Альмагест

Марс. Просторы безжизненных пустынь скалятся злобной улыбкой, подпевая черной бездонной пустоте. Мир гудит. Вдалеке, едва ли не на самом краю горизонта появляется она — голубая, как око, Земля. Антон просыпается. В очередной раз с гулом в голове, под гремучий шум колес железного зверя. Остальные еще спят. Он осторожно спускает ноги, чтобы не наступить на Арсения, и уходит курить. Меж вагонов, там, где обычно нельзя, но очень нужно. Ему снятся сны. Не так давно. Все началось, как он на днях выяснил, после съёмок «Натальной карты». А сами съемки и вовсе выпали из головы, забылись, как и многие другие. Он даже не смотрел итог. Но сны. Странные, ничем не связанные. Он запоминал не все, но чувствовал их даже после пробуждения. Какая-то особая атмосфера, давящая на легкие. Сегодня снился космос. Недавно — греческие боги. Он был не уверен, то ли они греческие, то ли римские. Но какие-то боги точно. Снилось, как он стоял возле корабельной мачты. Или как писал красками, оранжевыми. Во всех снах, казалось, было нечто общее. И ощущалось, словно он раз за разом попадает в одно и тоже место. Там Шастун всегда один, но будто бы… будто бы нет. Кто-то рядом с ним, за спиной или просто в пространстве. Прячется под маской одного из Богов, в толпе. И Антон чувствует взгляд, приятный взгляд. Такой, что хочется улыбаться, остаться в этом сне, как бы громады черного космоса не пугали. И каждый раз он просыпается и теряет этот взгляд, это чувство. Ощущает только болезненный холод. Антон каждый раз говорит себе — это всего лишь сон. И сам не верит. Потому что начал меняться. Его мозг неосознанно пытается найти то самое чувство во всем, сканирует, наблюдает. Он стал ценить запахи. Ему теперь очень нравится, как пахнет мыло в гостиницах. Запах пара от воды. Он больше слушает. Стук колес, бой капель — все вокруг напоминает музыку. Шастун впитывает, буквально живет. И продолжает искать. Постоянно чувствует, словно почти… почти… и…нет. Не нашёл, не схватил за хвост. Оно улизнуло, скрылось, как и всегда. Антон заранее слышит, как кто-то идет. Чувствует, как расступается воздух, как отъезжает в сторону дверь. Он поворачивается, ощущая стойкий запах зубной пасты. — Знал, что найду тебя здесь, — говорит Арсений, протискиваясь в дверь. Его мокрые волосы блестят, а на плечах лежит полотенце. Антон почему-то хочет его понюхать, как и всё в последние дни. Но вместо этого он зачем-то надевает маску нормальности: приветливо кивает. Попов не уходит, протискивается в дверь до конца и встает рядом, безмолвно указывая пальцем на сигареты. Актёр курит редко, но Шастуна больше удивляет, что тот предпочёл его компанию завтраку. — Нормально себя чувствуешь? — Нет, — честно отвечает Антон. С Арсением редко удаётся поговорить вот так, тет-а-тет. И каждая такая беседа словно поход на терапию. Тот будто сам знает, когда нужен. Как кот приходит и ложится на больное место, так и Попов зрит в самый корень. Ему он никогда не врет. И Арсений не врет в ответ. Становится совсем другим. Не тем, который на сцене или перед камерами. Не тем, кто общается с Серёжей, Димой, другими. Нет, для него он совсем другой. Антон впервые заметил это году в 2018, когда после какой-то загородной движухи они ненадолго пересеклись на балконе. И сразу приняли правила игры. Здесь они говорят так, словно сами с собой. — Я думаю, что схожу с ума. — Все мы иногда сходим с ума, — понимающие качает головой Попов. А Антон принюхивается. Вновь чувствует эту тонкую нить, будто красной дорогой уводящую в сон. Тревога слегка отступает. — Можно… понюхать твои волосы? — говорит Шастун. Арсений отстраняет сигарету и, не спрашивая ничего, просто наклоняет голову вбок. Негласные правила игры помнят оба. Антон склоняется немного, замирает. Упирается носом в мокрые волосы и прикрывает глаза, втягивая запах. Красная нить, ведущая в сон, становится ярче и лисьим хвостом мельтешит совсем близко. — Я стал чувствителен к запахам, — бубнит комик, не отрываясь от волос. Все еще пытается поймать чувство за хвост: он вновь практически у цели. Практически, потому что Попов встаёт ровнее. Глядит в чужие глаза, тянет вперёд руку. Он пальцем немного оттягивает нижнее веко, вглядываясь в белок, цвет слизистой. — И звукам. И вообще всему, Арс. — Наверное, стресс, — хрипло предполагает Арсений, а Антон больше слушает тембр его голоса. Похоже на глубокий звук хорошо настроенных струн контрабаса. С-т-р-е-с-с. Шастун хочет протянуть руку, чтобы коснуться кожи. Сам не знает, зачем. Наверное, кроме запахов и звуков, болезнь пытается захватить и остальные чувства. И он отдаётся ей, лениво поднимая пальцы сначала к чужим холодным волосам, затем перемещая их на футболку. Мягкая, ворс слегка закатался. Арсений только бросает взгляд на чужую руку, а затем возвращается к глазам уже более обеспокоенно. — Выдержишь концерт? — Я вижу сны, — шепчет Антон, оставляя штатный вопрос про концерт без ответа. Потому что он не знает. Там, перед людьми, Шастун обернётся другим человеком. Ярким, весёлым. Будет фиксироваться только на выступлении, на разговорах с залом, на объяснении правил кукол. Лишь на единый миг он станет прежним, когда будет шептать в чужой затылок «Арсений, иди». Шастун отрывает руку от футболки, переводит ее на кожу плеча. Смотрит, как мурашки слудуют за его пальцами. — Сегодня снился космос. Но эти сны кажутся мне намного спокойнее и лучше, чем… здесь. Я боюсь засыпать ровно так же, как просыпаться. Попов на это не отвечает, кладёт руку на чужой лоб и цокает: — У тебя жар. Скажу Оксане, чтобы не брала лишний номер. Антон кивает. Мир вокруг начинает зудеть. Дребезжать. А запах сигарет стоит поперек горла, слишком сильный, слишком невыносимо перебивает другие запахи. Он не помнит, как они возвращаются.

***

Оксане Арсений говорит правду — у Антона жар и чтобы тот не таскался с таблетками и прочим, им нужен один номер. Девушка переживающе смотрит, предлагает свою помощь, но Попов отказывается, задорно улыбается и говорит, что заодно заставит Шастуна посмотреть пару серий своего любимого сериала. Парням он не говорит ничего. Они узнают уже постфактум. Дима видит, как Арсений бросает Антону собственный ключ. — Только ебитесь тише, — шутит Позов. К сожалению, или к счастью, слышит только Матвиенко. Озирается по сторонам, в попытке понять, кому коллега это сказал. Дима фыркает и поворачивает голову Серёжи на удаляющихся вверх по лестнице мужчин. Тот хмыкает, вновь возвращаясь к залипанию в телефоне. Стоит двери в номер захлопнуться, как оба сбрасывают свои маски. Арсений — улыбку, Антон — будто все лицо целиком. И Шастун понимает, что его вновь накрывает. Уже с новой силой. Мир вокруг жужжит, а комната словно плавится. Незаметный узор обоев вдруг становится невыносимой рябью — ему даже мерещится, как трещит клей под их швами. Голова наполняется тяжестью и он осторожно опускается на одну из кроватей. Когда Попов оказывается рядом, комик окончательно теряется. Все вокруг слишком походит на один из его снов. Теперь он уже не ловит это ощущение, он в нем тонет. Захлебыаается. Вот только знает, что это не сон, ведь помнит, как пришёл сюда. Арсений осторожно касается его кожи и мир на секунду перестает гудеть. Тишина в голове такая, будто рядом хлопнул снаряд. Актёр что-то спрашивает, но Шастун не слышит. Лишь чувствует, как чужая кожа и одежда будто бы искрятся. Попов сует ему таблетки. Антон пьет. Замирает, прикрывает глаза. Вот он вновь на полях Марса. Только теперь здесь колосится рожь. И кто-то из Богов забыл уйти, медленно эту рожь собирая в сноп. В невесомости летают знакомые тюбики рыжей краски, а вдалеке по небу плывет парусный корабль. Шастун усмехается, когда Бог обеспокоенно касается его лба рукой. Он открывает глаза. — Все нормально, Арс, — улыбается Шастун. Конечно, кто же еще может быть Марсом? И планетой, и Богом, и краской и основой мачты… кто может быть всем? Ему вновь хочется вдохнуть запах мыла, волос, чистой одежды. Он, словно видя перед собой галлюцинацию, хватает рукой сначала воздух, а затем и самого Попова. Заваливается назад. Слегка напуганный Арсений тянется следом, опираясь на кровать, но все еще стоя на ногах. Колени неуклюже впиваются в деревянный край, а комик продолжает тянуть на себя. Шастун отпускает, только чтобы перехватить поудобнее — сжать руки за спиной актера в замок, захлопнуть ловушку. Попов сдается: падает в объятия под весом гравитации и напора коллеги. Утыкается носом в подушку, рядом с чужим ухом, что-то недовольно ворчит, но позволяет сжать руки на своей спине. Да так, что футболка идет складками, слегка приподнимается. Антон трется щекой, улыбается. — Арс? — Да, безумец? — хихикает Попов, просовывая собственные руки под чужую спину и обнимая в ответ. Сдался окончательно. Попал в осаду и добровольно в ней остался. Потому что Антон тёплый, потому что Антон мягкий, как большой плюшевый медведь. Потому что Арсения давно не обнимали вот так, крепко и размашисто, как обнимают только самые… просто самые. Да и просто потому что. Разве нужны какие-то причины? Здесь ведь только они. А они друг другу никогда не врут. — Я поймал тебя, — Антон опускается руками ниже, сжимая уже талию. Просто, так удобнее, наверное. Футболка задралась, Шастун чувствует под пальцами кожу. Неосознанно водит ими, вновь вызывая мурашки и вздох в самое ухо. Внутри что-то с трепетом скручивает. — Ты был Марсом. Попов молчит, нервно сглатывает. Дыхание почему-то сбивается. В ушах стучит лишь оттого, как Антон будто бы невзначай щекочет пальцами его позвоночник, опускается ниже, практически касаясь штанов. Как прямо сейчас ведёт рукой выше, вдоль позвоночника, затем к ребрам. С ним такое впервые. И врать не получается даже самому себе. Как бы он не старался раньше списывать свой интерес к коллеге на простые совпадения, как бы не отбрасывал это в дальние уголки бессознательного. Он приподнимается, Антон разжимает, руки, чтобы его выпустить, но тот не уходит. Только заглядывает в лицо, в полуприкрытые глаза. Видит его, Антона. И будто сам себя. Может сказать все, о чем тот думает, о чем хочет рассказать. — Я тебе снился, — договаривает Арсений, нависая над комиком. Тот улыбается, слегка щурясь. Ему не нужно отвечать. Шастун переворачивает их, слегка сминая простынь. Арсений ойкает, но не от неожиданности — знал. Он подгибает ноги в коленях, проводит пальцами по ребрам Антона, сквозь ткань одежды. Тот жмурится, склоняется, касается кончиком носа. Сначала нюхает, как зверь — Попова это смешит. В груди пляска, сердце летит вперед, гонит кровь. А комната ужимается до пределов черепной коробки. И теперь Арсений чувствует себя безумцем. Потому что слегка приподнимается, лишая их этого защитного расстояния. Вклинивается в его дыхание и слышит, как оно сбивается. Как Антон подается вперед, а легкое касание превращается в поцелуй. Трепетный. Такой, что у Попова ломит в груди. И Шастун продолжает вбивать гвозди в крышку этого гроба — просовывает язык в приоткрытые губы, толкается внутрь. Актер прикрывает глаза, зарывается пальцами в русые волосы, тянет к себе. Еще ближе. Выгибается под касаниями. Поцелуи тянутся как вечность и Попов чувствует, как ему мало, как он хочет дальше, больше. Антон смакует губы, тело, но Арсения буквально распирает. Еще чуть-чуть и будто лопнет. Как он жил без этого, как не замечал, почему не решался сам? Все же было, словно на ладони, возьми да собери этот пазл. Арсений отворачивается, уходя от очередного поцелуя в губы. Восстанавливает дыхание, глядя в чужие глаза. Антон не нервничает, смотрит ясно — уже знает наперёд, что у коллеги на уме. Уже видел во снах. В тех, которые забыл. — Скажи, чего ты хочешь? — шепчет Шастун. — Тебя, — произносит Попов и его трясет от этих слов. Просто сочетание букв, но внутри все переворачивается. — Я хочу тебя. Но не договаривает «всего», ведь это понятно и так. По звездам, которые складываются в созвездия прямо в чужих глазах. Арсений хочет с Антоном спать, с Антоном жить, Антона чувствовать. А если это невозможно — хочет Антоном стать. Как пытался годами, не находя причины своих терзаний. И терзался сам Антон, драконя себя до такой степени, что мозг начал искажать реальность, лишь бы показать, ткнуть пальцем — «вот, вот смотри!». Шастун вновь прислоняется к губам, сминая то нижнюю, то верхнюю, пытаясь впитать каждый вздох. Он гладит пальами чужую талию, слегка сжимает, приподнимает за бедра и вновь возвращается к талии. Антон прихватывает губами чужой язык, втягивая. Жмурится, отстраняется. Обводит взглядом распаленного Арсения, черные полуприкрытые ресницы и откинутые на подушку руки. Улыбается, спускается губами к подбородку, прикусывает кожу у челюсти, зализывает. Попов жмется в матрас, тяжело дышит. Шастун спускается вдоль шеи, языком чувствует горячий пульс, целует в ямку у ключиц. Поднимает футболку, проводит шершавым языком по соску. Арсений резко втягивает воздух — получается неожиданный стон. Он тут же прикрывает рукой рот, ошарашенно глядя на коллегу. Антон движение повторяет не отрывая взгляда. Облизывает один, затем переходит на другой, а рукой поддевает штаны. Когда он сжимает пальцы в кольцо и медленно проводит по всей длине, Попов стонет вновь. Протяжно и хрипло, выгибается в спине и позволяет руке крепче сжаться у головки. Шастуну другого и не нужно. Он продолжает облизывать чужую грудь, водя рукой вверх-вниз. Вторую сжимает на бедре, случайно находя еще одну эрогенную зону. Арсений теряется. В эмоциях, в ощущениях. Хочется еще больше, но по понятным причинам — не сейчас. Поэтому ему остаётся только выжиматься в Антона, прогибаться под ним и дрочить ему в ответ. Неуклюже. Потому что Шастун будто делает это не в первый раз, словно знает, как Арсению нравится и где. Читает мысли. Понимать с полуслова — не про них. Про них — понимать с полумысли. Попов кончает, когда Шастун, сжав головку, массирует ямку под членом, а языком вновь проводит по соску. От такой комбинации крышу сносит окончательно и, по ощущениям, доносит до того самого Марса, о котором комик говорил. И мир крутится лишь вокруг них, то сжимаясь, то разжимаясь. Проносится яркими пятнами. Антон кончает следом, упираясь лбом в чужую грудь. Они лежат рядом, на узкой кровати, пытаются вернуть дыхание, но то продолжает смешиваться и воздух становится действительно общим. Это странно и еще вчера показалось бы неправильным. А сегодня все изменилось. И Арсений чувствует, словно все звёзды мира крутятся лишь вокруг них. Кровати они так и не сдвигают. Спят на одной, узкой. После душа Антон упивается запахом мыла, мокрых волос и кожи Арсения. А тот в ответ елозит пальцами свободной руки под чужой футболкой, а второй держит телефон, на котором брянчит его любимый сериал. Он так давно хотел показать его Шастуну. Как и все, что любит. Поделиться, открыться. Жар Антона спадает, но Попов обязательно отправит его к врачу, как только они вернутся в Москву. А пока что… придётся приглядывать за ним глаз-да-глаз. Что только радует.

***

Первым обращает внимание Матвиенко. Смеётся над Арсением, вскидывает чёрные брови и указывает пальцем на шею. Он как раз зашёл разбудить коллегу, потому что всегда так делает. По его же просьбе. И перестаёт смеяться, когда из вороха одеял за спиной Попова поднимается щурящийся от яркого света Антон. Губы Серёжи складываются в «О», как и глаза, напоминающие две выпученные «О». Он оставляет дверь в покое, разворачивается и молча уходит вниз. Арсений касается шеи рукой, ощущая, как воспалена кожа и понимает — пизда. Улыбается и повторяет это же вслух, ловя смех Шастуна за спиной.