Госпиталь для ветеранов имени Сибил Бренсон-Кроули

— У нас сегодня новенький, — широко улыбнулся Моузли, усаживаясь на своё место в кругу. Он улыбнулся блондинистому юнцу, которого Томас впервые увидел в госпитале вчера, в комнатке санитаров, и попросил: — Представься, пожалуйста. — Джимми, — сверкнул тот нагловатой улыбкой. — Джеймс Кент. — Я уж подумала, Бонд, — прыснула Дейзи, и Джимми ухмыльнулся в ответ. — А почему бы и нет? Для тебя, красотка, кто угодно. — Пожалуйста, — нахмурился Моузли, — давайте соблюдать приличия. Джимми, мы обсуждали с тобой правила, но давай попросим группу их ещё раз повторить. Анна, поможете? Хрупкая, но боевая блондинка тут же затараторила: — Мы не перебиваем говорящего, а если хотим сказать, поднимаем руку. Мы не говорим друг о друге за пределами круга. Мы не рассказываем то, что услышали в кабинете, где-либо, кроме кабинета. Мы ограничиваем наше общение в кругу только желанием помочь, все остальные взаимодействия должны быть снаружи. — Спасибо, Анна, — улыбнулся Моузли. — Давайте теперь все представимся новенькому, как мы обычно делаем. Итак, я Джозеф, психотерапевт в нашей группе поддержки переживших травму, в госпитале работаю тоже психотерапевтом. Мой друг погиб в автокатастрофе пять лет назад, я много времени провёл в терапии в связи с этим, а сейчас помогаю остальным справиться с их горестями. — Я Дейзи, — подхватила сидевшая по левую руку от терапевта девушка. — Я тут помощник повара. Вдова. Муж умер здесь, в госпитале, после тяжёлых... — она всхлипнула. Она провела в группе поддержки почти год, но так и не научилась справляться с собой. Впрочем, первые полгода она просто плакала на встречах, не произнося ни слова, так что, язвительно подумал Томас, сейчас наблюдается прогресс. — Анна, медсестра. Два года назад меня изнасиловали, — её голос слегка треснул на последнем слове, но глубокий вдох помог собраться. — Ублюдок мёртв, но по заслугам так и не получил. — Джон, — представился её спутник, — муж Анны. Хирург. Я тут просто поддержать. Моузли нахмурился. — Вы такой же ценный член команды и такой же человек, нуждающийся в поддержке. — Её травма — моя травма, — кивнул Бейтс. Моузли полгода заставлял его произнести эти слова вслух, так что сейчас терапевт почти засиял. — Хотя и других хватает, — он стукнул тростью по хромой ноге. — Томас, — наконец очередь дошла и до самого Томаса. — Заместитель директора. Вдовец. В глазах новенького мелькнуло сочувствие. «Оставь его себе», — зло подумал Томас и тут же сцепил зубы: не показать бы эту злобу на лице, а то Моузли не отвяжется. — Элси, — представилась миссис Хьюз, — старшая медсестра. Я забочусь об умалишённой сестре, так что больше хожу сюда за профессиональными советами, нежели за поддержкой, — к концу она рассмеялась, но Томас знал, что смех искренен не до конца. Не зря же он ходит в эту группу почти столько же, сколько она. — Том, — выплюнул Бренсон после неё. — Именем моей ушедшей жены назван этот госпиталь. — Так Вы?.. — выпалил Джимми и наткнулся на мягко-неодобрительный взгляд Моузли. Парень кашлянул, выпрямил плечи и поднял руку. Бренсон кивнул. — Так Вы тот самый Том Бренсон, с которым убежала местная леди? — Это я, — кивнул Том. — Но «убежала» — громкое слово. Её родители просто не одобрили наш брак, но это нам не помешало. — А вы все тут работаете, да? — продолжил вопросы Джимми. — Сейчас так сошлось, что да, — Моузли ответил сам. — Мы не закрываемся от пациентов, конечно же, но они довольно быстро покидают госпиталь и, соответственно, нашу группу. В основном ветераны приезжают сюда как в санаторий, на время, так что постоянными членами группы становятся работники. Давайте закончим знакомство, — кивнул он Бакстер, последней в кругу, кто ещё не проронил ни слова. — Филлис, — тихо отозвалась она, — медсестра. Отсидела в тюрьме год по ложному обвинению. — Воу, — не сдержался парень и снова получил неодобрительный взгляд. — Простите. — Что ж, Джимми. Попробуете представиться, как все мы? — Джимми, уборщик. Мечу на должность санитара, но всё зависит от директора Карсона, — «И от меня», — мысленно добавил Томас. Уборщики в госпитале были его прямыми подчинёнными, странно, что его с новеньким ещё не познакомили. — Моя предыдущая работодательница ужасно хотела меня... В общем, ей нравились мальчики помоложе. Особенно те, кто сопротивляется. Дальше у мальчишки сорвался голос, и Моузли тут же поблагодарил его за смелость. За три года группы поддержки Томас выучился некоторым вещам. Во-первых, вечно молчать не получится, но это не повод не пытаться. Он говорил только тогда, когда его спрашивали напрямую или когда не мог промолчать. В первые месяцы, когда он честно пытался работать с травмой, проживать эмоции и заниматься прочей чепухой, которую навязывал Моузли, его замечания в адрес остальных частенько проходили на грани фола, и постоянные обвиняющие взгляды ему осточертели. Так что теперь он по большей части молчал. Во-вторых, полтора часа официального бегства от работы и подчинённых — ценная штука, потому что здесь его не беспокоили по рабочим вопросам, не пытали насчёт ближайших поступлений лекарств, с ним не обсуждали бюджет, и даже начальство почтительно затыкалось, когда Томас упоминал, что через десять минут у него начнётся группа. Так что бросать он не планировал, даже несмотря на то что особого толка не наблюдал. В-третьих, кому-то здесь действительно становилось легче, этого он не мог не признать. Та же Дейзи, рыдавшая каждую встречу все полтора часа в первые полгода, посмотрите на неё — уже способна смеяться и реагировать на флирт от новичка. Или Бейтс, который после тюрьмы рта не раскрывал неделями, теперь шутит над собственной ногой. Почти три месяца, пока длился суд, Бейтс провёл в тюрьме, обвиняемый в убийстве того самого насильника. Ушедшие из группы Альфред, Гвен, Мэри — все они ушли свободными от своего горя людьми, и в плохие дни Томас им страшно завидовал. В хорошие тоже, но меньше. Когда до конца встречи оставалось около получаса, в дверь внезапно постучали. — Простите, — в комнату ворвался незнакомец и белозубо улыбнулся. — Я ищу мистера Барроу, вашего хозяйственника, не подскажете, где его найти? — Сэр, — поднялся со своего места Моузли. — Мистер Барроу будет занят ещё полчаса. Подождите, пожалуйста, снаружи. — Я всего на пять минут... — Подождите снаружи, — в защите своих пациентов Моузли бывал потрясающе твёрд. Это преображение удивляло всех, потому как в остальном психотерапевт был мягким, почти безвольным человеком. — У нас идёт терапевтическая сессия, никто не имеет права её прерывать. Незнакомец сдался и исчез за дверью, а Моузли, пригладив редеющие волосы на макушке, как ни в чём не бывало продолжил монолог. — В следующий раз мы будем говорить об ответственности за произошедшее, — проводил своих подопечных Моузли, и Томас заскрипел зубами. Он ненавидел эту тему, потому что именно на таких занятиях ему приходилось говорить чаще. Моузли, зная его больное место, намеренно его бередил. Незнакомец смиренно сидел у двери и ждал. Томас, тяжело вздохнув, направился к нему. — Я мистер Барроу. Чем могу помочь? — Ох, простите, — мужчина поначалу заговорил медленно, будто растерянно, — мистер Барроу, я не хотел помешать. Я шофёр Лондонского союза ветеранов, мне поручили доставку оборудования. Они вместе зашагали к кабинету. «Высокий», — почему-то подумалось. Водитель был даже чуть выше его, дюйма на два, а ведь Томас и так смотрел на всех в госпитале сверху вниз. — Вы прибыли на полчаса раньше, чем обещали, — Томас очень хотел, чтобы это звучало обвиняюще, и по реакции понял: именно так оно и звучало. Собеседник сначала поднял бровь, но явно решил подыграть и потупился: — Простите меня. Я подумал: чем быстрее привезу, тем больше мне обрадуются. Не знал о местной строгой пунктуальности, обед пропустил, — на этой фразе они вошли в кабинет. Томас со вздохом вынул из ящика бланк и быстро его подписал. — С пропущенным обедом можете обратиться на кухню, — он протянул пропуск. — Где машина? — У задней двери, — собеседник полез в наплечную сумку и вынул оттуда бумаги. — Примете оборудование? — Вы хотите, чтобы я подмахнул бумаги не глядя? — язвительно улыбнулся Томас. — Нет уж, идёмте. У чёрного входа, который сто лет назад использовался как дверь для слуг, стояла машина. Альфред, Альберт и тот новенький, Джимми, уже крутились вокруг неё, примеряясь, как будут проносить пианино через узкую дверь. «Скажи спасибо, что не рояль!» — Альберт, ещё школьник, занимался музыкой и пытался этим хвастаться. Томас забрался в кузов и быстро пробежался по списку. Лондонский союз был крайне щедр на барахло, которое никому было не нужно. Оттуда регулярно присылали музыкальные инструменты — гитар в Даунтоне накопилось порядка десяти, и вот сегодня ещё три прибыли, — настольные игры, обшарпанные спортивные снаряды, особенно часто — детские прыгалки. Томас устал орать в телефонную трубку, что одноногим и одноруким ветеранам несподручно играть в верёвочку, но ни его, ни леди Мэри, ни других директоров в Лондоне не слишком слушали. Сегодня, правда, было и полезное: четыре стойки подвесных ходунков, коробка эспандеров и ящик, который был подписан как «художественные принадлежности, без счёта». Реабилитационный отдел будет счастлив. — Всё в порядке, разгружайте, — махнул Томас подчинённым и спрыгнул на землю. Шофёр радостно улыбался. — Вы простите, пожалуйста, за бестактность, но что Вы делали там, в этом кабинете, куда я зашёл? — Это была группа поддержки. Я вдовец. — Ох, мне так жаль, простите, пожалуйста, ещё раз, — заохал мужчина, и в бланке Томас наконец увидел его фамилию — Эллис. — Примите мои соболезнования. Что случилось с вашей супругой? — Мой супруг, — прорычал Томас, подписывая бумагу на весу, — застрелился. Ещё вопросы есть? Эллис закрыл рот и помотал головой. Томас хлопнул папкой по его груди и зашагал внутрь, в кабинет. Рухнув в кресло, он с силой провёл ладонями по лицу. Перчатка на левой, травмированной руке неприятно царапнула щёку. Ну да плевать, ему сейчас не помешает немного отрезвляющей боли. Какого чёрта этот шофёр вообще привязался? «Тем больше мне обрадуются», благодетель хренов. Рука сама потянулась к бутылке, спрятанной в нижнем ящике стола, но в дверь вовремя постучали. — Да? — недовольно рыкнул Томас, поднимаясь. — Барроу, — в кабинете появилась леди Мэри, — мне передали, что приехало оборудование из Лондона. Как там? — Кое-что хорошее есть, мэм, — кивнул Томас. — Как раз собирался звонить Кларксону, пусть готовят место для ходунков. — Наконец-то! Боже, сколько мы с Вами их искали? Неужели? Госпиталь был открыт семьёй Кроули, леди Мэри и её родителями. Они были местными лордами много веков, держались за свои звания даже тогда, когда регалии перестали значить хоть что-то. Томас не слишком разбирался в правилах наследования, но, когда погиб первый муж леди Мэри, Мэттью, выяснилось, что он был то ли владельцем, то ли наследником и замка, и титула местного лорда, и ещё чего-то. В его завещании было требование открыть больницу в аббатстве, и его вдова заставила родителей отдать под это весь замок. Впрочем, сложностей с этим было немного: Томас помнил, как удручающе выглядело здание изнутри, где все заплаты и подпорки были едва-едва прикрыты драпировкой и заставлены мебелью. Кроули были рады избавиться от обузы, хотя умело это скрывали. Леди Мэри возглавила коллегию директоров, потомственного дворецкого, мистера Карсона, поставила исполнительным директором, а Томасу, переживавшему крах очередного стартапа, предложила место заместителя. Денег с ещё одного наследства Мэттью хватило, чтобы более-менее отреставрировать замок, а вот на оборудование больницы пришлось искать. Младшая дочь Кроули, леди Сибил, каталась по стране с лекциями, выступлениями, популяризировала идею как могла, рассказывала о том, как замок был госпиталем для офицеров ещё в Первую мировую. Сибил сделала безумно много, и после её смерти в родах весь Даунтон единогласно решил, что наконец-то заработавший в полную силу госпиталь должен носить её имя. У госпиталя были постоянные спонсоры, для него собирали пожертвования, ветераны, которые могли себе позволить, оплачивали лечение (исключительно на добровольных началах, с них никто и никогда не требовал ни фунта), но, разумеется, денег не хватало катастрофически, и оборудование, которое не получалось купить, приходилось выпрашивать у профсоюзов, благотворительных организаций и фондов. А те, с мыслями о дарёных конях, частенько присылали невероятный хлам, годный разве что для растопки печей на кухне. Так что облегчение в голосе леди Мэри было весьма и весьма обоснованным. Для человека в позиции «директор всех директоров» Мэри была слишком погружена в дела госпиталя, несмотря даже на ребёнка и нового мужа. Вечером, когда всё привезённое обрело место, а миссис Патмор закончила ворчать на сотрудников, которые слишком поздно приходят на ужин, Томас укутался в пальто и побрёл домой. Он, как и леди Мэри, тоже глубоко погружался в жизнь госпиталя, но не потому, что так болел за него, а потому, что стоило голове опустеть, в неё сразу лезли самые неприятные мысли. *** Утром Томаса ещё у входа встретил доктор Кларксон, глава реабилитации. — Простите, мистер Барроу, могу я с Вами поговорить? — Разумеется, — вздохнул Томас, — но я вряд ли смогу достать ещё что-то в короткие сроки. — Дело не совсем в этом, — замялся врач. — Те ходунки, которые прислали вчера... В общем, использовать по назначению сейчас можно только одни. Остальные, увы, поломаны. Томас выругался. Кларксон, усмехаясь в седые усы, молча кивнул. — Что насчёт починки? Совсем не спасёт? — Теоретически я могу предположить, чего не хватает и что можно исправить, но, к сожалению, уже не обладаю достаточной физической силой. А коллеги мои не располагают свободным временем, да и руки их заточены на другую работу. — Ладно, — вздохнул Томас. — Я попробую поискать в деревне кого-нибудь, кто возьмётся. — Спасибо Вам, мистер Барроу. Как Ваша рука? — Так же, как Вы её собрали, доктор. Цела, временами служит, ноет от перепадов температуры, влажности и настроения. «Кто-то» для ремонта нашёлся почти с первого звонка. Мистер Мэйсон, свёкор Дейзи, поделился, что на другом конце деревни живёт «хороший такой парнишка, рукастый, ремонтирует всякое. Давай-ка, Томас, я к нему схожу да пришлю его, если согласится». Этот рукастый (и лопоухий к тому же) прибыл в госпиталь после обеда. — Мистер Паркер, — почти с благоговением заговорил Кларксон, — скажите, что Вы сможете это починить, прошу Вас! — Да починим, — неловко улыбнулся парень, — и зовите меня Энди. — По рукам! Давайте только, пока наш дорогой мистер Барроу не ушёл, договоримся об оплате, — за то, что подобные переговоры проводились при нём, Томас Кларксона очень уважал. Жаль, что коллектив не брал пример с самого опытного врача. — Да не надо никакой оплаты! — замахал руками Энди. — Разве что пустите в вашу столовку, о кулинарии миссис Патмор у нас легенды ходят. — Зайдите после в мой кабинет, — кивнул Томас, уходя, — заберите пропуск. У кабинета Томаса поджидал Карсон. — Мистер Барроу, — поставленным голосом потомственного дворецкого стоило объявлять траурные новости и озвучивать мультфильмы, — леди Мэри сообщила мне о поставках дорогостоящего оборудования. Надеюсь, оно было описано надлежащим образом? — Разумеется, мистер Карсон, — Томас поддался желанию вытянуться в струнку и вытаращиться прямо перед собой. Старик это любил и к тем, кто этой любви потакал, придирался меньше, — однако три единицы оказались непригодны к использованию. Прямо сейчас ведутся ремонтные работы. — Очень хорошо, — кивнул Карсон, — благодарю Вас за ответственную работу. Зачем Карсон приходит в его кабинет два-три раза в неделю, Томас не представлял. Попытки поговорить с его женой, миссис Хьюз, прояснили немногое: она только пожала плечами и сказала: «Ну, любит он всё проверять и всех контролировать, что я сделаю? К тому же, Томас, у всех нас есть задачи, которые нам надо решать. А всю его работу делает леди Мэри, он и слоняется по госпиталю». Но почему он так придирается именно к Томасу, она не объяснила. Джимми, вчерашний новичок из группы поддержки, наконец-то пришёл познакомиться с прямым начальством. — Вы вчера на поддержке не особо разговаривали... — Это моё дело, — огрызнулся Томас, — и давай прекратим разговор о группе. — Типа «не говорить о бойцовском клубе»? — каков киноман-то! — Нет, о клубе ты можешь говорить. Ни о ком из нас нельзя. И прямо сейчас я не хочу об этом разговаривать, так что займись, пожалуйста, своим делом. И нельзя сказать, что мальчишка был ему неприятен. Напротив. Крупные кудри, нахальная манера держаться, узкий подбородок — Джимми просто слишком попадал в типаж Томаса, слишком напоминал... Эдварда. Парень пожал плечами и вышел из кабинета, а Томас опустился на кресло и тяжело выдохнул. «Ты так совсем взорвёшься», — любил повторять Эдвард, когда чувствовал, как Томас борется с гневом, и бросался разминать плечи. Он почти не видел после крайней операции, но настроение Томаса угадывал даже из-за двери. Когда не проваливался в собственные кошмары. Томас с силой хлопнул левой ладонью по столу и зашипел от отрезвляющей боли. Не хватало ещё провалиться в воспоминания. Не сейчас, хотя бы до дома. С Лондонским союзом ветеранов Томас разговаривал очень сдержанно. Ни одного крепкого слова, ни единой возмущённой ноты, он даже не рычал. Просто шипел и язвительно просил впредь проверять оборудование, которое они так щедро жертвуют. О том, что ходунки всё-таки удалось починить, он распространяться не стал — ещё назад затребуют. Уже в пальто, проходя мимо зоны рекреации, Томас услышал непонятные звуки. В углу, куда пристроили вчерашнее пианино, сидел Альберт. Он ещё в прошлом году вызвался волонтёром вместо каких-то уроков, то ли физкультуры, то ли первой помощи. Любые руки были кстати, так что леди Мэри лично договаривалась о нём с директором школы. Рядом на табуретке с гитарой в руках сидел Джимми и тихо бурчал: — Ми первой октавы. Нажми ми первой октавы, Альберт. Тот нажимал клавишу, и по качающейся голове Джимми было видно, что нажимал не ту. — И чему вас в музыкальных школах учат?.. Где первая октава? Вот, наконец-то. Теперь слушай: та же нота на гитаре, — он щипнул струну, и та звонко отозвалась. Ещё несколько минут эти двое, сидя спиной к Томасу, продолжали обмениваться нотами. Струны повторяли за клавишами, клавиши за струнами, негромкое бормотание будто обрамляло ноты, и ощущение, что вот-вот здесь зазвучит что-то очень важное, трогательное и прекрасное, нарастало с каждой минутой. Но Томас знал, что этого не случится. С ним никогда такого не случалось. За редким исключением, вроде работы в госпитале или встречи с Эдвардом, он всегда получал только угли в свой рождественский носок. — Не поздновато для уроков музыки? — почти добродушно проговорил он, и парни подскочили. — Не хотел портить вам вечер, но Альберта уже родители потеряли. — Простите, сэр, — виновато потупился мальчик, а Джимми, напротив, вздёрнул подбородок ещё выше. — Не за что извиняться. Если тут ты научишься большему, чем в своей музыкальной школе, то, может, не стоит тратить лишние деньги? — улыбнулся Томас. — Спасибо, Джимми, что присматриваешь за ним. — Не за что? — юноша явно растерялся. Видимо, ждал взбучки, но Томас был не в том настроении прямо сейчас. — Если вы закончили, лучше поторопиться, пока ночные нянечки вас не поймали. Уже на выходе Томаса догнал Джимми. — Вы в деревню? Составить Вам компанию?— в ответ Томас вежливым жестом указал на ворота. Парень оказался болтлив. За те двадцать минут, которые они шли до деревни, Томас услышал от него больше, чем за целый рабочий день от всего госпиталя. Он рассказывал, как учился играть на гитаре ещё в школе, как родители прочили ему карьеру великого музыканта, а он в одночасье увлёкся футболом и забросил гитару почти на полтора года. До госпиталя он работал секретарём, и там-то с ним и случилось. Болтавший всю дорогу не затыкаясь, тут парень споткнулся и затих. — Прибереги до среды, там будет полезнее рассказать, — «Моузли мне приплачивать ещё должен». — Спасибо, — тихо ответил Джимми. — Вы простите, что я... В общем, я сначала решил, что Вы какой-то нелюдим и грубиян. На группе молчали, потом ещё на водителя этого рявкнули. А Вы... ничего. — Нет, Джимми, я действительно нелюдим и грубиян, — рассмеялся Томас. — А водитель заслужил. Здесь я живу, — они остановились у небольшого домика, стоящего особняком в окружении трёхэтажных малосемейных коттеджей. — Целый дом ваш? — парень позавидовал. Сам он сейчас явно жил в общежитии на другом конце деревни — все приезжие селятся туда поначалу. — Мой. Купили этот дом вместе с мужем. Когда только решили жить вместе, — Томас говорил отрывисто, выжимая из себя хоть что-то. После тирады Джимми ощущалось как-то несправедливо совсем уж ничего о себе не рассказать. — Понятно, — протянул парень. — Ладно, я побежал, а то комендант двери на ночь запирает. Томас кивнул в ответ и зашагал к двери. Дом встретил его холодом и мраком, как и каждый день на протяжении трех последних лет. Раньше, когда Томас возвращался домой из госпиталя, тогда ещё едва открытого и не работавшего в полную силу, из открытой двери всегда доносился запах еды и музыка. Эдвард физически не мог обходиться без музыки, постоянно собирал подборки в сервисах, покупал новые альбомы мало-мальски знакомых исполнителей. Томас не успевал запоминать названия всех его любимых групп, слишком быстро они менялись. Почти ослепший на последнем задании, Эд не мог заставить себя просто сидеть на месте. Иногда он готовил, и получалось даже неплохо, если учитывать, что ингредиентов он толком не видел. Чаще заказывал что-то, но старательно сервировал и грел к приходу супруга. Когда после всех попыток реабилитации Эдварда наконец-то выписали, Томас чертовски порадовался, что, купив этот дом, они превратили его в огромную студию. Совместили кухню, прихожую и спальню, разделив прозрачной стойкой входную дверь и кровать слева от неё. Эдвард спокойно перемещался по дому, не спотыкаясь о двери и пороги. Уже в кровати, медленно проваливаясь в сон, Томас вдруг почувствовал прикосновение. «Не люблю, когда ты ложишься в кровать пьяным», — услышал он воспоминание о тихом шёпоте, и, отчаянно пытаясь не проснуться, пробормотал в ответ: — Я не пьян. Всего полбутылки. Ты знаешь, что меня этим сложно уделать. Звук собственного голоса всё же разбудил, ощущение ладони на плече улетучилось. Перевернувшись на спину, Томас закусил нижнюю губу и горько расплакался, не в первый и не в последний раз. Впереди его ждала самая тяжёлая часть недели — выходные.