В скорби своей я взываю к тебе

      Наши встречи повторялись вновь и вновь. Бесчисленное количество раз я встречал ее в разных местах, и каждый раз она не узнавала меня. Мы преодолевали вместе множество преград, после чего расставались, и я оказывался в одиночестве, которое прерывалось очередной встречей.       Одно время я еще пытался, как бы это сказать… охотиться на нее. Специально выискивал по улицам города, благо ее можно было легко заметить по звону стеклянных бутылок, которые она зачем-то всегда брала с собой. Но однажды мне это просто надоело. Я устал бесцельно гоняться за ней. Тем более, она никак не хотела доверять мне яйцо. Может, она не доверяла мне, потому что не помнила, кто я такой, а может быть и потому, что помнила меня слишком хорошо.       В любом случае, любая моя попытка заполучить яйцо заканчивалась нашим расставанием.       В один момент, сидя в ожидании ее нового появления, я поймал себя на мысли, что не помню, зачем ищу это яйцо; не помню, как оказался в этом месте. Сколько же времени я тут провел? Над городом бессменно нависала пасмурная ночь, и нельзя было отследить в точности ход часов и смену дней. Одежда моя не проявляла признаков износа, а кожа – признаков старения. Да я в целом чувствовал себя таким же, каким чувствовал всегда.       Тогда я решил делать отметины на стенах. За единицу измерения я взял появление девочки. Уже тогда я мог навскидку вспомнить, по меньшей мере, с десяток наших встреч.       Когда отметины заполнили собой всю стену лавки стеклянных бутылок, я перестал их оставлять. Да, если честно, к тому времени я успел позабыть, зачем вообще оставлял их.       Я мог бесконечно долго сидеть на одном месте, и смотреть в точку на стене, не думая при этом ни одной мысли. От перспективы превратиться в памятник я пытался спастись в библиотеке, но и она не давала утешения пустующей душе.       Однажды это все прекратилось. Я встретил девочку случайно, проезжая мимо нее, верхом на одной из монструозных машин. Она стояла, держа под платьем яйцо, и со своим обычным недоумением в лице смотрела на меня.              Мы, как бывало и ранее, бродили вместе по городу, пока в один момент она не оставила яйцо лежать без присмотра. Я был поражен тому, что увидел. Никогда ранее она не позволяла себе такого.       Девочка сидела у пруда, и вглядывалась в круги на воде. В этот момент я подошел к яйцу, и просто взял его. И это яйцо, что, по моим представлениям, было важнее всего на свете, оказалось… обычным яйцом. Нормальное по весу, обыкновенное на ощупь, оно ничем не отличалась от десятков тысяч таких же яиц. Пожалуй, можно было выделить его размер, но я слышал, что где-то водятся птицы, способные нести яйца, по размерам не уступающим человеческой голове. Приложив к скорлупе ухо, я не услышал ровным счетом ничего. Поэтому, когда девочка вернулась, и обнаружила пропажу, я просто отдал яйцо ей.       – Храни любимые вещи при себе, иначе ты их потеряешь, – добавил я. Истина, которой я у нее же и научился.       Остался только один способ узнать, что находилось внутри яйца.

***

      Все последующее путешествие я следовал за девочкой. Пройдя через храм, минуя безумных рыбаков, преследующих тени рыб, мы добрались до места, где девочка жила. Гигантское строение, похожее на корабль.       Внутри я видел орнамент, который изображал дерево, чьи ветви устремлялись к потолку  – смутный образ из позабытых снов. Ряды стеклянных бутылок, расставленных повсюду. Похоже, девочка, как и я, пыталась сосчитать проведенные здесь дни. И, в конце концов, девочка показала мне скелет огромной птицы, застрявшей в толще камня. В это мгновение перед моим внутренним взором пронеслись все знания о потопе, которые мне только удалось вспомнить.       В один из дней своего путешествия люди выпустили из ковчега птицу. Она должна была проверить, начали ли сходить воды потопа. Через три дня птица вернулась, неся в клюве масличный лист. Это было свидетельством того,    что земля стала вновь пригодна для жизни.       Но вот сейчас передо мной скелет той птицы (я чувствовал, что это была она). Она застыла в агонии. Значит, ей не было суждено вернуться назад.         Когда девочка, утомленная долгой дорогой, уснула, я сел подле ее кровати. У моих ног лежало яйцо, скорлупа которого освещалась желтоватым светом угасающего костра.       Я остался один на один с единственной надеждой своего рода. Там, за твердой оболочкой скрыто нечто такое, что положит конец моему бесконечному страданию. От осознания момента меня охватил жар, и мой лоб покрылся капельками холодного пота. Я обернулся, и посмотрел на девочку. Впервые она стала доверять мне. Возможно, всех наших путешествий в сумме хватило, чтобы она перестала бояться меня.       Приподнявшись, я вознес свое оружие над яйцом. До этого я сотни раз прокручивал в голове эту сцену. Именно так я загляну за грань мироздания, как на той картинке. Воображение, прежде активно сопутствующее мне, вдруг исчезло. Руки начали дрожать. Больше ждать сил не было.       С размаху я ударил по яйцу рукояткой бывшего меча. Раздался треск, скорлупа проломилась; ее кусочки разлетелись по сторонам.       Яйцо оказалось пустым.

***

      Огромный шарообразный корабль с ревом взлетает, разгоняя по округе похожие на саваны облака пыли. На его борту – я видел это собственными глазами – все, кого я знал. Спокойные лица моих друзей, сослуживцев, соседей. Фигуры родителей находятся рядом с силуэтами мирно спящих чудовищ, которых я убивал. Вокруг них тысячи тысяч людей и животных, незнакомых мне. И в вышине, поверх их всех, стоит девочка с яйцом в руках.       Корабль поднимается все выше, и исчезает в синеве облаков.  Я стою у берега моря, по колено в воде, и смотрю в опустевшее небо. По моим щекам текут горячие слезы.       Когда все было кончено, и вечная тишина расползлась по округе, я вышел на берег и заревел, упав на колени. Я кричал, и бил мягкую землю руками. Валялся, перекатываясь по холодной траве. Затем еще долго ходил по округе и кричал в пустоту.       «За что я заслужил такой участи?!» – взвывал я, кидая свое оружие в окно магазина бутылок.       Когда пламя гнева и отчаяния внутри меня стихло, я лег у разбитого мною окна, и попытался уснуть, но сознание никак не покидало меня.       Словно в тумане, я продолжал бродить по округе. Теперь здесь не было никого, ни теней рыб, ни рыбаков, ни машин, ничего. Все они были пущены на тот корабль – последний ковчег, который увез их прочь из проклятого мира. Я был единственным, кого бог не взял с собой.

***

      Еще долго я бесцельно слонялся по городу. Без девочки это место потеряло всякий смысл, от города осталась одна неизменная форма. Наверное, именно ради нее он существовал все это время.       Однажды я решил вернуться в алтарь храма. Рукояткой бывшего меча я разломал стену, и открыл проход в пещеры. В этот раз я запасся в поход факелом, и возникшие передо мной перипетии ходов и переходов уже не составляли для меня проблемы. Я хотел снова отыскать тот истинный алтарь у бездны, и, если не вымолить у него прощения, то хотя бы покончить со своим путешествием, как стоило бы сделать еще давно.  Но сколько бы я исследовал уголки пещеры, то место мне найти не удалось. Наверное, правдиво выражение, гласящее, что самые сокровенные места можно найти только случайно.       Совсем отчаявшись, я вдруг набрел на иную, совершенно необычную вещь. В этой пещере, как, собственно, и в любой другой, с пола и потолка росли камни, похожие на сосульки. Часто я видел такие, что росли навстречу друг другу, реже встречались те, что срослись в единый столб. Эта отличалась от всех них одной крохотной деталью. Оба камня находились друг от друга на небольшом расстоянии, вот-вот готовясь соединиться, а между ними блестела фигурка ангела. Я присмотрелся, и убедился в этом: «Точно, ангел!» – сказал я вслух.       Маленькие крылышки его были распущены, словно он готовился к полету, а руки сложены на груди, как в молитве. Камни, сдавливающие его сверху и снизу, стоило им, хоть чуть-чуть, вырасти, сразу бы раздавили его. Он показался мне самой красивой вещью, что я когда-либо видел в жизни. Мне безумно хотелось забрать его с собой, носить повсюду. И меня озарило: «Так вот что она чувствовала! Красота – вот что она видела в яйце! Ее мания к нему была обусловлена бесконечной любовью к прекрасному. Я только сейчас это понял!».       Я протянул к ангелу руку, и, схватив его, попытался выдернуть из каменного плена. Но как только фигурка отделилась от основания, она тут же рассыпалась, и у меня на ладони осталась только сероватая каменная крошка.       «Бог – это красота» – фраза, сказанная голосом девочки, сама прозвучала у меня в голове. Отразившись эхом от стенок мозга, она затихла так же быстро, как и возникла.       С осколками ангела в руке я вышел из пещеры. Неподалеку от входа в алтарь находилась другая дверь, ведущая к винтовой лестнице, что поднималась к колокольной башне. Вбежав по ней, я оглядел город с самой высокой его точки.       Пары тумана надвигались на него с севера. Первое изменение за долгое время. «Значит, что-то все-таки случилось!» – с радостью подумал я, и посмотрел на ладонь. Каменная крошка совсем рассыпалась, и напоминала горсть песка. Набрав полную грудь воздуха, я подул на ладонь, и распылил его по небу. Взлетев вместе с резким порывом ветра, каменная пыль на миг заблестела в свете луны, и исчезла без следа.

***

      Я раскрыл секрет яйца, обрел потаенное знание. Моя вера не оказалась беспочвенным убеждением или суеверием. В этом, наверное, и была истинная цель моего путешествия. Но, обретя знание, я, вместе с тем, окончательно утратил саму возможность верить. Я видел, как человечество, ведомое богом, покидает мир, и меня вместе с ним. Я же остался страдать за остальных.       Но что есть судьба одного, как бы тяжка и страшна она ни была, перед вечным блаженством всего людского рода? Разве нельзя назвать такую цену разумной? В конце концов, я ведь сам готов был принять этот исход, отправляясь сюда – нет, даже раньше, давая обет верности богу и братству.       Я много размышлял над этим. Если я ставил себя на место того, кто смог попасть в рай (то есть вообще любого существа, кроме меня), то эта ситуация казалась мне вполне разумной. Когда же я возвращался к реальности, то боль одиночества накатывала на меня с новой силой.       Страдание излечимо, если есть кому о нем рассказать. Я же оказался в безвыходной ситуации. Интересно, если бы кто-нибудь из пророков прошлого рассказал людям, что человечество спасется такой ценой, стали бы они верить больше? Сомневаюсь. Вера, превращенная в факт, перестает быть верой в принципе. Знание губительно для нее. Если же пророк в своей проповеди забыл бы упомянуть, кто в итоге станет козлом отпущения, то человечество неминуемо объяла бы всеобщая паранойя, ибо каждый смог бы претендовать на это место, вне зависимости от деяний.       Со временем, проведенным в одиночестве, ко мне все чаще стал наведываться образ девочки. При этом каждый раз меня одолевало жуткое чувство стыда. Почему я не понял ее тогда, хотя у нас было достаточно времени, чтобы наладить контакт. Думаю, что все дело в языке, на котором мы общались. Те чувства, что связывали нас обоих, не могли быть выражены словами. Язык изменяет все, до чего добирается, и чистое чувство становится корыстным помыслом. Я не из честолюбия (как мне вспоминалось потом) хотел разбить яйцо, а она не из застенчивости была такой, какой была. Мы оба понимали это, и все же не смогли выразить свои истинные помыслы.       И все же, девочка не была моим проводником. Скорее, все было наоборот. В Книге Книг сказано, что истинные пророки всегда едины в своей сущности. Тело и дух в них неразделимы, а помыслы исходят из одного источника. Такой была и девочка. В ней, в отличие от меня, не было противоречий. Моя же противоречивость и стала моим главным бедствием. Она хотела излечить меня от этого, но я не последовал за ней по пути исцеления, и тем самым погубил себя.       Я пытался познать Абсолют: нечто, лежащее вне пределов мироздания, тебя (если такое обращение еще имеет смысл), не будучи цельным. Поэтому, мир, в который я попал, и стал изменяться под этим воздействием. Я хотел познать тебя через экстраординарный опыт путешествия, считая, что это единственно-возможный путь, но я ошибался. В сущности, мысля все, кроме тебя, мы все еще познаем тебя, ибо ты и есть (точнее, был) все на белом свете. Так же все знания о тебе, даже ложные и противоречащие тебе, есть часть тебя, а значит – правда. Хватило бы только веры в это, веры без всякого знания и понимания. Веры в чистое, прекрасное.       Во мне же никогда не было истинной веры. Было только беспредельное доверие к канонам. Малейших испытаний хватило, чтобы эта мнимая завеса исчезла, обнажая пустоту в моем сердце.

***

      Когда я покинул стены города, ветер обдул меня с ног до головы. Город остался позади, мне нечего было в нем искать. Я шел в густых зарослях травы и кустарника, пробивая себе путь измененным мечом. Шел на юг, где, как подсказывало мне сердце, сквозь завесу свинцовых туч еще мог пробиться лучик света.

–Конец–