Неизбежность

Если говорить о жизни, как о чем-то постоянном и размеренном — ты будешь первой, кто рассмеется от совершенной дурости данного выражения. Если говорить о жизни, как о чем-то эфемерном и одновременно бьющем по всем органам чувств на особо резких поворотах — ты рассмеешься от излишней пафосности. Ты вообще не хочешь и не можешь (именно в такой последовательности) давать ей хоть какое-то определение. У тебя было все: и размеренность в перемешку с нежностью и пафосность с болью. Наоборот, словом, тоже было. Под какой критерий подходит все происходящее сейчас, тебе, право слово, не думается. Пока что оно определяется в категорию «беда, но не катастрофа». В голове стоит по праву слишком стойкий туман, готовый потягаться с туманом природным, что сейчас окутывает утреннюю неизбежность. Ты хочешь понять, что происходит в твоей резко пошатнувшейся действительности, но можешь только методично перебирать кончиками пальцев по дереву, вглядываясь в темнеющую даль, кажется леса — все еще слишком плохо знаешь местность. Холодный воздух пробирает до мурашек по бледной коже. Тебе кажется, что жизнь сродни этому самому туману растворяется по крупицам. Расщепляется до атомов, не планируя срастаться обратно. Ни в ближайшее время, ни когда либо потом. А жаль. Чего ждать за молочным занавесом неизвестности непонятно, а оттого еще больше страшно. До звенящего ужаса дурно. До полного осознания неизбежности. Одеяло, в которое ты кутаешься в нелепой попытке хоть как-то защититься от слабых порыв ветра, опираясь на перила балкона, не спасает от слова совсем. Даже от холода. О большем говорить и не стоит. Что спасет тебя от такого странного настоящего — одному Богу известно. Ты в него, естественно веришь, но просить ни о помощи, ни о прощении не спешишь. Ты выдыхаешь ледяной воздух — весна таки добирается до столицы, от чего температура резко перескакивает в плюсовую половину термометра. Вы же её разрешили и всячески приманивали… Весна овладевает поддавшемся без боя городом, наконец вступая в свои права. Но все еще не настолько, чтобы вот так зависать на открытой террасе, едва одетой. Ей Богу, подумай о здоровье. О Нем подумай, пожалуйста — лечить и тебя, и дочь он, конечно готов, но нервы и так на исходе. Не без твоей помощи. Тебя это, к сожалению, не останавливает, не пугает и не особо заботит, если честно. Даже возможность снова слечь с какой-нибудь ангиной, едва вылечив голос, остаётся проигнорированной. Ты в последнее время в целом имеешь дурную привычку игнорировать. Совесть, разум, здравый смысл, людей вокруг. Мужская рубашка под теплым одеялом насквозь пропитана Его парфюмом. Твоя кожа пропитана Его прикосновениями, легкими отметинами и непоколебимой нежностью. И это уже Его право. Его заслуженная награда за все ночные разговоры, твои метания и твои же загоны. Предрассветные лучи путаются в пшеничных локонах, теперь спускающихся чуть ниже плеч. Мужу нравились едва уходящие ниже подбородка прядки; Он же любит мягко пропускать между пальцев шелк волос, методично закручивая завитки из случайно выбившихся прядей. Он тебя любит, если быть совсем уж честной. К себе в первую очередь. Неизбежно сильно. Время близиться к 4 утра. Ты наблюдаешь игру света на подернутых зеленью ветках деревьев. И учишься заново дышать, не оглядываясь ни на чье-то там никому ко всем чертям ненужное мнение, ни на двадцать совместно прожитых лет. В конце концов, это совсем не срок. Это даже не возраст твоего младшего сына, ну правда. Всего-то двадцать совместных Дней Рождений — его, твоих, всех родственников. Столько же Новых Годов и остальных вместе взятых праздников. Всего лишь твое далекое возвращение в две тысячи каком-то там и вся творческая жизнь. Новая жизнь. А теперь уже прошлая. Ты предпочитаешь исчислять браки в прогрессии — каждый длиннее ровно на 10 лет. Ты просто не особо любишь математику, отдавая предпочтение гуманитарным наукам. Они более изящны, как собственно и ты. Муж математику обожает — работа обязывает. Он недолюбливает и твоего мужа, и математику примерно одинаково. Одинаково сильно. И у Него на это, пожалуй, есть все основания. В конце концов, ни алгебра, ни прости Господи, геометрия явно не даст ответ, почему эти самые двадцать лет оказываются намертво перечеркнуты двумя годами переосмысления. Двумя годами тотального недопонимании и необоснованной ревности. Ты, пожалуй, ответ на этот вопрос тоже не можешь дать — тебе самой интересно его узнать. Интересно в какой момент все летит к чертовой матери, оставляя тебя наедине с ним с собой на остатках тлеющего брака. Внезапно возникшая дружба оказывается чем-то большим. В глобальном смысле. Все в той же прогрессии. Вы ведь знакомы примерно те же 20 лет. Иронично Просто жизнь не разу так и не сталкивает вас так крепко, как хотелось бы. Как теперь. Зло шутит, выжидая своего часа. Часа, когда нет пути обратно. Когда все обращается чертовой неизбежностью — точка невозврата пройдена года полтора назад. Вместе с ночными разговорами, новогодними дуэтами, отдыхами и прочим. С долгими объятиями, касаниями рук, продолжительными взглядами… Для вас что-то общее кажется глупостью и издевкой. Чем-то, от чего в груди щемит трижды клятая горечь — вместе нельзя, а иначе невозможно. Пусть ваш коллега по цеху когда-то и пел на всю страну «невозможное возможно». Он сам в своих словах разочаровался, что уж говорить про вас. Два года меняют все. Два года, в которые ты едва ли не превращаешься в патологическую лгунью: врешь о чувствах, о желаниях, о внутренней боли и душевных терзаниях. Тебе проще приторно-счастливо улыбаться, берясь за всю работу разом — лишь бы не оставаться наедине с собственными демонами. Потому что иначе ты рискуешь банально не вывезти. Ни физически, ни как иначе. Ты учишься чувствовать себя в Его доме правильно. Потому что в предверии 55-летия сбегать к лучшему другу по ночам после ссор с мужем не правильно. Даже если в этом нет никакого подтекста — ты же порядочная женщина, верная жена и отличный товарищ. Тебе давно не 15, и даже не 30 лет, чтобы вести себя подобным образом. Разбивать вдребезги явно дорогой сервиз тарелка за тарелкой от слишком явного гнева на выходки все того же мужа, рискующие стать финалом твоей многолетней карьеры. Носиться из стороны в сторону, аки маятник, выговаривая все наболевшее. Просто быть в его доме. В любом статусе. Ну неправильно же, согласись. Хотя Ему, по факту, вовсе не жалко. Он живет по принципу «твори погром — мы здесь проездом», предпочитая подавать тебе эти самые тарелки, заваривать чай с ромашкой — ты же не пьешь — и принимать тебя всегда. В любом статусе. «Бей лучше их, а не рыдай от горечи, родная.» Таскай вещи этого самого друга, что кажутся тебе гораздо уютнее и теплее собственных. Смотрите вместе действительно забавные комедии, обсуждайте дурацкие сплетни, свои и детские успехи в полуночной тишине. Читай сказки его дочери, желающей в отличии от брата находиться побольше с отцом, а не с дедом. Просто будь в его жизни. Чтобы целовать до умопомрачения и наконец чувствовать себя счастливой и живой… и пусть это все кажется тебе чертовски неправильным. Пока что. Как бы он не пытался переубедить. Чтобы ты банально не могла ничего с этим делать, продолжая тонуть все больше и больше. «В конце осени прошлого года снова влюбился», — заявляет он на одном из последних интервью. С него проходит всего месяц. Месяц, за который происходит, пожалуй, катастрофически много. Ваш март становится по истине сумасшедшим по всем фронтам. Он просто становится вашим. А это уже заявочка. Рассказывает на вашем несчастном, но горячо любимом бело-зеленом канале он, откровенно говоря, много, но так же много не договаривает. Влюбился действительно по осени. По глупости. По собственной дурости. По небесному омуту глаз в пучине желтеющей природы. По тихому смеху. По успокаивающим обьятьям и незаметным жестам. По свету души. По почти году безответности. По неизбежности. Ты сама не до конца понимаешь, как и в какой момент все это происходит. Просто он становится ближе всех других. Ближе самой себя. И тянется это давно. С разговоров о жизненной правде, с немой поддержки и мягкой улыбки. С тёплых ладоней и совместного времени. Примерно с прошлой осени… однако. «Сейчас да, живу не один» Филипп слегка усмехается — действительно не один. Его подруга по несчастью со спокойной совестью заявляется к нему в три ночи с бутылкой вина — а ты между прочем не пьешь - размазанной тушью и разбитой в дребезги душой. По канонам, так сказать. И остаётся. Всего на несколько дней. Успокоиться и подумать. Что-то явно идет не по плану, когда такие визиты становятся абсолютной нормой на протяжении целого месяца. Долгого месяца. Рассказываешь ему об очередных домашних скандалах, уткнувшись ледяным носом в его горячую шею. Вы привыкли жить на контрастах. Что-то откровенно летит в тартарары, когда твои губы в немом порыве сумасшествия находят его в очередной такой визит. Все что вам обоим нужно в ту роковую минуту накрывает бушующей волной чувств и эмоций. Неизбежных. — И что будем делать? — тихо шепчет он, перебирая твои золотистые локоны. А тебе ведь абсолютно плевать. На слова, последствия, обстоятельства. Ты впервые за последние несколько месяцев спокойно дышишь, все так же прижимаясь к нему, как потерявшийся котенок. Задумчиво поправляешь ворот его рубашки. Пожимаешь плечами, действительно не зная, что со всем этим делать. — Останешься? И ты остаёшься. Насовсем. По крайне мере на тот месяц, что проходит от этой ночи до его интервью. Он не говорит ничего, вместе с тобой учась чувствовать себя целым. Вместе с тобой учась собирать собственное счастье по крупицам, выстраивая его во что-то совершенно новое. Вы оба сходитесь в мнении, что золотая медаль — это, конечно хорошо, но учиться же надо всю жизнь… Развиваться. Вот вы и развиваете свое умение игнорировать. Слухи, окружающих, стихающую боль, разрывающую грудную клетку и рискующую переломать все ребра и вас за одно к чертовой матери. Игнорировать что и кого угодно, но не друг друга. И вот это действительно правильно. Оглядываясь назад, стоя сейчас на его балконе, ты не знаешь чего ожидать от будущего. Оно настигло тебя отвратительно внезапно, перевернув мир на 180 градусов. Без права на обратный разворот. Без права даже на безопасный маневр. Приходится шагать наощупь, полагаясь только на шестое чувство. Но вы далеко не экстрасенсы, а потому получается как получается. С места да в карьер. Единственное, что понимаешь — сейчас ты совершенно свободна. Кажется, впервые за всю жизнь. Дети давно выросли, ты сама стала старше и умнее… А значит самое время просто жить. Без четких планов и суеты. Без объяснений и невроза. Просто жить, дыша полной грудью. Пропадая в омуте безумства и слишком явных чувств. Чувств, тянущихся последние года три. Войлоком протащивших вас через все. Наконец также как и вы ты свободных.

***

— Я подам на развод, — тихо, едва слышно произносит блондинка, когда его горячие руки заключают её в своеобразный плен. Добровольный. Филипп подкрадывается незаметно, зарываясь носом в её волнистые локоны и так же смотрит на рассвет, всем телом ощущая какую-то свободу, когда женщина откидывает голову ему на плечо, параллельно переплетая их пальцы. Она выдыхает, наконец отпуская последнюю ниточку в прошлое. Наконец решается и чувствует как немая тяжесть начинает понемногу отпускать, позволяя сделать глубокий вдох — ребра остаются целыми. Вопреки. — Хорошо, — кивает он. В душе что-то мягко отлегает, избавляя мужчину от уже привычного ему постоянного чувства тревоги. От необходимости закупаться очередной порцией ромашки, косо посматривая в сторону успокоительных. Он ведь знает её, пожалуй слишком хорошо, — боится, что совесть пересилит. Что она попросту уйдёт, оставив после себя флер сладковатых духов и зияющую дыру где-то в области сердца. Исчезнет, как и однажды другая, забрав с собой остатки его души и веры. Молчат. Долго. Всматриваясь в уже поднявшееся над горизонтом солнце. Пока Лера не начинает дрожать от легкого холода — прохлада таки пробирается сквозь кокон из одеяла. Он неодобрительно качает головой, но ничего не говорит: перевоспитывать её слишком поздно, да и в общем-то не нужно вовсе. Девочка уже взрослая, хоть иногда он в этом конкретно сомневается. Филипп попросту утаскивает её в тёплую комнату, находя компромисс, готовый отпаивать горячим чаем хоть всю оставшуюся жизнь. Потому что он впервые за последние трижды клятые двадцать лет чувствует себя по-настоящему живым. Потому что все что происходит между ними чертовски правильно, своевременно и нужно. Потому что тихое «люблю» тонет в предрассветный тишине, оставаясь так и не высказанным, но явно ощутимым.