Дар морей

      Она лежала на спине, устремив потухающий взгляд некогда ярких синих глаз в ясное небо Анкары. Высокие облезлые башни знаменитой мечети, что будто нарочно протыкали облака остриями, двоились и размывались. По лицу текло что-то горячее, и где-то на задворках сознания глухо пульсировала мысль, что это собственная кровь… Рядом душераздирающе ревела сирена амбулатории, кто-то кричал, кто-то плакал… А ей отчего-то хотелось рассмеяться.       «Вот, как окончится век олимпийской надежды страны…»       Умирать было не страшно. Осознание собственной кончины, что вот-вот наступит, приводило в неестественную радость. Может, потому что все свои земные дела она успела завершить. А может, потому что втайне своей смерти желала.       От яркой и безбашенной спортсменки, что видела свою жизнь в сёдлах и полупальцах, осталось лишь ноющее колено, да старая татуировка на бедре, что была набита ровно тридцать шесть лет назад, в двадцатый день рождения, и до сих пор по непонятным причинам не была сведена.       Перед глазами проносились подёрнутые красной дымкой отрывки собственной жизни — радостные и не очень.       19.06.1988.       Кафель неприятно холодил кожу, но ей было всё равно. Долго она в этом месте не задержится, сбежит при первой же возможности и пойдёт работать, лишь бы не оставаться. — Ты чего здесь? — она обернулась. Перед ней стоял мальчишка в полосатой детдомовской пижаме, что висела на нём, как мешок. Закралась неутешительная мысль, что если жить тут долго, то можно вот так же исхудать до костей. — Не твоё дело! — прозвучало довольно грубо, но думать об этом не хотелось. Только не сейчас. — Наверное. — вместо того, чтобы обидется и оставить её в покое, мальчик равнодушно пожал плечами и сел рядом на холодный пол, обхватывая колени руками. — Есть хочешь?       Она, разумеется, хотела. Ещё бы тут не хотеть, когда на завтрак дали непонятную серую жижу, больше напоминавшую сопли, чем манную кашу. — Хочу… — почти одними губами молвила она. Он нырнул тонкой рукой в маленький карман заляпанных чем-то тëмным штанов, и через секунду на свет явился неровно отрезанный ломоть хлеба, накрытый небольшим куском сыра. — Как тебе удалось? — для любого заложника данного детдома такое было почти роскошью, потому она, бросив виноватый взгляд на парнишку, вырвала бутерброд из его рук и жадно вгрызлась в него, будто не ела целую неделю. Впрочем, почти так оно и было.       Темнота… Она не знала, где верх, а где низ… Она плыла… Может быть, это всë, что ощущает душа, покидая мëртвое тело… Или душа умерла вместе с ней…       Слышен шум. Наверное, это беседуют между собой судьбы, решая, кому жить, а кому — как ей, умереть…       Темнота. Шаги. Где-то совсем рядом… Ощущение, что сейчас произойдëт что-то важное… Темнота… — А! — воздух, прорвавшись в лëгкие, заполнил всю грудь. Было похоже, что всë это время я совсем не дышала и совсем не видела, оттого и вдыхала так жадно свежий морской бриз, и жмурила ослеплëнные палящим солнцем глаза.       Ветер дул в лицо, щипая за мокрые щёки. С подбородка капала вода. — Ну что, очнулась? — но я не слышала. Вокруг были какие-то люди, и все они что-то говорили, но речь их пролетала мимо меня. Как я не старалась хоть бы слово разобрать, все они в моëм понимании являлись немыми.       Что. Здесь. Происходит. Где я?       Сознание старательно подкидывало варианты, но ни один из них не казался мне разумным. Потому я первым делом постаралась ощутить свою связь с этим миром, а именно — встать наконец на твëрдую землю ногами.       И здесь я не преуспела, ибо прежде, чем мне удалось сделать хоть одно движение, в лицо снова ударил плотный поток воды. От резкого шума разболелась голова, и лишь через минуту удалось осознать, что это вернулся слух.       Передо мной стоял человек в странной одежде. В руках у него было пустое деревянное ведро, с которого капала вода. С виду можно было решить, что это бомж, однако та же старомодная жилетка с восточными огурцами явно о многом говорила. — Ну как ты, хатун? — сочувственно произнëс он.       Кто? — Я… Умерла, да? Это рай? — человек хмуро, непонимающе глядел. — Ты не похож на ангела… Может, это ад?       И тут он гортанно рассмеялся, схватившись за живот. Стало не по себе. — Нет-нет… Радуйся, девочка! Не ад это, и не рай, а прекрасный санджак Османской Империи, великолепная Анкара, и санджак-бей еë — Лала Шахин-паша, один из участников Совета Дивана, да благословит его Аллах! — воскликнул он, и толпа синхронно подхватила: — Аминь!       От непонимания рябило в глазах, тряслись руки. Соскочив наконец с возвышения, на котором и лежала, я вцепилась в того мужчину. — Какой сейчас год? — наверное, ему я казалась сумасшедшей. Хоть бы мне ещë знать, какой у меня вид… — Пожалуйста, просто скажите, какой сейчас год! — в надежде не услышать то, чего боялась, я истерично потрясла несчастного за плечи. — Ай, ненормальная что ли? Ну тысяча пятьсот тридцать четвëртый нынче, паша правит здесь уже шестой год…       Чего?       Я тяжело осела на землю, закрывая лицо руками. Хотелось помереть уже наконец по-настоящему, а не вот эти вот все глупости про каких-то там пашей.       От непонимания подступили слëзы. Сколько себя помню, я никогда не давала своей сентиментальности выхода, потому упрямо запрокинула голову, стремясь сдержать эмоции.       Солнце слепило глаза, а свысока, словно насмехаясь, на меня глядели четыре белоснежных башни, что будто нарочно протыкали остриями облака.       Наверное, мне ещë повезло, что я оказалась в руках хорошего человека, а не кого-то с плохими намерениями. Впрочем, доверять ему я всë равно не собиралась, ибо горьким опытом была научена ещë в молодости.       Даже удивительно, что я так спокойно приняла своë «путешествие во времени». Может быть, это просто природный оптимизм, однако в последние годы жизни он давал сбой. Вот и сейчас, следуя за каким-то дядькой, я с таким искренним изумлением разглядывала вроде бы знакомые улицы, что перестали быть асфальтовыми, и почему-то оказались вымощенными красным кирпичом. А на месте красивой антуражной кафешки «Йылдыз», где я только вчера открыла для себя гранатовый рахат-лукум, сейчас ютилась сапожная мастерская некого Ильяза-эфенди, как значилось на кривой деревянной вывеске. — Как странно... — пробормотала я себе под нос, но скорее с интересом, чем с отчаяньем. И сама себе удивилась: разве я не должна была кричать о помощи, о том, что оказалась где-то у чëрта на куличках, и просить позвонить, хоть звонить было и некому? Как будто бы ко мне вернулись позитив и желание жить. Как будто бы я снова была молодой.       В доме мужчины, который назвался истинно по-турецки — Батуром, меня приняли хорошо. Как оказалось, он и его "семья" соблюдали исключительно кочевой образ жизни уже десять лет, и не задерживались на одном месте дольше двух недель.       Семья была сплочëнной и дружной, весëлой и разношëрстой, было видно, как все друг друга любили, и это было так прекрасно, что хотелось расплакаться. У меня такого никогда не было. И, наверное, уже не будет.       Уже не молодая, но очень красивая женщина, которая оказалась женой Батура, была ангелом во плоти. Тëплые зелëные глаза смотрели с материнской заботой, а нежные ласковые руки дарили ощущение безопасности и спокойствия. — Ты такая худенькая, бледная... Как тебя зовут, девочка?       "Девочка? Я, конечно, знала, что неплохо сохранилась, но чтобы люди девочкой называли?" — Ева... Меня зовут Ева. — пробормотала я. На миг в еë глазах скользнул добрый интерес, но он тут же испарился. — А меня Аджена. Давай я покажу тебе, где можно помыться, и дам чистую одежду. — я последовала за ней на второй этаж арендованного домика, обращая внимание на то, что ни одна свеча не горела. Либо они за пожарную безопасность, либо за экономию — других вариантов я не вижу. — Здесь немного прохладно, но я сейчас нагрею побольше. — она протянула мне толстую белую ткань, что внешне отдалëнно напоминала современное полотенце, и тяжëлую железную миску, которую, не смотри я Великолепный Век, ни за что бы не применила по назначению. — Мыло возьми на полке. — и ушла, видимо, подогревать баню.       Я положила средневековую мантиль на высокий деревянный стульчик, что был заляпан чем-то бордовым.       "Боже, надеюсь, это не кровь..."       Здесь обнаружилось зеркало, и я радостно повернулась к нему, силясь понять, насколько ужасен мой внешний вид. И тихо вскрикнула.       На меня глядело знакомое, но давно забытое лицо, что сейчас вызывало лишь плохие эмоции. Ни единой морщинки. Ни единой, мать его, морщинки!       Я резко отшатнулась назад, с грохотом опрокинув стул, полотенце и миску. Отражение глядело, не отрываясь. — Уйди! Уйди, уйди, убирайся! Не заставляй меня вспоминать о прошлом, ты лишь мираж! Уйди! Уйдиии... — глаза, что мне сейчас хотелось выколоть, наполнились слезами. Упав на холодный скользкий пол, я зарыдала. — Тебя нет! Нет тебя! — сердце вырывалось из груди, перед глазами стояло отражение.       Это не я. Той меня давно уже нет!       Было больно, страшно, ужасно... От болезненных воспоминаний самовнушение сыграло злую шутку: заныло злополучное колено.       На сердце скреблось что-то похуже кошек, я никак не могла смириться с прошлым. Девушка, что глядела на меня в зеркало, как ни крути, была мной. Глупой, наивной, сумасшедшей... Но мной.              Я медленно, на ватных ногах, подошла к зеркалу. Догадки роились в моей голове, туго замотанной в цветастый платок.       "Пожалуйста, Боже... Ты посмеялся надо мной, но молю тебя, помоги мне сейчас."       Ладонь привычным жестом прошлась под подбородком. Шрама не было. Блестящие глаза, в которых будто полыхало синее пламя, смотрели так живо, как я уже не помнила — лишилась их слишком рано.       Трясущимися руками я схватилась за ткань. Платок заскользил и...       По плечам спутанными локонами рассыпались... Тëмно русые пряди.       Вперемешку с синими.