❦❧❦
В доме Морстенов Джон чувствовал себя неуютно, да и предстоящий разговор не предвещал ничего хорошего, заставляя его испытывать призрачную тревожность. Джон старался держаться бодро, хоть в груди и кусало оголенные нервы. Гостиная, в которой сидел мистер Морстен, была солидной и неплохо обставленной: по полу стелился длинноворсовый ковер малахитового цвета, стоял сливочный диванчик с бархатной обивкой, плясали по стенам пламенные отсветы каминного огня. — Присаживайся, Джон, — глава Морстенов указал ему на небольшое кресло напротив кофейного столика. Он послушно сел, сложив руки на коленях. — Да? — его голос дрожал, как отблески пламени в камине. — Вы хотели о чем-то поговорить? Тревога в его груди не унималась, зудела где-то под ложечкой и выворачивала желудок. Тот церемониться не стал. — Кто такой Шерлок Холмс? — его вопрос прозвучал, точно орган в хрустальной тишине собора, и Джону ничего не оставалось, кроме как ответить, уже догадываясь, к чему ведется этот разговор. — Мой друг… — Друг, значит, — холодным тоном повторил тот, заставив Джона подобраться и насторожиться. — И со всеми ли ты друзьями богохульничаешь в библиотеках? Его обдало с ног до головы холодом: внутренности скрутило, а к горлу подобрался страх. Джон обдумывал в голове, что услышал, и старался подобрать правильные слова. — Не понимаю, о чем вы говорите, — пугаясь и холодея душой, произнес Джон. В горле пересохло, а он чувствовал себя беспомощным под холодным взглядом цвета могильных надгробий. — Я знаю, чем вы занимаетесь, — повторил мистер Морстен, заглядывая ему в глаза и сурово усмехаясь одними уголками губ. — Таких, как вы, надо держать в психушке. А еще лучше — сжигать. Его прошибло холодным потом. Незримая рука сжала и скрутила живот. Он смотрел на него с немым ужасом и одновременно — с капелькой надежды, как никогда остро ощущая, что вся его жизнь находится во власти одного-единственного человека. — Наверное, вы все не так поняли. Дыхание в горле перехватывало. — Правда? — вновь усмехнулся мужчина. — Что ж, тогда будешь повторять это в суде. — У вас же нет никаких доказательств… Тот громко засмеялся, и смех его был похож на воронье карканье. Он положил на столик какую-то мятую бумажку и достал диктофон. Джон с ужасом понял, что перед ним лежала их тайная переписка с Шерлоком, и догадался, что оставил ее в тетради по философии, которую беспечно отдал Мэри. — Моя дочь проследила за вами. И даже записала то, чем вы занимались в библиотеке. Сглотнув пересохшим ртом пустоту, Джон дрожащими пальцами взялся за края кресла, на котором сидел. Он не хотел даже думать о том, что было на аудиозаписи, но мистер Морстен включил диктофон.— Что же ты со мной делаешь, Джон? — Ш-шерлок, ты невероятный… — Хочу услышать от тебя это еще раз… — Невероятный… *звуки стонов*
— Хватит… пожалуйста. Тот, удовлетворенный результатами своих действий, выключил запись. Джон подавился ужасом и искусал губы до мелких кровавых брызг. — Чего вы хотите? — Ты дурил мою дочь больше полугода. О, и не просто дурил — а оказался пропащим педиком. — Я брошу академию, я накоплю сумму, которую вы потратили на мое обучение и все верну — только, пожалуйста, не делайте этого… Он чувствовал себя жалким. Происходящее не желало укладываться в голове, а Джон ощущал себя фриком, выступавшим на сцене в цирке уродов. — Тебе и твоему «другу» необходимо лечение. Или тюрьма. Ты болен, Джон. — Это не болезнь! — исступленно выдохнул Джон, прекрасно осознавая, насколько жалко и неубедительно звучала его речь. — Пожалуйста… что мне сделать? — с мольбой отозвался он, выговаривая слова пересохшими и потрескавшимися губами. — Какой ты жалкий, — выплюнул мистер Морстен. — Выметайся отсюда и никогда больше не прикасайся к моей дочери. Пошел вон! Джон все мотал головой и повторял из раза в раз слово «нет». Происходящее казалось кошмарным сном. Когда он почти оказался у порога поместья, он встретился взглядом с Мэри и бросился к ней, хватая за локоть. — Мэри, пожалуйста, сделай что-нибудь… Та смотрела на него с застывшими слезами в сизых глазах. Ее внешний вид нельзя было назвать здоровым: лицо ее исхудало так, что скулы стали более выраженными, губы пересохли, а под глазами залегли тени. — Отпусти меня… — пролепетала она и попыталась вырваться из цепкой хватки. С губ Джона вновь слетело ее имя: с мольбой, жаждущей прощения. — Ты болен, Джон, — прошептала Мэри то же, что и ее отец. И в этот момент он увидел между ними отчетливое сходство. — И ты, и Шерлок. То, что между вами — это ненормально. Он все повторял ее имя, пока кто-то не подхватил его под мышки и не вышвырнул за порог. Массивная дверь захлопнулась прямо перед его носом, оставляя его в сиротливом одиночестве. Он опустился на колени и схватился за голову, простонал в апрельский воздух протяжно и на дрожащих ногах отправился в общежитие, надеясь отыскать там Шерлока до того, как это сделает полиция.❦❧❦
Джон бежал наверх как сумасшедший и, наткнувшись на Шерлока, беспомощно произнес его имя, разевая рот в немом крике и устремляя полный отчаяния взор к его глазам. — Эй, что случилось? — обеспокоенно произнес Шерлок, осторожно кладя руки тому на плечи. — Джон? Не пугай меня. — Мэри… Она все знает, — прерывисто выдохнул Джон. Его голос срывался. Еще немного, и он начал бы заикаться от нервного напряжения. Из последних сил стараясь держать себя в руках, он добавил: — Она записала нас в библиотеке на диктофон. И нашла нашу переписку. Ее отец угрожал мне тюрьмой. Джон стиснул его в объятиях так сильно, что почти душил, зарылся носом в запутавшуюся мягкую макушку. — Надо позвонить Майкрофту, — еле различимо, одними губами вымолвил Шерлок. — Может, он что-нибудь придумает. — Шерлок… — истончившимся голосом пролепетал он. — Это конец. — Еще не конец, Джон. Я пойду к таксофону, позвоню Майкрофту. Жди здесь, — его голос казался как никогда серьезным, и Джон понимал, что тот тоже нервничал, но старательно держал себя в руках. Он вновь остался в хрупком одиночестве и присел на кровать, обнимая себя руками. Джон считал себя сильным человеком, но академия раз за разом ломала его, заставляя его жалеть о каждом принятом решении. Он с тоской подумал о том, что сегодня — Страстная пятница, последний день перед каникулами. Перед глазами его возникли образы, которым уже никогда не суждено было сбыться: теплые крестовые булочки, только что из духовки; они сидят с Шерлоком в пекарне и кормят друг друга с рук, а крошки кидают сизым голубям; те воркуют под окнами в беззаботном спокойствии, и их рябые шейки мелькают туда-сюда. Но он возвратился в реальность, когда Шерлок вернулся в их комнату с не очень хорошими новостями: — Майкрофт не сможет помочь нам обоим… Джон подавился ускорившимся дыханием, лоб его и виски покрылись морозной испариной. Обстановка накалилась до предела. Шерлок как-то отчаянно взял его ладони в свои, и в гробовой тишине было слышно, как часто стучало его сердце. Джон потянулся к нему рвано и болезненно, оставляя на его губах тяжелое послевкусие прощального поцелуя. В их двери кто-то постучал — Джон догадался, что это быль констебль. Шерлок обнял его, прижал к себе близко-близко, точно не мог насытиться последними мгновениями их невинной близости. — Мы еще встретимся, Джон… Это были последние его слова, и Джон кивнул, зарываясь в родные и любимые волосы, вдыхая последний раз аромат кладбищенских цветов.❦❧❦
Джон плохо помнил те дни, которые он провел в камере изоляции, куда его поместили до первого слушания, словно его психика тщательно старалась стереть травмирующие воспоминания. Жизнь его раздробилась на «до» и «после». Дни до суда тянулись медленно и мучительно, выжимая из Джона все жизненные соки. Он не знал, что ждет его и, самое главное, Шерлока, и где тот находился сейчас. Будет ли присутствовать в суде, дадут ли им последнее свидание? От тоскливого одиночества хотелось скулить избитой до полусмерти собакой. К нему лишь раз пришла мать, и губы ее содрогались, когда она произнесла: — Нам не хватит денег на адвоката. Первые дорожки слез прокатились по ее щекам. — Джон, как же ты мог так поступить… Боже, за что нам это? Его мать рыдала, а тот мог лишь сжиматься сильнее в стену, чувствуя себя жалким, ничтожным. Он был полностью затравлен, разбит и раздавлен. Наконец, когда наступил тот самый день, они увиделись. Лишь издалека, но Джону было важно вновь пересечься с такими родными, по-весеннему прекрасными глазами. Шерлок был в сопровождении Майкрофта и адвоката. Слушание прошло быстро: всю вину повесили на Джона, якобы тот пытался совратить его и склонить к мужеложству. Адвокату заплатили баснословные деньги, чтобы он всеми силами отмазал Шерлока, и у него это получилось — на того лишь повесили штраф и заставили подписать бумаги о том, что он обязуется отчитываться полиции чуть ли не о каждом своем шаге. Джону же дали выбор: либо тюрьма, либо психиатрическая лечебница. Он ни в коем случае не хотел попадать в больницу, как его сестра, хоть адвокат и пытался убедить его в обратном, поэтому выбрал тюремное заключение. Последнее свидание им не предоставили. Это был последний раз, когда он видел Шерлока. Тот смотрел на него пронзительно и отчаянно, с лихорадочной безысходностью, что билась пойманной в ловушку мышью. Под сопровождением этого взгляда он отправился за решетку на два мучительно-долгих года.❦❧❦
Джон привык к постоянным издевательствам. Таких, как он, в тюрьме недолюбливали: почти каждый день он получал плевки в лицо и брошенные вслед слова вроде «педик». Однажды, во время общественных работ, один из заключенных повалил его на землю. Кожа на ладонях стерлась до кровавых ссадин. — Эй, пидрила, отсосешь мне? Он снял штаны, оголяя смрадный член. — Тебе ведь это нравится? Под восхищенные вопли толпы он замахнулся ногой для первого удара. Джон подобрался с жутким предощущением того, что сейчас произойдет. В его живот с внушительной силой прилетел удар, выбив приглушенный вскрик. Коренастый мужчина с седеющими у висков волосами продолжал избивать его, попадая по лицу, по плечам, выбивая последний воздух. Несмотря на свирепость, с которой он бил, его выражение лица было пустым, почти скучающим: словно этот омерзительный кошмар всего лишь разыгрывался для какого-нибудь телешоу. Подошва врезалась в лоб прямо над его глазом. Брызнувшая кровь, что мельком заметил Джон, ужаснула его, и он запоздало почувствовал, как она побежала по его лицу и рассеченным губам. — Хочу, чтобы ты отсосал мне этим разбитым ротиком. Его глаза-светофоры сверкнули, а в уголках рта блеснула слюна. Джон послал его на последнем издыхании прежде, чем потерял сознание, ощущая себя пылью, космическим мусором, сгорающим в земной атмосфере. Он с ужасом думал о том, что это — не самое страшное, что могли с ним сделать в тюрьме, и был прав. Страшное было еще впереди. Даже медпункт был унылым, с депрессивно-темными обоями. Он был завсегдатаем в этой части здания. Медсестра семенила туда-сюда, а ее халат, напоминающий по цвету мятные конфеты, взметался вслед за ней. — Почему вы не отвечаете им? — спросила она, приложив к ране на лбу ватку, смоченную перекисью. Посмотрела внимательно на вспоротую кожу и выдала вердикт: — Придется зашивать. Молли Хупер была обходительной и милой медсестрой, с ней можно было приятно поговорить, пока она обрабатывала и зашивала раны. — Не хочу попасть в карцер. — Зато там вас точно никто не тронет, — ее крошечная ладошка взяла иглу, что блеснула серебром в пыльном свете. Джон с детства боялся иголок и уколов, поэтому зажмурился, подавляя желание отмахнуться от этой неприятной процедуры, как от назойливых пчел. Молли сделала все аккуратно, со знанием дела, и это было не так больно, как получать многочисленные удары тяжелой подошвой. — Может, вы и правы, — отозвался Джон, еще не зная, что вскоре действительно окажется в карцере, но не по своей вине. — Если вы хотите поговорить, я всегда вас выслушаю, — напомнила она, делая очередной стежок. Молли была эмпатична к чужим страдания, и в этом они были похожи с Джоном. — Я знаю, по какой причине вы здесь оказались. Это… ужасно. — Ужасно то, что это может происходить между двумя мужчинами? — Нет: что это порицается. Я не считаю это болезнью, хоть во время учебы нам и пытались внушить, что однополой любви не существует. — А я начинаю задумываться об обратном… Быть может, правы все эти психиатры? — Тюрьма ломает людей. Но не позволяйте ей сделать это с вами, — она сочувствующе посмотрела на его рану, обработала ее последний раз и приступила к следующей. — А вас? Вас тюрьма сломала? Она замерла над полочкой с бутылочками и препаратами, словно обдумывала, что ответить. — Да, наверное… — вздохнула она тягостно. — Мне тяжело работать здесь, и я бы очень хотела уволиться, но отец мне не позволит — он директор этой тюрьмы. — Вот как… — Это ужасное место. И люди тут, зачастую, такие же. Кроме вас, — она коротко улыбнулась. — Главное — не забывать, ради чего вы живете, что вас радует. — Меня в последнее время ничего больше не радует… — Я понимаю, но вы же наверняка любили того человека, из-за которого оказались здесь. Неужели мысли о нем не придают вам сил двигаться дальше? — Я хотел бы забыть обо всем, что происходило между нами. Мне не нужно было поддаваться своим чувствам, тогда я бы не оказался здесь. Молли не нашла, что ответить, и лишь сострадательно кивнула.❦❧❦
Самое омерзительное, что случилось с Джоном в тюрьме и что стало последней каплей, произошло с ним отнюдь не от рук заключенных. Исполинская фигура одного из надзирателей высилась над ним, поваленным на холодный бетонный пол. Публика, состоящая из других арестантов, вжималась в решетки, наблюдая за действиями надсмотрщика. Джон не понимал, за что его собирались наказывать. — Что это? — надзиратель показал золотые часы. — Мало того, что педик, так еще и воришка? — Это не я… — в его нос прилетел первый удар тяжелым берцем. Кровь брызнула из раскроенного носа. — Но часы нашли у тебя. Значит, отвечать будешь ты. Дышал тот тяжело — так, словно задувал чудовищно большую свечу. Его лицо, широкое, как шапито, нависло над Джоном. Он достал дубинку, и всем остальным сразу стали очевидны последствия этого безжалостного избиения. — Снимай штаны, — приказал тот. Джон зафиксировал размытый взгляд на несколько долгих секунд прежде, чем начал осознавать, что с ним хотели сделать. Надзиратель наклонился к нему ближе, обдав его запахом вишнево-ментолового шампуня, и выдохнул облако пара ему в лицо: — Я сказал: раздевайся, Ватсон. Последовали очередные удары, которые Джон стойко пережил. Он ощущал в себе неслыханную ранее силу, будто бы противоречащую всем известным законам физики, и, издав апокалиптический вопль, вскарабкался на ноги и схватил надзирателя за ворот его формы. — Хочешь дополнительный срок получить? — ухмыльнувшись своей мерзкой улыбочкой, вкрадчиво спросил тот. — Будешь сопротивляться — я замолвлю за тебя парочку «хороших» словечек. Пальцы Джона ослабли, и мужчина, воспользовавшись его секундной слабостью, пнул его под коленной чашечкой, выбив землю из-под ног. Его колотили дубинкой под крики одобрения толпы. — Трахни его, босс! — кричал кто-то сверху. Вниз кидали рваную туалетную бумагу, точно праздничные конфетти. Обмякшего побитого Джона подхватили, словно он был легким, как пушок. Голова его гудела. «Жалкий» — думалось ему, пока с него снимали штаны, а к проходу приставляли холодную резину дубинки. За время пребывания в тюрьме он успел пожалеть о своем выборе не один раз, но этот был самым болезненным из них. Воспоминание со временем потускнело, но навсегда оставило в нем травму, от которой все краски, жизнь и ароматы стали вдруг чувствоваться поблекшими. И единственный человек, о ком он мог думать — это Шерлок. Мысли о нем были болезненными. Отчасти он проклинал тот злополучный день, когда они встретились. Шерлока хотелось забыть, стереть из тех карикатурных Чертог, о которых постоянно упоминал тот. Но Джон не мог забыть, как бы ни пытался. В карцере он пробыл неделю, после чего написал заявление о переводе в психиатрическую клинику, лишь бы подальше от того кромешного ужаса, заставляющего его по ночам стискивать в зубах подушку.❦❧❦
В больнице было чуть лучше, к тому же, она была ему знакома. Ему было жаль лишь, что тут не было доброжелательной мисс Хупер, которая искренне могла поддержать его. Выходящее на юг окно впускало в комнату солнечные лучи, что размазывались по стенам желтым медом. Джону было спокойно в своей палате. На столике он заметил букетик пышных тюльпанов, оставленных Гарри. Ее уже давно выписали отсюда, и иногда она навещала его. Чудесные пасхальные краски цветов радовали глаз. Это — единственное, что может радовать в психушке: только цветы и медовое солнце, пробивающееся в окно. Его посадили на таблетки, подавляющие либидо. Джон знал, что они не проходили никаких серьезных тестов и имели кучу побочных эффектов, но выбора у него не было. Последствия приема этих медикаментов будут потом преследовать его всю жизнь. Проходит год прежде, чем его выписывают со справкой о том, что он вылечился от гомосексуализма. Джону хотелось смять эту чертову бумажку и сжечь. Он все еще отчаянно думал о Шерлоке. Ни черта его не вылечили.❦❧❦
Дома его никто не ждал: мать с отцом не хотели его видеть, а Гарри вышла замуж и переехала в Ирландию, и он был искренне рад за сестру. — Ну как ты там? — выдохнул он в трубку. — У меня все хорошо, — на том конце было слышно, как она делает затяжку, а затем выпускает дым из легких. — Куришь? — Да, это единственное, что мне остается. — Бросай это дело — до добра не доведет. — Как твое лечение? — она поспешила перевести тему. Джон не знал, как ей ответить на вопрос и лишь пожал плечами, поздно осознавая, что сестра все равно не видит его. Он тяжело вздохнул. — Не помогло, да? — А тебе? Ты же вышла замуж, значит, должно было пойти на пользу? — Если бы все было так просто, Джон… — ее голос дрогнул. — Я все еще скучаю по Кларе и даже не могу с ней связаться. Может, я просто до сих пор люблю ее? Ты — единственный, кто может понять меня. — А твой муж? — Он хороший человек, но я люблю его… как брата, ну, как тебя, например. — Думаешь, от «этого», — Джон запнулся на мгновение. — Избавиться никак нельзя? — Думаю, нет. Они могут тебя химически кастрировать, но любовь — это же не только сексуальное влечение. Мы не животные, и мы способны чувствовать нечто более возвышенное. — И что же мне делать? — выдохнул Джон, прижимая холодную трубку к щеке. — Я даже не знаю, где он. Да и связаться нам не дадут — полиция наверняка все еще следит за ним. — Только ждать, братик, вдруг это когда-нибудь закончится. А пока что отвлечься на что-нибудь другое. — Я думал пойти в армию, — спустя время ответил он, решив поделиться с сестрой своими давними мыслями. — Не буду отговаривать тебя от этого решения. Но все же, зачем? — Я никому не нужен и жить мне не на что. Я остался без образования, да и на учебу уже нет времени. Надо думать, как прокормиться. Этими словами он старался убедить скорее самого себя в том, что армия — это правильное решение. Поэтому после недолгих раздумий все же подал заявление в армейский центр. По прохождению военной подготовки, Джон вошел в состав Королевского корпуса инженеров. Там он особенно часто начал вспоминать Шерлока. Быть может, просто стал чуточку сентиментальнее, чем раньше. Джон вспоминал иногда их долгие разговоры, хоть и помнил смутно. Воспоминания выцвели, словно акварельные краски на солнце. Нередко он снился ему: их прогулки по кладбищам или уютные посиделки на крышах. Он понимал, что безумно скучает. Интересно, думал ли о нем Шерлок хоть иногда? Как ему жилось сейчас? Как бы ему хотелось узнать ответы на эти трепещущие вопросы. Однажды, после очередной тревожной ночи, к нему подошел командир Джеймс Шолто, с которым у Джона получилось выстроить более-менее дружеские, доверительные отношения. Конечно, обо всем, что произошло в жизни Джона, тот не знал и не особо расспрашивал. И он был благодарен за это. Джону вообще нравилось, что тут до него не было особого дела. Каждый думал о себе, копался в своих переживаниях. Все пришли сюда по своей причине. — Как спалось? — спросил тот, сжимая губами сигарету. Хлопья бело-серого пепла падали на его форму, а две ярко-красные искры на конце сигареты напоминали дьявольские рога, словно бы там находился маленький чертик. — Пойдет, — неопределенно ответил Джон и повел плечами. — А что снилось? Снился ему Шерлок, но Джон никогда бы не рассказал об этом. И он произнес тихо-тихо, внемля полусонному бормотанию ветра: — Дом. — Вот как… — кивнул Шолто и потушил отравленную мышьяком и сероводородом сигарету. Наверняка Шерлок перечислил бы более подробный состав, но у Джона всегда были проблемы с химией. — А то я слышал, что ты почти всю ночь одно и то же имя повторял. В уголках его глаз возникли добродушные морщинки без капли презрения. Джон уже знал, каков будет ответ, но все равно захотел убедиться: — И какое же? — Шерлок. Естественно. Единственное имя, что крутилось у него на уме. — Кто это? Братьев у тебя нет, да и сына тоже. Джон не мог сказать прямо, хоть он и считал Шолто своим товарищем. Гомосексуальные связи все еще были преступлением. — Возлюбленный твой? — догадался тот. — А это имеет значение? Шолто пожал плечами. — Для меня — нет. Я считаю тебя своим товарищем и всегда буду относиться к тебе хорошо. Просто интересно. Неужели тебе девушки не интересны? — Нет. — А парни? — хмыкнул тот, посмотрел на него внимательно. — Тоже нет, не беспокойся. Я на всю жизнь связан только с одним… — тоскливо отозвался Джон, теребя нашивку на своем плече. — Вот как бывает… — Шолто прокашлялся. — Не переживай: я к этому нормально отношусь. Не считаю это болезнью. Любовь — она ведь разная бывает. — Спасибо. Они молчали некоторое время, обдумывая сказанное. Шолто вопросительно сузил глаза, у уголков которых раскрывались и смыкались веера морщинок, и разрезал повисшую тишину: — Правда так любишь его? — До смерти…❦❧❦
Чаще он начал думать о более философских вещах. Был ли Джон готов к смерти? Он размышлял о ней почти каждый день. Когда его могут в любой момент подорвать гранаты, что он упал бы замертво, такие мысли вольно-невольно посещали его. — Лишь мертвецы блаженство обретают… — проронил он в пустоту. Джону вспомнилось, как они сидели с Шерлоком в библиотеке. Тот читал ему стихи Йейтса, и Джон как-то не особо придавал им значения. Ему было гораздо важнее в тот момент, что рядом сидел Шерлок, обжигал его своей близостью, теплом своего дыхания и острым умом. Однажды Джон станет пеплом или кормом для червей. А жизнь тем временем продолжится, как ни в чем ни бывало, как будто он останется в стороне на вечеринке, где ему больше не рады. Все, что уцелеет от него — некролог в газете, да и тот рано или поздно исчезнет. Он не готовился к смерти, нет, — к ней, кажется, было невозможно подготовиться. Быть может, он по-привычке думал о ней вместо того, чтобы думать о жизни, потому что та уже давно была сломана, как неисправный механизм с проржавевшими болтиками. В жизни бывают разочарования, ожидания и постоянный страх, а в смерти — нет. Та казалась блаженством, доброй матушкой, которая заберет на себя все беспокойства и закутает в одеяло, поцелует на ночь в макушку и скажет, что все позади. И только жизнь являлась испытанием, которое было необходимо пройти. Он видел, как подрывались тела, как с последними криками умирали солдаты, и видел кровь. Много крови — он даже не представлял, что в человеке ее настолько много.❦❧❦
Их корпус находился на заминированной территории, стояла глубокая ночь — хоть глаз выколи. Все разделились, и Джон наконец обнаружил первое устройство. На вид бомба была простенькой, и ему казалось, что он быстро сможет разминировать ее, но цепь оказалась слишком запутанной, а налобный фонарик, сделав последние тревожные вспышки света, погас. В повисшей темноте он не смог нейтрализовать источник питания взрывчатки, и она подорвалась — Джон успел отскочить на небольшое расстояние прежде, чем прогремел взрыв, но осколки попали в плечо. Боли он не почувствовал от накатившего шока, а в ушах зазвенело кошмарной какофонией. Животный страх смерти болезненно сжал сердце. От потери крови он начал терять сознание, а сослуживцы, кажется, только-только услышали взрыв, и придут на помощь не скоро. Он попытался дотянуться до рации, но тело слабело с каждой секундой, и он упал на пыльную землю. Джон лежал под ночным небом, и оно было испещрено белоснежными звездами, что оживляло его густоту, напоминавшую домашнее варенье. Изысканная красота хрупко освещала землю и лицо Джона, на которое попали брызги собственной крови. В глазах мутнело. Стало вдруг так спокойно. Как будто испытания подходят к концу и вот-вот объявят победителя. Перед глазами пронеслись воспоминания о Шерлоке: они стоят на крыше, и Джон свисает с нее, пока тот крепко держит его руки; в лицо бьет холодный декабрьский ветер, а жизнь его висит на тоненькой ниточке, связывающей его с одним горячо любимым и дорогим человеком. Кажется, что тогда он родился заново, отпустил свои страхи и запреты, поддался жгучим чувствам, прошел очередное испытание, и сама жизнь казалась блаженством. И у нее были свои планы на Джона: он не умер и в этот раз, а осколки только чудом не задели важную артерию. И Джон наконец-то начал переосмыслять жизнь.❦❧❦
Вернувшись в Лондон, Джон много читал и иногда перечитывал Уильяма Йейтса, находя его поэзию все более интересной для себя и открывая его творчество заново. Он наконец-то начал понимать его философию, которой когда-то придерживался Шерлок. А еще Джон, вдохновившись, начал писать. Книги приносили ему не очень большой доход, но зато были для него отрадой. Еще в романтической юности он решил, что ему не быть ни доктором, ни писателем, и смирился с тем, что он останется никем. Помимо сочинения романов и небольших стихотворений, он подрабатывал написанием статей для газет. Для себя Джон писал, в основном, детективы. Ему нравилось представлять в образе главного героя старого друга, который когда-то мечтал стать сыщиком. Он надеялся, что Шерлок когда-нибудь прочтет его книги, где он на бумаге воплотил его мечту в реальность. Ему было, что сказать своим немногочисленным читателям. Он стал одним из немногих, кто начал высказывать свои мысли о гомосексуальных связях не как о болезни. Его книги не хотело принимать ни одно издательство, за исключением подпольных, где собирались писатели и поэты, пишущие слишком откровенную, слишком вызывающую и эмоционально-шокирующую литературу. Там Джон нашел единомышленников, а в это время в Англии гомосексуальные связи стали потихоньку декриминализировать. Первым его порывом было отыскать Шерлока, но он даже не знал, с чего начать. Он боялся признаться себе, что соскучился по нему и что это был человек, которого он все равно, несмотря ни на что, любил. Единственный. Невероятный. А еще ему было страшно. Что, если Шерлок был уже мертв? Что, если он больше не захотел бы его видеть? Что, если он перестал его любить? С такими мыслями он отправлялся спать, и, в конце-концов, решил больше не будоражить воспоминания: Шерлок навсегда остался в его голове тем подростком, которого он встретил в академии. Влюбленным, непоседливым и по-своему гениальным. Джон продолжал жить, стараясь не думать о Шерлоке, настойчиво прогоняя ностальгические воспоминания. Он больше не жалел о том, что происходило между ними когда-то — но сейчас он был совершенно другим человеком. Тюрьма, психбольница и служба изрядно потрепали его. И, возможно, Шерлок тоже изменился. Готов ли был Джон узнать, насколько? Иногда он все же уповал на то, что очередное письмо будет отправлено от его имени. Он надеялся, что, если Шерлок захочет с ним увидеться еще хоть раз — тот смог бы найти его, ведь у него были хорошие связи. Майкрофт наверняка мог бы выследить, где жил Джон, чем зарабатывал себе на жизнь и даже что ел на завтрак. Но Шерлок не писал. Так прошло десять лет с их последней встречи, и его жизнь за это время кардинально изменилась. И вот, очередное воскресенье. Джону всего тридцать, а он чувствовал себя стариком. День с самого утра не задался: кофе просыпался в сахарницу, кот сходил в туалет мимо лотка, да и в целом настроение было паршивое. Джон забрал газеты с почтового ящика и лениво перебирал их за чашкой кофе. Перелистывая очередную ненужную макулатуру, его взгляд наткнулся на вложенное письмо. Отправителем была Ирэн Адлер. Джон не сразу вспомнил, кто это, а потом на него вдруг обрушились воспоминания так резко, что он с содроганием уронил конверт на стол. Ирэн Адлер… Одна из студенток элитной академии, куда по воле судьбы попал Джон, но так и не закончил свое обучение там. Академия, в стенах которой он познакомился с Шерлоком, на крыше которой они впервые поцеловались, в стенах которой они и расстались… Пусть Джон и не хотел будоражить воспоминания, но все равно назвал кота в его честь — Шерлоком. Черный кот, казалось, перенял манеру человека, в честь которого был назван. Тот был своенравен и очень умен, но любил ласку, даже несмотря на то, что старался этого не показывать. Тот ластился иногда сам, тыкался влажным носиком в лицо Джона, мягко мурчал и убаюкивал мерным сопением. Джон коротко улыбнулся, думая о Шерлоке. О коте или о человеке — он уже не понимал. Его имя, шепотом брошенное в пустоту, осело на языке одновременно и сладостью, и горечью. Что ей нужно было от него? Решила написать, потому что увидела в газетах знакомое имя? Они никогда не общались, и, вполне возможно, та даже не знала, как его зовут. Решив узнать ответы на свои вопросы, Джон дрожащими руками вскрыл конверт, аккуратно запечатанный. От него пахло дорогими духами. «Джон Ватсон, Вам пишет Ирэн Адлер, но, возможно, вы меня не помните. Я долго искала адрес и не могла найти. Это письмо я хотела отдать еще два года назад, но вы были еще в армии. Наткнулась случайно в газете на статью. Вы хорошо пишете! К чему я это? Десять лет назад Майкрофт все уладил и поставил Шерлоку условие, что он уедет из Лондона и женится. Он сделал предложение мне, а я согласилась. Мы переехали в городок Бибери. В конверте будет второе письмо, от Шерлока, которое он просил передать вам. Пожалуйста, если вам нужно будет поговорить — приезжайте. Адрес будет указан на оборотной стороне. Всего наилучшего, Ирэн Адлер» За ним действительно находилось второе письмо, более старое. Бумага уже выцвела и пожелтела. Джон сразу узнал почерк Шерлока, такой дорогой его сердцу. Он пробежался подушечками пальцев по письму, чувствуя неровности от букв, потому что Шерлок слишком сильно давил пером на бумагу. «Дорогой Джон, Если ты читаешь это письмо, то знай, что меня уже нет в живых. Прошло уже много лет, как мы не виделись. Прости, что у меня не было возможности писать тебе — все мои письма проверял Майкрофт, а потом проверяла еще и полиция. Если бы он узнал, что я пытаюсь связаться с тобой, он бы все равно сжег письма. Мне пришлось уехать из Лондона и поселиться в Бибери. Тихое место, но ужасно скучное. Я любил Лондон и мечтал когда-нибудь работать детективом, скитаясь по улочкам большого города, расследуя преступления… В общем, я сам был не особо рад тому, что мне пришлось уехать. Меня заставили жениться. Надеюсь, ты простишь мне эту измену. Я выбрал Ирэн в качестве супруги, но не потому, что я ее любил. Она умела хранить секреты, да и была не против выскочить замуж по расчету. Мы поцеловались с ней всего один раз — на свадьбе, но это было лишь ради прикрытия. Ничего большего, конечно же, не было. Джон… мой дорогой Джон… знал бы ты, как я скучаю по тебе. Я не привык выражать свои чувства, это все-таки не моя сфера. Но знай, что я не переставал думать о тебе все это время. Я боюсь представить, что ты пережил сначала в тюрьме, потом на лечении… узнал, что ты ушел в армию. Был бы рядом — никогда не отпустил бы в эту мясорубку. Боже, Джон, зачем ты это сделал? Надеюсь, что расскажешь мне об этом в другой жизни. Я не знал, существует ли любовь. Всегда задавался этим вопросом. По прошествии стольких лет в раздумьях (а в этой скукотени думать мне приходилось много), я понял, что она существует. Я люблю тебя, Джон. Прости, что не сказал этого раньше, когда у нас еще было время. Я пишу это письмо, потому что знаю, что скоро умру. Я готов к смерти, и мне не тяжело признаваться в этому самому себе. После нашего расставания я много курил — пожалуй, слишком много. Врачи нашли неоперабельную опухоль в легких. Но это мелочи. Пишу, не зная, думаешь ли ты обо мне хоть иногда. Я рад, если ты отпустил всю эту ситуацию, может быть, даже живешь счастливо с какой-нибудь женщиной. Ты достоин быть любимым, достоин счастья. Ходят слухи, что скоро запрет на гомосексуальные связи снимут. Если доживу до этого момента — я сразу приеду к тебе, но я боюсь, что не успею. Я попрошу Ирэн передать это тебе, когда я умру. Надеюсь, я был не слишком сентиментален. Старость, знаешь ли… Я ни о чем не жалею, тем более — о том, что было между нами. Это было лучшее время в моей жизни. Надеюсь, ты тоже. Процитирую здесь стихотворение Йейтса:«И жалкого раскаяния взамен Такая радость в сердце поселится, Что можно петь, плясать и веселиться; Блаженна жизнь — и мир благословенен.»
Помни об этом? В любом случае, Джон, мы обязательно встретимся в другой жизни. Верь в это! С любовью, Твой Шерлок Холмс»❦❧❦
Джон несколько долгих секунд смотрел на раскрытое письмо в молчании и ужасе. Сердце леденело и кололо тоскливой резью, грудь смыкало в щемящей боли, и с каждым мгновением ему становилось только хуже. Запоздало пришло понимание, от которого обдавало стылым потом с головы и до самых пят: Шерлок был мертв. Болезненный, протяжный стон вырвался из груди и оборвался так же неожиданно, как и прозвучал. Комната погрязла в мертвой тишине, где были слышны лишь проделки ветра, что стучался в окна. На душе было страшно, тоскливо и дурно. Джон не хотел верить в происходящее. Зажившие было раны закровоточили вновь. Такого просто не могло быть. Джон перевернул конверт, бросая растерянный взгляд на указанный адрес. — Боже, Шерлок… — убитым голосом отозвался он, разрезав неуютную комнатную тишину. Если бы он не был таким трусом и постарался найти его, отыскать, откопать — он бы не держал сейчас в руках это письмо. Шерлок до последних своих дней любил его, а Джон еще несколько лет назад решил не тревожить тяжелые воспоминания, и сейчас с горечью тронул выведенные на бумаге буквы. Он поджал губы, прокусил их бледную плоть, разгоняя кровь, и обреченно выдохнул соленый пар. Хотелось плакать, но сил будто не было. Дни его были обречены на тревожное и пугающее одиночество.❦❧❦
Джону было до тошноты страшно ехать в Бибери. В душе засело тяжелое ощущение брошенности, отравляя его существование горьким послевкусием, и он знал, чувствовал, что должен попрощаться с Шерлоком, хотя бы посмотреть на его могилу. Но ему было так тягостно, что он пока отложил поездку туда. И вместо этого поехал к академии. Стояла глубокая осень и листья горели лесными пожарами. Он ступил на знакомую — до боли — гравийную дорожку, ведущую к главному зданию, высящемуся стрельчатыми арками и острейшими шпилями. Здесь все началось… Ноябрьский ветер дунул в лицо, обдав его запахом пожухлых каштанов и мертвых цветов. Студенты суетились и слонялись туда-сюда, их багровые пиджаки иногда сверкали перед взором. Джон не бывал в этом месте уже десять лет и как никогда остро ощущал, как стылый ветер теребит его царапины на душе и раны на сердце. Он поддался этому необъяснимому порыву и прошелся вдоль кампусов, иногда краем глаза замечая держащихся за руки студентов, которые могли это делать, уже не страшась тюрем и больниц. С тоской он думал, что на их месте могли быть они с Шерлоком. Воспоминания накатили дождливой сыростью. Вспыхнули, как каминное пламя, как медленно струящийся вальс, и наполнили все вокруг. Каждая деталь этой местности отзывалась в нем холодными картинами прошлого. На языке чувствовался привкус портвейна, что они с Шерлоком распивали на крыше, а на губах явственно ощущался первый неловкий поцелуй. В памяти ярким оттиском вспыхнули тоскливые мелодии, что иногда ему наигрывал Шерлок на любимой скрипке: мелодичный Шостакович и минорный Паганини. Мрачноватая библиотека и простирающиеся в бесконечность стеллажи. Он, Шерлок и шкаф из темного вишневого дерева. Уютно подрагивающая свеча и желтые пожары, бушующие в глазах напротив. Обжигающие чувства, рождающиеся внутри него, сталкивались, накладывались поверх друг друга. Меланхолия, тоска, бессилие, ненависть, неверие, а под ними всеми — любовь, что подрагивала на грани ужаса. На академию опустился туман цвета волчьего хвоста, и Джон понял, что пора уходить. Находиться тут было слишком тяжело.❦❧❦
Маленькое писательское собрание было в самом разгаре, когда Джон пришел туда. Там собирались писатели и поэты для того, чтобы прочесть друг другу свои работы, покритиковать и пообсуждать общество; а также немногочисленные ценители английской готики и вампирских отсылок, мильтоновских поэм и неоднозначных интерпретаций Шекспира. К нему подошел двадцатилетний парень немного вальяжно-развратного вида, с кошачьими повадками и в пурпурном жилете. Кажется, того звали Джеймс Мориарти, и он был открытым гомосексуалом. Джон с тоской думал о том, что им с Шерлоком не повезло родиться не в то время — всего каких-то десять лет, и их отношениям ничего не препятствовало бы. Джеймс же был открыт и мог ничего не бояться. Он был поэт-декадент, вдохновлявшийся Артюром Рембо и Полем Верленом — в его стихах прослеживалось явное с ними сходство, и его преследовала болезненность taedium vitae. Джону было тяжело читать его стихи: все они были пропитаны настроением уныния, болезненности, безнадеги и удрученности. Отчасти, после прочтения его рукописей, ему хотелось самому лечь в гробик и зарыть себя на кладбище, а потому — предпочитал не читать. — Ты сегодня тихий, — подметил тот, облокотившись рядом с Джоном о холодную стену. Голос его был драматичным. Джону подумалось, что ему бы выступать в театре с его артистичностью. — Как будто смерть в коридоре увидел. Иногда он удивлялся, как Джеймс мог попадать прямо в точку — эта его способность напоминала ему Шерлока. Мориарти вообще был чем-то на него похож — будто злой брат-близнец. Джону была привычна смерть — последствие службы, и уже не страшился ее, особенно после того, как сам чуть было не оказался на ее пороге. Но новость о смерти Шерлока, самого близкого и одновременно самого далекого ему человека, до сих пор отзывалась тревожным клокотанием в груди. Джону надоело быть отшельником и хотелось хоть немного развеяться, поэтому он пришел на собрание. — Ты прав… Джеймс хмыкнул понимающе. — И кто умер? — уточнил он, покрутив в руках снифтер с виски, что переливался насыщенным янтарным снадобьем. — Мой старый друг… — меланхолично отозвался Джон, глядя себе под ноги в задумчивости. — Мы не виделись с ним десять лет, и вот недавно узнал, что он… Он не мог сказать это слово вслух. — Мертв, — закончил за него Джеймс, и Джон кивнул, набирая в грудь побольше воздуха и тяжело вздохнув. — Иногда смерть — это лучшее, что может случиться в твоей никчемной жизни. — Я больше не считаю свою жизнь никчемной, — пожал он плечами. — И его жизнь тоже таковой не была. Он был… особенным. Неповторимым. Почему такие люди уходят раньше остальных? — А-а-а, — протянул Джеймс с кошачьей ухмылкой. — Так там была любовь. Джон отвернулся, почувствовав, как на глаза наворачиваются предательские слезы, но старательно сдерживал их. — Так я угадал? — Да… — выдохнул Джон. Скрывать это от проницательного Джеймса было бессмысленно. — И самое страшное — то, что я до сих пор люблю его и не могу забыть. Джеймс был, возможно, слишком молод, чтобы понять это. Он не знал, зачем делился своими переживаниями с поэтом, но чувствовал, что он настолько полон эмоций — что вот-вот перельется через край, и нуждался в том, чтобы высказаться хоть кому-то. Он не говорил об этом даже Гарри. — И я все еще боюсь посетить его могилу… Как будто, пока я не вижу его надгробия, это все неправда. А, как только увижу — пойму, что все, это конец. — Ты не в Стране чудес, — выдохнул тот облако алкогольного пара. — Потери — часть взросления. — А ты сталкивался с этим? — Постоянно, — тот пожал плечами, как будто не было в этом ничего такого. — Ко мне тут относятся предвзято потому, что я слишком молод. «Как этот сопляк может писать о смерти?» — думают они. Но я скажу тебе, что она окружает меня с самого детства: я вырос сиротой, а потом мой приют подожгли. В мое лицо летели ошметки гари, а в нос бил запах обожженного мяса. Я видел, как дети, среди которых были и мои друзья, сгорают заживо. — Прости… мне, правда, очень жаль, — Джон прикусил щеку изнутри. — Мне твоя жалость не нужна, я понял, что это — всего лишь испытания, которые позволяют тебе вырасти над собой. Подумай, какой урок из этого ты можешь извлечь. Без лишних эмоций: холодно и прагматично. Он задумался и, наконец, сформулировал те мысли, что долгое время не давали ему покоя: — Я понял, что бессмысленно жалеть о том, что ты натворил за свою жизнь, и благодарен за это своему другу, — Джону было тяжело говорить об этом. Казалось, что воздуха в легких начало не хватать. — Все, что случилось, было лишь моим выбором, и я не должен жалеть о нем: принять предложение об учебе или нет; целовать или не целовать; отправиться в тюрьму или психушку; выбрать армию или мирную жизнь… Все существование состоит из таких маленьких решений. И вместо того, чтобы думать о смерти как о спасении — лучше наслаждаться тем, что преподносит тебе жизнь, со всеми ее подлостями и испытаниями. Думаю, Шерлок мыслил так… И теперь я понимаю смысл его слов.❦❧❦
Приближалось Рождество, и сопровождалось оно вальсирующими хлопьями снега за окном, запахами имбирного печенья из пекарен, красношубыми Санта-Клаусами в торговых центрах и вечно замерзающими пальцами, которые приходилось посильнее кутать в перчатки и прятать в карманы. Гарри приехала к нему на праздник со своей семьей. Под ручку с ней шла маленькая девочка — ее дочь. Джон с тоской подумал о том, как быстро пролетело время, и вот — его теперь называют дядей. Ощущение праздника немного скрасило его одиночество. Гарриет приготовила жареную индейку и любимый Джоном пудинг. В голову лезли непрошеные мысли-воспоминания, как они когда-то ели его с Шерлоком: пропитанный бренди бисквит приятно таял во рту, а потом эта фруктово-орехово-алкогольная сладость смешивалась с особенным вкусом оставленного на губах поцелуя. Сестра его подавленность и отрешенность заметила сразу, и Джон рассказал ей обо всем. — Я понимаю, как ты боишься оказаться на его могиле… Но, быть может, тебе наоборот станет легче, когда ты придешь туда? — Да, наверное… И он смотрел в окно, на кружащиеся в танце снежинки, и в голове слышался вальс Шостаковича, который звучал когда-то на рождественском балу в академии. Гарри была права: возможно, только последняя встреча поможет ему избавиться от тоски в сердце.❦❧❦
Бибери оказалось на удивление живописным местом: каменные домики, увитые плющом и розами, речушка с плещущимися там утками, зеленая трава, в которой шуршали кролики — их розовые носы торчали из вырытых норок. Джон смог набраться храбрости приехать сюда лишь весной и не пожалел об этом: такую красоту он редко видел в Лондоне. Вся деревня напоминала картины маслом с ее буйной зеленью и тонко нарисованными клумбами и беседками. Тут и там цвели яблони и пушистые кусты боярышника, и пахло скошенной травой, цветами и свежим хлебом. Джон присел на берегу реки, прислушиваясь к шуму воды и шелесту старых ив, и думал, что Шерлок тоже мог когда-то сидеть тут и размышлять о чем-то своем. За прошедшее время он перестал так истязать себя тревожными мыслями и, наконец, почувствовал, что пора прощаться. Он растерянно покрутил в руках конверт, на котором был написан обратный адрес, и двинулся туда, где должна была его ждать Ирэн. Она курила, элегантно сбрасывая пепел в иллюминатор мраморной пепельницы. Сигарета ярко полыхала на подпаленном кончике, а дым растворялся в солнечном воздухе, теплившемся из окна. Тоненькие лимонные занавески покачивались от легкого весеннего ветерка. — Уютно, — коротко произнес Джон, оглядывая дом. — И городок красивый. На стенах висели французские гравюры и фламандские натюрморты; в углу стоял мольберт с незаконченным портретом, пахло масляными красками и деревом. Судя по всему, Ирэн работала художницей. — Да, это точно, — вздохнула она и улыбнулась, изучающе смотря на Джона. Под ее пристальным взглядом становилось немного некомфортно. — Что-то не так? — спросил Джон, прокашлявшись. — Да вот думаю: так вот вы какой, Джон Ватсон. В академии я на вас почти не обращала внимание. А в сожительстве с Шерлоком постоянно слышала ваше имя. Он мне рассказывал, как вы ему дороги. — Вы же знаете всю историю? — Конечно. Я нормально отношусь к гомосексуальным связям. Так было всегда, и Шерлок это знал. Он правда любил вас. — А вы? Вы любили его? — задал он вопрос, что неотступно подтачивал его маленькой червоточиной. Ирэн затянулась, задумавшись. — Да, — коротко ответила она. — Наверное, так же, как Мэри любила вас. Не взаимно, но искренне. — Не знаете, как она? Ирэн пожала плечами. — Вроде, доучилась в академии. Потом переехала, кажется, в штаты. Больше ничего о ней не знаю. А вы все еще любите Шерлока, — Джон не понял, вопрос это был или утверждение, поэтому просто горько хмыкнул. — Я немного завидую вам. Заслужить его любви было непросто. Такой любви, которая живет почти десятилетие, даже на расстоянии и полной изоляции друг от друга. Это дорогого стоит. У вас есть кто-нибудь, Джон? — Нет… После лечения либидо его было подавлено окончательно, да и как бы он начал новые отношения, когда в мыслях он постоянно возвращался к одному-единственному человеку? — Я поняла. Чаю? — Нет, спасибо, я скоро все равно пойду. — Кстати, Шерлок просил передать еще кое-что, если вы вдруг придете пообщаться лично. — Да? — Джон поднял на нее удивленный взгляд. Ирэн, покопавшись в одном из шкафчиков, достала потрепанный блокнот. — Это стихи. Джон с замиранием сердца взял рукописи, и воспоминания нахлынули на него: они записывали их вместе на крыше. — Теперь они ваши. — Спасибо. Могу ли я… — слова застряли в горле, точно рыбья кость. — Посетить его могилу?❦❧❦
Кладбище было совсем небольшим, но могилы тянулись, казалось, в бесконечность выбитыми на надгробиях титрами, тоскливым гроссбухом потухших звезд. Он шел по тропинке меж могильных камней, мимо скорбящего ангела, у которого откололись крылья. И, наконец, его взгляд пал на его надгробие, что было хорошо ухоженным. Он опустился перед ним на колени. Видеть могилу Шерлока было противоестественно. Казалось, что это чья-то шутка, что тот выйдет из-за угла с минуты на минуту, они обнимутся, возможно, поплачут вместе и, взявшись за руки и уже ничего не боясь, переедут в Лондон, снимут там квартиру, и им больше не нужно будет скрываться. От могилы пахло увядшими цветами, и Джон узнал этот запах сразу же — он был неповторим и всюду следовал за Шерлоком магическим шлейфом, словно будущее его было давно предрешено, и все дороги его вели сюда, на эту могилу. Хотелось плакать, но он старательно сдерживал слезы. Из-за пазухи он достал сборник сочинений Уильяма Йейтса. — Я почитаю тебе, хорошо? Зашелестели страницы, и появилось стойкое ощущение дежавю. Когда-то Шерлок так же читал ему стихи Йейтса в библиотеке, а Джон никак не мог сосредоточиться на этих бегущих строках. — Блаженна жизнь — и мир благословенен… — прошептал Джон и закрыл сборник. — Спи спокойно, дорогой Шерлок. Он попытался подняться на ноги и даже стойко удержался на них. Слезы, все это время перекатывающиеся у самой кромки ресниц, наконец нарисовали мокрые дорожки на щеках, получив разрешение течь и катиться, не стыдясь. Джону было тяжело, но он искренне хотел верить, что они еще обязательно встретятся… В другой жизни.