Встретил ее такой
разбитой и сломленной,
готовой любить до конца
кто поймет ее.
Она другая. Максим понимает это сразу, как только видит этот традиционный черный балахон и чертову копну огненно-рыжих кудрей. Она идет по сцене медленно, громко цокая каблуками о паркет; приковывая пристальные, голодные, почти животные взгляды публики со всех сторон. Нет, он, конечно, знал, что она знаменита и востребована, но понятия не имел, что слово «власть» по отношению к ней обретает свой совершенно прямой смысл. Алла (даже в голове он не мог заставить себя называть ее по фамилии) владела сценой. Даже несмотря на то, что говорила, будто во время выступления в зале главное — зрители. Макс вглядывается прямо в ее бездонные серые и мысленно себя одергивает, когда замечает в них какой-то не совсем здоровый… вернее, нет, — сумасшедший огонек. Не тот, который видел когда-либо у душевнобольных, другой. Однако быстро забывает, полностью погружаясь в чужой волшебный голос.Уверен был, что мне не нужен никто иной,
и обомлел, поняв,
к чему все идет.
Он ловит ее за кулисами уже после выступления. Подходит и без слов протягивает огромный букет душистых красных роз. Алла улыбается — не так, как он привык видеть на публике; широко и искренне, обнажая маленькую щербинку меж зубов. А Максим думает, что никогда прежде не встречал женщину со столь обворожительной улыбкой. — Прекрасное выступление, я поражен, — ей необязательно знать, что поражен он в первую очередь ее красотой, а только потом — голосом. Впрочем, лучше все сразу. — Спасибо, — она словно тут же смущается, пряча едва заметный румянец за все той же рыжей копной, и по привычке закусывает нижнюю губу. Галкин чертовски редко обращает внимание на подобные мелочи, но сейчас просто не может заставить себя оторвать взгляд. Вновь видит в чужих серо-голубых тот самый огонек. На этот раз ему просто не могло показаться. — Может, встретимся как-нибудь?Она хороша,
а ее красота
— и дар, и недуг —
ярче алмазов.
Максим никогда бы не дал ей пятьдесят. Тридцать пять-сорок — максимум. Алла же только смеется, откровенно кокетливо накручивая длинную прядь своих медных на указательный палец. Он вообще подмечает за ней довольно много странностей: слишком уж глубокий смех, сладковатый аромат ладана, обволакивающий в ее присутствии все вокруг, а еще вечно суженные — почти как у кошки — зрачки. Пару раз даже грешил на что-то незаконное, однако эту мысль быстро отбрасывал. Ну как же? Она ведь совсем не похожа на зависимую! А потом думал: «как иначе все это объяснить?». — Что с тобой не так? — решает он спросить прямо однажды вечером, пока они сидят в отдельном зале ресторана с видом на ночную Москву. — Что? — бокал с красным полусладким останавливается на полпути к губам, а левая бровь изящно ползет чуть вверх. — Ты будто не в себе, Алл, — Макс слишком долго тянул с этим вполне очевидным вопросом. Алла ставит бокал на стол и расплывается в открытой насмешливой улыбке: — Неужели заметил? — теперь начинало казаться, что из них двоих «не в себе» только Галкин. Ну, или кому-то просто очень хотелось, чтобы он так думал. — А может, я просто ведьма. Максиму в последнее время слишком много кажется.Ты так устала быть той, как хотят,
что страстное сердце стало льдом.
Я так мечтал тебя уберечь, свыкся со всем,
но забыл об одном…
В конце концов все ее странности перестали пугать. Ее «странности» превратились для него в «особенности»; аромат ладана стал действовать лучше любого успокоительного, а светлые пасмурные глаза показались поистине самыми прекрасными из тех, что он когда-либо видел. Расставленные по всему дому свечи перестали напрягать, а лисьи повадки его дорогой супруги теперь лишь забавляют. Макс гладит ее по спине, зарываясь пальцами в теплый рыжий мех на загривке, а потом улыбается, наблюдая, как она закатывает глаза, стараясь показать, что ей это ну совсем не нравится. Максим любит свою жену. Любит ее лисью натуру.Она из другого мира, что оставил раны в ее душе,
а я рискнул.