И встречаю тебя у порога — С буйным ветром в змеиных кудрях, С неразгаданным именем Бога На холодных и сжатых губах... — «О, весна без конца и без краю», А. Блок
Город уже несколько дней к ряду был застлан пургой. Такой сильной, что она поднимала вихри колючего снега до самых облаков и стояла столбом, не давая рассмотреть ничего дальше своей вытянутой и дрожащей на холоде руки. Обмерзали окна, иней узорами был даже на внутренней их стороне, снежная корка стояла в самых тёмных и продуваемых уголках. Печки в доме становились чёрными от угля, ибо топить приходилось в несколько раз больше. В такую тёмную и холодную ночь все старались быстрее укутаться в постели и пригревшись уснуть, дабы не замёрзнуть от извечного холода... Вся больница тоже посапывала и даже сторож, приложив руку к щеке, мирно храпел в такт завываний вьюги. Лишь Дмитрий кажется не спал здесь. Он коротко кашлянул в кулак, наблюдая за бурей через порядком заиневшее окно и черкая что-то в свой дневник неровным почерком, потянулся. Привычка записывать всё, что с ним происходит, проще говоря фиксировать родилась от скуки в похожий сумрачный день, когда он только въехал сюда и так и осталась и, он уверен, ещё останется надолго... Время позднее: второй час ночи как никак, но у него сна не в одном глазу, более того даже неясная бодрость засела в его голове, от того теперь, тихо, однако звучно, играет из магнитофона какая-то музыка с неразборчивым текстом, которую он включил тоже от скуки. Частые помехи конечно мешают вслушаться в слова, однако этот шум не вызывает головной боли, более того успокаивает и вкупе в вьюгой убаюкивает, а после тяжёлого дня это лучшее, что может случиться с ним. Трещала печь с обугленной дверкой за которой можно было рассмотреть яростные языки пламени. Смотря на них Дмитрий задумался вновь и ещё сильнее прошлого, после чего начал наконец писать:«двенадцатое января, 1917 года. Ночь. Время два часа пятнадцать минут. Сегодня мало больных. Понятно, впрочем, с лёгкой простудой мало кто решится идти к нам в такой буран, уж легче переждать. Приезжают самые тяжёлые, от того устать легче, трясясь над такими по несколько часов, а после столько же отходя. Нет, их болезни меня уже не пугают, но запах смрада, крови и смерти, что перебивает их собственный, природный, вечно сводит меня. Но, к счатью, их значительно меньше — кончили работать из-за чего уже часов в восемь. Потом с Вениамином Самуиловичем и Аннушкой пили чай до самой ночи, после же все разошлись спать. Но я спать не могу — что-то чувствую, будто приедет кто-то, даже запах ощущаю. Тонкий такой, но стойкий. Как-то, когда я только приехал, говорила мне старая акушерка, что чувствует она, когда кто-то к нам едет. Чуйка у неё была сильная и всегда на тяжёлых больных. Тоже, видимо, чувствовала она этот противный, приторный запах. Тогда я её не понимал, а сейчас и сам почувствовал. И чувство это скверное.»
Чеботарёв подходит к магнитофону и заводит его вновь, смотря будто бы в никуда. Неясные, по странному яркие, образы отчего-то то и дело возникают в голове и мужчина не знает, не понимает их... И запах. Сильный запах крови, смешанный будто с запахом какой-то омежки. Тонкий и лёгкий. Только здесь в округе омег нет. В больничном крыле все его коллеги кто альфы, кто беты, но омег не было никогда. Омеги всегда лишь пациенты, да и тех привозят на роды в тяжёлом состоянии, когда они и с повитухами родить не могут... Помнится даже раньше, совсем вначале его здесь жизни, он так не раз спасал жизнь омегам, дети которых буквально разрывали их изнутри... Зрелище, конечно, было не из приятных, но за годы практики у врачей такое чувство как «приятно» и «неприятно», как правило, исчезает. Дима от скуки закурил трубку и подошёл к тёмному и замороженному окошку, вглядываясь в ночную мглу. Знал бы он, года два назад, что уедет в такую глушь на свой первый участок, от ужасного отчаяния и боли что он испытал, желая переждать всю бурю здесь и забыться, но в итоге останется здесь уже видимо навсегда, не поверил бы. Жителю праздной Москвы не понять мороза и снега в лицо по утрам, не понять извечные топки и уголь по стенам... А для жителя уездного города N это не более, чем рутина и обыденность, в которой можно, впрочем, узреть и свою романтику. «главное всё же», — постоянно напоминал он себе. — «я спасаю гражданских. я больше не на войне. и всё хорошо, несмотря на трудности.» Доктор, вздохнув, развернулся и отошёл наконец от окна — с него прилично дуло и, казалось, простой он там чутка подольше — примерз бы замертво к нему и потом уж поминай как знали... Мужчина усмехнулся. Чеботарёв широкими шагами прошёл до двери, что вела из его комнаты на лестницу к первому этажу где расположилась комната служки, что извечно будила его, если больные приезжали поздно ночью. Мужчина прикоснулся к деревянной глади и провёл рукой ниже и сам не понимая своих действий. Чувство, что вот-вот придётся её открыть его никак не покидало... Казалось, именно сейчас служка яростно забьёт по печи, извещая его о поступлении пациента. И особенно тяжёлого.Непременно тяжёлого...
— Доктор-доктор! — срывающимся голосом, в ту же секунду, как он о том подумал, закричала служка и громко забила по раскалённой печи кочергой. Звук этот один из неприятнейших, что он слышал здесь и по-сути и несколько страшный, предвещающий уж явно нечто неладное... Дмитрий подавил собственный вздох и тут же раскрыл дверь, вбежав на первый этаж, резво перешагивая, почти перепрыгивая через ступени. В голове то и дело повторялось «ага! не подвела всё же чуйка!» и он невольно, достаточно странно для такой ситуации, тому улыбался. На первом этаже он застал перед собой испуганную девушку в едва натянутом белом платье. От неё явно пахло недовольством и сильным желанием спать, однако, во имя его, она стойко делала вид, что и не хочет этого... Уголок губ его, который раз за эту ночь, дёрнулся. Дверь за ней же вдруг раскрылась и в дом вбежала акушерка Аннушка, в не до конца застегнутом халате, тяжко, от мороза дыша. Изо рта у неё шёл пар... — Дмитрий Юрьевич, там юноша тяжёлый, сознание теряет, — чётко и громко, хоть и прерываясь на болезненные хрипы, проговорила она. — Волки напали, глубокие раны на ногах и теле... — Ампутация нужна? — почти выбежав на улицу в одной рубашке и штанах, зачем-то, произнёс он. — Нет, но кровь теряет стремительно, — оперативно ответила Аннушка и пробежала за доктором. Расстояние от мнимого обиталища Чеботарёва до самой больницы — пара метров, которые они, правда, были вынуждены пройти в туфлях по огромным сугробам, что вот только надуло метелью. Хруст снега будто чуть отрезвил его и Дима, забыв в общем-то о своих чувствах и предчувствиях, стал представлять в голове все свои действия... «есть ли у нас антирабическая прививка?» — размышлял вновь и вновь Чеботарёв, забегая в само больничное крыло. — Вениамин Самуилович и Ольга Николаевна?.. — спросил Дмитрий, пока Анна накидывала на его плечи халат и завязывала его. — Они уже ждут вас, — ответила тогда девушка и чуть улыбнулась. Он же кивнул ей и шагнул в операционную. В нос почти сразу же ударило едким и невероятно противным, тошнотворным запахом крови, смешанным с запахом, приторным и ярким, цветов липы... Словно липовый цвет зачем-то забрызгали кровью. Мышцы на лице мужчины дёрнулись тут же в порыве скривиться от столь неприятного запаха, что вдруг окутал все лёгкие, но выдохнув и вздохнув через нос, чуть успокоившись, он сдержал себя и сжал руки в кулаки. — Дмитрий Юрьевич, — обратился Вениамин Самуилович, склонившись над телом больного с шприцом. — Камфоры вколю, вам не помешает? — Нет-нет, вкалывайте, — отозвался мужчина, склонившись над умывальником. На руки полилась ледяная почти вода. Он кивнул Ольге Николаевне и Аннушке. — Подготовьте прививку от бешенства. И вот Дмитрий наконец подошёл к больному, с каждым шагом в его сторону запах всё усиливался, и вгляделся в его лицо, осматривая всё его состояние... Коричневые волосы спутались в колтуны и свисали на худое и бледное от раны, вытянутое, лицо, местами с высветленными ещё больше, белыми пятнами. Видимо, на стол к нему попала бедная омежка. — Кто привёз? — спросил Чеботарёв, склонившись над одной крупной раной на ноге. Подраны они были знатно и сильно, до мяса. Шрамы останутся. — Сам пришёл. — отозвалась Ольга Николаевна. На непонятливый взгляд доктора, продолжила. — Отбился от волков, вышел из лесу и пришёл. Упал перед самым порогом. Дмитрий отчего-то сглотнул и кивнул, вновь смотря на раны. Довольно-таки дорогая (и, в общем-то, вычурная) одежда была на омеге — тёплый полушубок, что теперь с него уже сняли и что был чуть подран волками, плотная рубашка с кружевами, которая, правда, пошла по швам и пропиталась кровью — то там, то тут пятно бурое, красное, и грязь. Лицо его стало белым, как бумага, но Дима разглядел на нём и тонкие, но красивые, губы и выразительный, как бы орлиный, нос... «что-ж он так. отчего в такую пургу сунулся в лес? или погнал кто?..», — всё думал Дмитрий, разрывая чужие одежды и обрабатывая раны, заматывая их марлей. На груди волки особо пооставляли отметин, глубоких при том... Но, главное, не задевавших сердце и иные органы. Без слов ему тут же передали прививку и Чеботарёв оголил дрожащее от судорог плечо юноши, вкалывая её. Парнишка болезненно застонал и завозился, забылся в горячке от раны и лишь неразборчиво мычал что-то сквозь белые, сжатые губы, не признавая никого, да и глаз не открывая. Видать, скоро сознание потеряет. Главное, чтоб не издох. — Пульс есть, — стал перечислять мужчина, отчего-то часто сглатывая. Запах крови постепенно уходил, заменяясь опять слишком сладким запахом липового цвета, что, откровенно говоря, мешал, отвлекая своей сладостью и насыщенностью. Видимо, у этого омеги скоро течка, судя по насыщенности запаха. Да-а, уж повезло ему в течку в лесу оказаться. Его же счастье, что только на волков напоролся, а не на ещё кого... И всё же мужчина, несмотря на запах, прикоснулся к его лбу. — Горячий ещё... Доложите мне о его состояние. И, если к утру проснётся, узнайте имя и фамилию. — Дмитрий Юрьевич, так паспорт же есть! — улыбнулась Аннушка и пошарив по карманам разорванного полушубка достала оттуда такой же мятый паспорт. — Сергей... Горош-шко. Порвано чуть-чуть, отчества не прочесть. — Горошко... — протянул Дима, садясь на стул около стены, вновь закуривая. Безвольное тело юноши, раскинутое пластом на столе, осторожно переносили на кушетку, дабы отнести в палату. Приглядевшись, Дмитрий увидел как глаза юноши очень осторожно и с явным упорством приоткрываются, а сам он тонко и коротко застонал от боли и жара. Взгляд Чеботарёва был прикован к больному и лишь после того как его увезли он смог опомниться. Выдыхая едкий дым и нервно дёргая кончиками губ, мужчина посмотрел в окно, за которым так и не утихал снежный буран. «Сергей. Серёжа...», — отозвалось в голове и он вдруг, сам не понимая от чего, улыбнулся. Наверно, этот липовый цвет слишком врезался в голову. Что-ж, повезёт же мужу этого Сергея. Будет извечно вдыхать эту сладость...I
Утро выдалось очень муторным и спешным. Много больных пришлось осмотреть, некоторых прооперировать или выписать какие-то лекарства. Словом, очнулся Дмитрий только часам к одиннадцати, сидя в аптеке, пока за дверью от боли выли пациенты, плакали их родственники, тщетно пытаясь закурить. Отчего-то последние дни его всё чаще и чаще тянуло на эту вредную привычку, зажигалка и сигареты стали неотъемлемым атрибутом его образа. Но, во всяком случае она помогала избавиться от приторного запаха, что призраком нависал над ним и природу которого Дмитрий так и не мог выяснить. —Дмитрий Юрьевич, — обратилась Аннушка, стоящая по его праву руку у шкафов, усеянных различными препаратами, на небольших весах взвешивая порошок морфия. — Да, Анна? — Вы просили передать о состоянии Горошко, — встав вполоборота ответила она. — Он очнулся, находится в седьмой палате, если вы вдруг хотите его навестить. Чеботарёв задумчиво сдвинул брови к переносице и выдохнул дым, тут же рукой отогнав его от себя и кашлянув после этого. — Да, хорошо. Я посещу его, — зачем-то проговорил он словно в пустоту. — Пациентов всё равно пока нет... Повисло молчание. Дмитрий в принципе не особо разговорчив, а когда дело касается общения с персоналом больницы так тем более. Но с Аннушкой, в отличие от остальных, он мог поговорить и на отвлечённые темы. Возможно, из-за не такой уж большой разницы в возрасте, которая между ним и Вениамином Рубинштейном была всяко больше, они могли говорить и на иные темы помимо медицины, больных и революций. Девушка, как и он, была родом из Москвы, правда последние годы обживалась в Петрограде, и приехала сюда на практику. Уехавший из Москвы два года назад Дмитрий с её помощью смог узнать много нового о том, что творится в родном городе и как обстоят дела в Петрограде с революцией... ...но вот Аннушка закончила с приготовлением морфия, с чем справлялась она, право, отлично и вновь повернулась к нему, вздохнула и бегло спросила: — Дмитрий Юрьевич, этот юноша вам случаем не знаком? Дима немного свёл брови к переносице, непонятливо. — Нет, конечно. — почти тут же отозвался Чеботарёв, а после ещё недолго молчания спросил у девушки. — Отчего же спрашиваешь? — Мне... — она коротко замялась и как бы неловко потёрла свою шею. — Кажется, что я слышала о нём что-то. Его фамилия мне известна, но в чём — не помню. — Хм, — негромко хмыкнул мужчина, резво сжав ручку двери, намереваясь открыть её. — Не припоминаю никого известного с фамилией Горошко. — Ох, конечно! — тут же улыбнувшись, проговорила она, резко щёлкнув пальцами. — Вспомнила! Сергей Горошко ведь один из актёров театра, который я посещала перед отъездом! Мне очень понравилось его представление, только... — она резко затихла. — Кажется, была новость о том, что он больше не выступает отчего-то... Чеботарёв остановился, рука опустилась и прижалась к телу по солдатски. Слова девушки эхом отдались в голове и засели там. — Постой. — несколько более низким голосом, проговорил он. — Это было ещё тогда, в Петрограде? — А... Да. — немного сбивчиво, протянула девушка. Дмитрий напряжённо поглядел в сторону и ещё более странно задумался. Как-то всё это слишком дыряво, чудно. И опять предчувствие до боли интересное... Он гулко кашлянул, задумчиво отведя глаза, и всё же раскрыл злосчастную дверь. — Пойду расспрошу этого столичного актёра, — заявил он. — Отчего ж он к нам сюда попал. Явно же не на гастроли заявился... — сказал Дмитрий напоследок, шагая широким шагом в палату номер семь...***
— Доброе утро, — произнёс Чеботарёв, входя в небольшую и узкую палату. По сторонам друг за другом стояло пару кроватей, на которых лежали или сидели перебинтованные, либо просто укрытые одеялами, люди. Из-за того, что койки стояли совсем рядом с холодными стенами казалось, будто комната становилась всё более вытянутой и длинной — лишь где-то в её конце выделялось небольшое, грязноватое и заснеженное окно, в которое ничто нельзя было рассмотреть. Никто не ответил на добрые слова доктора, лишь грозно и уставше покосились в его сторону и вновь завернулись под тёплые одеяла. Дима не обиделся и вздохнув прошёл до самой дальней койки, человек на которой укрылся одеялом с головой и вжался в стену. Мужчина осторожно коснулся плеча юноши и тот, простонав от боли, повернулся в его сторону. Осоловелые коричнево-зелёные глаза смотрели на него, часто жмурясь. Они были словно стеклянными — вставленными, как у куклы. Короткие волосы цвета коры вновь раскинулись по подушке. — Как вы себя чувствуете, Сергей? — тихо, чтобы не нервировать пациента, спросил Дмитрий, склонившись над ним. Услышав его голос он будто бы ещё больше стал зарываться в постель, как бы испуганно, но вместе с тем всё же замотался в постели, явно пытаясь сесть перед ним. Однако, раны дали о себе знать и только только согнувшись он болезненно, сквозь зубы простонал и опал вновь на подушку, прикусив губу. — Сергей, не двигайтесь, пожалуйста, — предупредил альфа и поправил его одеяло, завернув его будто бы в омежье гнездо. Серьёзно, ему не хватало лишь вещицы какого-нибудь альфы, чтобы это «ложе» превратилось в гнездо!.. Дима вновь отдёрнул себя: течка, гнездования... Чего это он стал задумываться о физиологии омег? Да не просто омег, а конкретно этого. Странно, странно. — Раны ещё не затянулись толком. Я могу прописать вам обезболивающее, чтобы было лег-.. — Где... — чуть осипшим голосом, перебив его, спросил Сергей. Чеботарёв смотрел на него неотрывно и кажется чуть раскрыв рот, в намерении произнести что-то. — Где я? Вы доктор? Я в больнице или... Он поднял на него такой жалобно-потёрянный и вместе с тем надеющийся, пугливый взгляд, что Дмитрию как-то резко, без шуток, захотелось выть. Этот бедный омега словно не мог до конца поверить в то, что находится в больнице. При этом нахождение здесь его словно бы даже не отягощало, наоборот, несколько радовало, судя по натянутой, резкой улыбки, что растягивала его сухие и потресканные губы. — Тише, тише, Сергей, спокойнее, — начал успокаивать он. — Да, вы в больнице и да, я доктор. Дмитрий Чеботарёв. — быстро отозвался мужчина, коротко кивнув и сдвинув брови к переносице, прикасаясь к лбу юноши. Чёрт, он горел ещё сильнее, чем вчера! Надо было сразу проверить температуру, пустая его голова! — Сергей, у вас сильная горячка. Потерпите, пожалуйста, я сейчас... Тут же, только он хотел дёрнуться, его сильно схватили за руку и почти насильно притянули обратно. Дмитрий пораженно обернулся, не веря, что болезненный омега (в таком-то состоянии!) смог ухватить его так сильно за руку. — Вы... Не выкинете меня отсюда? Не выдадите?.. — ещё тише, чем в первый раз спросил он с надеждой в голосе. «он бредит?», — первым делом пронеслось в голове и Чеботарёв от того сжал губы... Однако в голове то и дело невольно вспоминались показавшиеся странными слова Аннушки о том, что он совсем недавно перестал выступать. Казалось бы, ничего особо страшного, перестал, да перестал, может быть вовсе решил уехать в глушь, дабы отдохнуть, но... Всё не то. Не с такими широко раскрытыми, почти безумными, напуганными, глазами, дрожащими губами и бровями, сведёнными грозно-отчаянно и вместе с тем беззащитно, уезжают из столицы куда подальше лишь бы отдохнуть. Такой его вид скорее походил на человека сбежавшего, при том сбежавшего явно не по своей воле. — Нет. Конечно нет, — словно кто-то другой рычаще ответил за него и сжал чужую руку в ответ. Дима сам не смог понять откуда явилась такая интонация, однако... Она появилась и поделать с этим уже ничего нельзя было. — Мы обязательно окажем вам помощь. Вы выздоровеете, Сергей, но пока вам нужен отдых.. Горошко посмотрел на него неморгающе ещё с пару секунд. Он словно бы разглядывал его вид, пытался что-то понять в нём, хотя что он сейчас мог бы понять в своём-то горячительном бреду? Но он всё продолжал глядеть на него и, спустя ещё некоторое время, наконец выдохнул, как казалось, более спокойно. Оба они молчали. — Я так рад, — коротко обронил Серёжа, будто бы не договорив и прикрыв глаза. — Спасибо.. ...и только после этих слов оба разом разжали руки.II
Дмитрий жмурится и протяжно стонет, перевернувшись на другую сторону широкой, почти что «барской» кровати, проводя рукой по лицу. Стоящие напротив длинные и высокие часы с маятником отбивают без двадцати восемь утра. Вылазить из нагретой печкой кровати, понятно дело, не хочется, особо когда уже сейчас слышно, как на улице завывает вьюга. Однако Чеботарёв всё же тяжко вздыхает и потягиваясь, немного разминаясь, садиться в кровати, осматривая комнату сонными глазами. На ходу вставая, зевая и одеваясь, мужчина подходит к умывальнику быстро смывая остатки сна прохладной водой. Вытирается мягким и чистым полотенцем, выбегая на первый этаж. Привычные действия, отдающие немного холодом из-за погоды, приятно бодрят и Дима одно мгновение даже улыбается. — Доброе утро, Дмитрий Юрьевич, — улыбается кухарка, ставя на стол чашку с кашей, кружку чая и хлеб. — Садитесь завтракать, всё уж готово. Чеботарёв кивнув и улыбнувшись, садится за широкий стол, взяв тут же ложку в руку и повернув голову к небольшому окну, что расположилось за ним. Несмотря на вьюгу там ярко светило солнце из-за чего снег будто бы блестел, переливаясь и искрясь. — Ночь прошла без происшествий? — Вроде да, — вздохнув отвечает девушка. — Точно ничего серьёзного не было, Анна ни разу за ночь не прибегала. — Что-ж, — отпив чаю из кружки с сколотыми краями, проговорил он. — Отлично... Некоторое время врач трапезничал в тишине, до той поры пока дверь в дом вновь не открылась, а на порог тут же посыпался снег и в тяжёлых валенках вошёл Вениамин Самуилович, стряхивая с шапки снег. — Вениамин Самуилович... — уже было вставая, сказал Чеботарёв, однако мужчина тут же махнул на него рукой. — Ешьте-ешьте, Дмитрий Юрьевич! — активно махая рукой, жестом показывая сесть обратно, радостно протянул Рубинштейн. — Я к вам по другому вопросу... Софочка, а налейте-ка и мне чайку! — садясь на скамейку рядом с доктором проговорил он служке. — Да, сейчас, — ответила она, отвернувшись к самовару. Вениамин Самуилович, улыбнувшись, чуть наклонил голову и грустно будто бы проговорил: — Не стал бы отвлекать вас от столь разнообразного завтрака, однако, понимаете, в чём проблема... — он немного помолчал, переминая собственные замёрзшие пальцы. — Омега из седьмой палаты, ну, которого мы вот недавно оперировали... Как же ж его зовут... — Сергей Горошко, — как-то странно и при том уж сильно явно напрягшись и сжав в руке ложку, подсказал Дмитрий. — С ним что-то случилось? У него была сильная горячка, я велел Анне передавать мне о его состояние... — С ним всё хорошо, — прервал его господин Рубинштейн, мирно вскинув руками. — Только вот... Он отказывается от лечения, в некотором роде. И молчит постоянно. Дмитрий уже более облегченно выдохнул, на щеках от улыбки проявились небольшие ямочки. — Вениамин Самуилович, ну вы ведь понимаете, что в его случае молчание — нормальная реакция организма? — он усмехнулся уголков губ. — Он устал и не желает затрачивать силы на вашу... «Милую беседу». — Дмитрий вновь отпил чаю. — Я помню, что вы безмерно любите беседовать с больными, но думаю сейчас он к вашей беседе прямо-таки не настроен... — Дело в том, Дмитрий, что он отказывается от этого всего аргументируя это тем, что хочет, чтобы лечили его только вы и никто иной к нему даже не подходил, — отчего-то даже как-то ехидно улыбнувшись, разъяснил Вениамин. Софа, поставив тут же кружку перед ним, получает от него улыбку и короткую благодарность. Хлебнув горячего напитка и немного поёжившись, словно ошпарив язык, он немного шипяще продолжает. — Этот Сергей безумно хочет, чтобы вы сейчас же пришли к нему. Не собирается говорить ни с кем, кроме вас и лечиться, пока вы не придёте к нему. — Я?.. — не зная, что и сказать, выдаёт поражено Чеботарёв. — Ну, говорить со мной он наотрез отказался, — он криво усмехается, вновь отпивая горячего чая, одновременно с тем стягивая с тарелки кусок хлеба в прикуску. — А с вами уж очень хочет. Может быть, просто такой недоверчивый или сбитый с толку, — всё же раны у него серьёзные, но... — Но я навещал его вчера... — сглотнув и окончательно отложив в сторону чашку с кашей говорит доктор. — И ничего такого с ним не было... — Но всё же, как бы то ни было, до общения с вами он уж очень ненасытен. Дмитрий немного нахмурил брови. Вид юноши, что точно весь был вчера в горячке, то и дело всплывал в его разуме. Мужчина разглядывал его, вспоминая мельчайшие детали того от чего же этот Сергей мог бы так себя вести. Шок после раны, возможно? Некий страх, природа которого пока что неясна? Что-то в этом роде точно, думалось доктору. Но помимо этого — явное недоверие. Всё же, как и чуял Чеботарёв ещё раньше, что-то случилось с ним там, в лесу, а может и того раньше, что повлияло на поведение его теперь. — Хорошо, — проигнорировав последние слова Вениамина, совершенно погружённый в свои мысли и воспоминания о сером лице Горошко, почти протараторил Дмитрий. — Я навещу его первым делом. Скажите, в его палате много человек сегодня? — начал спрашивать он, уж поднимаясь, намереваясь сию же секунду отправиться в палату. — Было бы хорошо, если нас оставили бы одних, раз уж его проблема такая деликатная, что он не может никому о ней сказать. — Пф, на ваше счастье-с, сегодня выписали последнего его соседа, так что палата полностью в вашем распоряжении, — довольно фыркнул доктор. — Так что будьте уверены, вам и омеге никто не помешает, я об этом позабочусь, — смеясь и также вставая, произнёс Вениамин Самуилович. — Только помните, что вас ждёт ещё уйма беременных омег, которые тоже желают своей очереди. — прищурившись, пролепетал мужчина. Дмитрий, натягивая на плечи куртку, на мгновение застыл и медленно повёл взгляд обратно на Рубинштейна. — Простите? — переспросил он. — Что вы... Имеете ввиду? Мужчина лишь доброжелательно улыбнулся ему в ответ и совершенно невинно повёл плечами. — Ничего такого, лишь то, что сегодня в приёмной довольно много беременных омег, — проговорил мужчина вкрадчиво и тут же прошёл до двери. — Ах, да! Не забудьте-с оповестить Аннушку о господине, что придёт к нам сегодня за морфием, Дмитрий Юрьевич! Это один мой знакомый доктор, он возьмёт у нас в долг немного. И с этими словами Вениамин Самуилович вышел из дома оставив Дмитрия в почти сконфуженном состояние. Да за кого он вообще его считает, господи? — Всенепременно, — протянул почти шёпотом Чеботарёв уже в пустоту и ухватившись рукой за дверную ручку, иной же приложившись к глазами и чуть надавив на них. Складывалось ощущение будто бы он, за все те года, что он уж тут работал, всё никак не мог привыкнуть к сию вульгарному юмору. — Уж ясно, что с ним никто из пациентов не желает разглагольствовать, ежели он такие шутки шутит... Выходя из дома на морозно-холодную улицу, что тут же почти сбила его воем вьюги, Дима внутри себя словно бы уже стал черкать заметку, которую позже обязательно оставит в своём дневнике за сегодняшнюю дату.***
Пара тяжёлых, уже вполне знакомых, шагов вновь направились в его сторону... Серёжа сильнее сжал в руке одеяло и укрылся под ним совсем с головой, в конец зажмурившись и сжав зубы. — Сергей. Серге-е-ей! Пожалуйста, посмотрите на меня, вы ведь не спите, я знаю. — Ну что вам от меня нужно? — недовольно протянул омега, чуть высунувшись из под одеяла. Язвительность из него так и шла сегодня, уж слишком хотелось на всех капать ядом, даже несмотря на его скверное здоровье и положение... — Я уже сказал вам, что пока ко мне не придёт Дмитрий я отказываюсь от любого вашего лечения! — Дмитрий Юрьевич уже пришёл, Сергей, — лукаво улыбнувшись, проговорил Вениамин Самуилович. Серёжа едва ли не слетел с кровати, к чертям запутавшись в мягком и плотном одеяле и собственной растянутой рубашке. Бешенным взглядом осмотревшись он зашипел от боли и сожмурился. Да-а, дня явно не хватит дабы излечить такие раны, ибо тут же тело его единой стрелой пронзило, кажется везде... Боль ужасная расползалась по мышцам каким-то резвым ужом, извечно сжимаясь, заставляя сильнее сжимать зубы. Рубинштейн тут же оказался рядом с ним, руками водя вокруг, пытаясь словно словить его, дабы он не упал куда. — Осторожней, ваши раны в любой момент могут открыться, — придерживая за руку, предупредил его мужчина немного беспокойно. — Да, я з-знаю, — едва заметно согнувшись от нового приступа боли, сквозь зубы, проговорил он, но всё же встал с кровати, пошатываясь, залезая в тёплые свои сапоги и начав шагать в сторону двери, глазами рыская по палате, как бы выискивая доктора. — А где же... Он? — Осторожнее, — вновь поправил его доктор, сажая его насильно обратно на кровать. — Дмитрий сейчас отлучился, тяжёлый пациент прибыл, но, уверьте-с, после он зайдёт к вам. Идти никуда не нужно, можете лечь, чтобы больше не тревожить раны-с, — добродушно улыбнувшись, всё придерживая юношу за плечи, произнёс мужчина. Сергей лишь молчаливо кивнул, перестав быть столь же взбудораженным, что и раньше и опустив голову, вновь устроился обратно на постели, едва-едва прикрыв своё тело, всё также оставаясь в сапогах. Перед глазами всё плыло, в ушах чуть звенело, а живот и грудь то и дело сводило от боли — резкой и ноющей. Нужно было быть менее резким, рана ещё слишком ноет. Остаться в постели было определённо лучшим вариантом. Может быть даже стоило не отказываться от обезболивающих, что ему предлагали, но... Нет, не нужно. Серёжа немного нахмурился. Всё потом, как только этот Дмитрий навестит его, а до того — ничего.***
— Сергей, — более чем довольно растянул Рубинштейн, когда дверь раскрылась за его спиной. Он глянул на Горошко, что тут же осторожно привстал в постели, часто моргая. — А вот и Дмитрий. Серёжа вгляделся в пришедшего почти сразу, до того задумчиво глядя по сторонам, куда-то в едва различимое окно, где всё было слишком бело так, что раздражало глаз, в ожидании. Теперь же он глядит на Чеботарёва чуть сведя брови, словно бы непонятливо определяя мол он, не он, пока Вениамин Самуилович несколько отходит к стене, ближе к двери Доктор заходит уверенной и широкой походкой, в руках сжимая небольшой блокнот для записи, вероятнее всего, отбивая им подобие ритма по собственному бедру. Он держит спину ровно и смотрит несколько свысока, не выражая при том какого-то пренебрежения, лишь физически словно возвышаясь, пускай и ростом не так уж велик в сравнению даже с Сергеем. Однако Горошко сглатывает несколько нервно; в этом мужчине угадываются столь явные нотки военного поведения, что Серёжа только и может, что склонить немного свою голову. Дмитрий проходится и дальше и вскоре садится на стул, пододвигая его совсем близко к койке Горошко, наконец более приветливо, хоть и всё ещё не до конца как бы открыто, улыбнувшись. Но и этого хватает, чтобы Серёжа более расслабленно вздохнул и поддался совсем чуть-чуть вперёд. — Ну что ж, прошу-с меня простить, вынужден удалиться, — кивает тут Вениамин, шагая наконец до двери. Он оборачивается, уже переступив порог и поправив очки произносит в сторону Серёжи. — Поправляйтесь! Быстро и будто бы нервно кивнув, Серёжа провожает доктора взглядом и коротко дёргается от хлопка двери. Почти тут же взгляд его медленно скользит по бело-серым стенам палаты до мужчины, что сидит с левой стороны от него и быстро чиркает что-то в блокноте. Горошко несколько раз кряду моргает. Тишина резко бьёт по ушам... Почему-то именно сегодня здесь, в больничной палате, в котором обычно шум, гам и слезы, теперь тихо, как в гробу. И ужасно неуютно. Чеботарёв кашляет коротко в кулак раздумывая над тем, как начать диалог. Он так до конца и не понял для чего Сергей так рьяно стремился поговорить с ним: у него и вправду что-то случилось раз он оказался тут совершенно один? — Снова здравствуйте, — первым делом здоровается он, несколько разминаясь, ведя затёкшей шеей в стороны. — Как вы себя чувствуете? — дежурно спрашивает он, всё разглядывая Горошко, что в ответ глядит на него круглыми глазами. Такой заинтересованный вид юноши, который буквально то и делает, что каждый отрезок его тела рассматривает, несколько настораживает, потому Дмитрий как-то особо кривовато улыбается, спрашивая невпопад. — Со мной что-то не так? Вы так смотрите пристально... — А? — словно он не ожидал такого вопроса, тянет Серёжа по-детски. Взгляд у него, прямо сказать, расфокусирован, да и сам он уж больно... Растерянный, что ли. Хотя, Дмитрий хмыкает, оно и понятно — прошёл всего день с операции, бог знает, что с ним в принципе было до неё, где он вообще шатался и что здесь забыл... Обычные люди после такого в постели валяются и как врач Дима должен сейчас же уйти, вколов ему обезболивающее и прописав строгий постельный режим, но... Кажется, если сейчас он его не выслушает, то Сергей просто не станет никого слушать и лечиться по прежнему будет отказываться. Так что остаётся лишь пренебречь немного правилами, ради блага пациента.— Нет-нет, с вами всё хорошо. — он поднимает руки и немного повышает голос, однако ненамного, тут же оттого скривившись. Видимо, горло болит, отмечает Дима про себя. Юноша ещё недолго молчит, а после же уже тихо, извечно отводя взор свой по сторонам, тянет как-то почти несвязно. — А со мной... М-м-м, мне тяжело двигаться и в голове гудит, но уже лучше, наверное. — У вас неплохой иммунитет, если это так, — будто для галочки произносит альфа и вновь опускает взгляд в пол. Он хмурится и подняв голову, спрашивает решительно. — Но почему же вы отказываетесь от приёма лекарств и лечения? Каков бы не был силы ваш организм без должного лечения излечиться до конца не выйдет... Вы ведь не из деревенских омег, Сергей, должны понимать. Горошко немного помолчал, тихо и коротко промычав нечто неразборчиво. Левая его рука поднялась вверх, он завёл её назад и надавил на шею пальцами, словно царапающе или почёсывая. — Извините, я... — он замялся, облизывая губы. Дима понятливо кивнул ему, естественно осознавая, что юноше сейчас уж очень трудно подбирать слова верно. Спустя мгновение, Сергей опустил свою руку и потирая пальцы между собой продолжал, постоянно как-то пытаясь подвигаться или дёрнутся. — На самом деле я в сущности не против этого лечения, только... — глаза оглядели, кажется, всю комнату уже неясно в какой раз, а после же по мертвецки холодно вцепились точно в глаза Чеботарёва. — Я просто хотел кое-что спросить у вас: как только мои раны заживут вы отпустите меня? Дмитрий несколько смеясь выдохнул. Странные противоречия в поведении этого юноши с каждым днём всё накалялись. — Да, конечно, — альфа показательно закинул ногу на ногу. — Мы не имеем права держать вас здесь, когда вы здоровы. Сразу же отправим вас домой первым поездом. Вы ведь в Петрограде живёте, да? — Сергей по кукольному склонил голову вниз, взирая стеклянными глазами куда-то на свои ладони или скорее даже сквозь них. — Ну вот, расписание поездов я знаю, могу лично посадить вас, если пациентов особо не будет. — А если у меня нету дома? — проговорил также ровно и спокойно, продолжив рассматривать свои руки. Брови Чеботарёва на мгновение метнулись вверх, после же постепенно стали опускаться и сводиться несильно к переносице, где появлялась пока не сильно явная тёмная морщинка. — Простите? — Я сбежал из Петрограда. Дмитрий несколько прикрыл глаза, раздумывая и как пазл складывая в своей голове пока почти не сочетаемые детали, общая картина которых всё ещё была мутной и едва различимой. — Отчего же, извините за любопытство? — Это... — Горошко явно замялся, вновь переплетая свои пальцы, разминая их с силой. Чеботарёв ощущал, как у него каждый раз несильно дёргался уголок глаза, стоило опять услышать скрипящий звук хруста костей в пальцах, которыми омега сейчас и хрустел. — Это долгая история. — Хотя бы в общих чертах, если вам не сложно, — всё настаивал Дмитрий. Юноша поджал серые и бледные, совершенно сухие губы, кончиком языка как-то нелепо коснувшись середины верхней, а после нижней губы. Глаза его медлительно забегали, завозились по сторонам очень лениво: то глянет мгновение на дверь, то куда-то за доктора, то вдаль, как будто к окошку. При том голова всё оставалась неподвижна, а глазные яблоки крутились по сторонам. Говорить ему вновь явно не хотелось. Впрочем, Дмитрий не настаивал и уже желал извиниться за свою излишнюю заинтересованность и наконец перейти опять к здоровью своего пациента, только оказался перебит им же. — Я бегу от новой власти. Чеботарёв почти тут же прикусил свой язык. Ощущение скованности в голове, что будто обручем чугунным сжимается где-то на висках, так привычное для него года с два назад, вновь посетила его казалось здоровую голову. — Вы... — начал он осторожно и на тон буквально тише. — Один из белых? Сергей недолго молчал, отведя свой пустоватый, сизый взор в стену, рядом с собой. — Нет, — ответил он твёрдо, плавно мотнув головой в сторону доктора. Короткий вздох заставил его немного выпятить грудь вперёд и прикрыть глаза. — Я нет, а вот мой муж... Сбежавший муж. Он — да. — Сбежавший? — Дмитрий вопросительно изогнул бровь. — Постойте, отчего он не взял вас с собой? Или вы не успели уйти с ним? — Он... — юноша как бы застывает на долгие несколько минут, практически не моргая и едва ли дыша. Лицо его выравнивается, становясь чем-то ровным, как холст, прямым, лишь изредка оно сжимается и передёргивается как от судорог. Горошко с силой жмурится, видимо, до белых пятен перед глазами, а после немного расфокусировано взирает на свои пальцы, водя по пятнам витилиго на костяшках. — Он не захотел меня брать. В любом случае, я остался один и решился бежать из Петрограда. Так что никакого дома у меня уже нет. — Но неужели у вас нет никаких сбережений, чтобы обжиться в какой-то маленькой квартирке? — всё продолжает выискивать хоть какой-то хороший крючок среди всего мрака бытия омеги. Юноша досадно прыскает от смеха, уголок губ болезненно дёргается вверх, а лукавая улыбка болюче растягивается на лице. — Я бедный актёришка, что вышел замуж за неприятного мне господина лишь ради того, чтобы не умереть с голоду, а в итоге оказался в бегах по его вине. Он не оставил мне ни рубля, даже обручального кольца не было, когда я проснулся в тот день, когда мой муж сбежал. — он, будто представляя это кольцо, потёр свой палец вниз-вверх. — Я банкрот, абсолютный. На этот раз Дмитрий лишь со вздохом помолчал, пальцами пару раз побив по блокноту, лежащему на его коленях. Сергей же, не унимаясь, вдруг несколько сорвано воскликнул: — Ах да, предвещая ваш следующий вопрос: нет, родные мои пару лет как отошли в мир иной, друзья все уже точно разъехались за границу, да и не имеют они такого желания мне помочь, — он странно замолк, посмеиваясь по особому горько, всё как бы цыкая себе под нос надсадно. — Возможно, стоило бы, чтобы волки разодрали меня недавней ночью, ибо смысла жить я в общем-то не вижу. Выживать — может быть, но жить... Дмитрий вдруг не выдерживает и с длинными, протяжным и, честно, противным скрипом, встаёт со стула, отодвигая его немного назад по полу. Горошко внимательно вглядывается в него, следит за действиями, покуда доктор поправляет манжеты рубашки, а после отводит глаза в сторону, раздумывая и натягивая немного слетевшую подтяжку обратно на плечо. — Что-ж, если всё настолько плачевно, то я не могу вам не помочь, — начал он, смотря в бледное лицо юноши, ярким пятном на котором были лишь красноватые от горячки щёчки. — Как сможете ходить — будете обживаться у меня дома. Серёжа часто, хлопая глазами, зашуршал одеялом, показывая некоторое непонимание слов врача. — Что? — Давайте без лишних пререканий, Сергей, — альфа выставил руку вперёд, как бы показывая своё нежелание разводить спор. — Будете жить у меня дома, в тепле и относительном уюте. Сижу я до ночи с бумагами из-за работы, возможно свет будет мешать, но я могу поставить перед вашей кроватью ширму, чтобы получше было... — Но вы, я... — снова пытается связать омега, активно ведя руками в воздухе. — Никаких «но», — снова прерывает врач, шагая в сторону, ближе к двери. Он заметно хмурится. — Не хватало ещё, чтобы вы продолжали уверять себя в том, что лучше было б умереть. Поверьте, не лучше, совершенно не лучше. Вы бы умерли в муках, если бы не смогли доползти до больницы. Но вы доползли, причём сами, значит жить вы желаете. Мы спасли вам жизнь не для того, чтобы, вылечившись, вы вновь ушли в лес к зверям. Я не собираюсь оставлять это просто так. Сергей молча лишь вздыхает как-то более легко и осознанно. Глаза его, хоть на чуточку, но проясняются и больше не сереют так страшно, как до того. — Я даже не знаю, что сказать. Слабо улыбаясь, Дмитрий кладёт одну руку на дверную ручку, пока другой ведёт в воздухе в одобрительном жесте. — Ничего не говорите, ничего. Отдыхайте, спите. И поменьше думайте обо всём, что с вами произошло, это мешает вам улыбаться. А я уверен, улыбка у вас очень даже хорошая! Сергея последние слова альфы ввели в явный конфуз и щёки его сильнее забагровели уже скорее от смущения, чем от горячки. Он плавно пригладил свои растрёпанные и торчащие едва ли не гнездом волосы, поправил их с горем пополам и наклонив немного голову в правый бок, улыбнулся неловко и опасливо. Уголки губ, как и вся улыбка, подрагивает и выглядит неискренне. Да и всё также недоверчиво. Однако Дима всё же и такой улыбке отзывчиво и ярко улыбается в ответ. — Ну вот, я был прав, — тянет он довольно комплимент от которого Горошко опускает глаза. — Так что, отдыхайте, Сергей, немного погодя к вам ещё придут, но а вы отдыхайте и не думайте. Хорошо? — уже открыв дверь и переступая её порог, спрашивает мужчина. — Хорошо, — кивает и говорит с всё той же улыбкой Горошко, наблюдая за тем, как доктор удаляется из палаты, оставив его один на один с запахом лекарств, крови и собственной глуповатой улыбкой.***
Остаток дня Дмитрий проводит бегом и на ходу — успевает осмотреть пару омег, высказывает звучащие странно и длинно диагнозы едва слыщущим бабушкам, которых сегодня, как и беременных омег просто наплыв, к вечеру совершает не серьёзную и достаточно быструю операцию на ребёнке лет пяти-шести и даже успевает в перерывах знатно отужинать с Аннушкой и Вениамином Самуиловичем, а после же, попрощавшись, отправиться к себе. И до часу ночи он всё изучал книги, оставленные года четыре назад его предшественником, ещё прошлым здешним доктором, рассматривая методы лечения и его виды, после чего сумел наконец выудить из стола свой дневник, дабы оставить в нём новую запись. Уж слишком много и долго он сегодня думал об этом немного странном Сергее.тринадцатое января, 1917 года. Ночь. Время ровно первый час ночи. Сегодня мне довелось общаться с Петроградским актёром — Сергеем Горошко, что попал к нам прошлой же ночью. Чуйка моя меня не подвела и как знал я, что привезут тяжёлого пациента на ночь глядя, запах чуял... Что самое интересное, запах оказался и впрямь таким, какой я чувствовал — всё тот же липовый цвет. Вблизи, правда, он всё более насыщен, в носу иногда оттого щекочет, если долго с ним рядом сидеть. Раны у него достаточно глубокие — на ногах особо, много укусов волки пооставляли там, но благо обошлись без ампутации, хоть и изрядно вымотали его. Он потерял много крови и теперь весь серый, бледный, но уже говорит — иммунитет неплох, быстро себя лечит, пускай голова у него ещё тяжёлая. Думаю, на бёдрах и животе раны останутся шрамами, а вот с ногами... Случай не запущенный, нет, но приучаться ходить вновь придётся. Вначале точно будет косолапить, но мы это исправить. Главное, чтоб пошёл. Ибо стал он рассказывать о себе, про то, как вообще оказался в нашей дали, начал размышлять про то, что жить ему незачем, только существовать... Меня это конечно возмутило. Какой существовать, ради чего ж жизнь тебе спасали? Чтоб жил и радовался. Но только пока у него это не выходит. Попроси его улыбнуться, так он улыбнётся, но эта его улыбка совсем какая-то не такая, а без просьбы так и вовсе сидит и либо безразлично (а то и со злобой!) смотрит по сторонам...
«Эта его... Улыбка.»
Дима оглянулся, ставя одновременно с тем жирную кляксу, и тяжело вздохнул, будто боясь, что его сейчас кто-то заметит. Но кто может заметить, если в доме помимо него и служки никого нет аж в радиусе нескольких километров? Мужчина потёр пальцами переносицу. Что-ж он нервный то такой стал, боже, нужно определённо больше отдыхать, определённо... Минуту спустя, собравшись с мыслями, он продолжил писать в дневнике, старательно выводя буквы-закорючки:«...да, улыбка эта его странна. Постоянно украдкой он смотрел на меня с нею. Смесь неловкости и настороженности, животного страха местами, жуткого и сильного, будто постоянно он готовится к чему-то дабы вовремя или вцепиться или сбежать. Думает, что я ударю. Постойте, я? Ударю? Никогда не думал, что стану выглядеть теперь так грозно, что омеги меня пугаются. Однако-ж... Возможно, в сущности дело не во мне, ибо я ещё удостоен вполне хорошего — его улыбки, пускай и такой дёргано наигранной не самым лучшим образом (об его актёрском таланте говорить не буду, не знаю, но сейчас наигрывает он плохо), тогда как остальные альфы получают от него лишь хмурый, тёмный взгляд. Чего стоит их «беседа» с Вениамином Самуиловичем, сплошной цирк и парад недоверия. После, мне рассказывала Аннушка, он одарил похожим взором одного фельдшера, что пришёл к нему с лекарством — совершенно без намёка на улыбку. Фельдшер даже перепугался, мол совсем какой-то забитый взгляд у юноши, как будто нелюдим... Нет, требовать улыбки во все зубы от больного я не собираюсь, в конце-концов после того, что он рассказал о своих беспокойствах... Да и не буду давить, ибо понятно, что прошло слишком мало времени и у него всё ещё ужасно болит и ноет, оттого он и не весел и глядит коршуном на всех. Но опять же, — противное чувство чуйка! — кажется мне, что есть тут что-то ещё из-за чего поведение его странно. Впрочем, кажется мне это ещё и из-за нашего разговора — он уж слишком явно недоговаривал и опускал множество деталей. Что-то связано с его мужем? Или может с чем-то совсем иным из-за чего он и оказался ночью в лесу? Что-ж, всё может быть, вполне и думаю, что ежели он продолжит мне доверять, то со временем раскроет это. Но давить я опять же конечно не буду, всё таки я для него не совсем друг и товарищ, я его врач. Так что всё это выясним позже, сейчас пусть он просто отдыхает. И я от него отдохну. Эти дни, что он здесь находится, я извечно ощущая аромат липового цвета, он то и дело встаёт в носу, не даёт забыть. Ну ничего, я с этим ещё как-то справлюсь...»
Дмитрий хочет ещё что-то написать однако подпирает руками подбородок, занося перо над бумагой, прикрыв глаза. Запах цветков липы вновь окутывает — он излишне сладок, пожалуй и очень уж приторен. Но... Приятен. Безусловно приятен, как аромат и как аромат милого омеги. ...уже спустя минут десять, когда часы отбивают половину второго ночи, доктор Чеботарёв засыпает прямо на столе, уложив подбородок свой на сведённые руки, окутанный всецело стойким запахом летней липы.