***
Мы познакомились на вечеринке моего друга: он часто устраивал светские приемы, плавно перетекающие в домашние вечеринки, на которые оставались только «свои». И часто — приглашенные модели. Она не была ни «своей», ни моделью, но все же на вечеринке была. В закрытом, но не скрывающем фигуры платье-футляре глубокого синего оттенка, обычно не идущего блондинкам, но удивительно украшавшем ее. Она не просто показалась мне вышедшей из сказки принцессой — она и была сказкой: красивая, как невиданная бабочка, грациозная как лань и вся какая-то реально-нереальная, — казалось, еще миг — и растает, как и положено мечтам. А пока она стояла у окна, прекрасная как виденье. И я, подхватив у проходящего мимо официанта два бокала — с коньяком для себя и стандартным игристым женским вином — направился к ней. — Артур, — галантно представился я. Она повернула ко мне головку в обрамлении воздушных, будто пух, волос, уложенных аккуратным каре, я заглянул в ее светлые глаза, удивившие меня восточным разрезом, таким непривычным и редким у белокожих женщин и еле заметной розовизной на дне почти прозрачной радужки, и пропал, как не пропадал до этого ни разу, хоть и сменил не один десяток женщин. — Лилия, — мелодично ответило видение и благодарно взяло коньяк.***
После того дня и закрутился наш роман. Вернее мне бы хотелось, чтобы он закрутился, на деле же Лилия охотно рассказывала о себе (мать японка, отсюда разрез и моложавость, нет, возраст не скажу, неприлично спрашивать такое у женщин, переехали из-за отца — русский), слушала обо мне (28 лет, не женат, не привлекался, не курю, только балуюсь), соглашалась на встречи, после которых позволяла провожать себя и даже украдкой целовать: тонкую шею, щеку или украшенные кольцами пальцы, но не более: ее всегда умело подведенные губы оставались для меня запретным плодом. Как и ее тело, всегда полускрытое удачно подобранной одеждой, не скрывающей достоинств, но оставляющей простор для фантазии. Я сходил с ума и с каждым днем все сильнее и сильнее хотел большего. Она видела — чувствовала — это, но не прекращала играть. Тогда я думал, что это лишь способ привязать меня сильнее — и охотно поддавался на ее чары, и это было моей огромной ошибкой…***
Тот день я запомнил надолго. День, когда рухнул мой воздушный замок, погребя под собой мои мечты, мою любовь и меня самого разом. Мы встретились у меня за ужином. Я специально пригласил ее вечером, рассчитывая на всю ночь вдвоем: на тот момент мы были вместе четвертый месяц, и я был настроен решительно. Лилия приехала чуть с опозданием — она делала так всегда, будто я недостаточно томился по ней, — выпорхнула из такси прекрасной бабочкой с улыбкой на подкрашенных губах, и я мгновенно простил ее опоздание. Как и всегда. Я галантно поцеловал ее тонкую ручку с аккуратным маникюром на коротких, но ухоженных ногтях, и провел в дом. Ужин прошел великолепно: я нанял чудесного повара французской кухни и пару вымуштрованных официантов, непринужденно-романтичную атмосферу создавал скрипач, а выдержанное «Шато Лафит» задавало настрой. Я был расслаблен, а Лилия — счастлива. Но после полуночи, когда вино было допито, а прислуга распущена по домам, моя фея спешно засобиралась домой. Но я был не намерен ее отпускать. Не сегодня. Не так. И я поцеловал ее, не дав увернуться в очередной раз. Лилия, сперва напрягшаяся в моих руках, через пару секунд расслабилась и наконец-то — наконец-то! — отдалась во власть моих губ. Я целовал ее мягкие губы, сладковатые от вина и помады, касался нежного языка, и чуть ли не терял сознание от счастья. Я целовал ее тонкую шею и ключицы, виднеющиеся в вырезе очередного умопомрачительного платья, гладил обтянутые кружевом чулок ноги и прижимался грудью к ее часто вздымающейся груди. Она была все еще полупрозрачная: даже под румянцем через тонкую кожу просвечивали голубоватые прожилки вен, но больше не была лишь призраком, видением, она была со мной, в моих руках, осуществившаяся мечта, Богиня, спустившаяся на землю, ожившая Муза, сошедшая с полотна художника. И все было прекрасно: я распален до предела, моя Лилия раскраснелась от вина и ласк, и готова была, видимо, наконец отдаться мне, но тут я почувствовал это… «Это» было вставшим членом между прекрасных ног Лилии. Не моим членом.***
А после я слушал ее — его — сбивчивые объяснения, местами невнятные из-за алкоголя и слез, сидя в дорогих брюках на полу посреди гостиной, упираясь затылком в кожаный диван и прихлебывая пятизвездочный коньяк пятнадцатилетней выдержки прямо из горла. Моя Лилия, мой нежный цветок, такой беззащитный и трогательно ранимый оказался Лилем — андрогином-альбиносом, старше меня на одиннадцать лет.***
И я пил. Заливал свое горе крепким алкоголем, сидя на руинах воздушного замка. В тот вечер я отправил ее — его — на такси обратно: с размазанной от слез косметикой и дрожащими руками. И пил. Все в той же гостиной, на том же полу, в тех же дорогих брюках. Я пил неделю, пил две. За все это время Лилия — Лиль — не звонила и не писала мне ни разу. Она — он — всегда был умной и понимающей. А на третью неделю я позвонил сам.***
— Ты понимаешь, что это ненормально? — Это было первым, что я сказал, когда он открыл дверь своей небольшой квартирки, адрес которой я узнал почти обманом от одного знакомого, когда Лиль — ожидаемо — не взял трубку. Сегодня он не был моей Музой, а был парнем. Обычным парнем в джинсах, низко сидящих на бедрах, слегка потрепанных кедах и футболке, открывающей вид на все еще тонкую изящную шею и острые ключицы. Лиль вздрогнул как от пощечины и потупился: — Понимаю, но… Я перебил его: — Ты ненормальный! — Я… — И я тоже ненормальный, — я снова прервал его, — раз все еще хочу сделать это. И я поцеловал его. Губы Лиля были сухими, но все еще безумно мягкими и нежными — удивительно нежными для парня. Он испуганно замер, не веря, и лишь под напором моего языка слегка приоткрыл рот. Не отрываясь от чужого рта, я втолкнул его в квартиру, захлопывая дверь. Теперь у меня — у нас — нет пути назад.***
— Надень это, — прохрипел я, отстранившись от его покрасневших губ. Собственная эрекция мешала думать, зато чужая почти не смущала. — Что это? — Неуверенно спросил Лиль, косясь на подарочную коробку в моих руках. — Подарок… Не успел… Отдать… Лиль несмело принял коробку, не очень объемную и тяжелую, потому и не замеченную сразу, и скрылся за дверью, ведущей предположительно в ванную, а я прошел в скромно обставленную спальню, по пути ослабляя узел уже казавшегося мне неуместным галстука.***
Лиль вышел нескоро — я успел трижды пожалеть и подорваться уйти и столько же передумать. Он смущенно замер в дверях, теребя растянутый ворот надетой поверх футболки. Ее длины хватало, чтобы прикрыть кружево, и я видел лишь длинные ноги, так привычно затянутые в капрон чулок. — Ты уверен, что это хорошая идея? — Он все еще мялся на пороге, будто это не я ворвался к нему, а он. — Я же… парень. Слово сорвалось почти оскорблением, и я сглотнул, не в силах выдавить из себя ни звука из тех фраз, что так долго репетировал ночами, лишь протянул к нему руки в немом «иди сюда». Лиль послушался, все еще нерешительно опускаясь рядом на неубранную кровать. — Ты… Очередное «уверен» потонуло в моих губах и стоне Лиля, когда моя рука сжала почти неприкрытое бельем бедро, пробравшись под футболку. Лиль все еще не решался прикоснуться ко мне, и я раздевался сам, откидывая дорогие вещи на пол, будто они мусор. Впрочем, сейчас все было мусором, кроме разметавшегося на постели Лиля. Футболка задралась, открывая вид на ажурные края чулок и кружевные трусики, почти не скрывающие его полувставший член, обнажая бледный живот, но все еще пряча от меня полупрозрачный лиф с — я уверен — уже вставшими под ним сосками. Лиль тяжело дышал и весь раскраснелся, но уже почти не сопротивлялся, когда я потянул с него ненужную сейчас ткань. Соски и правда были уже вставшими — острыми розовыми навершиями на абсолютно плоской груди, слабо прикрытые кружевом. Не белье, а лишь намек на одетость, оно неожиданно безумно ему шло. Он вообще был красив — с покрасневшими от поцелуев губами и растрепанными волосами, — красивей, чем в эффектном платье, с идеальным макияжем и на каблуках. Я накрыл его все равно хрупкое, хоть и мужское тело, своим, и прижался своим возбуждением к чужому. Внутри слабо всколыхнулся протест, быстро заглушенный очередным тихим полустоном-полувсхлипом. Тонкая шея и острые ключицы, розовые, особо чувствительные соски, живот — я скользил языком по всему, до чего мог дотянуться, замерев лишь у кромки белья. — Может, все-таки не надо… — Жалобно протянул Лиль, но это только подстегнуло меня, и я стянул по-женски крохотные трусики. Его лобок был аккуратно выбрит, а член уже встал и сочился прозрачной смазкой, пахнущей слегка терпко. Я пару раз лизнул ствол, после вбирая в рот. Член Лиля был небольшим, но все же доставал до неба, что вызывало непривычный дискомфорт, но ожидаемого отвращения не было. Зато была новая волна возбуждения, накрывшая, когда Лиль тонко и просяще проскулил что-то невнятное и рефлекторно двинул бедрами навстречу. Палец скользнул между его ног, несмело замирая у края. — Я готов, — выдохнул Лиль, и я толкнулся в него средним. Внутри он был узким, очень горячим и даже слегка мокрым, видимо, от смазки. Я добавил второй, чувствуя как немного напрягается Лиль, а после расслабляется под круговыми движениями моего языка на головке. Он весь был хрупким, нежным, мягким и безумно горячим, моим идеалом. Моей Музой. И когда я ставил его на колени и входил в его податливо прогибающееся тело, я почти умирал от восторга.***
Когда Лиль, расслабленный и сонный, уже лежал на моем плече, он вдруг напрягся и широко распахнул глаза, кивая в сторону так и не снятых чулок: — Но как.? — Тебе же нравится. — Ну… — А мне нравишься ты. Моя мечта, ставшая реальностью. Пусть и с членом.