Из страшной русской сказки

      — Избушка! Ступу!              Когда над лесом собралось что-то нехорошее, сразу стало дурно. Небо затянуло, и Яга, растянувшаяся на мягкой сенной крыше, соскочила на крыльцо в один прыжок. Стаи воронов завопили истошно и взлетели над верхушками деревьев. С холма было далеко видать — лес весь напрягся, сжал кулаки, трепетно и зловеще зашелестел листвой и приготовился защищаться.              — Ступу! Не тупи!              Лешего что-то потревожило. И когда его тревожат, он тревожит остров в ответ. Яга подорвалась, едва учуяла запах старой смолы вперемешку с содранной по живому коры, сбродившего березового сока и тлеющей хвои.              Ступа вырвалась из амбара, у которого наконец открылись ворота, и она вскочила в нее на лету, а метлу подхватила в полете, когда изба подкинула ее вверх, сделав петлю над крышей. Она могла управляться со ступой без метлы, как лошадью без седла, но с метлой проще регулировать вхождение в виражи.              Изба хлопнула ставнями, уселась, согнув курьи ножки, в ожидании, когда хозяйка вернется. А вернется она нескоро. Унимать лешего — не шутка в деле.              А потом, через несколько минут, небо рассекло голубой вспышкой, стремительным вихрем пролетевшей от корабельного кладбища к эпицентру лешего бешенства. Изба собралась было устраивать атаку градом, но придержала разогнавшиеся было в раже тучи: нет, хозяйке, чтобы разобраться с лешим, град будет мешать. Если что, гусей-лебедей она обратит уточками для ванной, чтобы не мешались. С Яги станется.              Она разберется. Главное — под руку не попасть.                     Виста заподозрил неладное спиной, когда Кол топором поддевал кору на широком вязе, чтобы живость соков дала оценить дерево. Слишком молодое не подойдет. Слишком старое тоже. Оставшийся с ними плотник по имени Джет и Харута на пару свалили две указанных Колом ели — с них снимут доску для проверки качеств. На обшивку пойдет тис, но тот рос ближе к лугу, здесь, где они стояли теперь, была глухая хвойная чащоба.              Ниточку было едва видно на хвое.              Ребят они нашли в состоянии не лучшем, но не в ужасном. Харута взбодрился, едва увидав своих, страшно обрадовался, узнав, что за ними послал Эйс. Изо в своей обычной довольно безэмоциональной манере, особенно когда не покурит больше суток, стоял настороженный с Вистой вместе.              — Чувствуешь? — спросил он. Виста поглядел на то, как его рука тянется к рукояти оружия. Покачал головой.              Ветер свистел над кронами. Казалось, потемнело еще глубже, Виста вытащил саблю. Изо зарядил два пистолета. Кол обернулся на них, перехватил топор.              — Харута?              — Ась?              — Влезь повыше, посмотри, что происходит, — сказал Виста.              — Тоже нервишки щекочет? — спросил Харута. Воткнул топор в пень, присмотрелся к липким стволам смолянистых елей, неприветливо качающих ветвями. В итоге все равно нашел маршрут. Вкарабкался под хвойное одеяло, его было едва видно, пока он не показался у самой макушки. — Там что-то идет, — крикнул Харута сверху.              — Что? — спросил Изо. — Откуда?              — На восемь, — крикнул Харута. — Ой-ой, черт знает что — огромное, валить бы отсюда, — тревожность в его голосе подскочила резко, он спрыгнул с верхних ветвей.              — Что, гигант?              — А хер знает, — Харута вылез из-под веток. — Бля, — ему что-то дыхание перехватило. Меж стволов свистело поднявшимся ветром. Заскрипели стволы вековых елей. Небо сгустилось. Изо поднял оружие.              В черноте меж стволов маячило чудовище, достающее вытянутой, как пень, головой, увенчанной древесной короной щепок, до самых верхушек исполинских елей. Переплетение виц и ветвей формировали широкие ребра, сквозь которые было видно, как бьется и крутится листва и хвоя, как кровь в человеческих венах. Чудовище перешагивало пятиметровыми шагами, не сбивая своей громадой стволов елей, хваталось за них цепкими ветвистыми пальцами, все меняющими свою форму и длину. Над лесом поднялись вороны, закружились над пиратами Белоуса, осели на пень только что срубленной, плачущей смолой ели, тошнотно завопили, что Изо не вытерпел и сшиб одну из птиц выстрелом.              Тогда лес замер. Чудовище замерло. И возня лесных сущностей в его грудине притаилось. Чудовище глядело на людей, потянулось рукой медленно к стволу поваленной ели. Джет соскочил с него, испугавшись огромной десницы. Мягкими перстами провело по мертвому дереву. Перевело взгляд на топоры.              Медлительная груда чудовищным образом сросшегося дерева с изрезанного сучками и концентрическими кольцами, кажется, из глазниц пустило капли смолы вперемешку с соком, покатившиеся горькими липкими дорожками вниз.              Виста перехватил саблю. Над чудовищем в небе разверзалась буря. Оно подхватило на тонкие ветви, выросшие из его пальцев, мертвую тушу ворона, спрятал его в коконе из ветвей и листвы. И через минуту раскрыл ладонь. Ворон спорхнул в небо к братьям.              Тогда в чудовище снова началось гуляние ветра, снова запестрили листья, посыпавшиеся листопадом таким острым, что резало щеки — не переносно, натурально. Хвойные иглы посыпались с елей, что Виста обнаружил себя сметающим их саблей со звоном, будто отражает пули, а само чудовище взревело так истошно, будто потеряло братьев, и гигантской конечностью ударило по земле прямо меж пиратами, что всем пришлось раскочить в разные стороны.              Волчьим воем, вороньим криком, медвежьим рыком лес загремел, сотрясся, и неуклюжее, громадное чудище стремительно бросилось на нарушителей лесного покоя с твердым намереньем подвесить под полог леса за тонкие шеи на удавке из паутины и шелка и гибких молодых виц.              Виста отрубил ползущий к его горлу сук, Изо подстрелил нацелившегося клювом ему в глаз ворона, Харута свалил с ножом волка, укатившись кубарем с ним под овраг. Кол топором разрубил летящую в него чурку с легкой руки чудовища, а Джет, которого лесной дух подвесил за шиворот на своих растопыренных пальцах и намеревался сбросить на землю с высоты над деревьями, пытался топором дотянуться до прорастающих вокруг его сопротивляющихся рук и ног тонких гибких прутьев. Проигрывал.              — Джет!              Виста обнажил второй клинок, бросился к груди чудовища и собирался, отскочив от веток ребер, разрубить конечность, подвесившую Джета над пропастью, но удар сверху вниз заблокировала брошенная из ниоткуда метла. Груда древесины как взбесилась. Джету скрутило шею тонкими прутьями, и он вцепился пальцами в ветви. Виста огляделся — кто блокировал удар, да так искусно — но, не раздумывая бросился нанести второй.              И летящий со свистом клинок заблокировала костлявая рука женщины. Ведьма стояла на запястье у чудовища и поймала острие голой рукой — тонкой кистью без плоти и крови.              — Не спеши, пират, — сказала она голосом приветливым, рука костлявая отвела остановленный клинок, сжалась пальцами, ударила великана по руке. Чудище отпустило Джета, тот полетел вниз, но Виста не волновался: голубая вспышка пламени Феникса рассекла влажный бурый воздух, подловив брата над самой землей меж стволами.              Женщина исчезла.              Виста отвлекся лишь на секунду, и тогда встретился глазами с чудовищем. Смолой прилепило к его древесине сапоги, Виста воткнул клинок по самую гарду в руку чудовища, но он не отпустило, обросло ветвями саблю, а самого его сбросило вниз, лишив оружия.              Тогда в бой с чудищем вступил Марко. Пикировал сверху, растопырив когти, чтобы свалить громаду, но когти вцепились в древко метлы. На этот раз с помелом женщина стояла перед Марко. Стояла прямо в воздухе на выдолбленной в толстой чурке ступе. Только вот ступу из-под нее выбило само чудище, которое она, видимо, защищала, а Марко вцепился когтями в одну из конечностей длани.              Их обоих чудище сбросило на землю. Марко смахнул с себя голубое пламя, встал на ноги. Женщина встала с метлой, как с алебардой, Марко бросился на нее, они свалились на ковер хвои, она заблокировала его удар помелом, потом они оба были вынуждены расцепиться или попали бы под пятку чудовища. Женщина костяной рукой направила помело на чудовище, уловив секунду, когда Марко взрезал небо в полете, ступа ее подхватила, она взлетела, как на лифте, оказавшись перед лицом гиганта. Он ей вдогонку летел тяжелой рукой. Марко пикировал с неба, чтобы пламенем обхватить древесную голову гиганта.              — Шел, нашел, потерял! — громогласно сказала женщина.              Виста глазам не поверил.              Летевшая в нее огромная рука обратилась листьями, разметанными ветром, и только поэтому не сшибла ее к чертовой матери, как должна была, только ветром дернуло ее косу. Марко, вместо того чтобы воспламенить всю огромную махину дерева, пролетел мимо, потому что чудовище вдруг все начало скукоживаться, мельчать и оседать — ниже макушек деревьев, к самой-самой земле. Марко устремился за ним следом. Тогда женщина в ступе, раскрутив в руках метлу, как алебарду, обвалилась, как в свободном падении, за ним.              Чудовище обращалось листопадом на глазах, в клубах дыма горящего торфяника исходило своим гигантизмом. Волки отстали от Харуты, с кровавым рукавом и рубахой замершего спиной к стволу, загнанного хищными оскалами в угол. Изо с изорванными рукавами кимоно освободился от вороньих перьев. Джета, которого чуть не похоронило в хвое, отпустила почва и ожившие корни. И две сабли Висты, вросшие внутрь ствола, вывалились в небо и воткнулись с неба прямо перед ним в землю.              Меж двух клинков ведьма пролетела на ступе, едва не подставив под них шею, чтобы вылететь Марко наперерез, когда он вперед когтями ворвался в клубы чадящего дыма добить монстра. Древко помела заискрило о когти, голубое пламя подожгло пересохшие коряги и хвои, что дымом охватило их обоих так, что было едва различить силуэт противника.              Тогда пистолет вскинул Изо. Ему цель видеть не нужно. Изо со скоростью дождевых капель разрядил обоймы с двух рук. В дыме силуэт замер. Все притихло на тяжелое предсмертное мгновенье. Изо не промахивался.              И тогда тихо, из-под клубов дыма, стал по нарастающей доноситься заливистый женский смех:              — Ранил!              Горящая хвоя отдала приторной сладостью в нос, когда ведьма одним движением помела сбила огонь. Руки ее костлявые в лесной тени, подсвеченные пламенем, блестели костяной белизной. Насквозь продырявленная выстрелами, она перекинула метлу из руки в руку через шею, медленным взглядом обводя все перед собой. Смеялась. Наконец, остановила взгляд на Изо.              — Изо, нет!              Марко, обратившийся в человека, не успел среагировать, но Виста успел. Ведьма бросилась к шестнадцатому комдиву, обращая руку в костяную, собираясь голой рукой дырявить ему грудь в области сердца. Виста заблокировал ее выпад. Не любил он драться с женщиной, но у ведьмы намеренье было ясное: убить. Виста рубанул саблей наискосок по ребрам, клинок только распорол подол сарафана. Следующий удар она заблокировала метлой, но про вторую саблю запамятовала.       Виста вогнал оружие по самую гарду поперек ее груди. Она покачнулась, расправила плечи. Поглядела на Висту исподлобья. Сабля застряла в ней, не пуская с острия капели кровавой. Застряла, как в кукле.              — Ранил, — сказала она негромко.              Спокойно. Так спокойно, что Виста потерял дар речи и гарду отпустил. Тогда она саблю из себя руками вытащила, бросила под ноги Висте: на груди зияла дыра порванной рубахи, а под ней — ничего. Ведьма не сводила зафиксированного взгляда с Изо. В молчаливой, безумной сцене потянулась к нему костяной рукой.              Рукой мертвеца.              Не дотянулась только дюйма.              Марко сшиб ее с ног, вылетев меж двух стволов, собрав изящно крылья. Они кубарем укатились куда-то в темень под лапы ели, оба налетели на ствол, подскочили на ноги. От когтей Феникса девица уклонилась, защищалась метлой, пока ей не надоело. Когда надоело — пропустила, но вместо того, чтобы быть пришпиленной к широкому стволу, обратилась стаей воронов, объявилась у Марко за спиною и, косой, как лассо, скрутив его руку, вогнала древко метлы ему в грудь меж ребер. Еще одна тяжелая сцена осознания бессмертия легла на и без того смертный, как нутро гроба, лес.       Голубое пламя облизало древко с нежностью. Марко с запястья сбросил ослабившую петлю без натяжения косу. Ведьма потянула метлу на себя и, крутанув ее вокруг запястья, поглядела на мягко зализывающие рану пирата языки фениксового пламени.              — Ранила, — сказал Марко.              Два полубессмертных существа.              Ведьма недолго думала, со свистом перехватила помело, дотянулась вицами до лица Марко, расцарапав щеку и шею, но раны вспыхнули голубым пламенем, заживляя мгновенно, а вот метлу Марко перехватил, из ее рук костлявых выхватил, переломил об колено.              Она рассмеялась. Ей задорно, весело. Когда несколькими шагами, заливаясь в смехе, отступила назад в игривом беге, вскочила на лету в свою ступу, Марко, в прыжке обратившись Фениксом, бросился за ней.              Два чудовища.              Они спиралью устремились ввысь, разодрав ветви, закрывающие небо; посыпались шишки, ветви и иглы. Сцепились где-то под облаками, и Виста не увидел, куда их унесло в воздушной битве. Черный полог леса, что расступился перед духом леса, снова собирался в сплошной ковер.              — Бля, — протянул Харута. Чтобы старпом — и принялся драться всерьез — это надо было оказаться в ситуации совершенно особенной. Эта — пожалуй, фруктовик. Кем было чудовище, что появилось вначале и растаяло в торфяном дыму — вопрос. Харута стоял, сжимая рукой окровавленное от волчьих зубов плечо. — Изо?              — Я в порядке, — сказал Изо, хотя по голосу не скажешь — как будто из могилы вылез, и лицо его было бледнее, чем если бы он напудрился своими излюбленными средствами. Виста встряхнул его за плечо, чтобы отвлекся. — Она же мертвая. Женщина, — сказал он, но осекся на полуслове.              — Рассердили и без того шальную девку, что с нее взять, — раздался откуда-то из-за стволов старческий сиплый голос.              Виста, не успев разглядеть, серьезны ли раны двенадцатого комдива, пригляделся к оседающему дыму от тлеющей хвои. Тогда показался и владелец голоса: старичок ростом с невысокий стул, с бородой до пяток, к которому шляпа приросла. Он с кривой тросточкой переступил корягу, ногой притоптал маленькое возгорание, да сел на пенек, опустив грустный древний взгляд на поваленные стволы.              — А ты, старик, кто? — спросил Изо. Старик не отвечал, глядя влажным взглядом на конусовидный сруб деревьев.              — Леший я, — произнес он сыпуче, как будто сам сейчас песком и трухой осыпется. Потом поднял взгляд на пиратов: поглядел на Висту, уложившего сабли на место, на Изо. Особенно долго мерил взглядом Кола с топором. Наконец, разглядел кровь у Харуты на плече, тогда в глазах его проступила жалость и озабоченность почти родительская. — Малой, поди сюда, — велел он. — Поди-поди. Волки мои — бешеные. Не полечишь — не пройдет, — сказал он добродушно, но скорбно.              Харута шагнул к старику. Опустил окровавленную ладонь, когда Леший выжидающе глядел на него. Старик тогда поднялся на пне, потому что даже до роста Харуты не дотягивал, порвал рубаху, поглядел, нахмурившись, потянулся к своему мешку, из него вытащил бурдюк, вылил на раны. Кровь сошла, показав неровные кромки разодранной до мяса кожи.              — Кто эта ведьма? — спросил Виста. Старик выдохнул.              — А ну-ка, подруги, расступитесь, — велел он куда-то в небо, и черный полог леса пошатнулся, пуская не солнечный луч, но какое-то светлое марево с вечереющего неба, освободившегося от туч в мягкие сумерки. На земле под ногами Лешего сразу распустилось несколько трав. Старик взял их в охапку, перевернул свою шляпу, принялся в ней разминать травы грубым кулаком. — Это Яга наша. Хорошая девка. Заговоры знает. Остров бережет. Зря вы ее из себя вывели. Зря. — Он перевел старческий взгляд на Харуту. Кровь снова собиралась. — Не трогай ты руками грязными. В самом деле.              Смыв кровь снова водой, старик наложил зеленоватую кашицу на укус, пришлепал. Харута зашипел, глаза выпучил — видать, соки травянистые оказались ядреные. Старик закрыл лечебный компресс лопухом и перевязал туго оторванным рукавом его же рубахи.              — Спасибо, дядя, — сказал Харута. Поглядел на кусок неба, видный в прогалину меж раскидистыми елями. — Что ты рассвирепел-то так? А, добрый человек.              — Жалко мне моих подруг. Чай, триста лет дружбу водили, — сказал Леший, кивнув на стволы. С этими словами сел с видом безрадостным перед сваленными елями и загрустил, как над могилами. Кол отозвался из темноты:              — Прости, старик. Я не знал.              Леший махнул на него рукой. Лес снова затягивался непроглядной тенью. Марко было не видать.                     На Моби дике стоял блаженный покой только-только закатившейся ночи.              Дух корабля такие вечера любил: когда плотницкие руки с нежностью и решительностью перебирают изношенную обшивку, с врачебной заботой ищут корень слабого звена, с хирургической точностью размечают размерность новой распорки. Когда команда умеет беречь корабль, Клабаутерман готов беречь команду в ответ.              Он сидел, свесив ноги с мачты, когда услышал грохоток с камбуза. Команда уже поужинала. Значит, кто-то устраивал набег на общак. Клабаутерман протиснулся в щель между дверью и палубой, чтобы удовлетворить любопытство и поглядеть, кем повелевал дожор.              И, как выяснилось, никем.              На камбузе никого не было. Клабаутерман прошел вдоль столов, заглянул в холодильник. Тогда громыхнуло снова. Дух подскочил от неожиданности, обернулся: звук доносился откуда-то из-под потолка.              — Эй!              — Я тут!              — Где!              — Тут! Я застрял.              Тогда послышалось несколько ударов: это нечто колотится в трубе вытяжки. Но застрял — надо помочь. Клабаутерман влез на фурнитур, умело скрутил решетку с вытяжки, разглядел в темноте чьи-то ноги, ухватился за них двумя руками и, как следует оттянув ноги, всем своим весом повиснув над пропастью между фурнитурой и баром, дух с бедовым гостем вывалились оба, грохнули по полу и укатились под стол вперемешку. Клабаутерман потер ушибленную голову, поглядел на пацаненка ростом по пояс кому из пиратов.              — Ты кто такой?              — Я домовой.              Мальчик, что торчал и колотился в вытяжке, сел верхом на духа корабля: лохматый, чумазый, в рубахе белой, подпоясанной алым поясом, как у настоящего пирата, в штанах свободных, заправленных в ножные обмотки и в сапоги с острыми носиками. Увидев его в лицо, тут же подскочил и шмыгнул к выходу с камбуза. Клабаутерман вскочил, крикнул вслед:       — Стой же! — но домовой загадочный скрылся за разболтанной дверью, только поясом красным махнул и лохматой головой.              Не далее чем через полчаса Моби Дик содрогнулся. Огненный кулак Эйс чуть не спалил весь корабль разом: в каюте, где отсыпался с самого полудня, вдруг устроил пожарище, который потушили только благодаря запасам воды, что Марко поставил в углу каюты, предвидев, что у второго комдива будут наутро проблемы с головой. Марко был врач, он многое знал. Когда пираты окружили его и выволокли на палубу, он объяснил: все неспроста. Он не сошел с ума. Просто кто-то, пока он спал, атаковал его кочергой, и он просто защищался, а пламя схватило тряпичный гамак и перебросилось на бумаги на тумбе. Кочергу в его каюте так и не нашли, как и виновника. Никто не признался.       Клабаутерман наблюдал за тем, как на палубе Эйс внушает товарищам, что он не сумасшедший, а парнишка, которого он вытащил из вытяжки, сидит на грот рее, закинув кочергу на плечо. Болтает ножками.       Клабаутерман сопроставил факты: виновник — дух, вот команда его и не видит. Но тревожить команду так просто он не позволит. Он решительно вскочил на рей к проказливому гостю.              — Эй! Так это ты! — спросил он решительно, но потом мальчик обернулся к нему лицом. Ручейки слез смыли узкие дорожки сажи с его лица. Он шмыгал носом, не переставая, опухшие глаза выдавали расстройство детское, несчастное. Клабаутерман потерялся в словах, помолчал. Потом нашелся: — Что случилось? — упавшим голосом спросил дух корабля. Мальчик указал на Эйса дрожащей рукой.              — Это он. Он, — он шмыгнул носом. Опустил голову. — Это он меня.              — Эйс? Что он? — дух корабля повис перед домовым в воздухе.              — Он и моя хозяйка вытравили меня из дому, из моей скромной обители в печи. Помелом и горящей головешкой. Во! — он показал прожженную рубаху. — За что? Скажи, за что? Она мымра! Карга! Старая!              Он расплакался так беспомощно, что кочерга его выпала из рук и сбрякала по палубе громко. Пираты обернулись на грохоток. Эйс загорелся с новой силой в праведном гневе за несправедливо отхваченные люли, и его для профилактики окатили морской водой из ведра.              Домовой плакал безутешно. Потом что-то вроде чувства вины заставило его поправиться:       — Не старая совсем. Хорошая. Она на самом деле хорошая.       Пираты пытались сообразить, откуда на палубе кочерга, если на Моби дике не используют печей, а Клабаутерман не мог понять, про какую на-самом-деле-хорошую-каргу идет речь, при чем здесь Эйс, и как помочь духу, которого выгнали из дома без видимых на то причин.