Сирень в кипятке

      Учительница хлопнула в ладони несколько раз в надежде, что этим сможет привлечь внимание двух десятков подростков. Те же лениво растянулись по актовому залу — кто-то сидел прямо на полу; кому-то удалось ухватить себе старый стул, что скрипел при любом малейшем движении; кто-то подпирал стенки. Последние походили на тех ребят, что на школьной дискотеке, во время медляка, испуганно убегали из центра этого самого актового зала и надеялись, что их кто-нибудь пригласит на танец. Не исключено, что именно эти мальчики и девочки сейчас и подпирали стенки. А ведь на этих медляках они так мечтали о танце, так почему же сейчас стояли с такими недовольными лицами?       Ася не относилась к тем, кто подпирал стену — девушка смогла отхватить себе стул, прогнав с него одноклассника, но лицо её исказилось в отталкивающей гримасе мешанины из всех негативных эмоций. Недовольство, злость, отчаяние. Брезгливость. Под шаркающие шаги — несколько школьников всё же откликнулись на просьбу учительницы и встали по парам — девушка посмотрела на собственную руку. Воображение живо нарисовало, как нежная девичья кожа покрывается шершавыми пятнами, красными большими волдырями и другими гадостями, что выделяют гной и беспрерывно болят сутками напролет. Ася скривилась от отвращения и несколько раз обтёрла потную ладонь об джинсы.       — Катерина, Мартынова! — голос Лилии Павловны заставил вздрогнуть большую часть подростков в зале.       Это «Катерина, Мартынова!» было столь привычным для Аси, что она за семь лет научилась его игнорировать.       «Катерина, Мартынова!» — звучало в пятом классе, когда девочки шептались во время контрольной.       «Катерина, Мартынова!» — раздавалось на весь школьный двор, когда подружки отлынивали от обязанностей во время субботника.       «Катерина, Мартынова!» — кричала женщина, когда семиклассницы впервые пришли в школу без формы.       «Катерина, Мартынова!» — повторялось в восьмом классе на экскурсии, когда девочки выясняли отношения с одноклассниками, вместо того, чтобы слушать гида.       «Катерина, Мартынова!» — разносилось на всю квартиру, когда девушки впервые выпили в честь окончания девятого класса.       «Катерина, Мартынова!» — радовалась Лилия Павловна и поздравляла учениц с победой в олимпиадах среди десятых классов.       И вот опять это «Катерина, Мартынова!», только теперь выпускницы отказывали подниматься для репетиции вальса. Всегда неизменно — имя Смирновой, как любимой и единственной дочери, и фамилия Аси, как не особо любимой, но единственной подруги дочери.       — Галёрка, подъём! — вздрогнула уже вторая половина школьников.       Справа зашевелилась Катя. Девушка оглянулась несколько раз, чтобы отметить, кто из одноклассников поднялся, а после вопросительно обернулась к подруге. Ася всё ещё растирала ладонь об джинсы. Собиралась сидеть до последнего, пока Лилия Павловна не начнёт орать белугой, грозиться вызвать мать в школу и испоганить аттестат перед самым выпуском. Мартыновой изначально не нравилась идея с вальсом — позориться перед всей параллелью и их родителями, танцуя с каким-нибудь прыщавым одноклассником? Увольте! Она и так сделала для школы больше, чем любой из присутствующих, так что участвовать в каких-либо номерах для последнего звонка Ася не хотела. И, к тому же, это было не «круто».       В другом конце зала кто-то громко заржал, как гиены в «Короле льве». Заяц, стоящий рядом с гиеной, тоже улыбнулся, но, Ася это знала наверняка, уши всё равно трусливо поджал. А в центре стоял шакал, что держал весь этот зоопарк на цепи, сейчас крутил нож-бабочку и тоже игнорировал Лилию Павловну.       — Пятифанов, Будаев, Петров! — второе по популярности после «Катерина, Мартынова!». — Особое приглашение надо?!       Никто в общем-то не удивился, когда из толпы в центре зала вышла Полина. Ася успела спрятать свою ухмылку за волосами прежде, чем её увидела подруга. Весь класс знал, что Поля, как ласково девочку называли одноклассники, и Смирнище, как за глаза называла Катю вся школа, друг друга не просто не переваривали, а ненавидели. Это легкое «не перевариваю» последний раз Мартынова наблюдала ещё у несмышлёных шестиклассниц, когда к ним в класс только-только перевелся нескладный и смешной Петров, в котором главная сплетница сразу увидела новую жертву. Оно и ясно — старые за шесть лет учёбы порядком наскучили и теперь старались лишний раз на глаза Смирновой не попадаться. А вот Полина разглядела в тихом мальчишке гораздо более интересное, чем обычного новенького. Ася предполагала, что у Морозовой был талант видеть и создавать прекрасное — скрипка в её руках звучала иначе, чем у учителя музыки. Также и Антон — стоило однокласснице обратить на него внимание, как этот трусливый и облезлый заяц превратился в милого до одурения крольчонка, которого всем хотелось погладить. Или угостить конфеткой «Скитлс»… Катя тоже разглядела прекрасное в Антоне, но, увы, быстро она умела только жаловаться и стучать своей матери, а не менять своё отношения к людям. Властность, пренебрежение, хвастовство — это всё проскакивало у неё и в общении с единственной подругой, что уж говорить о других людях, на которых Смирнова смотрела также, как на грязных дворняг, что постоянно чешутся и воняют всеми прелестями улицы?       Катя вскочила на ноги, из-за чего стул со скрипом проехался назад и чуть не упал. Высокий хвост на её голове качался из стороны в сторону при каждом шаге, и стук каблуков эхом разлетался по залу.       — Мартынова, что за бардак? — уперев руки в бока, спросила Лилия Павловна у Аси, и это заставило девушку оторваться от созерцания собственных ногтей. Это звучало непривычно. — Быстро встала и подошла сюда!       — Почему вы пристали только ко мне?!       Девушка молчала долго — последний раз она открывала рот три часа назад на классном часе, когда и прозвучала это ошеломляющая новость.       Ася расположилась за партой, подставив руку под подбородок и прикрыв глаза. На улице всё ещё по-летнему тепло, лишь по утрам бодрящий ветер колышет кончики светлых волос и гоняет жёлтую листву по тротуарам и дорогам. Совсем скоро начнутся дожди, кроссовки при каждом шаге начнут тонуть в слякоти и грязи, а машины с завидной регулярностью будут пачкать джинсы и новенькую белую куртку.       В классе же дела обстояли хуже: мерзкий запах пота, стоящий в кабинете, раздражал нос, а из-за криков одноклассников и ребят из параллельного начинала болеть голова. Когда мимо парты Аси прошла Полина, девушка надеялась, что она сможет развеять вонь и заполнить класс тонким и сладким ароматом ежевики. Увы. За Морозовой тянулся приторный запах духов, который спустя мгновение смешался с потом.       — Твоя мама не сказала, в честь чего собрание? — спросила Мартынова у Смирновой после того, как скрипачка опустилась на своё место за последней партой.       — Нет, — ответила Катя и тут же отвернулась к первому ряду, где несколько знакомых девчонок обсуждали идеи по поводу выпускного.       Ася в обсуждении участие не принимала — её раздражало, что одноклассницы уже в сентябре подняли эту тему. Девушка чувствовала, что ничего, кроме скандалов и ссор, не выйдет. В одной из книжек матери по психологии Мартынова один раз прочитала, что у школьников мозг из-за системы образования заточен на продуктивность именно в холодные и темные периоды, такие как конец осени и зима. Она точно не знала правда это или опять псевдонаучная чушь, ведь не чувствовала желание что-либо делать не зависимо от того, какое время года стояло за окном. Ася называла этот ленивый период поиском себя. Мать же говорила, что девушка просто лентяйка. У отца мнения на этот счет не было. У него, в общем-то, редко появлялось какое-то мнение, когда дело касалось воспитания дочери. Максимум, пару раз в месяц молча зайти в Асину комнату, задумчиво посмотреть на двор в окно, спросить, не обижает ли её кто-нибудь в школе, и уйти до тех пор, пока мать опять не заорёт: «Ты хоть что-то о своей дочке знаешь? Иди и поговори с ней, как отец!».       Размышления обо всём на свете прервала Лилия Павловна, и опять всё началось по заученной за одиннадцать лет схеме: мерзкий звонок, что оповещал школьников и учителей о начале седьмого урока; скрип стульев, после того, как ученики встали, чтобы поздороваться; шуршание страничек дневников, потому что необходимо записать очень важную информацию, касательно дополнительных занятий для подготовки к экзаменам («Тох, Полинка, есть две ручки и листочки?» — слышала Ася за спиной привычную фразу и привычный шепелявый шепот), потом разбор полётов, почему зоопарк прогулял урок биологии во вторник. А потом то, что подняло в Асе новую волну раздражения. Даже больше, чем обсуждения выпускного, платьев для выпускного и ресторана для выпускного. Последний звонок.       Лилия Павловна решила наносить удары точно. Ей бы не детей учить, а в качестве снайпера убирать людей. Начиналось всё более или менее тихо — «Ребята, поднимите руки, у кого уже есть пара для танца?». В воздух взметнулось пять ладоней. Две сладких парочки из параллельного класса, которые не стеснялись лабызаться в коридорах и столовой в школе, одна девочка, которая робко сказала, что у неё есть партнёр, правда, он сейчас на больничном, и, Ася с самого начала этого разговора знала, что эти двое будут в рядах добровольцев, Полина и Антон. Морозова тянула руку вверх с искренним нетерпением и радостью, а Петров с плохо прикрытой опаской и, если бы он постоянно не косился в сторону Пятифана, то его боязливость могла бы сойти за робость. А потом Лилия Павловна начала расстрел.       «Ну нет…» — пронеслось в мыслях Аси, когда женщина пальнула в неё очередью из «Калашникова». На меньшее это было не похоже.       Сзади залился смехом шакал. Раздался хлопок, гиена от удара колыхнулась вперёд и вытаращила глаза на учительницу.       — Чё-ё-ё?! — тупо и на весь класс протянул парень. После этого среди учеников пронеслись первые смешки. Хихикнула и Смирнова, в которой, после ладоней Полины и Антона, недовольство и злость кипело, как молоко на плите. Ей просто необходимо было выплеснуть всё это, хотя бы на лучшую подругу. Ася этого не заметила — слишком была занята тем, чтобы подняться на ноги после очереди.       — Будаев, что за поведение?! — то, как резко подскочила интонация у женщины, выдало её усталость. — Есть какие-то претензии?       — Да не хочу я с Мартыновой танцевать! — смешки в классе стали громче. Этот поворот событий смог прогнать даже сонливость одиннадцатиклассников.       Пятифан качнулся на своём стуле, чуть не завалившись назад, и хлопнул приятеля по плечу, заливаясь смехом ещё больше.       — Лиль… Павловна… — говорил парень с паузами. — Шефчик же ему… руку отгрызёт!       Ася завелась, как по щелчку пальцев. Как бешенная собака, которую дети намерились подразнить. Волна раздражения коснулась ног девушки — кроссовки намокли, а за джинсы зацепилась пена. Пена — злость.       Мартынова схватила лежащий на парте учебник, на котором большими буквами было написано: «РОДНАЯ ЛИТЕРАТУРА. 11 КЛАСС. ЧАСТЬ 1». Книга была такой же большой, как и шрифт на обложке. Первый удар пришелся на плечо Будаева. Во второй раз Ася почти попала по рукам Пятифана, и, если бы не его превосходная, оточенная в сотнях драк реакция, то он мог бы лишиться нескольких пальцев. Мартынова с учебником в руках была опаснее любого ножа.       — Вон, уже кидается, на! — растирая ушибленное место, недовольно протянул Будаев и надул пухлые губы. — Лиль Павловна, я даже на Лосеву согласен, лишь бы не с этой отбитой!       В третий раз учебник угодил точно по голове. Одноклассники уже ржали в голос. Волна дошла до коленей.       Лосева была одной из тех девочек, про которых вспоминали только во время контрольных и проверочных, а в остальное время они были сродни цветам на подоконнике — просто задний фон. Если достать фотографию класса через лет пять после выпуска, то, когда ваш взгляд всё же наткнётся на одну из этих девочек, вы удивитесь: «Точно, она же со мной училась!». Но про Лосеву вспоминали чуть чаще, чем про цветок на подоконнике — ещё в девятом классе её подняли на смех из-за глупой валентинки, что предназначалась десятикласснику и была написана по всем канонам начальной школы. Признание быстро разлетелось по всей школе, обросло лживыми подробностями и теперь вспоминалось хотя бы раз в неделю. Публика могла бы и забыть про этот позор, но увы, внешность Лосевой являлась отличной рекламой — полная, нескладная, с жёсткими пушистыми волосами, что торчали во все стороны, и ужасные красные волдыри по всему лицу. А ещё поведение — странное хихиканье во время полной тишины на уроке, агрессивные высказывания по поводу косметики на лицах одноклассниц, влезание в разговоры других с неуместными высказываниями на тему религии или политики, и излишне раздутого «я» — всё это не могло заставить школьников проникнуться жалостью к заднему фону, а лишь больше распаляло в них жестокость и брезгливость.       И с этой мерзостью эта гиена сравнила Асю!       — Мартынова, Будаев, Пятифанов, а ну прекратили! — женщина выплюнула это, словно скороговорку, и хлопнула по столу. Класс затих. — Что за поведение?! Вы же выпускники, а ведете себя, как дети малые!       — Лилия Павловна, я тоже не хочу с ним танцевать! — в сердцах выкрикнула девушка, развернувшись к учительнице. В руках она всё ещё сжимала учебник. — Нас здесь двадцать человек, поставьте меня в пару с кем-нибудь нормальным!       — Мартынова, что за выражения?! — женщина не выдержала и кинула бумаги, что до этого держала в руках, на стол.       — Ну почему именно он?! — Ася взвизгнула, чем вызвала у Пятифана новый приступ смеха.       — А кто ещё сможет держать Будаева в руках?! — устало спросила учительница. — Пусть Игорь с Ромой на прошлой неделе и божились мне, что последний год будут вести себя, как шёлковые, лишь бы я не позвонила их матерям, но мне в это мало верится!       Это было признанием, что Мартынова, на пару со своей подружкой Катей, стучит обо всех косяках классной руководительнице. Кто-то списывал во время контрольной? После урока на столе у учителя уже лежал список с именами нахалов, что не выучили материал! Кто-то сбежал с последнего урока? Лилия Павловна, по наводке девушки, уже набирает номер, чтобы оповестить ничего не знающую о прогуле мамочку.       Асю это даже не заставило переживать. Она знала, что все знали, что она стучит.       — Я в няньки не нанималась! — девушка начинала походить на ребёнка, что капризничал возле ларька с игрушками.       — Да прекратите вы вести себя, как дети! — ещё один хлопок, и снова школьники умолкли. — Продолжаем! — Лилия Павловна нервно принялась собирать разлетевшиеся по столу бумажки. — Следующая пара: Катерина и Пятифанов!       Женщина приставила к стене даже родную дочь. Настала очередь Будаева ржать.       Полина встала рядом с зоопарком, изящным движением откинула прядь длинных волос за спину и улыбнулась. Своей улыбкой она могла бы покорить весь мир, даже без своей скрипки. И, кажется, именно поэтому все мальчишки в компании прощали её грехи. Даже трусливый заяц предпочёл закрыть глаза на живодерство. Ася тихо хихикнула — со стороны это выглядело так, будто она поперхнулась. Все. Все вокруг были чёртовыми идиотами.       Парни при виде подруги зашевелились. Гиена выпрямилась и спрятала беззубую улыбку, заяц навострил уши и неловко поправил очки за дужку, а шакал убрал нож в карман спортивок. Полина рядом с ними выглядела до того невинно и… неправильно, что у Мартыновой появилось острое желание наконец встать на сторону подруги. Вскочить на ноги, ткнуть пальцем в одноклассницу и закричать: «Лгунья! Садистка!». Может даже затопать ногами, чтобы точно все увидели и узнали правду. В том числе и зоопарк.       Пятифан был первым, кто неловко переступил с ноги на ногу и сделал шаг в сторону центра. За ним и Будаев, что рядом с Морозовой казался великаном, из-за чего постоянно сутулился. Петров двинулся последним — на его руке повисла Полина.       — Ася, тебя одну ждём! — терпение у Лилии Павловны закончилось. Она грозно зашагала в сторону девушки. Мартынову это только рассмешило — женщина походила на карикатурную ведьму из детских книжек, даже волосы после долгого и тяжёлого дня торчали из пучка во все стороны. — Не трать ни наше, ни своё время, пожалуйста!       Школьница с преувеличением оглянулась. Действительно, она осталась единственной, кто всё ещё «протестовал» против вальса. Сдались даже Катя с Пятифановым, которые друг друга ненавидели даже больше, чем Ася Будаева. Мартынова, после тщательного осмотра зала — настолько тщательного, что чуть под стул к себе не заглянула — откинулась на спинку и сложила руки на груди.       — Не веди себя, как ребёнок! — уже отчаянно выкрикнула классная руководительница, сжимая в руке свернутый листок с дурацким списком.       За спиной у учительницы школьники принялись делать ставки, как долго сможет продержаться их одноклассница.       Девушка вытянула вперёд ноги и перевела взгляд на толпу подростков. Вот Полина неодобрительно косится на неё, чуть щуря глаза — из-за выкрутасов некоторых личностей, она сегодня пропустила занятие; Будаев кривит гримасу отвращения и показывает перед Пятифаном красноречивую сценку — засовывает пальцы в рот и делает вид, что его выворачивает; а на лицах остальных простое недовольство с примесью пренебрежения. И опять у Аси это ничего не вызвало — за столько лет в роли стукача и подлизы она научилась игнорировать подобные взгляды.       Но Катя заставила её опустить глаза на собственные кроссовки. Мартынова знала, что случается с подругой после стычек с матерью — опухшая после пощёчины щека, длинный синяк от удара кабеля от телевизора, пульсирующая боль на голове, от того, что её за длинный хвост («Катерина, ты похожа на проститутку!») женщина оттаскала по всему дому. Методы воспитания у Смирновых были точно такие же, как и у Мартыновых. Ася до десяти лет вообще полагала, что всех матерей заставляют пройти какой-то специальный курс перед родами — у большинства знакомых этот круг, состоящий из «синяк, кабель (иногда он заменялся на шланг, ремень или палку — всё зависело от того, насколько провинилось чадо, и что первым попалось под руку) и таскание за волосы». Иногда некоторые родители придумывали методы воспитания поинтереснее — заставить выкурить целиком пачку сигарет, если поймали за курением, или выставить за дверь в одних домашних вещах, когда своенравный подросток впервые начинает показывать характер. Наверное, такие предки получали на курсах подготовки пять с плюсом. Асина же мать пока отрабатывала только на четвёрочку, а вот отец не дотягивал и до двойки. Жаль ему нельзя пожаловаться, что обижают его доченьку не в школе, а в собственном доме.       — Вот что мне с тобой делать-то?! — Лилия Павловна встала прямо перед девушкой, бросив тень на ученицу. — Опять за свои выкрутасы взялась? Мне твою мать в школу вызвать?       Женщина громко сопела. Вот-вот, и у неё из ушей начнёт валить пар, или очки запотеют!       Ася хмыкнула и в голове сделала пометку, что ближайшие месяцы она приостановит деятельность доносчика. Захотелось встать на стул и закричать во всё горло: «Класс, вы свободны от бдительного надзора Аси Мартыновой! Власть рождает паразитов — да здравствует анархия!». И в голове девушке это всё представляется под песню Гражданской обороны «Я не верю в анархию».       — Встала, быстро!       — Могу я поменяться с кем-нибудь партнёрами?       Толпа загудела — чувствовала, что последний протестующий дал слабину. Кто-то, кажется, даже сунулся к Будаеву, чтобы отменить ставку, но был послан далеко и надолго.       — Ты одна подходишь Игорю по росту! — излишне громко рявкнула женщина.       «Во какой вымахал!» — оскалился Пятифан и хлопнул друга по плечу. Будаев был самым высоким парнем не только в классе, а, кажется, во всей школе. Если он научится ходить прямо и не сутулиться всё время, то будет около метра девяноста, по прикидкам Аси.       Сама Мартынова тоже «вымахала» — на последнем медосмотре её рост составлял добрых сто семьдесят пять сантиметров, а это было четыре месяца назад! Она впервые в жизни пожалела, что была самой высокой девочкой в классе. Разве будет не лучше, если рядом с Будаевым окажется какая-нибудь миниатюрная девочка? Одноклассницы всегда болтали о том, что парень должен быть высоким (порой казалось, что по их меркам минимальный рост для мужчины должен был быть два с половиной метра)! Пусть теперь эти балаболки и обжимаются с Будаевым!       — Не заставляй меня звонить твоей матери.       Последняя фраза была сказана без нервозности и надрыва, без той усталости и отчаяния. В котором проскакивала ясная мысль: «Как мне надоели эти дети!». Угроза. Прямая и звонкая, как хлёсткая пощёчина, которую Катя Смирнова получала стабильно пару раз в месяц.       Кожа на спине начала зудеть, как если бы по ней прошлись крапивой. Ася колебалась ещё лишь секунду и поднялась на ноги. Она снова принялась тереть ладонь об джинсы.       — Не ждите, Лилия Павловна, в этом году от меня помощи, — еле слышно буркнула Мартынова. Прям как маленький ребёнок, которому родители запретили забирать домой облезлого котёнка, и теперь себе под нос он грозился уйти из дома. Но в словах ребёнка не было и грамма правды — уже через час он забывал и про котёнка, и про намерения бросить родных. Ася же знала, что её слова не пустышка. И опять в голове звучала мысль «Да здравствует анархия!».       Старая комичная ведьма ломано дёрнулась, как шарнирная кукла.       — После репетиции, чтобы дала мне дневник! — завопила женщина, покраснев от негодования. Всё же услышала.       Подходя к толпе, Ася почувствовала на себе взгляды. Взглядывзглядывзглядывзглядывзгляды… Они цеплялись, как репейник за штаны, как маленькие цыганята на рынке, просящие милостыню, как хулиган двоечник во время контрольной приставал к отличнице. Мартынова откинула прядь волос за спину — жест, что она подсмотрела у Морозовой. На лице её подруги читалось недовольство и осуждение.       — Выебнулась, на? — спросил Будаев, когда девушка встала в метре от него.       Его привычка добавлять «на» жутко раздражала Асю. Его шепелявость жутко раздражала Асю. Его повадки гопника жутко раздражали Асю. Весь Будаев жутко раздражал Асю!       Мартынова зацепилась за зияющую дыру во рту парня, и у неё появилось острое желание скривиться от омерзения.       — Подставил зад для Лильки? — шикнула на него в ответ девушка. Ругательства с её губ слетали редко и казались такими неправильными, что у тех, кто это услышал, сворачивались желудки в испанском стыду.       — Да скорее она тебе, чтоб ты ей там всё вылизала.       — Придурок.       — Ебнутая.       — Чурка.       Толпа загудела, как рой пчёл. Как опасный рой пчёл. Если бы одиннадцатому классу пришлось выбирать, кого столкнуть в пропасть — Будаева или Мартынову, то они бы не колеблясь избавились бы именно от одноклассницы. Иногда казалось, что даже если сам дьявол восстанет против девушки, то класс поддержит именно его. Как меньшее из двух зол.       По щекам парня пошли красные пятна. Признак того, что мерзкая всезнайка тем не менее смогла его задеть и вывести из себя. В этом гиена и шакал были схожи — подстегни их, и они тут же превращаются в красные бочки, заполненные бензином. И зажжённая спичка была в руках Аси. Спичка для Будаева — совсем не воспитанное, обидное «чурка!» или любое упоминание его родителей («пощёчина, кабель/ремень/шланг/палка, таскание за волосы»). Для Пятифана — Морозова. Главарю в этом зоопарке хватило бы и одного намёка о девчонке, чтобы его бочка подорвалась. Если бы Мартынова была парнем, — отчего-то она представляла себя в мужском теле рыжей и раскатывающей в старой машине по всему своему маленькому городу — то одноклассники давно бы её отпинали за такой «гнилой базар», а Пятифанов, может, и пырнул. Исключительно в целях профилактики.       Лилия Павловна вернулась к толпе школьников быстрее, чем Будаев успел открыть рот. Его руки нестерпимо чесались в желании заткнуть рот этой стерве, и кричать, кричать, кричать ей прямо в лицо: «ЗАТКНИСЬ, ЗАТКНИСЬ, ЗАТКНИСЬ!». Кричать, срывая голос и брызжа слюной во все стороны. Чтобы наконец увидеть на этом круглом лице хотя бы отблеск страха и покорности, а не эти насмешку, пренебрежение и превосходство.       «Ёбанная сука» — думал про неё Игорь, когда она первая в классе подняла его на смех из-за отсутствия двух передних зубов.       «Ёбанная сука» — проносилось в голове, когда Мартынова передразнивала его заикания.       «Ёбанная сука» — когда Ася доложила учителям о том, что это Будаев курил в раздевалке.       «Ёбанная сука» — когда Ася пошла стучать директору о том, что мальчик вымогал деньги у пятиклассников.       «Ёбанная сука» — когда Ася растрепала его девушке о том, что он зажимал на выпускном в девятом классе одну из одноклассниц.       «Ёбанная сука» — когда отец грузно шагает по коридору после звонка от классной руководительницы.       За столько лет ругательство уже стало вторым именем для Мартыновой. Ромке даже не требовалось объяснений, когда его товарищ, нервно втягивая сигаретный дым, возмущался: «Эта сучка ёбанная!..».       Учительница попросила всех встать в круг и по парам: «Мальчики, положите одну руку девочке на талию, а вторую руку вытяните вперёд. Девочки, вы положите руку мальчикам на плечо. Давайте, чем быстрее начнём, тем быстрее закончим!». И Лилия Павловна права — они больше не маленькие дети.       — Ёбанная сука, — в лицо девушке прошептал Будаев. Он улыбнулся широко и открыто — знал, что Асю это раздражает. И опустил ладонь ниже, чем была талия одноклассницы. Под глумливый свист Ромки сжал.       А вот и спичка для бочки с бензином Мартыновой.       Для Аси всё смешалось: звон в ушах, разбитый нос у Будаева, крик классной руководительницы, гудение толпы. Чёткими остались только чёрные глаза парня, в которых лишь насмешка, пренебрежение и превосходство. В которых одни черти, что обещают ей отомстить за все года унижений. И несмотря на то, что именно Будаев сейчас истекает кровью, будет заклеймён тем, что его ударила какая-то девчонка, в этой ситуации победителем будет он. Лопнувшие сосуды заживут, а вот память о том, как хулиган полапал отличницу на глазах у всей параллели будет жить также, как живёт память о валентинке Лосевой.       Когда Ася выбежала из актового зала под вопль Лилии Павловной, она слышала, как вслед ей ржут гиены из «Короля льва».