Проблемы с (про)водкой

      Пить с пятницы на субботу — не алкоголизм, а классика. На дачу Харина никто, кроме них, всё равно не приезжает, а чего дому пустовать — он же хороший, просторный, песни можно попеть что внутри кирпичных стен, что снаружи у костра. Это аргумент, но никто так ни разу и не спел; Донмён без клавишных петь отказывается, у Гиука с двух пива заплетается язык, Харин в принципе не вокалит, Хёнгу непробиваемо «нет», а одному Ёнхуну не поётся.       И не пьётся одному тоже — он еле-еле дотерпливает до пятницы, чтобы завалиться на чьё-то плечо, накидаться с нескольких банок и завыть-заголосить — потому что не поётся. Он расстался с очередной девицей — она была его идеалом; пылкая, ревнивая, страстная — ушла тихо и по-ледяному. Мерзко. Сучка.       У Харина плечи жёсткие, неудобные, а взгляд такой жалостливо-насмешливый, что ни петь, ни пить не охота — от Харина Ёнхун сваливает.       Гиук сидит близко, пьёт всего лишь пиво, пахнет чем-то сладеньким и за щёчки даёт потискать, но — от собственной недо-драмы отвлекаешься настолько, что не помнишь уже, зачем тебе пить и что хотел спеть (провыть в потолок).       Донмён сбежит курить (звонить брату) через полбутылки — видели, знают, каждый раз одно и то же; у Ёнхуна эти девицы-смазливые-актриски такое же видели-знают, тоже устали и тоже нового уже не ждут.       Хёнгу… Удивительно, но да — на нём удобно, на нём тепло, правда, голову надо низко наклонять и пахнет от него соджу, которую он пьёт, как дышит, — легко и просто, словно солёную росу поутру. Ёнхуну с пива-то хорошо становится — такие фокусы и не снились.       Но Ёнхун проворачивает — отламывает ручку стоп-крана, когда соджу из рюмки вливает прямо во вскрытую банку пива. Говорит, что ему утром будет нормально, хотя малейшего понятия об этом не имеет; то же самое, как сходиться с очередной скандальной девицей — лотерея и русская рулетка в одном флаконе, разве что страдают вместо печени нервы. После пары глотков начинает приходить — по телу кислым жаром и в голову туманом; у Хёнгу на твёрдом плече становится удобно, почти как на мягкой подушке.       — Ты бы это…       — Я курить.       —… обороты сбавил, — Хёнгу почти шепчет — Ёнхун его слышит очень хорошо, не как свалившего Донмёна где-то между строк. — Завтра утром пожалеешь.       — Это будет завтра утром, — в ответ почти мурлычет, притирается к плечу — всё равно удобно; бокал за Вас, господин Канхён, а остальное и правда будет завтра утром. Быть может, сушняк и головная боль, быть может — новая девица, ещё более пылкая, ревнивая и страстная; новые виражи, новые скандалы и новые атрракционы для нервов.       Даже как-то выть перехотелось — сожду с пивом пьётся замечательно.       Уставший Гиук едва ли не засыпает за столом и, когда совсем роняет морду во вскрытую банку пива, просит Харина пойти постелить ему и уложить его спать — как маленькое дитё; он взрослый самостоятельный мужик, но всем нравится о нём заботиться и его сюсюкать, а побыть для хёнов дитём ему не жалко. Харин его едва ли не взваливает на плечи, утаскивая на второй этаж — постелил всем заранее, пока все накрывали на стол; значит, можно в ещё одно пиво примешать пару рюмок соджу — и не бояться, что вместо мягкой постели будешь сиротливо спать где-то на лесенке.       — Ты завтра утром не вставать, а воскресать будешь, — голос у Хёнгу будто бы смеётся, и Ёнхун даже голову поднимает, чтобы на него посмотреть (проверить) — губы сами собой улыбаются спьяну, и Хёнгу быть под градусом идёт.       — Ну и буду, — Ёнхун щерится и лыбисто щурится в ответ, выдыхает — пиво с соджу в лицо напротив; подбородком остро упирается в плечо, глаз не видит, но знает — сейчас в мелкую крапинку алькогольных блёсточек. — Ну и воскресну завтра утром! Вот возьму — и!..       И снова лыбится, выдыхая куда-то вниз. Под пивом с соджу хорошо, но только пока вставать, шатаясь, не начнёшь. Под пивом с соджу Хёнгу по-простецки лыбится тоже — смотрит на Ёнхуна, как на дурака, а тот дурак и есть, просто не признаётся, просто давно смирился и наслаждается представлением.       Хёнгу идёт быть уставшим и пьяным. Ёнхуну идёт не думать о своих актрисках-девицах.       В голове почему-то голос Гиука — мелкими чмоками в микрофон вместо перехода. Запеть (не взвыть в потолок, а протянуть, выдыхая вниз, глядя в чужое лицо) всё-таки захотелось — именно с этой середины, именно эту песню. Без Гиука причмокнуть некому; Ёнхун, сидя пошатываясь, мокро причмокивает сам и после третьего хочет взять ноту, но берут его — и целуют, как будто он попросил. Сюрприз странный, конечно, но горечью пива с соджу Ёнхуна не напугать — у самого губы едва ли чище и суше. Девицы-актриски так не целуются, им сладких вин подавай, а вот Хёнгу — запросто, и он простой (всегда таким был) — Ёнхуну в кои-то веки без сладких вин и пышных драм вкусно.       Рука шатается в воздухе, плечо и ворот футболки ухватывает, роняясь, и ползёт на затылок тонуть кончиками пальцев в остриженных волосах; это приятно и прикольно, особенно пока языком чертишь по чужим губам. Хёнгу целуется без изысков, шаг влево, шаг вправо — тёмный неизвенный лес; Ёнхуну хочется его дурачком назвать и всё-то показать, потому что под пивом с соджу он добрый, под пивом с соджу ему бы вот так — и он лезет языком под губы, за остриженный затылок к себе притягивая. Он целуется картинно — хоть сейчас на обложку — и страстно; мокро, чавко и будто хочет сожрать, выпивая всю душу. Хёнгу тупит, конечно, — потому что пьяный, — но отвечает и даже легонько кусается (у Ёнхуна мурашки пошли, но об этом — тсс).       Входная дверь закрывается, несколько шагов до гостиной:       — Ебать, — и сразу же тысяча мелко-шёпотом оправданий для Дончжу (никто другой по полтора часа с Донмёном на проводе висеть не будет), и Ёнхун даже хочет передать малому привет, но мокро лизаться (потому что целоваться они перестали ещё до того, как на колено с крепкими поглаживаниями легла ладонь) с Хёнгу ему пока что интереснее. Донмён забирает что-то из комнаты, ржёт в трубку и меленькими шагами убегает наверх — Гиук наверняка нихрена не спит, зато Харин сто процентов храпит в подушку.       С подбородка капает на плечо — Ёнхун ржёт тоже, отшатывается и вытирает рот ладонью.       Хёнгу цепляется за ткань штанов на коленке под ладонью и тянет — никуда его не отпускал.       — Вкусно тебе было?       — Ты первый сосаться полез.       И ржут теперь вдвоём. Ёнхун тянется к рюмке (вообще-то, это рюмка Хёнгу, его пиво стоит чуть левее), но пальцами промазывает мимо — руку вовремя цапнули за запястье и увели, положив на остриженный затылок.       — Тебе хватит уже. Завтра пожалеешь.       — Я ни о чём не жалею. Ни о пиве, ни о соджу, ни о… — кончиком пальца Ёнхун нажимает на всё ещё мокрую нижнюю губу, и Хёнгу пьяно тупит, но всё равно догадывается куснуть. Снова мурашки — и договорить Ёнхун забывает.       У Хёнгу проблемы с проводкой в голове — моторчик внутри заискрил и закоротил, сломался, иначе как бы его непробиваемое «нет» превратилось в по-тупому простое «да»?       У Ёнхуна проблемы с соджу (рисовой водкой) — сколько ни пил после каждой девицы-актриски, всё равно оставалось пустое место, которое скребло и ныло — просило зализать его или затопить.       На даче всего четыре спальные комнаты — в Харинову хозяйскую никто никогда не ходил, потому оставалось молиться и верить, чтобы Донмён ушёл трещать с братом не в ту, в которой нихрена не спал Гиук; у Хёнгу не будет выбора, и Ёнхун затащит его к себе — хотя, наверное, тащить будут его, потому что ладонь с коленки, цепляясь, переползает по бедру на бок и на спину, чтобы не шатался, когда встанет. Фыркливо смеётся — и со следующим мокрым поцелуем промазывает, роняя его куда-то в солёную шею.       И, быть может, он об этом пожалеет — но это будет завтра утром.