***
Такси лихо свернуло на заставленную пафосными иномарками парковку. Площадь она имела в четверть Авиапарка. Короче говоря, большой была донельзя. Свободные места, благо, были. Перебросившись парой слов с молодым водителем, Сигма вылез из машины и по вымощенной дороге направился в пункт своего назначения. Этот пункт нельзя назвать никак иначе, кроме как Дворец. Кремовое здание в три этажа, каждый последующий этаж площадью чуть меньше предыдущего. В голове у Сигмы оно всегда ассоциировалось с трёхъярусным свадебным тортом. Глаза у здания тёмные — не понять, что творится внутри. Углы крыши гордо занимает триколор. Колонны, будто уже по привычке, окружают посетители: как правило, это компании подвыпивших мужчин в сединах, дарящие жёнам виллы да яхты едва не на каждый праздник. Контингент определил это место. "Казино" — гласят светящиеся золотые буквы на каменной арочной балке. Приближаясь к главному входу, Сергей Николаевич слышит хохот и бурные обсуждения ставок. Прохладный воздух ночной Москвы не позволяет Сигме забыться. А забыться — это его сокровенное желание на протяжении семи лет. В дверях с ним резво здоровается охрана, а он только кивает. Проходя ресепшен, приходится вежливо улыбнуться. Какое счастье, думает мужчина, когда втискивается в битком набитый лифт, что слава обошла его стороной. Участвовать в светских беседах с гостями сейчас совсем не хочется. Лифт опустел на втором этаже. Первый — игровой, второй — гостиничный, третий — для персонала. Туда и направляется Сигма. Под ноги старается не смотреть. Кафель в шахматную доску. Голова кружится. Не дойдя до своего кабинета, Сигма резко затормозил у поворота в коридор, где располагались две уборные и подсобное помещение. Теруко, та девушка, что звонила ему, была повернута к мужчине спиной. Головой она нырнула в подсобку так, что в обозрении остался только розовый хвост, рукой слегка придерживала дверь. Администраторша смены хихикает и на кого-то цыкает. Сергея Николаевича она, видимо, не заметила. Он этим воспользовался и тихо подошёл сзади. — Позволь мне узнать, что тут происходит, — Сигма кашлянул в кулак, скрестил руки на груди. Попытка состроить устрашающий вид не увенчалась успехом. Всё-таки не нужно было сильно экспериментировать с причёской. — Ничего! — девушка резко подпрыгнула, ударяясь ухом об дверь. Глаза у неё по пять копеек. Дверь махом захлопнула и прижалась к ней спиной. — Теруко, что происходит? — Сигма нахмурился. Девушка ниже его на три головы. На работников Сергей Николаевич обычно не кричит. Порой, голос повысить боится. Особенно, если это работница. — Ничего, Сергей Николаевич! — она мотает головой, как припадочная, и всё теснее жмётся к двери. — Там просто...м, тараканы! — тараканы в подсобке кажутся большими, ибо уронить что-то тяжёлое — а в этом помещении всё, относительно букашек, тяжёлое — не каждый таракан сумеет. От грохота за спиной девушка готова подавиться смехом. — Теруко, отойди от двери! — уже командует мужчина. Голос звучит строго. Администраторша опускает покрасневшее лицо и виновато отходит в сторону. Сигма хватается за ручку, выдыхает и распахивает дверь. Лучше б не открывал. В его возрасте инфаркт встретить сложно, но сейчас он, кажется, топчется на пороге с букетом гвоздик. Рот открылся сам по себе. Разум и умение говорить, взявшись за руки, дружно отошли на покой. Только одна бровь запрыгала в панической атаке. Дзёно и Тэтте, слепой играющий крупье и упёртый наблюдающий крупье, почётные труженики казино, зажимающие друг друга в подсобке. Крашеный блондин Дзёно сидит на металлической скамье, прижатый спиной вплотную к стене. Шея его горит засосами — при свете коридора в тёмной подсобке разглядеть это можно легко. Темноволосый товарищ с галстуком-бабочкой на голое тело коленом упирается в скамью, не давая ногам коллеги сомкнуться. Тот хватается за его плечи. Внезапный свет на Тэтте подействовал незамедлительно. Он обернулся и чуть отстранился от коллеги. Дзёно молчал. Изменить положение он не посчитал нужным. У Сигмы задёргался глаз. Прячущаяся за его спиной Теруко приготовилась к худшему. — Это... Это... Какого, блять, чёрта?! — Сергей Николаевич влетел в подсобку, с размаху шарахая кулаком по выключателю. Тэтте чуть прищурился, явно не понимая претензию. Дзено оставался неподвижен. — Я говорила им, чтоб перестали, — робкий голос девушки донесся из-за спины. Сигма метнул в неё взглядом. От комментариев воздержался, но на заметку взял. — Вы понимаете, что это чревато штрафом? Почему вы не внизу? — разъярённый мужчина сделал шаг к ним, упорно борясь с желанием схватить их обоих за шкирку. Его раздражало, что они молчали. — Тэтте, Дзёно, я вас спрашиваю! — Сигма нагнулся к Тетте, кладя ладонь ему на плечо, замер и побагровел. — Так вы пьяные! Да это не штраф, это увольнение! — Сергей Николаевич, у них смена давно закончилась, — вступилась Теруко, легонько дотронувшись до плеча управляющего. Тот обернулся. — Сегодня у Фукучи был праздник, поэтому они выпили немного. — интересоваться, что за праздник может быть на рабочем месте Сигма не стал, чтобы случайно ничего не сломать и ни в кого ни чем не запульнуть. — Эти двое — буквально лицо нашего Казино, — Сигма устало потёр лоб, глядя то на девушку, то на любовничков. — Это недопустимо, чтобы работники занимались... — он замялся, подбирая слова — интимом, тем более гомосексуальным, учитывая менталитет Российской Федерации, тем более, будучи пьяными. Пусть они и делают это здесь, в кладовой, и в их нерабочее время, но это всё равно недопустимо. — мужчина разочарованно посмотрел на этих двоих, один из которых сидел почти спящий, а второй пребывал в каком-то вакууме, клюя носом. — Теруко, будь добра, позаботься, чтобы их никто не увидел в таком состоянии, — Сигма направился к выходу из тёмного помещения. Остановился, вспомнив, добавил. — И забронируй ВИП номер на имя Достоевского на две недели. — Так много? Фёдор Михайлович никогда на столько не останавливался, — девушка удивилась, оставляя запись в заметках на телефоне. В Казино она работает приличное количество времени, чтобы запомнить некоторые привычки частых посетителей. — Это будет не лично лично Фёдор, а его... — Речь Сигмы оборвалась. Кем и как представить парня? Сергей Николаевич неосознанно касается своей шеи и опускает глаза в пол. Нужно было думать, прежде чем начинать говорить. — Его, кажется, племянник. Он будет стажироваться у меня. Но всё равно запиши на имя Фёдора, ладно?— Девушка кивнула, пожав плечами. Сигма вышел, поправляя манжеты пиджака, делая строгий вид. Зашагал к своему кабинету. Он уже понял, что сожалеет о решении помочь Фёдору. Дело требует скрупулёзности. Если во время пребывания Николая в Казино у кого-нибудь, неважно кого, возникнет хотя бы малейшее подозрение, — можно прощаться с репутацией. И своей, и казино. Репутация у мужчины безупречная, как и у Казино. Без Казино Сигма свою жизнь не представлял. В разговоре с Фёдором мужчина однажды сравнил здание с ребёнком. Сравнение меткое. Сигма до сих пор помнит, по сколько таблеток от головы он выпивал в день, ещё не будучи на этапе строительства. Сложнее всего было получить документ, разрешающий основание казино. Сигма его получил честно. Через кровь, пот и слёзы. Фёдор частично помог. Связей привлёк немало и долгов понабрал на пятьдесят лет вперёд. Но и тут Достоевский пособил. На каждом этапе доведения казино до совершенства не обходилось без Фёдора. Сигма обязан ему всем. Ладно, всё-таки он правильно сделал, что не отказал другу. Риск большой, но у Фёдора всегда всё под контролем, даже если он находится на другом континенте или лежит в гробу. Мужчина пошёл в кабинет. Первым делом он упал в кресло. Веки поползли вниз. Но он никогда не ложится спать, если знает, что работа не закончена. Принялся за бумажки, любовно положенные Теруко на стол. Ночевать придётся в казино. Однако от ночи не много осталось.***
Ванная комната задыхалась в горячем тумане. Душевая кабина побелела. Лампа тусклая, оттого свет тяжёлый. Ладони, прислоненные к стеклу, вызывали чувство интимности. В то же время казались жуткими. Сайлент Хилл, только по-русски и потеплее. Стены выделаны камнем. На полу — тёмный паркет, капли воды и махровый белый ковёр. Слева от запотевшей двери висит женщина. Вернее, её грудь с яркими винными сосками. Всё остальное — красный фон. За пределы не выпускает белая рамка. В поместье Фёдора подобных картин больше нет. Это единственная откровенная и в непонятном стиле. Висит только потому, что Достоевский картины не выкидывает и пылиться не оставляет. Он купил её на закрытом аукционе. На горизонтальном выступе в стене — своеобразной лавочке — в углу, возле гидромассажной ванны, скромно устроился Маршалл. Этот проигрыватель Фёдор купил, когда летал в Британию. Вроде бы, в городе, находящимся недалеко от Манчестера. Специально туда поехал. Года, кажется, три назад. Цена на проигрыватель была немаленькая, зато оригинал. Из Маршалла сейчас тихо льётся американский джаз. Коричневый комод соседствует с мраморной раковиной. На нём бритвенный станок, прилагающаяся пена и смазка. Смазка стоит там всегда. По умолчанию. Над раковиной вспотевшее зеркало со светящимися оранжевыми лампочка. В нём отражается душ, внутри которого силуэт мужчины. Фёдор упирается ладонями в стену душевой кабины. Горячая вода ударяется о его спину, задевает волосы. На волосах минутой раннее был шампунь. Теперь они пахнут вишней. Достоевский дышит ровно и глубоко. Отдаётся приятному ощущению. Хочет повернуть ручку крана правее, но боится ошпарится. В последнее время Достоевский слишком много на себя берёт, переоценивая возможности. Опасный бизнес, огромное количество работы, друзья, с которыми нужно поддерживать связь — Агата, в данном случае — и ещё этот студент. Фёдор условился, что отныне подростов на работу больше не берёт. За ними нужен глаз да глаз. Но следить на ними в компетенцию Достоевского не входит. Расправляться с ними — тоже. Хотя это бывает весело. Точнее, весело видеть их испуганный взгляд и слышать их невероятные истории. Николаю не повезло особенно. Хуже всего, что виной тому —стечение обстоятельств. На его месте мог оказаться любой. Достоевского радует только внешность парня. Гетерохромия, вкупе с длинными блондинистыми волосами, — явление редко. Особенно у мужчин. Фёдору всегда нравилась необычная внешность, вне зависимости от пола. Гоголь впечатления особого не производит. Плачет, молчит и иногда спорит. В тот вечер он не сопротивлялся. Фёдор хоть и хотел, чтобы первый секс у парня прошёл плавно, — что и произошло — но чего-то не хватало. Возбуждал тогда Достоевского сам факт новшества. Но больше его разжигало положение Николая, его эмоции, мысли и чувства, проецированные самим мужчиной. Тело парня вроде возбуждало, а вроде не возбуждало. Очень понравились Фёдору красные щёки студента. Но чего-то явно не хватало. Наверное, эмоций? Может, ярко выраженного страха и сопротивления? Достоевский признаёт, что ему нравится БДСМ: кляпы, порка, связывания, доминирование и прочее, — но настоящее насилие и принуждение в сексе, заранее не обговоренное, он сильно осуждал. Думать, что ему может нравиться что-то подобное, Фёдор себе запрещал. Даже сейчас, стоя полупьяным в душе. Но алкоголь ослабил оборону разума. Интересно, сильно бы Гоголь сопротивлялся, если бы Фёдор пришёл к нему прямо сейчас? Парень, наверное, уже уснул. Мысль об эмоциях юноши интригует. А как он мило выглядел, когда плакал около часу назад! Достоевский понял это только сейчас, глядя, точно, со стороны. В тот неловкий момент Николая было жалко. Мужчина не хочет это признавать, но лёгкий укус совести он почувствовал. Не нужно было до такого доводить юношу. Фёдор чувствует приятные покалывания в теле. Дыхание и сердцебиение меняют ритм. Розовый слой смущения ложится на красные от температуры в ванной щёки. Интересно, как бы выглядел Николай во время минета? Это, наверное, единственное, чему бы он долго сопротивлялся. Должно быть, брать чужой член в рот кажется ему кульминацией унижения. Достоевский упирается предплечьем в стену душевой. К углу локтя прислоняется головой. Глаза прикрыл. Рука тянется вниз. Туда он не смотрит. Три пальца обхватывают головку. Фёдор не заметил, как за мыслями возбудился. Кулак мужчины, обхватывающий член, водит то вверх, то вниз. При основании чуть сжимает. Сверху оттягивает крайнюю плоть. Представляет Николая и его дикое смущение. То, как он пытается укрыться от взгляда Достоевского, но продолжает свою работу. Фёдор приоткрывает рот, чувствуя подступающий оргазм. Обычно он не кончает быстро, а сейчас готов это сделать, не дождавшись и третьей минуты от начала. Его движения ускоряются. С тихим стоном он кончает в кулак. Быстро дышит, прислоняясь головой к прозрачной стене. Моргает пару раз и подставляет ладонь под струи воды, смывая сперму. После тотчас выходит из душа. Вытирая волосы, трезвые мысли Фёдора напоминают о своём существовании. Это было как-то грязно. Во всех смыслах грязно. Мастурбировать на унижения юноши, даже мысленные, гадко. Достоевский уже взрослый мужчина, а гормоны в голову бьют, как в малолетку. Алкоголем оправдываться низко. Странно, что свои мысли Достоевский осуждал больше, чем свои поступки. Фёдор запахивается в новый белый халат, выключает надрывающийся голос поющего американца и выходит из ванной. Направляется в спальню. Почти весь свет в поместье выключен. Наверху — весь. Коридоры первого этажа подсвечивают бра. Походя мимо лестницы, Достоевский тормозит. Свет в комнате Луизы выключен. Спит, скорее всего. Или опять фонариком подсвечивает страницы книг. Но Фёдор остановился не поэтому. Наверху Николай спит или бодрствует. Что, если действительно прийти к нему сейчас? Он испугается? Достоевский касается ступени и резко отдергивает себя. Нет, сказал он себе строго. Не оглядываясь, торопливо зашагал туда, куда и направлялся. Пора спать.***
Николай после объятий Фёдора уснул быстро. Но объятия к скорости засыпания отношения не имели. Быстро он уснул из-за истерики. Нервная система нуждалась в расслаблении. Утром разбудила Луиза. Принесла завтрак и новость, что его, возможно, Фёдор выпустит за пределы комнаты. Для чего и когда конкретно — сама не знает. Не радоваться было сложно. Во-первых, он наконец-то развеется. Во-вторых, знание среды просто необходимо при разработке плана побега. Радостью делиться было не с кем. Луиза ушла быстро, сославшись на большое количество дел. Зато из комнаты никуда не пропала высокомерная барышня, но с ней Коля предпочёл не вести беседу. Несмотря на радость, Гоголю было тревожно. Предчувствовал что-то нехорошее. В смысле, находясь с Достоевским в одном помещении, нельзя не предчувствовать что-то нехорошее, это уже факт, доказанный Колиным эмпирическим опытом. Сейчас это предчувствие обострилось. На всякий случай Николай принял душ. Возможность секса хоть и была неприятной, но уже не так пугала. Это не так уж и больно. Правда, очень унизительно. Сейчас Коля лежит на кровати, опираясь на подушку и скрестив ноги. По ощущениям, с момента наступления утра прошло часа три-четыре. В руках держит, о боже, книгу. Причём, очень даже интересную. Что-то про великие картины. Это, конечно, не манга и не комикс, но всяко лучше, чем Де Сад. Его книги парень закинул под кровать ещё два дня назад. Дверной стук отвлекает. Похоже, Луиза пришла. — Войди, Лу, — Коля продолжил лежать, поглядывая в книгу. Луизу он стесняться перестал. Дверная ручка дёрнулась. Гоголь вздрогнул. Это была не Луиза. И даже не Фёдор. Тучный мужик с тремя волосинками на голове дружелюбно улыбнулся, заглянув в комнату. Его Коля узнал. Тот прихвостень Фёдора из квартиры. — Здорово, не спишь? — мужчина спрятал руки в карманы. Отчего-то он был в грязной куртке. Ответом студент неуверенно покачал головой. Книгу он чуть прикрыл, но не убрал. — Вставай, пойдём, Фёдор просил не задерживаться. — он махнул рукой, подзывая. — А где Луиза? — Коля сконфужено спросил, поднимаясь с кровати и придерживая ткани халата. Было некомфортно. — Луиза? А, горничная эта? Не видел её сегодня, — как только парень оказался возле мужчины, тот закинул ладонь ему на плечо и закопошился в кармане. — Так-с, я тебе сейчас глаза завяжу... — из кармана прихвостня потянулась чёрная ленточка. Он встал за спиной Николая и своими грубыми руками стал перебинтовывать глаза юноши, постоянно путаясь. От мужика несло землёй и какой-то дешёвой едой. Гоголь поморщил нос. — Зачем такую косу длинную отрастил? — мужчина поднял косу парня вверх. Видимо, мешала. Николая этот вопрос задел. От одноклассников и одногруппников успел наслушаться. — Захотел и отрастил, — юноша фыркнул и нахмурился, правда, под лентой этого не видно. Знал, что за такой ответ в доме Фёдора ему пожет прилететь, но всё равно рад, что сказал это. — Ты не думай, я ничего против голубых не имею, просто поинтересовался, — тучный, будто попытался оправдаться. Косу он мигом отпустил. — Всё, готово. — он туже затянул ленту. — Пойдем, — пятерню расположил на пояснице Николая — Да не гей я! — Коля сжал кулаки, скрестив руки на груди. Было неприятно. — Понял, — мужчина хохотнул. Явно не поверил и легонько подтолкнул Николая, выводя из комнаты. Губы Николай сомкнул в тонкую линию. Он демонстративно шагал, выпрямив спину, ведомый мужчиной. Молчал. Пусть он и не видит, где идёт, но другие органы чувств у него работают. Путь старается запомнить. Благо, он не сильно запутанный. Кроме того, Коля хорошо ориентируется в пространстве. Выйдя из комнаты, нужно повернуть направо, а дальше идти прямо. Далее спуститься по лестнице, кажется, на один этаж ниже. Затем снова направо, а дальше прямо. Дальше налево — и вот мужчина остановился. Николай напрягся, когда прихвостень громко стукнул по двери. Коля собрался с духом. Дверная ручка шумно опустилась. — А-а, Пушкин, — это был голос Фёдора. Сонный и какой-то ленивый. — Доставил мне моего любимого гостя? — Достоевский усмехнулся и закатал рукава рубашки. — Можешь быть свободен, Александр, — стоящий за спиной Пушкин мыкнул что-то в духе "рад был помочь" и пошёл прочь, шоркая неуклюжими ногами. Воцарилась тишина. Юношу она напрягала, а Фёдора, кажется, раззадоривала. Гоголь чуть сгорбился. — Не бойся ты меня так, Коля, — Достоевский нарушил тишину усмешкой. Он шагнул вперёд и кончиками пальцев заправил непослушную светлую прядку за ухо парня, высовывающееся из-под ленты. Пленник стоял неподвижно. — Я считаю, мы уже неплохо сблизились. — Я не боюсь, я просто не привык к тому, что мне завязывают глава и уводят непонятно куда, — Коля сильнее укутался в халат. К повязке на глазах он успел привыкнуть, поэтому сильного дискомфорта она не вызывала. — Резонно, — Достоевский задумчиво почесал подбородок. — Проходи, я тебя ждал, — мужчина аккуратно надавил на спину, подталкивая и пропуская юношу вперёд. Дверь позади захлопнулась. Помещение разило теплом. Достоевский подошёл вплотную. Бледные пальцы стали неторопливо манипулировать лентой. Совсем не касались тела. Коля чувствовал его дыхание у себя на затылке. А ещё от мужчины едва заметно пахло вишней. Ему внезапно вспомнилось окончание вчерашнего вечера. Гоголь прикрыл глаза и сжал манжеты халата. По спине побежали мурашки. — Вот и всё, — Фёдор произнёс с чёткой расстановкой. Ткань на глазах ослабла. Одним движением мужчина смахнул её полностью и отбросил в сторону. — Да будет свет! Из-за внезапно света Коля не сразу сфокусировал взгляд, оттого заморгал. Первое, что бросилось в глаза, — плазма. Большая и похожая на картину, потому что находилась будто бы в багетной рамке. Перед плазмой деревянный кофейный столик, а за ним широкий бордовый диван. На нём в странной позе уснул чёрный пушистый плед. Около дивана стоит простой торшер. По бокам пару кресел. Стены и тут бордовые, но уже с узорами. У бабушки в доме примерно такие же были. Этой мысли студент незаметно улыбнулся. — Хочешь спросить, зачем ты здесь? — стоящий за спиной Фёдор мягко улыбнулся. — Не хочу, — Коля произнёс это достаточно уверенно. Затем он обернулся. — Очевидно же, что вы собираетесь трахнуть меня здесь. Не беспокойтесь, я был в душе. — юноша немного удивился выбору одежды Достоевского. Сегодня у него не траур, хотя по-прежнему выглядит мрачновато. Вместо чёрной рубашке — тёмно-синяя, а брюки так вообще белые. Прямота юноши Фёдора удивила. Он выгнул чёрную бровь и едва не растерялся. Синие глаза сверкнули. — Какой догадливый... — малокровные губы слегка согнулись в смешке. — Ты прав. Секс на сегодня действительно запланирован, но это ведь не значит, что заниматься мы можем только им, не так ли? — Коле показалось, что мужчина ему подмигнул. — Не знаю, — парень безразлично пожал плечами, отводя взгляд. — Просто сделайте то, что хотите, и отпустите меня. — Куда же ты так торопишься? — Фёдору речи Николая не понравились. Было даже как-то обидно, хотя вполне ожидаемо. Но, честно говоря, Достоевский думал, что после вчерашнего поведение Гоголя немного изменится. — Я уверен, проведённое со мной время окажется более продуктивным, чем если ты будешь валяться у себя на кровати весь оставшийся день. Только не говори мне, что ты не устал от бесконечного лежания на кровати. — мужчина упёр руку в бедро и с вызовом посмотрел. — Что вы хотите ещё со мной сделать?.. — Коля устало вздохнул и скрестил руки на груди. — Оглядись. Посмотри на обстановку помещения, — Николай нехотя послушался. Ничего интересного он не увидел. Стены голые, не считая телевизора. — Ну? — Вы меня сюда привели, чтобы фильмы посмотреть? — Коля скептично выгнул бровь и улыбнулся. — Именно! — Достоевский бесшумно хлопнул в ладоши. — Ты не любишь смотреть фильмы? — Фёдор сузил глаза. Сегодня он специально выделил два часа, чтобы побыть с Николаем. — Я люблю, но... зачем? — Гоголь растерялся. Его щёки порозовели, и он неосознанно коснулся шеи. — Разве я вам нужен не только для...секса? — Может, я и плохой, но отнюдь не бесчеловечный, — Достоевский выдавил привычную ухмылку, но в следующий момент она растворилась. — Признаюсь тебе, Коля, честно, мне за вчерашнее немного стыдно. Надеюсь, ты примешь просмотр фильма в качестве извинения. — мужчине было сложно поверить, что он говорит подобное Николаю, что уж говорить о самом Николае. Фёдор звучал уверенно и смущения не показывал. — Да я не обижаюсь, — Коля, словно испугался, однако он не врал. Обижаться сейчас бессмысленно. Лучше вкладывать время в создание плана побега. — Славно, — Фёдор улыбнулся резко, чуть задрав подбородок. — Располагайся и чувствуй себя как дома. — к Достоевскому вернулся его повседневный тон с издёвкой. Коле делать было нечего, поэтому он осторожно расположился в углу дивана, стараясь занять как можно меньше места. Колени согнул и расположил перед собой, наклонив их вбок, чтобы подол халата не обнажал его ноги до неприличия. Юноша подпёр щёку кулаком и краем глаза наблюдал за Фёдором, копошащимся в мини-баре. Облик мужчины удивительно балансирует на рубеже между внешностью опытного алкоголика-наркомана и внешностью болезненного аристократа. Достоевский слишком утонченный. — Это чудо из Франции, — Фёдор ставит бутылку вина на кофейный столик. К ней присоединяются два бокала. У Гоголя нету никакого желания пить, но сексом потом на трезвую голову заниматься не хочется. Достоевский плюхается рядом, беря пульт. У Коли о предпочтении фильма не спрашивает и нащёлкивает что-то сам. Во время вступительных титр разливает вино по бокалам, просит Гоголя не стесняться и угощаться. Николай так и поступает.***
Фильм интересным не показался, но и скучным он не был. Какая-то заумная английская классика двадцатого века. Однако Коля смотрел с удовольствием. Ато! Столько дней и в окружении одних книг! По гаджетам он соскучился сильно. Вино юноша пил, не замечая. При первых глотках он морщился, а потом привык. Но Гоголя смущала одна деталь: когда он притрагивался к бокалу, Достоевский украдкой бросал на него взгляд и улыбался уголком губ. Было не очень комфортно, поэтому Коля пытался погрузиться в фильм. Чем меньше становилось до конца фильма, тем ближе Фёдор пододвигался к юноше. Только что фильм закончился, и бледная ладонь легла на колено юноши, чуть сжала и поползла вверх. Коля захотел отстраниться, но не нашёл в себя сил. — Как тебе фильм? — Фёдор вежливо поинтересовался, а его рука совсем не вежливо заползла под ткань халата. Ладонь мужчины холодная. Это неприятно, но Гоголь терпит. Незаметно для Достоевского он сжимает кулаки, пряча их в рукаве. Мужчина, наверное, понимает напряжение парня, однако ничего с этим не делает. — Ничего не понял, но было интересно, — Коля шумно вздохнул, почувствовав чужие пальцы на бедре. Студент молится, чтобы у него не встал сейчас. — Раз так, то тогда, в следующий раз я включу тебе Фиксиков. Их, я уверен, ты поймёшь, — Фёдор довольно хмыкает. Это было грубо. Корпусом он полностью поворачивается к Николаю. Его вторая рука проделывает тот же путь, что и первая. — Понимаешь, к чему всё идёт? — Гоголь кивает и прикусывает нижнюю губу. Шарит глазами по комнате, но нигде не видит того чёрного портфеля, откуда во время первого раза Достоевский вытаскивал всё необходимое. — Наша вторая поза называется "Полуподъем", — ладони мужчины выкрадываются из-под халата и нежно ложатся на пушистые лацканы. Он тянет их, каждый в своё направление, чтобы обнажить мальчишечьи плечи. — Она должна оказаться куда приятнее нашего прошлого "Наездника" — Фёдор холодными губами коснулся белоснежного плеча. — Подождите, — Коля внезапно дёрнулся, за ним и Достоевский. Студент потянулся за бутылкой, подливая себе в бокал и глотком осушая наполовину. Наблюдая за этим, хозяин поместья понимающе улыбнулся, слегка кивнув. — Можете продолжать, — Гоголь ставит посуду на место и возвращается в прежнее положение. Юноша готов к тому, что произойдёт, но, тем не менее, было волнительно в негативном оттенке. Хотелось побыстрее закончить. — Нужно перестать угощать тебя алкоголем, — Достоевский приятно щурится и хитро лыбится. — Не хочу, чтобы мой юный гость спился раньше времени. — его губы осторожно, но целенаправленно приближались к Колиным. Язык лёгкими мазками слизывал привкус вина с его уст. Гоголь смиренно прикрыл глаза, отдавая Фёдору право распоряжаться телом, которое парень старается не воспринимать, как часть себя. — Не сопьюсь, не переживайте, — Коля выдохнул, когда мужчина отстранился и пополз губами нижы. Парень закрыл глаза и глубоко дышал, чтобы не потерять контроль над эмоциями. Уста Достоевского защекотали шею. — Обращайся ко мне на "ты", а то я чувствую себя старым, — хозяин дома сжал руки на плечах юноши, притягивая его ближе. Язык заскользил по шее, как по льду. Коля, зажмурившись, промычал. Достоевского это развеселило. Он оккупировал участок кожи недалеко от сонной артерии и не отпускал его несколько секунд. На месте губ уже светился розовый засос. Фёдор посмотрел на свою работу с гордостью. Он освободил руки Гоголя от плена ткани полностью. Грудь парня вздымалась быстро. Утихомирить её не получалось. Достоевский уже знал, что будет с ней делать. — Потерпи, дорогой, сейчас будет прохладно, — Фёдор взял свой бокал, в коем от вина осталось две капли, и наклонил его над телом юноши. Коля вздрогнул, а его кожа покрылась мурашками, как только капли алкоголя потекли вниз от ключиц. Достоевский принялся их ловить, слизывать, предотвращая побег на диван. Гоголь тихонько вздыхал, постанывал. Было неприятно и очень щекотно. Его ладони едва касались тёмного затылка мужчины, голова которого дошла почти до пупка. Коля закрыл глаза предплечьем, когда почувствовал, что Фёдор развязывает едва держащийся пояс, оголяет всё его тело. — Какая красота, — он удовлетворенно качает головой, ухмыляется. Нагло разглядывает тело студента, любуется мокрыми от языка тропинками. У Коли закрыты глаза, но взгляд Фёдора он ощущает остро. Парню стыдно. Он хочет прикрыться и свернуться в клубок. Достоевский достаёт из кофейного столика бутылёк смазки, который использовал в прошлый раз, и презервативы. Презерватвы он пока не тревожит. Оставляет их на столе. Открывает смазку. — Как бы тебя поставить, чтобы легче было разминать... — Фёдор закусил губы и нахмурился. — Приподними бёдра и обхвати ногами мой торс. Гоголь сначала не понимает, как это должно будет выглядеть, но следует инструкции. Он сполз чуть вниз и поднял бёдра, колени сжали бока Достоевского, ощутив рельеф рёбер. Стоять так неудобно, потому что это требует некоторой выносливости. Пресс Николая приобрёл более явное очертание. Фёдор быстро, но красиво обмакнул пальцы в смазке. Одну руку он запустил юноше под копчик, приподнимая его чуть выше. Вторая рука коснулась ягодиц. — "Полуподъем" похож на "Миссионерскую" позу, — Достоевский стал коротко иллюстрировать позицию, в которой возьмёт тело. Он дотронулся до сфинктера юноши. Тот шумно втянул воздух. — Расслабься, — напомнил мужчина, втискивая палец внутрь. — "Полуподъем" отличается от "Миссионерской" только тем, что твои бёдра будут лежать на моих коленях. Помнишь, я сказал, что она будет приятнее? Это потому, что угол проникновения в этой позе не такой глубокий, как в "Наезднике". Коля запрокинул голову, чувствуя, как в нём копошиться чужой палец. Однако это не было больно. Просто неприятно. Вот с подключением к работе второго пальца появился зачаток боли. Сегодня Фёдор действует быстрее, чем в прошлый раз. Сгибать пальцы он начал почти сразу. Гоголь выгибают спину, как кот, и тонко постанывает, цепляясь пальцами за подлокотник позади. — Хочешь, я добавлю третий? — Достоевский издевательски усмехается. — Не надо... — Гоголь вертит головой. — Давайте уже начнём. — Я просил обращаться ко мне на "ты", — Достоевский недовольно цокает и высовывает согретые мышцами и узостью пальцы. — Какой же ты всё-таки нетерпеливый. — Прости, — Николай смахивает со лба испарину, смочившую блондинистую чёлку. — Я просто хочу поскорее закончить. Я уже говорил. — Коля видит ухмылочку Фёдора, и неизвестно откуда в нём пробуждается непоколебимое желание ему врезать. Студент сдерживается, ибо положение своё понимает хорошо. —Знаешь, это даже как-то обидно, — в голосе Фёдора мелькнул проблеск холода. Замок лязгнул по молнии ширинки. — Я пытаюсь действовать так, чтобы тебе было комфортно, — услышав это, Николаю захотелось рассмеяться. — Я понимаю, что ты можешь испытывать, находясь в заточении и вынужденный заниматься сексом по расчёту, но твоё отношение заставляет меня хотеть поступать с тобой грубо. Сделай хотя бы для приличия вид, что тебе нравится, — Коля навострился. Глаза цветные заметно округлились, а брови приподнялись. Испугался. — Не напрягайся ты так, насиловать не буду, — Фёдор усмехнулся. Достоевский расстегнул кожаный ремень. Для белых брюк его возбуждение было слишком большим и ярким. Фёдор чуть спустил боксеры, откуда уже высовывалась головка члена. Он обхватил ладонью ствол. Сжал его и двинул кулаком вверх. Сдержанно вздохнул. Мужчина притянулась бёдра Гоголя ближе к своим. — У тебя есть минута, чтобы морально подготовиться, — Фёдор рвёт синий квадрат упаковки и подцепляет пальцем смазанную резинку. Презерватив на член натянул быстро и легко. Рвёт ещё одну упаковку и надевает презерватив на эрекцию юноши. Выливает немного лубриканта на пальцы и смазывает анус студента. Парень вздрагивает в немом стоне. Выглядит невинно. — Время истекло. В этот раз я не прошу каких-либо действий с твоей стороны. Твоя задача проста: лежи расслабленный и старайся насладиться. Достоевский направляет свой член к анусу Николая. Входит не сразу. Сначала водит головкой вокруг растянутого отверстия. Фёдор скользит внутрь. Опускает чёрные ресницы и приоткрывает рот. — Чёрт возьми, как же хорошо!.. — Достоевский гортанно стонет и толкается вперёд, обнимает бёдра парня. Чувствует, как его мышцы опоясывают эрекцию. — Пожалуйста, дай мне привыкнуть... — взмолился Николай, до боли прикусывая нижнюю губу. На глазах осела пелена. Он впивается ногтями в диван. — Конечно, — Фёдор кивает и глубоко дышит, синим взглядом изучает молодое тело. Пока не двигается. Между средним и указательным пальцем зажимает твёрдый сосок юноши и наклоняет ладонь под углом в тридцать градусов. Парень звонко мычит. Это не так больно, как в первый раз. Парня не покидает ощущение, что что-то в Достоевском изменилось за одну ночь. Он, словно стал заботливым, но не из формальности. Или не заботливым, а каким-то более внимательным. Как будто до этого у Фёдора не было времени, а сейчас оно появилось, и он никуда не торопится. Хотя в первый раз мужчина был осторожнее, чем сейчас. Достоевский двинулся, качнув бёдрами. Раздался шлепок от столкновения яиц с ягодицами. Паучьи ладони сместил на пухлые ляжки. Гоголь сжевал стон. Фёдор стал размеренно толкаться. При каждом движении назад изо рта выбивался вздох. По мере наращивания темпа эти вздохи стали стонами. Они сплетались воедино с Николаевыми. Мальчишка перестал держать свой голос в неволе, когда головка члена Достоевского нашла простату. Невероятное чувство. Мужчина смотрит на красное лицо студента и думает, как заставить его кричать. Не находит ничего лучше, чем сомкнуть пальцы на стволе юноши и начать ему мастурбировать. Узкие вены под ладонью напоминают извилистые ручьи. Николай закатывает глаза. Фёдор понимает, что надолго его не хватит. Они прижимает таз Гоголя к своему, желая ощутить всю жаркую и тесную внутренность. Коля скулит, закатывает глаза и сдаётся, пачкая презерватив спермой. Тело мальчишки обмякло. Достоевский всё ещё находится внутри. — Умница, — ладонь сжимает на ляжке. — Пару толчков — и я тоже закончу, — Фёдор быстро смахивает капельку пота со лба и резко запрокидывает голову, откидывая мешающие пряди с глаз и подаваясь вперёд. От Коли ответа ждать глупо: он лежит ни живой, ни мёртвый. Тело его обмякло в руках мужчины. Сейчас он может только скулить, как щенок. Движения Фёдора больше не приносят удовольствие. Они ощущаются как что-то, что пора уже прекратить. Благо, Достоевский действительно закончил, совершив пару толчков. Но он по-прежнему находится внутри. Достоевский дышит с открытым ртом. Упирается ладонями в бёдра юноши и выходит. Смотрит вниз и тяжело дышит, не в силах поднять голову. Парень дёргается, как в конвульсии, и замирает. Фёдор закрывает своё румяное лицо рукой. В темноте закрытых глазах танцуют разноцветные узоры. Дыхание почти восстановилось. Он оттягивает ворот рубашки, впуская туда воздух. Трахаться в рубашке оказалось плохой идеей — придётся переодевать. Достоевский снимает с себя и с Николая презервативы, бросает в недалеко стоящее мусорное ведро. Туда летят и разорванные упаковки. Коля не шелохнулся. Лежит, как будто мёртвый, но от мёртвого его отличает тёплое дыхание и редкое моргание. — Полежи немного, — Фёдор шепчет изнемождённо, вглядываясь в неподвижные зрачки. — Можешь даже поспать полчаса, я не буду мешать. Слышишь меня, Коля? Мальчик кивает, водя виском по пледу. Его рот всё так же открыт. Он закрывает глаза и глубоко вздыхает. Коса совсем растрепалась. Мужчина сочувственно смотрит на него. Берёт декоративную подушку и подкладывает ему под голову. Юношу не сопротивляется, ничего не говорит, но по правде он очень удивлён. В первый раз Достоевский будто сбежал, а сейчас словно не хочет уходить. Коля чувствует, как тяжела его голова. Чувствует, как проваливается в сон. Достоевский откидывается на спинку дивана, моргает, уставившись в потолок. Пока Николай лежит, нужно сходить в душ. Фёдор поднимается и выходит из комнаты, запирая её. Через тридцать минут он вернётся туда в привычном трауре. Разбудит Николая, завяжет ему глаза и уведёт назад в бордовую темницу, где юношу уже дожидается обед. Закроет его там, как и обычно. А тот испытает ещё больше отвращения к собственному телу, когда увидит его в зеркале ванны.