрами и сжимаясь на бедренных и пояснице, ползая по затылку и забираясь под ткань шорт. — Продолжай, Дасти, не останавливайся, расскажи. Пыльный вдохнул хрипло: — Стал бы… использовать тентакли. В сексе. Скольких бы брал за раз, насколько был бы жёсткий и ха-а… — О, вижу, вы многое обсуждали с мальчиками, — проворковали куда-то возле лопатки, размазывая мелкие капельки выступившего пота, — много мечтали, думали. Да-асти, у тебя такое сбитое дыхание, сладкий, ты так дрожишь. Хочешь у меня что-то попросить? Хочешь? Пыльный хватнул воздух, собираясь с силами: не стонать, стоять ровно, не ловить лозу негатива губами, ответить: — Побудь им для меня. Дри-им, пожалуйста. Сейчас. Сегодня. Побудь для меня Найтмером. Прошу, а-ах… — от особенно удачного скользящего в кольце малого таза стон сдержать не удалось. Даст задышал часто сквозь приоткрытый рот, напряг руки, натягивая цепи, привстал на пальчики от того как живо закопошились отростки там внизу и под рёбрами, едва не заскулил, когда лозы сжали было сильнее, на грани боли, а потом… отпустили. Выскользнули, покинули, оставляя по себе липкую пустоту и страх. Он шатнулся на ватных ногах неустойчиво, дыша тяжело и глубоко. — Думаю, не стоит. Я, пожалуй, откажусь выполнять это желание, потребую подумать хорошенько и спустя минуту придумать новое, — Пыльный вздрогнул, как от удара. По горлу расползлось что-то горькое и давящее, похожее на разочарование, обиду, а потом и возмущение. Он обещал! Даст выполнил свою часть договорённости, придерживался правил игры! А он отказывает? С какой это стати?! Он открыл было рот, набрал воздуха, чтобы высказать, но на лицо легли ладони. Ткань вдруг дёрнули и потянули вниз, отпустили, оставляя висеть бесполезной тряпкой на шее, и отступили назад. Шаг, ещё шаг, рука Шаттереда поднимается и падает на плечо, покрытое скверной, притягивает к себе… его. — К тому же, думаю, он сам чудесно сыграет себя самого. — Кгм-м… привет? — Пыльному показалось, что его зачерствевшая душа разорвалась вот только что маленькой водородной бомбой, сжигая весь воздух вокруг себя начисто. — Н-найтмер? — пальцы задеревянели, а в позвоночник будто вогнали кол. Это не может быть он. Это не может… Это. Это он. Он! Тут! Рядом! Он стоял и слушал. Смотрел! Он… не злится. Смотрит внимательно, даже облегчённо. Нервная кривая улыбка выползла и поселилась дрожащей тенью на лице. — Кажется, ты не против? Ох, ну что же ты, Даст, дыши, я тебя прошу. Дыши и шевелись. Всё ты сказал и сделал правильно. Эм-м… Не говори только, что ты не догадывался с самого начала, негатив же, аура… — в глазах Дрима мелькнуло золотой искрой сомнение, а следом осознание и веселье, — ой, ЛВ! Ты не ощущаешь! Совсем? А-аэ-э, а я-то удивляюсь с железного спокойствия и смелости. Ох, Даст, ну ты даёшь, умеешь повеселить. Ну всё, всё, отпустило? Вот и прекрасно, вот и хорошо, а теперь перестань волноваться, а то у меня тоже голова кружиться начала от твоих чувств, скоро получишь свою мечту во плоти и в реальности, успокойся. Только сначала, нужно собрать вас всех. Полагаю, остальным мальчикам тоже нужно узнать о новых порядках. М-м? — Шатт погипнотизировал замершего Пыльного ещё немного пристальным взглядом, а потом прижал к себе брата плотнее, наклонился и, сощурив глаза, непонимающе добавил: — Ты всё ещё тут? Ну же, не смей разочаровывать меня, Дасти. Вперёд. Апорт! Громкое восклицание вырвало из ступора качественнее удара заострённой костью. Пыльный с широкой острой улыбкой качнулся вниз на полусогнутых и рванул опутанные цепью руки на себя. С потолка брызнуло каменной крошкой разного диаметра, по полу зазвенев покатился вырванный с живым крюк, а следом за ним и звенья рассыпавшейся словно хрупкая ледяная сосулька цепи. Он закусил губу и размял запястья: — Я быстро, — и, не против больше ни слова, пропал в смазанном труящем красными искрами нестабильном портале. Найт сглотнул и потёр затылок потерянно: — Исполняет твои приказы даже быстрее чем мои… — Это единственное, что тебя смутило? Он исполнил его, только чтобы добраться до тебя, глупый, — Дрим помотал головой, а потом отступил, отпустил из объятий и взглянул серьёзно в аквамарин единственного зрачка, — не забывай, что пообещал мне, брат. Единственное о чём прошу тебя, не забывай.