Из страшной русской сказки

      Раскинув руки в стороны, Яга лежала в высокой траве так, что колосья с маленькими семечками колыхались у нее над лицом. Ей было видать только кусочек неба меж длинными листьями и зонтами подсыхающих, готовых разлететься поздним летом на следующий сезон соцветиями.              Там, в сотне шагов к северу, она прибрала цветы. После этих рутин всегда было хорошо и сладко и можно было лежать вот так без дела, разглядывать бессмысленность голубизны неба и жевать травинку в праздном безделии, на самом деле составлявшем восемьдесят процентов ее досуга.              Одно но. Когда на этом пятачке земли в море появляется корабль размером с Адмирала Кузнецова с экипажем с хэдкаунт Титаника, становится тесновато.              Она проследила взглядом широкий взмах крыльев, озаривший и без того синее небо размашистым голубым пламенем. Яга поднялась на локте, когда феникс, подхваченный ветром, принялся снижаться к поляне с ее цветами. Между высоких трав в руку ткнулась метла. Яга приподнялась над ковром высоких луговых трав. Феникс опустился за забор, ограждающий ее кусты от некошенной травы луга.              — Только тронь. Пасть порву, моргало выколю, — прошипела она тихо. Но феникс только оглядел опустевшую поляну, даже бросил взгляд в травянистые заросли, но Яга успела нырнуть вниз.              Не прошло нескольких минут, пират расправил крылья, улетел дальше к северной оконечности острова. Яга поднялась из-за травы, присела над цветами. Не тронуты.              — Н-да, курочка по сенечкам похаживает, блин. — Она поглядела вслед голубому пламени, махающему крыльями над лугом. — Что хотел? Нахера приходил? — протянула она в воздух.              Разговаривать с собой вошло в привычку давненько. Должно быть, она от этого еще с катушек не съехала. Ну, или по крайней мере, съехала неокончательно.              Ладно. Бог с ним, с фениксом. Не первый раз она его видит в небе, на самом деле. Похоже, изучает географию острова. Но вроде ее даже не ищут. Интересно почему. Пусть летает, коли хочет.              Она коснулась мягких лепестков. Улыбнулась. И, собрав свои причиндалы в ступу, выступавшую ее садовой тележкой, села на метлу, чтобы вернуться в избушке в обитель Лешего, где он их любезно пристроил.              Неторопливо пролавировав меж тоненьких изящных стволов вязов, Яга наконец различила очертания торца избушки. Откашлялась. Позвала издалека:              — Виктор Степанович…              Она не договорила. Изба прыгнула к ней передом так остервенело, как будто ее, как курицу, спугнули с насеста. Она распахнула дверь, и не успела Яга подняться на крыльцо, избушка сунула под нос блюдечко серебряное.              — Черномырдин. Что такое? Что там еще могло произойти, чего еще не произошло? — рассмеялась Яга. — Не спеши, дай минутку.              От того, как хозяйка без интереса отставила блюдечко на скамью в сенях, когда поднялась, избушка даже дымоходом пыхнула. Яга рассмеялась, заметив признаки избушкиного неудовольствия.              — Зато пионы цветут пышно. Нет, не обижайся, сейчас все погляжу, только дай спину распрямить, а то кверху жопой полдня простояла.              Избушка, пока Яга растянулась на деревянной скамье, чтобы размять косточки, прибрала за ней ее садовые инструменты. Когда часики с кукушкой оттикали минуту ровно, она снова пихнула Яге блюдце. Она покачала головой.              — Ты сегодня особенно вредная. Ладно.       Катись, катись, яблочко,       По серебряному блюдечку,       Покажи ты мне на блюдечке,       Что так тревожит мою ненаглядную избушку, что она не дает мне прохода, не считая этих пиратиков, притихших за лужками.              Наливное покатилось по тарелочке, показало, что изволили. Яга, уперевшись рукой о подоконник, поглядела на показавшуюся на блюдце картину. Огромный корабль размером с то чудовищно необъятное судно, что стояло, разбитое, на ремонте, шел по волне на всех парусах.              — Ой. — Избушка поддерживающе захлопала ставнями. — Это они сюда идут? — Она взяла блюдечко, поставила его на скамью, присела перед ним на корточки. — Покажи, где они? Когда будут?              Блюдечко взяло масштаб покурпнее, показало бесконечное море. Яга в морской навигации не разбиралась. По ощущениям, будут они здесь не сейчас и не сегодня. На борту было много человек. Намного больше, чем причалило здесь. Яга разглядела на руках и плечах символы подобные тому, что на груди носил Феникс. И флаг изображал усатый Роджер. Собственно, и сам владелец усов присутствовал на палубе, говорил с двумя мужчинами пугающей наружности. Яга отвернулась от блюдечка, села на половицы.              — Это что такое делается-то. Зачем они сюда плывут? Их все люди целы, их ремонт идет. Идет же? — Блюдечко показало плотницкие работы на острове. Яга покачала головой. — Что они со мной сделают? — прошептала она. Но блюдечко никогда не показывало будущего. Поэтому в ответ на такие вопросы залилось снова фарфоровой прозрачностью с серебряной каемочкой. — Нет, так дело не пойдет.              Она выдохнула тревожно.              — Так дело не пойдет. Где там метла.              Она вышла стремительно из избушки, подхватила метлу. Крутанула ее в руке, чтобы собраться. Оглядела опушку. Закрыла глаза. Избушка ее отвлекать от ее медитативных вдохов не стала, а то чего еще доброго на эмоциях иссушит полянку, которую Леший устроил, разведя деревья в плотный круг, чтобы их кроны причудливо накрывали ее сверху.              Яга отдышалась. Успокоилась. Влезла на метлу и улетела, махнув косой.              Так избушка и думала. Полетела на скалы. Говорить с братьями.                     В полдень здесь было так темно, что Марко не был уверен, что над тем болотом, над которым он пролетал второй раз за два дня, вообще восходит солнце. Стоял серый, влажный полумрак, насаженный, как на вилы, на торчащие из сырого топкого болота коряги иссохших в сырости когда-то здоровых, высоченных деревьев. Болото обрушилось на них, похоже, иссушило и разложило изнутри, и они теперь стояли полые чахлым напоминанием о самих себе. Тонкостволые, низкие сосенки стояли, исхудавшие. Болото сосало из них жизнь, как из трубочки, и окруженные черной водой кочки, изросшие осокой, мхом и миртом, выглядели как похоронные венки с вкраплениями красных ягод, налившихся под листочками брусничника.              Марко опустился на останки погибшего в неравной битве с сыростью дуба.              Что-то подсказывало, что этого болота здесь вообще быть не должно. Здесь, на острове, покрытом таким густым лугом и такой живой и могучей чащей, не могло быть этого сырого огрызка издохшей, выдохнувшейся земли.              — Кто пожаловал? — хлюпнула вода. Марко обернулся на звук бурлящих пузырей, выходящих из-под черной воды из нагревшегося торфа. Ленность и размазанность голоса не побудила к настороженности.              — А кто спрашивает, йой? — спросил Марко.              Брови поползли удивленно вверх. В воде, по плечи закрытый водой, меж кочками мха в болотистой жиже лежало нечто напоминающее человека. Синюшная кожа, покрытая до самых плечей завитками волос, перепончатые руки, как у рыбочеловека, борода мокрая, и оттого слипшаяся в одну патлу, худое вытянутое лицо со впалыми щеками. На кочке под его правой рукой — шляпа. Во вмятинке шляпы сидит лягушка. С ней существо играет пальцем.              — Я.              Он съехал глубже в воду, как в ванной, и пропал в ней с головой. Лягушка громко квакнула. Марко оглядел болотистые топи. Где он снова покажется, подсказала воля, и когда он вылез под самым стволом дерева, Марко уже глядел на него сверху вниз.              — Кто «я»?              — Водяной. Но Яга зовет меня «падла». Иногда «эта падла». И реже «та падла». Такая вот она у нас женщина. Язва натуральная. Ты кто таков?              — Марко. Феникс.              — Эвон как. Феникс. Да, гляжу, и правда феникс. И что, возрождаешься? — водяной опрокинулся на спину в черную воду, но не утонул, разлегся на поверхности воды. Лягушка прыгнула со шляпы ему в ладонь, он посадил ее себе на грудь. Потянулся за шляпой, но не достал. Издал звук в связии с этим ленивой досады.              — Вроде того.              — Хорошо тебе. Вечная жизнь. Яга-то — вечная смерть. Глупая девка. Давно бы завладела островом, так нет. Трусиха.              — М?              — Вот все это владение, что видишь, до самого берега, где болото солонеет, — все ее рук дело. Она здесь — госпожа и распорядительница. По-настоящему. Так нет, все тащится к лугу и к лесу — ко всему, что ее смертности природной противно, что ей не подчиняется. Как по мне — обратила бы она весь остров топью — было бы хорошо. Скажи же, здесь хорошо. Вон, лягушата мои, — он взял лягушку за лапку, показал Марко. А потом, запрокинув голову, бросил ее себе в рот и проглотил. — Сладкие лягушата. А как лягаются. Хочешь?              — Спасибо, йой. Я лягушат не ем.              — А зря. Питательные, — с аппетитом отозвался водяной. Лицо его кривое изобразило ухмылку. Влажные глаза мыльно болотного цвета поглядели на Марко из-под зеленых, как тина, бровей. — Ты-то над всем островом летать горазд, вижу. Расскажи мне что-нибудь. А то я тут болтаю, понимаешь. Сам с собой. Что там у Яги из новостей?              Марко прикинул, как остаться нейтральным в этом разговоре.              — В лесу, вроде как.              — Ну вот, что я говорил. А правда, что она цветы растить взялась?              — Были и цветы, йой. Видел.              Водяной рассмеялся булькающе, гаркающе, да и ушел под воду с пузырями. Показался дальше, за кочками. Цепляясь за них перепончатыми пальцами, выполз, едва поднимая себя от смеха.              — Умора. Смерть — цветочки сажать изволила.              — Почему ты говоришь смерть? Она просто фруктовик, — сказал Марко. Водяной погрозил пальцем.              — Нет, она — сама смерть. Богиня и покровительница смерти. — Он влез на кривой пень, надел свою шляпу. На ней сидела уже другая лягушка. — Захочет, сама в нее обратится. Захочет, жизнь из чего угодно вытянет. Вон, обратит луг в топь. Чащу в безжизненные камни. Захочет, скажет, когда умрешь.              Марко покачнулся. Коряга под ним скрипела вся. Водяной болтал ногами в застойной воде. Что-то у заселявших остров существ совсем плохо с простейшими знаниями о мире. Но водяного тянуло на разговоры, и Марко намеревался его выслушать. Мерзкий, но небесполезный. Может объяснить Марко многое из того, что он видел, похоже, сам того не подозревая. Главное, с видом благородного и незаинтересованного слушателя провоцировать его на болтовню.              — Хочешь хохму? Представь: видит перед собой человека. Видит, что умрет он, скажем, через два вдоха. И видит, что жизни его в сущности-то ничего не грозит. Что же его убьет?              — И что?              — Она. Она сама. Только она может его убить. Представь? Потеряет над собой обладание на секунду — и вот, молодец валится замертво. А как испугается-то. Как огорчится. А, глупая. Не понимает. Не понимает ничерта. Дура. Вон, если она долго не прикладывается к делу — жизнь берет свое. Вон, посмотри. Лягушат развелось. Или вот: — он с кочки вырвал охапку пушистых цветов. — Ну что это такое? К чему это все?              Водяной плюнул в воду, снял лягушку со шляпы за лапку. Но поморщился и бросил ее в воду. Лягушка рванула к кочке. Марко покачал головой. Яга-то, похоже, не так проста. И Виста был прав. Не так агрессивна. Борется с природой дьявольского фрукта, что съела, с переменным успехом. А водяной ее подначивает на то, чтобы дать могуществу ее фрукта ее поглотить. Забавно.              Марко задумался. Водяной принялся по одному выдергивать из кочек болотные цветы и брусничник, пока Марко к нему снова не обратился.              — Много знаешь. Может, подскажешь мне. Кто на острове копьями орудует?              — Ха! Это проще простого. Братья ее.              — Сколько?              — Тридцать три. И дядька. Такой. Старый. Черномор. Невыносимый моралист и сноб.              Марко вскинул брови. Тридцать трех человек сложно утаить. Их самих, следы их жизнедеятельности, а Виста следов не нашел.              — И где они?              — Так ясно где — в море.              Марко хмыкнул. Это имело смысл. Плавают, значит. Это многое объясняло. Хотя не все. Например того, что на острове не было худо-бедного порта. Но в конце концов, это было не обязательно. Если эти люди в море, черт с ними. Через двое суток, когда Винд приведет сюда основную команду, будет уже без разницы. Кем бы ни были, когда с ними Отец, ничто не будет иметь значения. Сунутся — Белоусы их просто похоронят.              — Понял.              — Понял? Ну хорошо, что понял. Ты, добрый человек, не хочешь мне подсобить? — спросил он вдруг. Достал со дна ямы какую-то деревянную чашку, набрал в ее черной воды. — Польешь ее цветочки водичкой мертвой? Глядишь, одумается.              Марко покачал головой.              — Я пас.              — Жаль. Это, конечно, Феникс, жаль. Но на нет и суда нет. Одно хорошо, язык с тобой размял. А то: а, э, ы, у: забываю, как говорить. Дикция никудышная.              — Вполне приличная.              Водяной рассмеялся опять, как забулькала вода в бутылке. Закрыл шляпой лицо, развалился на мягком мхе голой теперь кочки с видом, как лег на шезлонг на пляже. Для пущего сходства накрыл шляпой лицо, этим, похоже, заканчивая разговор.              — Черт с тобой.                     Яга, пользуясь метлой как опорой, переступала по скалам, чернотой гранита вперемешку с слюдой спускающимся к бурному здесь морю. Волны завихрениями там, внизу, бились об отвесы. Скалы огрызками торчали из воды. Чернота гранитного плато перед морем упиралась одной стороной в чащу, где на камнях прямо, разломав могучими корнями, ели стояли, как будто рожденные для этого пейзажа. С другой стороны скалы над морем упирались в болото — смертное в своей топкой сырости, куда Яга не совалась, по-хорошему, уже года два. Черт знает, что там произошло за это время, но отсюда, с возвышенности над морем из романтических картин с печальным сюжетом, было видно торчащие сухие коряги вдалеке.              Она поглядела в воду над обрывом. Только бы в море не шлепнуться, а то она отчего-то теперь тонула, как топорик. Но нужно спуститься ниже к воде. Она знала тропы. Что лучше, у нее при себе имелся транспорт. Она раскрутила метлу, отпустила ее над водой, и когда метла зависла в воздухе, принялась разуваться. Потом ступила на древко и плавно опустилась к скалам, едва-едва торчащим над водой. Вода была ледяная. Здесь она всегда почему-то ледяная.              Просто от того, что стоишь здесь, посреди моря, на скале, с которой тебя если собьет, ты не просто утонешь, а вероятно разобьешься о скалы, торчащие на неровном дне или угловатом береге, уже немного спирало дыхание.              Волна, попытавшись скрутить ей колени и свалить в зеленовато чернильную воду, отступила, проиграв, и тогда оголила сначала три десятка копейных наконечников, потом три десятка шлемов, отблескивающих, хотя небо было в тучах, потом три десятка широких грудных пластин и лат, потом три десятка ножен для богатырских мечей с горно-хрустальными окончаниями переплетеных галуном рукоятей, потом три десятка щитов, отталкивающих воду, какой бы настойчивой ни была морская волна.              Во главе воинства и дядька Черномор имелся. Суровым взглядом из-под густых бровей глядел на Ягу, стоящую посреди его моря, едва-едва удержавшуюся от ребячества ожившей волны, уперевшуюся о тонкое древко своей метлы.              — Добрейший вечерок, дядя, — сказала Яга. Черномор вышел из моря, возвысившись над Ягой.              — Чего ради отрываешь нас от обхода? — спросил он.              — Предупредить.              — Что тебя тревожит?              — К острову идет корабль. На нем — представить страшно, какие чудовища. И их там целая тьма.              Дядька Черномор распрямился, перехватил свое тяжелое, оргомное копье, расправил рукой бороду.              — Чем они, золотая, отличаются от десятков тех кораблей, что разбитыми вынесло на берег моря? Чем они отличаются от сотен тех, что лежат на морском дне? — спросил он.              Голос его глубокий, грудной, отразился от черных скал, и хотя Черномор говорил с родительской опекой в тоне, громогласность его слов доводила душу до трепета. Болезненного, пугающего трепета перед могуществом, которое скрыто под его латами.              — Капитаном. Он сед, как ты. У него глаза, как твои.              — Если как мои, то бояться тебе его нечего. — Яга притихла. В черноте воды не различить, в себе она или нет. Она и сама не знает. Сердце колотится. Люди здесь пугают до жути. Лучше она чаю с Лешим выпьет, чем позволит им себя достать. — Так что прикажешь?              Она сжала древко метлы. Дождалась долгими вдохами, когда ладонь покроет плоть.              — Не нападайте первыми. Но дайте знак, чтобы не причаливали. А решат сойти…              — Ну что тогда? — Она улыбнулась криво. Черномор коснулся ее подбородка пальцем, окованным кольцами, как броней. — Сомневаешься?              — Я никому из них не желаю смерти, но что сделать, если они так и просятся, — прошипела она, сжав кулак.              — Наше дело — хранить тебя и твою жизнь, — сказал он, подал ей руку, подкинул себе на плечо, чтобы помочь ей ступить на скалы, откуда удобнее улетать. Она присела на выступе на корточки.              — Обойтись бы без горы трупов при этом, — сказала она негромко. — Если получится.              Черномор покачал головой в задумчивости. Пригладил бороду.              — Я тебя услышал.              — Спасибо, — сказала она негромко. Он отступил. Прежде чем отвернуться, махнул могучей рукой. Яга махнула в ответ.              Волной накрыло Черномора, и все тридцать три его воина растворились в пенном беге прибоя. Яга сидела на скале, свесив ноги, и брызги волн, разбитых о скалы, мочили замерзшие ступни. Скалы, в отличие от топей, не наводили такую смертную тоску, и здесь можно было торчать подолгу, следя за горизонтом, хотя четыре года назад и этих скал в рельефе острова не имелось. Была чаща, был луг. Все остальное — ее загребущих до умирания ручек дело. Но на скалах было хорошо. В Яме было как в гробу.              Метла подкралась незаметно и легла сбоку, под самую руку.              Икалось. От холода, наверное.