Не убоюсь греха

      Наутро, после того, как Тони только-только бросили в подвал, который на деле являлся самой настоящей земляной темницей, отец Антоний обратился ко всем во время трапезы:       — Братья и сестры, я слышал ночью глас Божий. Бог повелел мне сделать всё, что в моих силах, чтобы обезопасить вас от влияния скверны. Вчера вам довелось встретиться лицом к лицу с бесами, и вы проявили небывалую стойкость. Брат Антоний страдает от сладострастия. К этому греху склоняют очень сильные бесы, с ними тяжело бороться. Отец Август, — он указал на него рукой, и тот поперхнулся смородиновым компотом, — пытался противостоять бесам Тони, и он справился настолько хорошо, насколько мог. Бесы искушали его, завлекали плотскими утехами, оставили похотливые метки, — отец Антоний приказал ему жестом подняться. Август, сидевший по левую руку от него, на трясущихся ногах встал из-за стола, и все взгляды устремились на него. Отец Антоний заставил его откинуть голову набок, чтобы продемонстрировать братьям и сестрам алый засос, который оставил Тони. Люди заохали, зашептались. Отец Антоний оборвал эмоциональные обсуждения, продолжив: — Если вы думаете, что бесы могут оставлять только такие метки, то вы глубоко заблуждаетесь! Бесам важно затащить в свои сети как можно больше людей, и они будут делать всё, чтобы этого добиться. Мало излечить бесноватого, важно ещё и убедиться, что его бесы не перейдут на другого человека. Сейчас особенно важно содержать свой дух в чистоте. Больше молитесь, поститесь, трудитесь, старайтесь не грешить даже по мелочам, иначе рискуете тоже стать бесноватыми. А я в ближайшие дни пройду по домам в поисках бесовских меток, чтобы избавить вас от их влияния.       — А как эти метки выглядят? — спросил кто-то.       Отец Антоний властным жестом разгладил седую бороду.       — Рассказывать об этом Бог мне не велел.       Он надавил Августу на плечо, заставляя опуститься на скамью, а следом и сам сел за стол. Только после трапезы, когда он вышел вместе с ним на улицу, то торопливо рассказал, что именно следовало найти:       — Бог повелел мне взять тебя в помощники и объяснить, что мы должны разыскать. Нам нужно обойти все дома и другие постройки, обыскать тщательно каждый угол, чтобы найти две стеклянные склянки с бесовской прозрачной жидкостью. Ты сразу поймёшь, что это оно. Форма сосудов будет отличаться от тех, что ты видел. Они маленькие, без горлышка и крышки. Ещё на них наклеена бумажка с бесовскими надписями на чуждом нам языке. Всё запомнил? — Август кивнул. — Прекрасно. Начинаем сейчас.       Август сразу понял, о чём шла речь, но рассказать правду так и не решился. После всех событий, произошедших с Тони, он действительно мог больше не защищать его. Зачем? Это ведь только навредит бесноватому. Однако Августу хватало одной мысли о том, насколько бы усугубилось наказание Тони, чтобы проглотить язык от страха. Отец Антоний мог снова назначить ему с десяток плетей, или продлить голодовку, или придумать ещё невесть что! Лучше пусть Тони восстановится после порки и заточения в подвале и потом уже с новыми силами получит новое наказание, чем будет мучиться без перерывов всю неделю.       Конечно же, Август переживал за него. Какие бы бесы ни управляли Тони, тот, в первую очередь, оставался живым человеком. А людям с трудом давалось переживать боль, голод и холод. Август знал об этом не понаслышке, потому поклялся себе:       «Когда Тони окрепнет, поговорю с ним, чтобы он во всём сам признался отцу Антонию. А если не захочет, то пойду и расскажу вместо него!».       Да и чего греха таить, Август чувствовал себя виноватым за то, что не смог его уберечь. Обещал ведь самому себе, что оградит от греха, а в конце концов сам на все те поцелуи согласился. Это он был виноват во всём. Он. Воспользовался Тони, поддался своим похотливым желаниям и ведь даже наказания серьёзного не получил! Всего-то пять плетей, и те от руки отца Антония. Лучше бы его наказал Михаил.       Потому Август с относительно чистой совестью молча последовал за отцом Антонием на поиски бесовских ампул. Первый дом, который решено было проверить, находился близ трапезной и принадлежал Ольге. Ей было около сорока, она приехала в общину лет пятнадцать назад. В прошлом с ней очень плохо обошлись мужчины, из-за этого она и приехала сюда. Ольгу все знали, как скромную, необщительную женщину. На исповеди она каялась, в основном, в несоблюдении поста: любила больно сыр и порой ела его в те дни, когда скоромная пища была запрещена. Иными словами, была она человеком хорошим, вот только замуж выходить не спешила, несмотря на то, что отец Антоний настоятельно ей рекомендовал — особенно в последние годы. Он говорил, что Ольга может упустить возможность стать матерью, что такая неполноценная женщина никому не будет нужна. А она нервно кусала губы, кивала и… продолжала жить так как жила.       Когда отец Антоний и Август вошли в её дом, Ольга металась по комнате, скомкав подол юбки в кулаке. Ноги по колено срамно оголились, однако её это совершенно не волновало. Она была напугана и очень сильно. Лицо было бледным, чёрные ресницы перепугано дрожали. Ольга замерла возле стола, натянуто улыбнулась гостям и сказала:       — Не думала, что вы так скоро придёте. У меня тут не прибрано.       Август огляделся по сторонам, но беспорядка так и не нашёл. Кроме, разве что, разворошённой постели в изголовье. Отец Антоний тоже обратил внимание на откинутый край покрывала и смятую подушку, потом перевёл сосредоточенный взгляд на голые голени Ольги. Август хотел было спросить, чем ему следует заняться, чтобы помочь в поисках бесовских меток, но отец Антоний опередил его, обратившись к Ольге:       — Покажи, что прячешь под юбкой.       Та замотала головой.       — Нет.       Отец Антоний, грозный, как вмиг потемневшее небо, подошёл к ней, перекрестился.       — Именем Господа Бога нашего, приказываю тебе: покажи! Дьявольскую метку прячешь?       Губы Ольги дрогнули, брови болезненно изогнулись, и она, упав на колени и опустив голову, заплакала. Отец Антоний непоколебимо протянул руку, чтобы она вложила в неё то, что прятала.       — Я жду, — голос его был полон решимости.       Ольга медленно вытащила правую руку из-под подола, где в складках ткани, стиснутой между пальцами, был спрятан деревянный продолговатый предмет. Он напоминал крупный огурец и имел на одном конце утолщение, похожее на круглую подставку. Может, Ольга использовала его для того, чтобы хранить баранки — надевала на него вместо того, чтобы вешать на верёвку? Но тогда с чего бы ей так переживать и покаянно падать на колени?       Отец Антоний брезгливо взял «огурец» за подставку и сразу же отбросил в дальний угол комнаты. Деревяшка звонко стукнулась о брёвна, и Ольга затараторила испуганно, сложив руки в молебном жесте:       — Я всё объясню! Я так пыталась избавиться от страха! Чтобы с мужчинами получалось потом. Вы же знаете, что те трое со мной сделали. Я пытаюсь, правда пытаюсь стать нормальной. И Богу молюсь, и общаюсь с теми парнями, кого вы мне советуете, но этого всего было мало. Сколько лет прошло, а я всё себя ненавижу, прикасаться к себе боюсь, а если меня мужчина касается, то я задыхаться начинаю. И страшно так становится, что лучше умереть, чем… — она осеклась, так и не решившись озвучить то, что собиралась. Ольга утёрла ладонями слёзы, воззрилась на отца Антония с таким стыдом и болью, что Август невольно передёрнул плечами, молча наблюдая за её исповедью. — Я просто решила сама попробовать, чтобы больше не бояться. Вы же говорите, что у меня времени мало осталось, я и сама это тоже понимаю. Потому и взялась за это. Я без всякого умысла, только чтобы больше не бояться.       И она, сгорбившись, спрятала лицо в подоле юбки, промачивая его слезами.       — Погляди, Август, как бесы оправдываться её заставляют, — тихо заговорил отец Антоний, кивнув на Ольгу. — И ведь складно как слагает, поверить хочется.       Она вскинулась, подползла к отцу Антонию, вцепилась в его руки, повисла на них. А тот терпеть такую вольность не стал и отшатнулся назад, вырвавшись из её отчаянной хватки.       — Я не вру, пожалуйста, поверьте, я ничего дурного не хотела делать! — взмолилась Ольга.       — Не хотела, а сделала! — отец Антоний топнул ногой, и Ольга затихла. — Навлекла теперь на всю общину напастей. Вот, из-за таких, как ты, мы все и оказываемся под угрозой. К нам заявился бесноватый, одержимый бесами сладострастия, а ты их поддерживать решила? Чтобы они к нам ко всем привязались? И чтобы мы все начали творить разврат? Хочешь, чтобы у нас тут бесовские оргии устраивали и голышом расхаживали, чтобы телеса свои услаждали? Молодец, хорошо постаралась.       — Я не… — попыталась было оправдаться Ольга.       — Молчи! — прикрикнул отец Антоний. Август давно не видел его столь рассерженным. — И слушать тебя не желаю. Коль бесов плодить любишь и рукоблудием занимаешься, то потом не удивляйся, если они к тебе ночью во время твоего… занятия придут и овладеют тобой. Хочешь этого?       — Нет! — воскликнула Ольга и закрыла ладонями рот.       — Не хочешь? — отец Антоний упёрся руками в колени, склонился над ней, нависая.       Ольга попятилась назад, ударилась затылком о край стола, ойкнула, схватилась за ушибленное место. Завыла:       — Не-е-е-ет! Дайте мне епитимию! Молю! Я хочу очиститься от греха!       Отец Антоний усмехнулся и вмиг смилостивился. Голос его смягчился:       — Похвально. Как только закончу с обходом домов, так займусь тобой. Лично займусь, не сомневайся, помогу тебе. Мы потом с тобой ещё наедине поговорим, без отца Августа, — он осенил её крестным знамением, положил ладонь на голову. Добавил поучающе: — И вообще, проблему твою нужно только с помощью мужчины решать и никак иначе. Поняла меня?       Он протянул руку к её лицу, и Ольга припала к ней губами, целуя тыльную сторону ладони.       — Да, отче. Спасибо, спасибо вам.       Она всё целовала и целовала его костяшки и пальцы, пока отец Антоний с холодной улыбкой не отнял руку, незаметно утерев её о штанину. Август же остался в недоумении. Он толком и не понял, как этим странным предметом Ольга могла рукоблудничать, но коль отец Антоний был столь серьёзен, значит, способ удовлетворить себя «огурцом» действительно существовал. Жаль, что не удастся узнать о нём подробнее: спрашивать у отца Антония было стыдно, а просить о пояснениях Ольгу — и подавно. Вот, был бы сейчас рядом Тони…       — И чего ты ждёшь? — вдруг обратился к Августу отец Антоний. — Помогай мне искать бесовские метки.       И Август отмер, сразу же направившись к сундуку с вещами, чтобы намеренно долго и нерасторопно вытаскивать рубахи, юбки и бараньи шкуры, разворачивать, сворачивать, откладывать на пол, а после, когда сундук опустеет, складывать обратно. Конечно же, здесь — в доме Ольги — ампул точно быть не могло, и Август не собирался тратить силы зря, в отличие от отца Антония. Тот тягал кровать, переворачивал матрас, ползал на четвереньках и заглядывал во все стыки между полом и бревенчатой стеной.       Закончив с домом Ольги и проверив заодно сарай, они с пустыми руками двинулись дальше. Дом сменялся домом, время неуклонно близилось к обеду, а заветные ампулы так и не находились. После торопливой трапезы, отец Антоний распорядился сходить к Михаилу. Август был уверен, что там им вообще делать было нечего. Хватало одного взгляда на этого сурового коренастого мужичка, чтобы понять: не он боится бесов, а они его. Однако каково было удивление Августа, когда за расписанной гжелью печкой отец Антоний обнаружил три бутылки бражки! Анна, находившаяся в этот момент дома, сразу же бросилась за мужем в мастерскую. Август порадовался, что дочки Михаила сегодня были под присмотром кормилицы и не увидели отцовского позора.       Заходя в дом следом за встревоженной женой, Михаил спокойным и ровным голосом заявил:       — Отец Антоний, это не моё. Вы ошиблись.       — А чьё же тогда? — тот взял одну бутылку, поднял её на уровне головы, поболтал. Тёмно-фиолетовая жидкость забулькала.       Глаза Михаила округлились, и он вдруг рассмеялся, переплетая руки на груди.       — Да мне подкинули!       Отец Антоний поднял остальные бутылки, передал их Августу. Михаил перестал веселиться, нахмурился.       — Да я даже кровь Христову — и ту пить отказывался, — принялся объясняться он. — Отец Антоний, вы что, сомневаетесь в моей преданности?       — Времена нынче такие, приходится во всех сомневаться, — уклончиво ответил тот и отдал Августу приказ: — Вылей всё в реку, а бутылки оставь. Хорошие, пригодятся.       Чем завершился разговор отца Антония и Михаила, Август так и не узнал. Но судя по тому, как потом себя вёл Михаил на ужине — отсел как можно дальше от отца Антония, не стал дожидаться общей молитвы, помолившись самостоятельно, и принялся есть раньше всех, — повздорили они сильно.       До вечера Август и отец Антоний успели обойти большую часть домов. В том числе и дом Кости. К концу дня отец Антоний умаялся, устал и уже с гораздо меньшим энтузиазмом переворачивал постели и перебирал вещи. Августу это было на руку. Он сразу же устремился к кровати Тони, заглянул под неё, отодвинул от стены, обшарил одеяло и подушку, добрался до сенника, приподнял его и увидел странную железяку с чёрным зеркальным стеклом. Август понятия не имел, что это такое, и потому сразу же опустил сенник обратно, чтобы отец Антоний ничего не заметил.       «Лучше узнаю у Тони, когда его выпустят, — рассудил про себя, — если это что-то бесовское, то заставлю его сознаться, так же как и с ампулами».       — Я проверил кровать Тони, — отчитался Август, подобрав слова так, чтобы не пришлось врать       — Хорошо, — отец Антоний сидел перед общим сундуком и, зевая, тряс чью-то рубаху. — Проверишь ещё и сарай? Я закончу с вещами и можем отдохнуть. На сегодня, думаю, всё. Продолжим завтра.       Август кивнул. Кровати Кости и Олега уже были проверены, а значит, можно было не беспокоиться, что ампулы находились в доме. Вряд ли бы Тони стал прятать её в сундуке, куда заглядывали все домочадцы. Выйдя на улицу, Август вздохнул от облегчения. Пока всё шло хорошо.       Он вытащил из сарая все лопаты, вилы, косы и грабли, жестяные вёдра и лейки. Маленькую деревянную табуретку и лестницу решил не трогать, а вот, засушенные стебли малины сдвинул из угла в сторону. Под ними он и обнаружил тряпичный узелок с едой, компас и упаковку ампул.       — Господи, слава тебе! — от радости Август даже перекрестился. Однако, чем дольше он смотрел на свои находки, тем сильнее сдвигались его брови.       Получалось, что компас и еда нужны были Тони для того, чтобы уйти из общины? Неужели он уже всё для себя решил и собрался идти за полицейскими без согласия Августа?       «Час от часу не легче, — пронеслось у него в голове. — Я такой разговор устрою Тони, что ему мало не покажется! Додумался же, в одиночку через лес идти! Совсем себя не бережёт!».       Август почувствовал, как в груди заклокотала тревога. Тони, видимо, совсем с ума сошёл, коль решил, что сможет в одиночку дойти через лес до Талинки. Не просто же так он спрашивал о том, где она находится? И ведь даже все риски не взвесил здраво! Он мог сойти с верного пути и заблудиться, угодить в болото, попасться в лапы к хищным зверям или в капканы, расставленные местными мужиками!       «Дурачина!» — обозвал его Август мысленно, стыдливо перекрестился и тотчас прочитал молитву. Гневаться было нельзя. У него уже имелся один смертный грех — сладострастие, — куда ещё-то?       Спрятав коробку с ампулами и узелок с едой и компасом за пазуху, он добежал до своего дома, положил всё это в чугунок и задвинул в холодное печное устье. Повезло, что отец Антоний уже заходил к Августу «в гости» и толком ничего проверять не стал. Лишь с Карлушей пообщался да воды кипячёной попил. Карлуша, правда, визиту его не обрадовался. Забился в дальний угол клетки, распушил перья, чтобы казаться больше и страшнее, и приоткрыл опасно клюв. Хорошо, что отец Антоний не полез к нему в клетку рукой: воронёнок, наверняка, цапнул бы его за палец.       Когда Август вернулся в дом Кости, отец Антоний только-только закончил с сундуком. Изнурённый бесплодными поисками ампул, он не скрывал недовольства. Его лицо было сердито, мельтешащие руки постоянно приглаживали бороду, словно это помогало сохранять душевное равновесие. Август давно не видел отца Антония таким нервным. Неужели эти ампулы были настолько опасны, что их действительно следовало найти как можно раньше? Впрочем, изменять своего решения Август пока не собирался, о чём вскоре и пожалел.       Во время вечерней службы случилось страшное: Ольга начала бесноваться. Она вся затряслась, упала на пол, сорвала с себя платок и стала задирать юбку, ужасающе хохоча и крича неестественно низким надломанным голосом:       — Да, да, возьми меня, Боже! Дай мне ощутить твою благодать во мне! Войди в меня! Войди!       Мужчины, стоявшие рядом, схватили её за руки и за ноги, прижали к полу, чтобы она не навредила ни себе, ни стоявшим поблизости людям. Отец Антоний действовал без промедления. Он прервал службу, подошёл к Ольге, опустил подол юбки, прикрывая бледные бёдра, бесстрашно положил руку на её лоб и стал читать молитву, изгоняющую бесов. Братья и сестры молчали, отшатнувшись к стенам. Все были напуганы, не понимали, откуда бы в общине взяться ещё одному бесноватому человеку. Август почувствовал болючий щипок совести. Получалось, что виной всему были те ампулы? Но тогда почему они не приносили никакого вреда до той роковой исповеди? А может, дело было в грехе Ольги, который она совершала с той деревяшкой? Количество вопросов неумолимо росло, а ответы на них пока не находились.       Ольга довольно быстро пришла в себя и сразу же расплакалась. Отец Антоний обнял её за плечи, стал успокаивать, ласково говоря о том, что всё закончилось, что Бог милостив и простит её за все, сказанные во время припадка слова. Стоило всем расслабиться и начать перешёптываться, бурно обсуждая произошедшее, как Анастасия, держась за выпирающий живот, воскликнула:       — Кажется, схватки начинаются!       Женщины и отец Антоний метнулись к ней.       — Двадцатая неделя только, — взволнованно проговорил он, подставляя жене своё плечо.       — Может, ложные у неё, — предположила баба Маня. — Надо сейчас успокоиться, слышишь, милая? Походить медленно, подышать. Прилечь. Пойдём, милая, домой надо.       — Но служба… — слабо возмутилась Анастасия.       — Пошли домой, — твёрдо сказал отец Антоний и повёл её к выходу из церкви. Баба Маня и Любава пошли следом.       Вокруг воцарилась гробовая тишина. Августу потребовалась пара мгновений, чтобы отойти от шока и собраться. Он громко кашлянул, привлекая всеобщее внимание. Службу, несмотря ни на что, следовало закончить. Недаром же отец Антоний назначил его своим главным помощником и даровал священный сан. А уже после Август обязательно навестит Анастасию, чтобы узнать, как она себя чувствует. Главное, что сейчас с ней будут нужные люди. Баба Маня принимала уже не одни роды в общине, рожала сама и толку от неё было всяко больше, чем от Августа.       Позднее он узнал, что схватки у Анастасии действительно оказались ложными, но и она, и баба Маня с Любавой, и отец Антоний перепугались очень сильно. Вынашивать ребёнка в её возрасте было особенно трудно и опасно.       На следующий день поиски ампул продолжились. Однако перед этим отец Антоний распорядился, чтобы Тони вытащили из подвала. Август наблюдал за ними издалека, однако легче от того на сердце не становилось. Тони еле стоял на ногах, безвольно опускал голову, был бледен, слаб, а вся его белая одежда была выпачкана в крови.       Ему нужно было поесть. А если не поесть, то хотя бы попить. Бедный-бедный мальчик! Наверняка, он уже во всём раскаялся и всё понял!       Когда его снова бросили в подвал под замок, Август подошёл к отцу Антонию и спросил:       — Может, не стоит его держать там ещё два дня? Он выглядит плохо. Как бы чего с ним не случилось.       — А чего ты так за него переживаешь? Какое тебе дело до бесноватого, который тебя соблазнял? — отец Антоний сегодня был особенно суров и строг.       — Никакого, просто он, — Август замялся, — всё же… человек.       — И что? — отец Антоний вздёрнул бровь. — Вот поэтому он и должен нести наказание до конца. Все люди грешны. И когда, как не здесь, искупать свои грехи?       Пристыженный Август кивнул, хоть внутренний протест так и не улёгся.       В последних шести домах, которые отец Антоний и Август обошли до обеда, не нашлось ничего, что можно было бы приравнять к званию «бесовской метки». Когда они заходили в дом, где жили Любава и баба Маня, отец Антоний уже потерял всякую надежду, что поиски увенчаются успехом. Каково же было его удивление, когда он полез под кровать бабы Мани и обнаружил там спутниковый мобильный телефон! С горящими праведным огнём глазами, он устремился в трапезную, зашёл на кухню и прямо при Любаве и Юльке стал отчитывать Бабу Маню:       — Сестра Мария, это что? Законы наши нарушать вздумала?       Август юркнул на кухню, встал в уголке, чтобы не мешаться. До обеда оставалось совсем ничего, скоро должен был зазвонить колокол, потому устраивать на кухне разборки было не самой лучшей идеей, однако Август промолчал и действия отца Антония никак критиковать не стал.       — Ты как его заряжаешь? Откуда у тебя деньги на него и на оплату сим-карты? — продолжал возмущаться отец Антоний.       Все три кухарки замерли. Баба Маня спокойно разгладила испачканный в свёкле передник, сняла с плеча полотенце, сжала его в руках, тихо призналась:       — С пенсии оплачивала. А заряжала у вас, пока вы и жена ваша не видели.       — То есть, я тебе давал благословение на поездку в город раз в полгода для того, чтобы потакать твоим слабостям?! — Август вздрогнул, не ожидавший, что отец Антоний повысит голос на бабу Маню. — Ты же всю пенсию передавала мне, и по цифрам всё сходилось!       Баба маня опустила глаза в пол.       — Я недоговаривала.       — Вот как? — отец Антоний подбоченился. — Значит, если я сделаю так, то это будет честно?       И он со всей силы метнул телефон об печь. Толстая короткая антенна отвалилась, однако сам чёрный прямоугольник с кнопками и экраном остался цел, и отец Антоний добил его ногой.       Прозвенел колокол, зовущий на обед, но никто из женщин не поспешил перетаскивать кастрюли на низкий столик, стоявший у прохода с кухни в трапезную.       — Для чего тебе нужен был телефон? — ровным, будто бы безразличным голосом спросил отец Антоний, сцепив руки в замок перед собой. Август видел, как колыхались его ноздри от раздражения.       — Звонила дочери. Иногда, — баба Маня сжала губы, подняла упрямый взгляд на отца Антония.       Любава вдруг цокнула и вклинилась в разговор:       — Как ты понять не можешь, баб Мань, ей до тебя дела нет никакого! Если бы она хотела общаться, то общалась бы. А так ты ей просто навязываешься.       — Ты не понимаешь!       — Ой, да всё я понимаю. Была бы у меня такая мать, как ты, я бы тоже с ней не общалась.       — А ну, прекратить! — прикрикнул отец Антоний. — Не хочу слушать ваши бабские разговоры, избавьте меня от этого.       — Простите, отче, — Любава смутилась.       — А тебе, Мария, скажу так. Я тобой очень недоволен. Как долго ты промышляешь подобным?       — Как в общину приехала.       В трапезную стали заходить братья и сестры. Август опасливо глянул на них, хотел было предупредить отца Антония, но тот уже заголосил:       — Ты понимаешь, что подвергала опасности всех нас своим непослушанием? Из-за тебя к нам могли проникнуть бесы! — люди, рассаживающиеся за столы, резко смолкли. Навострили уши. — Не ожидал я от тебя такого предательства, Марья, не ожидал! Ты, оказывается, у нас отличаешься маловерием и непослушанием. Я же запретил тебе поддерживать с дочерью какое-либо общение! И ведь не просто так запретил! А чтоб тебя же и уберечь от лишней боли! А ты телефон себе раздобыла, да ещё и подзаряжала от моей солнечной батареи! Это ж надо такую наглость иметь! Мы не должны общаться с грешниками, живущими за пределами общины. Так мы и наши души можем потерять! Особенно, если человек исправляться не хочет. А она не хочет. И уже не первый год и не первое десятилетие. Не хватит у тебя сил привести её к Богу. Оставь это дело. Пропащая у тебя дочь. Сколько мне тебе это уже повторять? И если я ещё раз узнаю, что ты снова решила с ней связаться, то тебя кара Божья постигнет! А я бы не хотел, чтобы ты страдала. Подумай над моими словами. Епитимию тебе дам, когда со всеми бесовскими метками разберусь, и лично прослежу за её исполнением. Грехи свои искупать надо.       Не позволив бабе Мане и слова вставить, он вышел из кухни, сказав Августу:       — Не буду сегодня обедать. Прочитай молитву вместо меня. Нужно ещё амбар проверить, вдруг метки могут быть там. Сколько ж сусеков придётся перерыть… — он помассировал пальцами уголки глаз, виски, устало вздохнул, пригладил бороду. — Голова побаливать что-то стала. С этими бесноватыми всегда много мороки.       — Отец Антоний, — окликнул его вбежавший в трапезную Колька, — там на площади жена Михаила забесновалась! То же, что и Ольга делает! Пойдёмте быстрее! Её поймали, держат, вас ждут.       Почесав лысину, отец Антоний вновь тяжело и шумно вздохнул, ещё раз попросил Августа оставаться здесь и направился за Колькой.       К вечеру забесновались ещё семь женщин. Все, как одна, срывали с себя платки, поднимали юбки, выкрикивали похотливые слова, стонали, извивались как змеи. Отец Антоний не справлялся в одиночку, и Августу пришлось наравне с ним изгонять бесов. Права на то, чтобы дрожать от страха в сторонке, у него попросту не было. Он так же клал женщинам на голову ладонь, читал молитву, и постепенно бесноватые успокаивались, становясь обычными людьми. Но не стоило обманываться на этот счёт. Август знал: бесы всё ещё сидели в них, просто становились на некоторое время слабее.       Глядя на этих несчастных женщин, он чувствовал себя виноватым. Жалость к Тони, заставляла его держать рот на замке и молчать об ампулах. Август просто не мог заставить себя рассказать отцу Антонию правду. Стоило ему представить, как будет кричать Тони, когда его снова станут пороть, во что потом превратится его израненное тело, как сердце тотчас болезненно сжималось. А ведь ещё Тони мог заболеть, сидя под землёй столько времени в одной тонкой рубахе и штанах. Если он простынет, то придётся выхаживать его намного дольше. И тогда решить вопрос с ампулами выйдет ой как нескоро. Неизвестно, сколько к тому времени людей в общине подвергнется одержимости!       Радовало одно: одержимые не истязали себя и не причиняли никакого вреда окружающим. Они просто дёргались, показывали срамные места и выкрикивали всякие похабные гадости. А вот, наказания, которые бы отец Антоний назначил Тони были намного страшнее. Август ненавидел себя за то, что ставил жизнь этого грешного юноши превыше жизни братьев и сестёр, но ничего не мог поделать с собой поделать.       Ему не помогли ни пять ударов плетей, полученные два дня назад, ни отчаянные молитвы, которые Август читал про себя, когда мысли о Тони становились настолько сильны, что ни о чём другом он больше и думать не мог.       Когда закончилась беспокойная вечерняя служба, прерывавшаяся раз за разом женскими беснованиями, Август решился на опасный шаг. Он собирался под покровом ночи пробраться в трапезную, позаимствовать там немного хлеба и отнести его Тони вместе с бутылью воды и бараньими шкурами. Конечно, давать заключённым еду и тёплые вещи без разрешения отца Антония было нельзя. Однако Август и не пытался себя оправдать. Он знал, что совершит грех, и собирался сознаться в нём на следующей исповеди. Пусть. Лишь бы с Тони всё было в порядке.       Дождавшись, пока вся община погрузится в сон, Август направился в трапезную, оставив дома подготовленные заранее шкуры и бутыль с водой. Зайдя в обеденный зал, он заслышал возню, доносившуюся с кухни. Кому потребовалось хозяйничать здесь в такой поздний час? Август двинулся было к выходу, но случайно наступил на скрипучую половицу. Звуки на кухне стихли, и в следующее мгновение в дверном проёме появилась Любава.       — Отец Август? — она озадаченно улыбнулась. — А ты чего здесь делаешь?       — А ты? — не остался он в долгу, чувствуя, как от страха вспотели ладони и дрогнули колени.       — А, — Любава махнула рукой, — баба Маня сразу после ужина ушла домой. Даже на службу не ходила. Сильно расстроилась, что телефон её сломали. Что с неё взять? В возрасте женщина, сентиментальная слишком. Вот, теперь из-за этого мне приходится самой с посудой разбираться.       — Зачем она дочери звонила? У них же очень плохие взаимоотношения, насколько мне известно, — поинтересовался Август, так и не двигаясь с места. Он надеялся, что пока Любава будет отвлечена разговором, у него получится придумать оправдание, для чего сюда пришёл.       — Она всё никак её отпустить не может, — Любава двинулась к нему через трапезную, вдоль длинных столов. — Звонила, чтобы узнать, как дела, как внуки. Дочь если трубку возьмёт раз в год — и то хорошо. Она ведь обиду сильную затаила на мать. Баба Маня рассказывала, что дочь от рук ещё в подростковом возрасте отбилась, с мальчиками стала рано дружить, училась плохо, в церковь ходить отказывалась. И как только нашла себе мужчину побогаче, так сразу же выскочила замуж и с матерью почти общаться перестала. К внукам только пару раз пустила, когда они ещё грудничками были. Но знаешь, о чём я думаю? — Любава подошла к Августа, положила руки ему на грудь, разгладила рубашку. — Баба Маня — женщина с характером. Когда что-то идёт не так, как она хотела, то она гневается. Но почему-то каяться в этом забывает, — она усмехнулась, — в общем, мне кажется, что не просто так дочь с ней распрощалась. И может быть, даже правильно сделала.       — Что ты такое говоришь? — Август отшатнулся. Не ожидал он услышать от Любавы таких жестоких слов. Она всегда казалась ему добрым и понимающим человеком.       — То и говорю. Не ты же с ней проводишь каждый день с утра до ночи. Баба Маня — тяжёлый человек. Всех стремится поучить, контролирует излишне, чуть что не так — сразу начинает ворчать. А представь, каково было её дочери? Баба Маня только кажется божьим одуванчиком, прощение всё пытается у дочери выпросить за то, что была чрезмерно с ней строга, а на деле — не меняется нисколечко.       — Но ведь, получается, что она звонит и для того, чтобы извиниться? Так что в этом плохого?       — Ох, отец Август, — Любава рассмеялась, вжалась лбом ему прямо в твёрдую грудину. Забормотала: — Ну, извинится она, а толку что? Раз извинится, два, три. Уже вон сколько лет извиняется. Не простит её дочь. И это будет грех дочери, что она свою гордость побороть не смогла. А бабе Мане пора бы перестать прошлым жить и о спасении своей души начать заботиться должным образом. Как и тебе, кстати, — она отняла голову от его груди и заглянула в глаза. — Я надеюсь, ты не передумал, что хочешь продолжать строить семью со мной?       — Нет, конечно, — Август взял её за руки, — если ты переживаешь о том, что я поддался содомскому греху, то обещаю тебе: никогда больше ничего подобного не повторится.       — Рада это слышать, — Любава разулыбалась, счастливая, — знаешь, с женщиной тоже может быть очень хорошо. Если разрешишь, то я могу тебе показать кое-что.       По спине Августа побежали скользкие мурашки. В памяти всплыли будоражащие поцелуи Тони, и он неуверенно промямлил:       — Д-да, можешь показать.       И Любава подвела его за руки к скамье, усадила, села боком к нему на колени, обняла за плечи, приблизилась к губам и решительно поцеловала. Август, теперь знающий, как правильно отвечать на поцелуи, положил одну ладонь Любаве на талию, другую на шею, прижал к себе, прихватил губами её верхнюю губу, скользнул по ней языком, отпустил, потом проделал то же самое с нижней. Любава часто задышала и от переизбытка чувств принялась покрывать быстрыми поцелуями всё его лицо. Август потянул с неё платок, но Любава схватила его за руку, не позволяя этого сделать. Видимо, пока было рано, и Август не посмел настаивать на своём.       Он приник губами к её шее, прикрыл глаза, прислушался к себе. Вроде бы, всё делал правильно, тогда отчего он чувствовал себя столь… пресно? Любава была хороша собой, кожа у неё была такая же нежная, как у Тони, и тело было таким же горячим, но почему-то Август не ощущал той удушающей страсти, которая охватывала его рядом с Тони.       Разозлившись на себя, он со всей силы втянул тонкую кожу на шее в рот, прикусил, и Любава испуганно охнула, запоздало попыталась оттолкнуть его, но Август не сразу понял, что сделал что-то не так. Только отстранившись и увидев сначала алый засос, а после осуждающий взгляд, осознал, какую глупость совершил.       Теперь это алое пятнышко будет видно всем братьям и сестрам. Что они подумают о Любаве?       — Прости, я не хотел.       Любава, раскрасневшаяся, неловко кашлянула, поднялась с его колен.       — Не думала, что ты так умеешь, — отведя взгляд в сторону, она принялась приводить платок в порядок. — Зачем, кстати, пришёл сюда?       — Проголодался, — выпалил Август первое, что пришло на ум. — Много с отцом Антонием трудились эти два дня. И что-то голод такой под вечер одолел. Мне бы просто краюшки хлеба хватило.       Опять он врал! Опять!       — Так давай я тебе к хлебу чего-нибудь ещё дам, — Любава развернулась и пошла на кухню.       Август не думал, что стоило приносить Тони разносолы — всё же тот нёс наказание, — потому ответил:       — Не стоит, просто хлеба будет достаточно.       Любава зашла на кухню, а Август остался ждать её на лавке. Вскоре она вынесла ему широкую краюшку цельнозернового хлеба. И ведь не пожадничала, отрезала кусок от души! Таким не только бы Август наелся, но и ещё двое мужчин.       Поблагодарив её, он поспешил покинуть трапезную и сразу же спрятался за ближайший плетень, чтобы дождаться, когда Любава отправится домой. Августу не хотелось, чтобы она случайно прознала о его плане. Любава могла всё неправильно понять, обидеться, и тогда на его голову свалилась бы ещё одна морока.       Он чуть не уснул, пока прислушивался к звукам в ночи и сосредоточенно вглядывался в темноту. Наконец, Любава вышла на улицу, перекрестила дверь — так иногда делали, чтобы Бог благословил жилище или постройку и с ней не случилось ничего плохого за время отсутствия хозяев, — и пошла в сторону дома. Благо, что жила она неподалёку, и Август смог услышать хлопок входной двери. Тогда-то он и сорвался с места. Понёсся домой, как угорелый, сложил хлеб с бутылью в тряпицу, перевязал, прикрепил к верёвке, которую вытащил с чердака, подхватил свёрнутые шкуры и устремился к подвалу, где держали Тони.       Он ожидал от их разговора того, что они смогут помириться, извинившись друг перед другом, а потом, если Тони будет себя хорошо чувствовать, они обсудят ситуацию с ампулами и беснованием. Если последнее и вправду было делом его рук, то Август будет настаивать на том, чтобы тот приказал своим бесам прекратить этот беспорядок! Но на деле беседа с Тони лишь всё усложнила. Август узнал, что тот хотел заразить его своей ядовитой кровью и, соответственно, убить. Это было самое настоящее подлое предательство. Как бы Тони ни грешил, сколько бы боли ему ни причинял, Август никогда бы не пожелал ему смерти.       Тони точно был бесноватым. Да к тому же ничуть не раскаявшимся бесноватым! Теперь Август в этом нисколько не сомневался. Более того он затаил на него серьёзную обиду. Нет, больше он прикрывать Тони не будет. Хватит! Из-за жалости к этому… прости Господи, человеку, стали страдать другие люди. Целых два дня с момента наказания Август держал правду в секрете, хотя видел, какие последствия это влекло за собой. Недаром отец Антоний говорил, что секреты — это плохо! Вот, до чего всё дошло! Теперь женщины бесновались, Анастасия большую часть времени проводила в постели, а у троих человек в общине нашлись орудия греха.       Август твёрдо для себя решил: завтра после утренней службы он принесёт ампулы отцу Антонию и расскажет всё, как было. Собственно, так он и поступил:       — Отче, мне нужно с вами поговорить, — Август поймал его перед трапезной и, взяв за рукав, потянул в сторону, чтобы их разговор никто не подслушал. — Это был Тони. Он принёс мне ампулы и стал на вас клеветать, что они у вас якобы хранились и вы их якобы для Оксаны используете, — он протянул коробочку с ампулами ему. — Я побоялся вам говорить поначалу, переживал, что вы решите Тони ещё одну епитимию дать, простите, что я проявил слабость. Сейчас я осознал свою ошибку. Мне очень стыдно.       — Ты знаешь, как она называется? — удивлённо и невнятно пробормотал отец Антоний, и Август растерялся. Он не совсем понял, о чём шла речь, впрочем, отец Антоний и не собирался объяснять: — Не важно. Август, ты правильно поступил, что всё мне рассказал. И меня радует, что я не ошибся, когда сделал тебя священником. Не тот попадёт в Царствие небесное, кто не грешит, но тот, кто грехи искупает.       Август почувствовал, как с плеч спал тяжеленный груз вины.       — Впредь, я буду вам всё рассказывать. Даже что-то незначительное, — пообещал, благодарно улыбаясь.       — Ты спасёшься, Август. Бог тебя помилует, — отец Антоний благословил его, перекрестив. — Начинайте завтрак без меня. Я должен поговорить с Тони.       И Август послушно зашёл в трапезную. Он набрал в грудь воздуха, желая предупредить всех о том, что сегодняшнюю молитву перед едой читать будет он, но слова застряли в горле, остановленные чьим-то возмущённым криком.       В обеденном зале царил гнев. Он был настолько сильным, что воздух словно сгущался и тяжелел от чужих едких и до противного громких возгласов и режущих взглядов. Баба Маня стояла в дверях кухни, прижав руки к сердцу, а остальные братья и сестры бросали в неё жестокие обвинения:       — Мы не будем есть то, что приготовила бесноватая!       — А то ты нас всех травишь! Вон, что с женщинами сделала! Мучаются! И всё по твоей вине.       Баба Маня пыталась оправдываться:       — Я не бесноватая. Я просто дочери звонила. Редко. Я ничего плохого не делала.       — Тебе отец Антоний запрещал звонить! А ты звонила!       — Я же редко, — пролепетала баба Маня и закрыла лицо руками. — Я же хочу, чтобы она тоже спаслась.       — Благими намерениями выстлана дорога в ад! — припечатал грубый мужской голос.       — Это ты на нас нечисть нагнала! Руки твои проклятые проклятую еду готовят! — заверещала какая-то женщина.       — Моя жена из-за тебя теперь чёрта славит! — заорал Михаил. — Падает на землю, кричит, чёрта зовёт!       Август, перепуганный происходящим, устремился вглубь трапезной, расталкивая возмущающихся людей и сразу же за это извиняясь.       — Хватит ругаться! — попросил он. — Ведёте себя, как дети малые. Баба Маня не при чём. Что вы на неё накинулись все?       — Да как не при чём? Мы же сами слышали, как отец Антоний ей выговор делал! — воскликнул кто-то.       — Мало ли, что вы слышали? — пробурчал Август и встал между бабой Маней и хищной толпой. — Что вы накинулись на женщину? Она вас каждый день кормит, и так вы её благодарите?       — Да она нас травит! Требуем отстранить её от работы на кухне!       — Не виновна она в наших бедах! Правду вам говорю! — Август в поисках понимания смотрел в глаза каждому, кто стоял напротив и требовал правосудия, но взгляды людей по-прежнему оставались полными испуганной злобы. — Или вы мне не верите?       — Пусть нам отец Антоний это скажет, а не человек, который с бесами водился недавно.       У Августа от такого оскорбления правая бровь подскочила вверх сама собой. Ещё никогда к нему не обращались с таким неуважением и недоверием. Точнее, так частенько делал Тони, но то был Тони, от него подобное поведение было ожидаемо и порой потешно, а здесь…       Решив, что путного разговора с братьями и сестрами не выйдет, Август приобнял всхлипывающую бабу Маню за плечо и завёл на кухню. Юля и Любава стояли рядом с низким столиком, готовые разливать по тарелкам суп из большой кастрюли, однако никто из присутствующих трапезничать не желал. Они жаждали справедливости и избавления от бесов, а Август не знал, как до них достучаться и донести, что они ошиблись в выборе виновного.       — Твои слёзы их всех не стоят, — сочувствующе приговаривал он, поглаживая бабу Маню по плечу. — Я знаю, что ты никому зла не желала. Давай подальше от прохода отойдём, к окошку, чтобы их не слышать.       — Я же ничего плохо не сделала, — выла она.       — Знаю-знаю, баб Мань, ты прости их. Не ведают, что творят. Страшно им, вот и пытаются найти козла отпущения, — он обернулся к Любаве. — Люб, позови Кольку, пожалуйста.       Она кивнула, расторопно вышла из кухни и вернулась, ведя за собой сбитого с толку Колю.       — Разыщи отца Антония, — попросил Август, — пусть придёт и успокоит людей. Меня они слушать отказываются.       Колька, как ответственный малый, серьёзно кивнул и унёсся прочь. Отца Антония ждать пришлось долго. Где он пропадал, Август спросить не успел, потому что, когда тот появился на пороге трапезной, то сразу принялся разбираться:       — Что здесь происходит?       — Мы не будем есть то, что приготовлено бесноватой! — ответили люди.       — Кто бесноватая? — уточнил отец Антоний.       — Баба Маня, конечно же!       — И почему же вы так думаете? — он нахмурился, сцепил руки перед собой.       — Мы сами слышали, что вы у неё телефон нашли. Она им пользовалась без вашего благословения. Ослушалась. Значит, грешила. Значит, через неё к нам в общину могут проникнуть бесы! А значит, и она тоже может быть бесноватой!       — Кто из вас не без греха? — закономерно заметил отец Антоний.       — Да, может, этот телефон и есть та самая бесовская метка, о которой вы говорили? Откуда нам знать? — предположил Михаил, умудрившись перекричать всех.       — Сестра Мария согрешила, но уже раскаялась во грехе. Вам не о чём переживать, — сухо сказал отец Антоний и зашагал в сторону кухни.       — Может, это из-за неё всё и началось? Может, это она пустила к нам беса? Сколько у неё уже этот телефон хранился, а? — всё не унимался Михаил.       — Братья и сестры мои, сестра Мария не впускала к нам бесов. Метка уже найдена, её не у бабы Мани нашли, — он подошёл к проходу на кухню, улыбнулся девушкам, и Юля с Любавой принялись наливать ему супа в тарелку и травяного чая в кружку. Отец Антоний обернулся к остальным и кивком указал на кастрюлю с супом. — Берите еду, рассаживайтесь за столы и поблагодарите Господа Бога нашего за хлеб насущный. Не поддавайтесь эмоциям, не гневайтесь и не обличайте друг друга во грехе. Для этого у вас есть я. Я ваш пастырь. И я буду решать, кто виновен, а кто нет.       Внезапно раздался звонкий женский смех. Потом зазвучал иступлённый голос Ольги:       — М-м-м, Боже! Накажи меня, накажи! Я буду послушной девочкой!       Люди отшатнулись от неё, лишь двое мужчин вовремя успели схватить её за руки, чтобы она снова не начала раздеваться. Ольга страшно захохотала, выпучив глаза, облизнулась, замычала, закусила губу и стала стонать. Она началась подаваться вперёд толчками, будто кто-то стоял позади неё и задавал ей ритм движений.       — Вы уничтожили метку, отец Антоний? — строго спросил Михаил.       — Конечно, — отец Антоний так и не забрал свою порцию из рук Любавы и метнулся к бесноватой.       — Тогда почему этот кошмар продолжается? — Михаил говорил очень громко, чтобы перекричать Ольгу.       Вдруг стоны раздались с другой стороны:       — Сделай это со мной, Боже! — протянула Анна, закатывая глаза, и Михаил бросился к ней, зажал ей рот рукой, прижал к себе, чтобы она и шевельнуться не могла. Он метнул отчаянный взгляд на детей, видевших всё, что происходило с матерью и Ольгой.       — Уведите отсюда всех детей! — взмолился он, но следом за Анной похотливые звуки издала другая женщина, потом ещё одна и ещё. Трапезная наполнилась высокими сладострастными голосами. Больше дюжины женщин впали в беснование, а подоспевшие мужчины держали их за руки, мешая срывать с себя платки и оголяться.       До детей никому не было дела.       Отец Антоний скомандовал Августу, чтобы тот отвёл ошарашенную и, слава Богу, всё ещё трезво мыслящую Анастасию на кухню, а сам занялся изгнанием бесов. Он читал молитву, клал ладонь на голову каждой женщине, и им сразу же становилось легче. Август пришёл на подмогу сразу же, как только исполнил его поручение. Вспышку беснования удалось подавить, но новая напасть пришла оттуда, откуда не ждали. Анастасия закричала из кухни:       — Я нашла бесовскую метку!       Все обернулись на её голос и увидели, как она удерживала Любаву за косу и указывала пальцем на шею. Прямо туда, где Августа случайно оставил засос прошлой ночью.       — Вот, кто виновен в бесновании! — продолжала она, твёрдо уверенная в своей правоте.       — Это мне жених оставил! — Любава не собиралась давать себя в обиду. Она вздёрнула нос, вырвала косу из руки Анастасии, подбоченилась, нашла глазами Августа. — Отец Август больше не поддаётся содомскому греху, вот вам наглядное доказательство.       Толпа издала волну осуждающих ахающих звуков. Михаил заговорил первым:       — Получается, бесы отравили душу отца Августа и теперь он отравил и тебя, Любава? Он тебя испортил? Взял до свадьбы?       — Что?! — возмутился Август. — Я бы такого никогда не сделал!       — Веры теперь тебе нет, — припечатал Михаил, и все братья и сестры обернулись к Августу, направив на него шесть десятков злостных взглядов. Август попятился назад, к выходу из трапезной, но мужики преградили ему путь.       — Я ничего не делал с Любавой, мы просто целовались, поверьте мне!       — Отец Август ни в чём не виноват! — громогласно произнёс отец Антоний, и все разом притихли. — Он уже понёс наказание за свой прошлый грех. А за поцелуи с любимой женщиной свешивать на него все грехи — это полнейшее безумие. Кто из вас, когда был влюблён, не делал глупостей? Кровь молодая, бурлит, толкает на «подвиги». Но «подвиг» этот совершенно безобиден. Он был совершён, во-первых, с женщиной, а во-вторых, с будущей женой. Как только мы разберёмся с беснованиями, назначим дату свадьбы.       Август чувствовал, как у него заливались краской не только уши, но и лицо, и шея. Он думал, что отец Антоний встанет на сторону людей, обвинит его в том, что Август разносит заразу сладострастия, которую подхватил от Тони. И потому услышать от него слова поддержки стало огромной неожиданностью. Август смотрел на отца Антония и всё не мог поверить, что тот за него вступился.       — Тогда расскажите, у кого вы нашли метку? У кого в доме она была? И почему женщины не прекратили бесноваться? — Михаил бесстрашно подступил к отцу Антонию, словно бросал ему вызов.       Тот вздохнул, провёл ладонью по лицу, мельком глянул на Августа, еле заметно прищурился, потом вернул взгляд к Михаилу.       — Я нашёл метку в доме Кости. Она была на потолке над кроватью Тони, и я уже уничтожил её. Бесы Тони, к счастью, не смогли распространить свои метки в другие дома, — он говорил уверенно, будто всё это было правдой, но Август знал: никаких меток над кроватью Тони не было. Ампулы нашлись в сарае. Для чего было нужно утаивать это от братьев и сестёр, он пока плохо понимал. — Но, видимо, эти метки им и не нужны были, чтобы поработить вас, потому что вы оказались слабы духом. Бесам не понадобилось проникать в ваше жилище, они проникли сразу в вас. Не ожидал я, что вы меня так подведёте. Думаете, ваш гнев, которому вы сейчас поддаётесь, не относится к проделкам бесов? Относится. И пока мы с вами ссоримся, бесы только крепче становятся. Вы питаете их. Вы питаете бесов Тони!       — И что нужно сделать, чтобы его бесов навсегда изжить из общины? — спросил Михаил.       — Проводить изгнание бесов из Тони столько, сколько потребуется, и ждать божьих указаний, чтобы узнать, как следует поступать дальше. Вам же всем следует покаяться в смертном грехе, который вы сейчас совершаете. Гнев выжжет вашу душу.       Михаил надменно усмехнулся, и Август ошарашенно приоткрыл рот. Если проявленное к себе неуважение он ещё мог оправдать, то неуважение к отцу Антонию — нет.       — А если мы разберёмся с первоисточником проблемы сами, без божьей помощи? — обратился ко всем Михаил. — Братья и сёстры, вам не кажется, что проще будет вытравить бесов из Тони при помощи плетей? Так и быстрее, надёжнее. Любые бесы заткнутся после сорока плетей под девяностый псалом. Это будет честно по отношению к нам всем. Сколько наши женщины из-за него натерпелись унижения! С ними дьявол сношался прямо у нас на глазах! Потешался, тварь!       — Михаил, — голос отца Антония наполнился металлом, — я не давал поручения ужесточать наказание Тони. Я не считаю, что оно ему поможет. Ему нужна помощь в изгнании бесов и укреплении духа.       — Вы можете считать как угодно, — съязвил тот, — про бутылки с бражкой вы тоже считали, что они мне принадлежат, однако это не так. Но вы мне не поверили. Тогда какой из вас пророк, если вы правды не видите? Вы можете ошибаться и насчёт остальных вещей. Я считаю, что Тони должен понести более серьёзное наказание, он заслужил! Из-за него наши женщины подверглись мерзкому влиянию бесов. Если вы, — он повернулся вокруг своей оси, чтобы пробежаться глазами по всем, — хотите, чтобы беснования продолжились, то можете ждать отца Антония, пока он помолится, поговорит с Богом. Я же предлагаю действовать сейчас. Я за правосудие! Кто со мной?       — Михаил, остановись, пока не поздно, тобой руководит гордыня, — предупредил отец Антоний.       — Кто со мной?! — повторил Михаил, закричав.       Из толпы отделились три женщины, двое мужчин и… Колька. Вот, от кого, а от него Август предательства не ожидал. Тони ведь беспокоился о нём, даже волос своих лишился, когда за его мать просил. Однако мальчик был настроен более чем решительно. Быть может, он злился на отца Антония из-за того, что его мама по-прежнему болела, а Бог ей не помогал исцелиться?       — Михаил, ты совершаешь большую глупость. Отступничество — грех страшный, — предостерёг Август.       — Если брата моего тронешь, то тебе несдобровать! — Олег вышел из толпы, шагнул к Михаилу, навис над ним, буравя взглядом.       — И это мне говорят мужеложники? — тот мерзко рассмеялся, затем обратился к людям, изъявившим желание пойти с ним: — Братья и сестры, следуйте за мной. Не тратьте время на пустые разговоры. Проблемы должны решаться делом, а не балобольничеством.       Кулак Олега впечатался Михаилу в лицо. Завязалась драка. Мужчины бросились их разнимать.       Отец Антоний подскочил к Августу и торопливо заговорил:       — Беги ко мне домой. Тони там. Я отвёл его туда. Начни читать над ним изгоняющие бесов молитвы, а я разберусь с Михаилом и всеми отступниками.       Август метнулся в сторону кухни, схватил Любаву, стоящую в проходе, за руку, притянул к себе, шепнул на ухо:       — Буду у отца Антония, если что-то плохое случится — беги ко мне и предупреди.       И он со всех ног бросился прочь из трапезной, мысленно умоляя Бога смилостивиться и над отцом Антонием, и над Тони, и над бесноватыми, и над Михаилом с отступниками, и над собой. Он влетел в дом отца Антония и сразу же закрыл входную дверь на засов, а дверь в сени на маленькую щеколду. Если раньше эти замки служили защитой от хищных зверей, то теперь защищали от врага куда более страшного. От человека.       Тони сидел на стуле, привязанный к нему по рукам и ногам. Он низко склонил голову, не шевелился и, казалось, дремал. Август, запыхавшийся, как стоял возле двери, так и рухнул там на колени, сразу же забормотав молитву.       Тони вздрогнул, словно вынырнул из дрёмы, шмыгнул носом, медленно приподнял голову, встретился с Августом взглядом. Смотрел долго неотрывно, а потом слабым, сиплым, больным голосом заговорил:       — Отец Август, пожалуйста, остановись, я хочу тебе сказать…       Но Август не слушал его. Он упорно продолжал читать молитву, игнорируя его попытку прервать обращение к Богу. Бесам не хотелось быть изгнанными, они хватались за Тони, мучили его и желали оставаться с ним как можно дольше.       — Ладно, — Тони быстро сдался, закрыл глаза, вновь опустил голову, — я просто хотел извиниться за то, что чуть тебя не убил. Я поступил очень плохо. И оправдания мне нет.       Август замолчал, и Тони тотчас взглянул на него влажными покрасневшими глазами. Повторил:       — Прости меня, если сможешь. Я был очень обижен и зол, когда полез к тебе после исповеди. И я рад, что ты смог сбежать. Если бы ты этого не сделал, то, скорее всего, я бы тебя заразил. Я уже больше недели терапию против ВИЧ не пью. И я уже, наверняка, заразный. Почему-то из головы вылетело нахрен. Я не думал… Я не хотел тебя заражать. Никогда. Ты такого не заслуживаешь. И мне правда очень стыдно. Прости меня.       Август смотрел в его выплаканные, припухшие глаза, слушал выстраданные слова, и просто не мог не поверить в их искренность. Вот теперь он видел Тони, милого дорогого Тони, который мог часами возиться с Карлушей и с живым интересом общаться с детьми. Тот сумасшедший бесноватый грешник остался в прошлом, и Август был готов молиться о духовном здравии Тони денно и нощно, лишь бы всегда видеть его светлый, полный человечности взгляд.       — Я прощаю, — со спокойным сердцем сказал Август, и Тони измученно улыбнулся.       — Отец Август… — прошептал, смаргивая благодарную слезу. Он выглядел смущённым и совсем безобидным. В нём больше не было того Тони, что с похотливой жаждой набрасывался на Августа после субботней исповеди.       Август ощутил, как что-то неведомое, тёплое и щемящее потянуло его к Тони. Он подошёл к нему, присел на корточки и потянулся рукой к волосам, чтобы успокаивающе погладить, но Тони зажмурился, вжал голову в плечи, словно ожидал удара, отвернулся, задышал часто, испуганно.       — Не обижу, — пообещал Август и, едва касаясь, провёл подушечками пальцев по виску. Тони всхлипнул жалостливо, прислушался к ощущениям и, когда понял, что причинять боль ему не будут, расслабился. Август улыбнулся, погладил его по голове широкой тёплой ладонью.       — Как твои раны? — спросил тихо, ласково.       — Болят, — прохрипел Тони.       — Хочешь мазью помажем?       Тони закивал.       Август поднялся, прошёл к настенным полкам. Такие вещи, как спирт, обезболивающая мазь и корень бадана, всегда имелись у отца Антония под рукой. Нужную баночку среди десятка таких же Август нашёл по запаху и вернулся к Тони. Развязывать ему руки он побоялся: вдруг придёт отец Антоний и отчитает за то, что так делать было нельзя. Потому Август предупредил:       — Мне нужно будет тебе рубашку задрать.       Тони ответил согласным кивком. И Август, подойдя совсем близко, скруглил спину, наклоняясь к нему, поддел пальцами край грязной кровяной рубахи и закатал его вверх. Торс Тони выглядел жутко. Весь живот и даже грудь были исполосованы бордовыми сухими рубцами, покрасневшая кожа болезненно стягивалась по краям. Подавив сочувствующий вздох, Август набрал мази, растёр между пальцами, согревая, и аккуратно принялся наносить вокруг ран.       — Мне жаль, — пробормотал виновато. Если бы между ним и Тони не случилось содомского греха, то торс у Тони оставался бы по-прежнему красивым — без этих уродливых шрамов.       — Ничего, у пластического хирурга удалю, и вообще буду, как заново родившийся, — Тони всё не унывал. Августу оставалось лишь удивляться его умению справляться с горестями. Это ж надо было!       В перерывах между тем, чтобы дуть на те места, где ложилась мазь, Август сдержанно порадовался:       — Бог тебя милует от загноений.       — Удивлюсь, если я тут выживу, — усмехнулся Тони и шмыгнул носом.       Август обеспокоенно поинтересовался:       — Ты простыл?       — Да, горло побаливает, нос бежит и температура, наверное, есть. Но небольшая. Может, тридцать семь и пять, может, чуть больше. У вас тут градусники хоть есть?       — Есть. У отца Антония где-то должен был лежать, но я не знаю где. Так что, он придёт и достанет сам. А потом я тебе приготовлю отвар лечебный.       Когда Август приспустил с Тони штаны до середины бедра, сдвинул ниже резинку белья и стал обрабатывать раны внизу живота, то услышал сверху шипение и отборные ругательства.       — Потерпи, мой хороший, почти всё сделал. Знаю, тяжко, но немного осталось. Ещё ноги помажем сейчас и закончим.       Руки Августа запорхали шустрее. Тони сделал пару длинных выдохов, справляясь с болью. Кожа у него была тонкая и невероятно чувствительная. Хотя, с другой стороны, это было даже хорошо: поцелуи на ней и любая ласка, наверное, ощущались гораздо ярче и приносили больше удовольствия.       «Господи, помилуй мя грешного, о чём я думаю!» — мысленно отчитал себя Август. Закончив с ранами на бёдрах, он закрыл мазь, поставил её на место, помог Тони натянуть штаны обратно и опустил рубаху.       — Отец Антоний сказал мне прийти к тебе и читать молитвы, чтобы продолжить изгнание бесов. Прости, больше не могу с тобой говорить, — повинился Август. — А ещё я ему рассказал про ампулы и отдал их, потому что в общине стал твориться ад наяву. Отец Антоний их искал очень долго и говорил, что они — метка дьявола и что их нужно уничтожить. И я подумал, что они могли быть причиной всего, но, к сожалению, это не помогло, хотя, может, отец Антоний просто ещё не успел от них избавиться… Я совсем уже ничего не понимаю…       Тони обиженно свёл брови и прошептал:       — Так это не он сам их нашёл, а ты их ему отдал?       Август поспешил оправдаться:       — Пойми, я хотел сначала с тобой поговорить, всё обсудили бы вместе, а потом бы ты сам принял решение. Но в общине женщины начали бесноваться. И с каждым днём их всё больше и больше становилось. А ещё я был очень обижен на тебя, после того ночного разговора. В общем… Прости, что всё так сложилось. Я не хотел… точнее, хотел, просто… — он зарычал от бессилия. Все оправдания звучали жалко. Однако Тони усмехнулся, пожал плечами и ответил:       — Ну, зато благодаря тому, что ты всё отцу Антонию растрындел без моего согласия, он меня из того подземелья раньше вытащил. Хоть какая-то польза от того, что всё пошло через жопу, — Тони горестно усмехнулся, покачал головой, снова громко шмыгнул носом. — А с женщинами-то у вас чё?       — Бесы твои в них подселились. Сильные у тебя бесы, — Август повторил слова отца Антония.       Тони хохотнул.       — Да, у меня очень сильные бесы, как глисты по осени. Жаль только, я с ними не знаком. А то всю жизнь живу и не знаю, что у меня такие подселенцы есть. И ведь даже за проживание не платят. Непорядок, — он поцокал языком.       — Не паясничай.       — Да где я паясничаю? Я предельно серьёзен.       — Тони, — одёрнул его Август, — прекращай.       — Даже пошутить нельзя. Что ж ты за человек такой. Как ещё со скуки не помер, — Тони смачно втянул сопли на вдохе. — Высморкаться хочу. А у меня руки связаны.       Август растерянно огляделся по сторонам, силясь придумать, как ему помочь.       — Нет, ты, конечно, можешь подержать мне платок… — предложил Тони и на лице Августа одновременно отразились и отвращение, и шок. Тони цокнул, закатил глаза. — Да просто руки мне развяжи. Никуда я отсюда не уйду. У меня сил нет, еле хожу. Из-за температуры голова болит. Посижу я, послушаю твои молитвы. Только в туалет меня отпускай изредка, и вообще классно будет.       — Я тебе против температуры травок сделаю, как только отец Антоний придёт, — пообещал Август и, зайдя за спину Тони, принялся развязывать руки. Когда запястья освободились от жёсткой верёвки, тот облегчённо вздохнул, с трудом перевёл руки вперёд, попытался было размять их, но пальцы не слушались. Заметив это, Август поколебался немного, но всё же решил ему помочь. Тони ответил благодарной улыбкой.       — А сморкаться мне во что?       Август хотел было предложить выйти на улицу и высморкаться там, чтобы сразу омыть руку в воде из бочки, но с площади донеслись людские вопли и ругань. Тони покосился на окно, утёр покрасневший нос рукой и вытянул голову.       — Что там происходит?       — Может, опять женщины забесновались, а может, Михаил всё ещё бушует, — предположил Август и, чтобы не подвергать Тони опасности, в одиночку вышел на крыльцо, чтобы принести воды в ведре. Стоило ему увидеть стремительно приближающегося к дому отца Антония Михаила с группкой единомышленников, как по спине пробежало льдистое предчувствие беды. За Михаилом гнались другие люди, верные отцу Антонию, но он распугивал их плетью, со свистом рассекая ей воздух.       Август задумчиво пробормотал себе под нос:       — Любава же должна была меня предупредить, если что-то плохое случится.       Он попытался найти её лицо в толпе, но из-за всеобщего мельтешения сделать это не удалось.       Сердце забилось в ушах, дыхание участилось. Ужас объял Августа, и он юркнул обратно в дом, закрыл все двери. Тотчас бросился к Тони, отвязывая от стула его ноги.       — Что случилось? Сектанты подрались за грибную дозу? — Тони в конце концов высморкался прямо на пол, зажав правую ноздрю и со всей силы дунув через левую. Август опешил. Он бы и рад был указать Тони на его невоспитанность, но крики на улице становились всё ближе, а страх всё нарастал.       Август взял Тони за руки, помог подняться, начал сумбурный рассказ:       — Михаил совсем с дуба рухнул, — он не заметил, как перешёл на более грубые выражения: настолько сильно он волновался, причём не за себя — за Тони. — Отец Антоний сейчас пытается ему помешать, но он прорывается сюда со своими приспешниками. Они хотят тебя пороть, чтобы изгнать бесов, и пороть столько, что ты можешь… — Август запнулся. Нет. Он не будет произносить этого вслух. Тони ни за что не умрёт. Какая глупость! Ему ещё жить и жить. И Август сделает всё от себя возможное, чтобы так оно и было.       Тони вмиг переменился в лице. Он понял.       Он точно всё понял.       — И что ты предлагаешь делать? — спросил совершенно серьёзно, без доли шутки. — Мы, вроде как, закрыты. Дверей целых две, а на этой, — он указал на неё пальцем, — ещё и крест висит ого-го какой! Это плюс сто к защите!       Гомон нарастал. Август смог отчётливо различить рёв Михаила:       — Я не успокоюсь, пока моя жена не будет в порядке. Не позволю бесам её пользовать!       Он был уже близко. Очень близко. Август увидел его, орудующего плетью, в окне. Михаил обогнул стену, добрался до входа, стал ломиться в первую дверь. Как хорошо, что она открывалась наружу и выбить её было очень тяжело! Михаил понял это быстро, и решил отступить, как показалось Августу.       Сбоку раздался звон стекла, на пол грохнулся увесистый камень, выбивший деревянный оконный переплёт и проломивший сразу две широких половицы. В оконном проёме показалось разъярённое лицо Михаила. Он сдёрнул с себя рубаху, положил её на острые края треснувшего стекла и полез внутрь дома.       — Бежим! — Август резво перекинул руку Тони через свои плечи и, согнувшись, чтобы ему было удобнее, бросился к двери. Открыл первый замок, затем второй. Михаил за спиной, кряхтел, поднимаясь на ноги. В окно уже лез второй человек. Август пнул входную дверь ногой, выскочил вместе с Тони на улицу, сбежал по узкому крыльцу на траву и побежал за дом — в сторону леса.       Тони поспевал плохо, но очень старался. Он хрипел, рычал от боли — из-за ран на бёдрах и животе не то что бежать — ходить было тяжело. Август знал об этом, как никто другой.       — Мы не успеем, — простонал Тони и неожиданно вскрикнул, оглушив Августа на правое ухо. — Блять! Опять нога! Сука! Да сколько нахуй можно уже?       Август промедлил лишь секунду, а потом сделал первое, что пришло в голову. Он поднял Тони на руки, запоздало сообразив, что лучше было посадить его себе на спину, но времени для того уже не оставалось. Август побежал так быстро, как мог. Он должен был добраться до леса раньше разъярённых отступников, которые нагоняли их во главе с Михаилом. И может быть, он действительно бы успел, если бы не споткнулся, то ли о камень, то ли о корневище и не полетел вниз. В последний момент он смог завалиться набок, сцарапав колени и локти. Тони приземлился на ягодицы, однако хватку на плечах Августа не ослабил.       — Поднимайся! — заорал он. — Давай!       Август с трудом поднялся вместе с Тони на руках, но к тому времени Михаил уже нагнал их и грубо толкнул Августа в бок. Тот снова упал, руки его разжались, выпустили Тони.       — Попался, гадёныш, — выплюнул Михаил и схватил Тони за шею, потянул вверх. Он закашлял, захрипел, вцепился в его толстые грубые пальцы, силясь их разжать, и Август не выдержал. Поднялся, тяжело дыша, обнажил зубы, как дикий зверь.       — Отпусти его! — сказал таким жёстким и решительным голосом, которого никогда ранее у себя не слышал.       — Защищаешь его, потому что он твой любовничек? — Михаил издевательски усмехнулся.       Август почувствовал, как впервые в жизни, у него зачесались кулаки. Лицо Михаила и так уже было разукрашено, благодаря Олегу: правый глаз заплыл красно-синим, бровь и губа кровоточили. Не мешало бы ему добавить вторую рассечённую бровь для симметрии. И только Август занёс руку для первого в своей жизни удара, как подоспевшие приспешники схватили его и скрутили руки за спину.       Август пытался вырваться, не жалея ни себя, ни тех, кто его удерживал, как вдруг со стороны площади раздался крик нечеловеческой силы. Все отступники разом обернулись и замерли. Август тоже извернулся, как мог. Шея заболела, однако он не мог не смотреть.       Там, позади отец Антоний лежал на земле и корчился будто бы от невыносимой боли. Он вопил и выкрикивал: «Слышу! Слышу глас твой, Господи!» — а люди вокруг него расступились, застыли и не пытались поднять его или как-либо помочь. Все знали, что так проходило общение пророка с Богом. До этого момента немногие были удостоены стать свидетелями самого великого таинства, обычно отец Антоний взывал к Всевышнему за закрытыми дверями дома, как Моисей, поднявшийся на гору, чтобы получить заповеди. Но те счастливцы, кому доводилось видеть, как Бог обращался к рабам своим, говоря устами отца Антония, рассказывали потом об этом с ужасом благоговения.       Август же никогда не благоговел. Он помнил только удушающий страх, который охватывал его, когда отец Антоний начинал говорить не своим голосом и не своими словами. То же он ощутил и сейчас. По телу прокатилась волна озноба, во рту пересохло.       Август снова попытался вырваться, восклицая:       — Бог с ним говорит, вы что, не видите? Это всё потому, что вы ослушались отца Антония! Отпустите нас с Тони! Вы идёте против Бога! Против любви к ближнему! Вами руководит гнев! Вам сейчас это сам Бог скажет!       Отец Антоний стал выкрикивать одни и те же слова, повторяя их раз за разом:       — Грешник! Камень! Вода! Грешник! Камень! Вода!       И Август пожалел о том, что подумал о Боге слишком хорошо.