Лицо, полное сожаления

      Размытая комната пульсировала перед глазами Мадары, словно неясный мираж. Казалось, будто кто-то водил паяльником по каждому нервному окончанию его тела. Он был не мертв, что, по его мнению, уже хорошо, но только стук в голове и то, как вздымался желудок при малейшем движении, заставляли его желать смерти.       Все болело. Мышцы спины и плеч жалобно изнывали из-за скрюченного положения, в котором он отрубился. Джинсы, которые он надевал прошлой ночью (и в которых заснул), были порваны, колени исцарапаны и покрыты засохшей кровью, размазанной по коже. Проклиная себя за то, что испортил свои самые удобные джинсы, Мадара вытянул тяжелую руку, чтобы почесать левую сторону груди.       От этого жгущий зуд только усилился. Когда Мадара попытался встать, все его тело протестующе завопило, и он просто сел на краю кровати, зажав голову между колен в попытке унять тошноту. Спустя несколько минут благодаря глубокому дыханию и торжественной клятве никогда больше не пить он наконец смог подняться на ноги без ощущения, что его вот-вот вырвет. Однако его все равно сильно шатало.       К черту Пьяного Мадару и все те ужасные решения, последствия которых обрушились на сегодняшнего Трезвого Мадару.       У него болело абсолютно все, но наихудшая боль была сосредоточена в гудящей голове, готовом очистится в любой момент желудке и этом чертовом зудящем, раздражающем жжении на груди.       Усилием воли, о существовании которой он и не подозревал, Мадаре удалось затащить себя в ванную. Он сел, чтобы отлить — ему не верилось, что он не упадет, и вообще, он не собирался потом все убирать. Затем, осознавая ломящую мучительную боль, он осторожно снял рубашку со своего липкого тела. Он просто бросил ее на пол, как только расправился с ней; уборка могла подождать до тех пор, пока он либо не протрезвеет, либо не умрет.       Глаза казались слишком большими для своих глазниц, они пульсировали в такт с сердцем и будто были зажаты в тиски. Мадара не открывал их, позволяя холодной воде стекать по его ноющему телу. Он вслепую нащупал шампунь, кондиционер, а затем и мыло и вполсилы натерся, пока не почувствовал себя немного чистым. Болезненное место на груди саднило, когда Мадара прошелся по нему мочалкой, но он не смотрел вниз. А его колени и так были достаточно плохи, чтобы на них глядеть. Он еще не был готов к тому, чтобы столкнуться с видом глупой травмы, которую он умудрился получить.       Слишком уставший и измученный, чтобы нагибаться, Мадара бросил полотенце на пол и вытер о него ноги. Он накинул на плечи еще одно полотенце сразу после того, как отжал волосы настолько, насколько вообще возможно было ожидать этого от него сегодня. Отвратительное сочетание утреннего дыхания и вчерашней выпивки — следующее, от чего нужно было избавиться, поэтому он потащил себя к умывальнику и пристально посмотрел на свое изможденное отражение в зеркале. Из-за неприятного болезненного першения в горле он, вероятно, не сможет говорить как минимум год, поэтому он воздержался от строгой беседы с самим собой, которую заслуживал.       Он чистил зубы (с силой, не рекомендованной стоматологами) и полоскал рот чуть дольше минуты. Сплюнув пену, он подтянул конец полотенца, покоящегося на его плечах, чтобы вытереть рот... и долго-долго вглядывался, пока его заторможенный мозг не сообразил, на что он смотрит.       Татуировка.       Пьяный Мадара сделал гребаную татуировку.       И она была отвратительна.       Она занимала всю его левую часть груди. И это лицо. По-настоящему жуткое, грубо вытатуированное лицо. И вообще, кто это, черт возьми, такой? Тошнота, немного отступившая после холодного душа, возвращалась с новой силой. Мадара едва успел приземлиться на унитаз и исторгнуть содержимое своего пустого желудка. Когда ему удалось подняться на ноги, он почистил зубы снова, прежде чем проглотить горсть обезболивающих.       Сидя голым на краю кровати, Мадара заставил себя оценить ситуацию спокойно. Итак, он сделал татуировку, что в этом такого? По крайней мере, она была не на видном месте; слава богу, что не на лице.       Но всё равно. Неважно, какие умственные усилия прилагал Мадара, чтобы обернуть это все в «Ничего страшного», он просто не мог смириться с тем, что поступил так... так... тупо! Он посмотрел вниз на это уродство, пытаясь хотя бы приблизительно понять, кого он считает достаточно важным, чтобы его безобразное лицо было навсегда запечатлено на его груди. Но всё без толку. Лицо практически не имело отличительных черт. Глаза были закрыты. Оно не улыбалось, не хмурилось и вообще ничего не выражало. Оно располагалось на его сердце, как дремлющий паразит, которого он не мог сбросить и который выглядел одновременно безразличным и насмехающимся.       Разумнее всего было бы скрыть эту гадость и не появляться на людях без рубашки до конца своих дней, но Мадаре не терпелось разгадать тайну, кому принадлежало это лицо и почему он решил, что украсить им свою грудь — это хорошая идея. Он встал, шатаясь уже чуть меньше, чем раньше, и надел темные джинсы и черную футболку.       Его телефон показал, что уже пятнадцать минут первого. Изуна, скорее всего, проснулся. Возможно, он сможет заполнить пробелы в памяти Мадары о прошлой ночи.