Из страшной русской сказки

      — Остров-то необитаемый.              — Да похер. Лес-вода есть, значит, встаем. Нахер никуда с такими повреждениями не доберемся.              — Дело ясное, не доберемся.              Собственно, разговор был в определенной мере бессмысленный, потому что Моби Дик уже стоял в бухте. Остров встретил зеленым лугом с колосящейся по ветру травой, оканчивающейся на верхушках косичками семян, еще не поспевших к сезону. Ни единой тропы, никакой цивилизации. Остров: половина — луг, половина — лес. Дремучий. Зато, наверное, там мясо бегает.              — Марко.              — М?              — Надолго, думаешь?              — Хер его знает. Еще с лесом надо что-то решать — таскать придется, надо было вставать с той стороны острова. Тупо получилось. Заебемся — гарантирую.              — Ну-ну, что мы, пробоину не зашьем? — добродушно успокаивает Виста.              — Ясен хер зашьем. Заебемся, говорю.              — Может пожрать сообразим? — кричит Эйс.              Марко машет рукой, чтобы шли уже занялись чем-нибудь. Ему сейчас еще не хватало каждым в отдельности руководить. Его другое беспокоило.              Что это за остров вообще. Ни на одной карте его не имеется. Марко остров заметил с высоты птичьего полета. Вел корабль точнехонько туда, где лес. А причалили они в итоге все равно на голый луг. До леса — как до Мариджои вплавь.              Ошибаться в навигации бесило. Не двенадцать лет ему уже юг с севером путать или какого хера вообще это произошло?              Если они хотят дойти хотя бы до своих островов — уже нужно корабль на кильблоки ставить, чтобы шить. Заебутся. Тут вопросов не было. Проторчат тут с месяц. Не меньше.              План минимум — Отца предупредить о задержке. Дальше до вечера: разобраться с ужином, запланировать работы. Первое к Эйсу — вон, уже намылился на охоту. У парня шило в жопе — вот ему не терпится с сачком за бабочками бегать. Ребенок — переросток. Со вторым — к плотнику. Кол разберется. Скажет, что ему нужно по материалам. Тогда нужно будет быть готовыми перетаскать на себе туеву хучу леса. Проследить за тем, чтобы Эйс его не сжег. А то Марко ему голову открутит — убьет на месте и сдастся Отцу на расплату.              — Эйс! — кричит Марко. Огненный кулак оборачивается.              — А?              — Бэ. Поди сюда, — зовет Марко, чтобы не кричать. Эйс оставляет Харуту, легким бегом спускается к берегу. — Пожрать. К Татчу за указаниями, что ему надо, и в лес вприпрыжку, — указывает он.              — Чего злой такой, Марко, м?              — Я объясняю непонятно, йой? — спрашивает Марко, наклоняя голову и поднимая очки. Эйс взгляд его трактует верно, поднимает руки.              — Понятно, понятно. Устроим. Пожрамкать. Все будет.              Они с Татчем пересекаются в нескольких шагах.              — Татчи, кого для тебя грохнуть?              — А что найдете съедобное, тащите. Я что-то придумаю.              — Только к Марко не подходи, он вошел в режим рассерженной мамки. — С этими словами Эйс поджигает ему пальцем сигарету. Татч посмеивается.              — Голодный просто. Прости ему, Эйс, — он затягивается сигаретой, но на Марко оглядывается. Эйс уходит с ребятами за провиантом. Татч подходит к Марко. — Помочь?              — Нет, порядок. Место нехорошее, но порядок, Татчи, — говорит Марко, хлопает четвертого комдива по спине. Надо умерить недовольство собой, не срывать его на товарищах. Разберутся они с этим, конечно. А теперь позвонить Отцу.                            — Повернись, избушка, ко мне лесом, а к переду задом. К переду лесом, к заду меня. Лес, повернись к избушке по диагонали наискосок и через угол напополам. Заебало.              Избушка начала было шевелиться, услышав голос хозяйки, но потом растерялась и в недоумении села на свою избушью жопу. Огорченно хлопнула оконными ставнями. Хозяйка собралась с мыслями.              — Прости. Еще раз: ко мне — передом. К лесу — сама знаешь чем. Теперь это будет так называться: Виктор Степанович Черномырдин.              Тогда избушка подпрыгнула и бодренько повернулась передом, куда велено, а еще в порядке приветствия распахнула двери, раскатала лестницу самоходную, подогнала ступу и ключи от ступы, вытащила со стола скатерть с хлебом свежим и налила стакан молока. Пыхнула дымом из затопленной только что печи. Из сеней вымела пыль и сор, расстелила плетеный руками палас и метлу вручила хозяйке прямо в руки. Та взяла ее под мышку, отломала хлеба от каравая, со смаком съела, хрустнув ароматной корочкой. Молока тоже глотнула.              — Ты моя хорошая. Моя самая золотая. Великолепная. Неподражаемая избушка. Благодарю сердечно, — и, нагнувшись в театральном поклоне, что коса вперед нее самой упала из-под платка на тропу, ведущую к крыльцу, она распрямилась и вприпрыжку поднялась внутрь.              Избушка в окно вслед за нею принесла угощения, заперла двери, спрятала лестницу, убрала в потайной амбар ступу, закрыла печку, чтобы не дымила, и повернулась к лугу задом и к лесу передом, чтобы никто не заглядывал в окна, когда хозяйка будет переодеваться. Перед ней самой поставила блюдечко с яблочком.              — Мысли читаешь!              Хозяйка заглянула в блюдце. Откашлялась.              — Катись, катись, яблочко,       По серебряному блюдечку,       Покажи ты мне на блюдечке       Что за ублюдки к нам пожаловали на корабле с атомный ледокол? М, блюдечко?              Наливное покатилось по тарелочке, показало, что изволили: на мелкой воде в отлив стоял огромный корабль бело-белого цвета, с черно-черным флагом.              — И что они причалили со стороны Лужков? Обычно причаливают к Пуще, пугаются сплошняковой стены и уплывают восвояси.              Блюдечко приблизило корабль. Показало массивную пробоину в самом днище. Хозяйка многозначительно покачала головой.              — Тогда ясно. Ладно, потерпевших крушение защищает международное право. Пусть стоят. А это что за гуси-лебеди? — спросила у блюдечка хозяйка.              Блюдечко показало голубую птицу, облетающую луг. Птица была ладная, размах крыльев мощный. На носу — очки. Крылья — берутся пламенем, а не перьями.              — А в лесу кто?              А в лесу трое добрых молодцев шагали по тропе вдоль опушки и думали, где лучше войти в дремучий лес.              — Так, коллеги. Срочно принимаем меры. Молодцев в лесу — за нос по лесу водить, пока не изойдут в утомлении. Тогда привести ко мне на огонек. Будем проверять на доброту. Если недобрые — запечем в печи. Гусей-лебедей сбить системой ПВО. У нас бесполетная зона. На летные процедуры у меня монополия. На море наслать шторм. Но не сильный. Так, чтобы спокойно не сиделось. Я пойду цветочки полью. Избушка, будь добренька, мне бы леечку с азотно-калийной — у пиончиков что-то зелень не развилась. Того и гляди солнца не наберут и не зацветут пышно.              Хозяйка подхватила лейку с удобрениями и снова вышла в двери — туда, где перед лесом имелся палисадник. Избушка присела на куриных ножках на корточки, умиленно наблюдая за тем, как она, приподняв полы лоскутного сарафана, льет воду под кусты и подрезает секатором листочки.              Чудным образом начинался день.                            — Эйс, слушай, — зовет Харута, шагая за Эйсом шаг в шаг.              — М?              — Ты за собой не наблюдал проблем с ориентацией?              — Слушай, мы с Марко только пару раз. Это еще не закономерность, — говорит Эйс.              Харута замолкает. Они шагают дальше по узкой тропе среди каких-то голубых ягод, растущих на низенькой поросли под ногами. Эйса в детстве научили — не знаешь ягоды, не бери в рот. Харута вот взял. Ходил с черными губами и языком теперь, как клоун. Не помер — и то слава богу.              — С ориентацией в пространстве, Эйс.              — А. Нет. А что?              — Мне кажется, что мы здесь уже третий раз проходим.              Эйс остановился. Посмотрел на Харуту. Воспринимать человека с подкрашенными несмываемым пигментом губами Эйс всерьез не мог. Изо — исключение. Но тот хотя бы делал это с определенным изяществом. Сам он, кстати, молчал. Глядел по сторонам. Созерцал. Он еще на входе сказал: лес великолепен, дремуч и строг к чужакам, и по-своему прекрасен в своей смертной красоте.              Но с другой стороны, они ходили по лесу уже битый час — и не встретили ни животных, ни птиц — только ягоды эти отравленные. А меж тем вечерело.              — А ты, Изо, что думаешь? — спросил Эйс. Он закурил.              — Нет оснований думать, что мы ходим кругами. Мы шли по тропе, она не разветвлялась, а началась на опушке.              — Но?              — Но, если только я правильно помню маршрут, учитывая наши повороты, мы должны были сделать уже несколько петель. Но тропа не пересекалась, — сказал Изо. Эйс поглядел на него нехорошо.              — Чего сразу не сказал?              — Удивительное место. Мне нравится его дух и мне доставляет истинное удовольствие по нему бродить, пусть вслепую.              Эйс с Харутой оба уставились на шестнадцатого комдива укоризненными взглядами. Изо выдохнул дым.              — Давайте пойдем строго прямо без тропы. Остров маленький. Должны выйти либо к берегу, либо на луг, — сказал тогда Харута. Эйс покачал головой. Без мяса возвращаться не хотелось, но выхода не было. Надо было выбираться из лесу.              Но лес не прекращался, и теперь не было под ногами даже тропы, и вместо полупрозрачных буков, едва смыкавшихся кронами, лес сгустился елями с дрожащими тяжелыми лапами, вместо поросли сладких красящих ягод по земле начал стелиться плотный слой опавшей вековой хвои и коры, меж корягами и упавшими деревцами, не вытерпевшими конкуренцию за скудный свет, стало невозможно пробираться, и глухой полог покрова над лесом совсем накрыл их темнотой.                            Марко почуял неладное. Почуял нутром, тонкой игрой ветра на пламенных перьях, потоками ветра, что сначала мягко ложился в полете на лицо, а теперь начал резать щеки от каждого взмаха крыльев. Тогда Марко взял выше, крутанулся в воздухе и увидел, как небо сгущается над ним, как собирается низкими тучами, как завихряется воздух в восходящих от резко упавшего давления потоках и как на него с неба вдруг огромной непроницаемой стеной падает целый рой градин величиной с яйцо.              Выбраться из-под тучи не получается — она разрастается, куда ни лети. Берется глухой тучной темнотой, закатное солнце пожирает пухнущими, как на дрожжах, облаками. Град валит вниз, прибивает траву, прошивает насквозь крылья. Не больно, но нарушает гладкость полета, а еще очень нервирует. Хочется подраться с самой природой за такие подлые выходки. Марко разгоняется до бешенной скорости, чтобы побыстрее достигнуть берега, пикирует стремительно, только чтобы, собрав голубые пламенные языки по приземлении, обнаружить, что море беснуется так, что там, где он стоял утром в попытке расставить команду по делам, сейчас не подойти из-за волны. Смыло плотницкий инструмент, оставленный на берегу. Разбило подпорки. Моби Дик чудом не унесло в море.              Команда стояла перед берегом мокрая до нитки, напряженная вся целиком. Марко оглядел комдивов, покачавших головой без понятия, что нашло на погоду.              — Где охотнички?              — Не вернулись, — отвечает Виста. С полей цилиндра текло, как как с целой крыши.              — Дело к ночи, — шипит Марко.              — Нехорошее место, — говорит Татч. — Понял, про что ты, — покачал он головой.                            — Послушай меня, сынок, — гудит улитка. Мягко, отечески, но гудит. Отец по-другому к расстройству сыновей и дочерей не относился — они всегда приносили ему эту гудящую боль. От этого его голос звучал укоризненно. Марко знал, что укора в отцовских словах не будет. И все же стоял с тяжестью на душе. — Никакое место не может быть настроено против человека. Может быть сурово. Может быть необитаемо. Ядовито. Отравлено. Настроено против человека — никогда. Места не целеполагают. Они такие, какие они есть.              Марко стоит в темной каюте, куда свет падает только через занавешенное оконце полукруглое. Стоит, подперев стол. Держит в руках ден-ден муши, склонив голову от усталости.              — Я понимаю, Отец, — смиренно говорит Марко. — Я понимаю.              И все же безымянный остров сделал все, чтобы команде пришлось туго. Но мудрость Отца была абсолютна. В вопросах, касающихся того, как вести себя, когда все идет не по плану.              — Вернулись ли Эйс, Изо и Харута?              — Нет.              — Сутки?              — Полтора.              Улитка думала.              — Опасаешься за их жизни?              — Теперь да. Теперь, когда остров…              — Места не целеполагают, — прервал Ояджи.              — Места не целеполагают, а люди целеполагают. Это может быть человек, Отец.              — Это уже здравое рассуждение, Марко, и все же еще не слишком трезвое. Не сомневайся в своих братьях. Не ищи зла там, где его нет. Если подозреваешь опасность, пойми, как помочь. Если подозреваешь дурной умысел — пойми, как предотвратить. Не копи злобу просто так.              Марко поднял очки растер переносицу.              — Да, Отец.              — Что еще тебя беспокоит?              — Еще кое-что, — говорит Марко. Даже сказать странно. Объяснить сложно. Отец не торопит. Отец велит не сомневаться в братьях, только потому что сам никогда не сомневается в сыновьях. — Когда мы причаливали. Курс был на одну часть острова. Но в итоге подошли мы к совершенно другой. Я не выпускал курса из виду на такое время, чтобы причалить с совершенно другой стороны. Течений острых не было. Ветер был верен. Остров… — Марко запнулся, потому что ожидал, что Отец напомнит: «места не целеполагают», но он молчал. — Остров как будто сам повернулся той стороной, где хотел, чтобы мы причалили.              Отец молчал в трубку. Марко тоже молчал. Невероятно. Поворачивать остров — почти невозможно. Сложно технологически. Невозможно тектонически. Геодезически.              В дверь каюты раздался стук. Марко поднял глаза, в каюту вошел Татч.              — Мы кое-что нашли, — сказал четвертый комдив. — Хочешь посмотреть?              Марко что-то не понравился его тон. Что они нашли?              — Отец? — сказал Марко в трубку.              — Да, сын?              — В любом случае, мы найдем, как разобраться. Не волнуйся слишком о нас.              — Хорошо, Марко. Хорошо. Берегите друг друга.              Татч вывел на улицу, они прошли с сорок минут по побережью. Можно было бы долететь за несколько минут, но Марко больше не поднимался в небо. Отчего-то это провоцировало бурю, и еще одной бури не хотелось. Едва-едва из запасов древесины на борту хватило на новые подпорки для Моби Дика. Плотники начали готовить корабль к работе: диагностика, гигиена.              Сорок минут по небольшой хорде по непротоптанному лугу. И тогда, где остров огибала песочная коса, Марко понял, что ввело Татча в глубоко беспокойное состояние, когда вместо оживленного «мы такое нашли» он сказал «мы нашли кое-что».              Кое-чем было целое кладбище кораблей. Дозорных и торговых, крупных и поменьше, торчащих кверху килем, воткнутых носом в песок, выброшенных на берег, разбитых в щепки, покинутых командой и тех, от которых отдавало кладбищенским духом, где экипаж погибал вместе с судном. Чтобы так изуродовать суда, нужен не просто шторм девять баллов. Еще бездарный капитан. Скалы. Рифы. Чтобы вынести громаду фрегата так глубоко на грунт, нужна не волна. Нужно цунами.              — Ебаный в рот.              — Да, — протянул четвертый комдив. — Мы осмотрели пару кораблей. Не так давно крушения были. Из тех, что мы видели. Меньше чем за пять лет.              У Марко промелькнула глупая мысль. Глупая, потому что шла вразрез с тем, что говорил Отец, но выходило, что остров не позволял причаливать. Но почему-то их корабль причалил. Только немного поштормило дважды — и то как будто в предупреждение, чтобы не подниматься в небо.