космический шаманизм в запястьях

Хрусталики глаз разбились об острое несуществование, ослепило багряной пылью до немого крика. Нереальность запахла кровью, душу скрутило и выжало дыхание из легких. Плата. Болью. Нити обвились вокруг обжигающими кнутами. Утягивали все дальше, сжимались все сильнее. Они хранили многое. Ведали утерянное. Открывали спрятанное. Насильно заточенное в них. Голодное. Внутри призрачной изнуренной души взбурлила золотая магма, а по языку горечью раскатилась самая первая песчинка времени. Треснула у острых зубов опьяняющим маревом первозданной пустоты. То была головокружительная чистота лишенная чувств. В ней не было привычной теперь боли и Феликс в ней растворился, доверительно рассыпался на время, что затерялось в легкости небытия. А внутри, ещё человеческое, чувствующее, ощущало знакомое тепло. Дом. Самое начало пути. Проначало. Он был в Нигде. Искрящееся тьмой Ничто носилось вокруг, убаюкивало в своей Колыбели ещё не созданные звезды и не рожденных Духов. Колыбель плыла среди несуществования сущего, создавала безымянную космическую пустошь. В темноте, плотной словно мазут, что наполняла Колыбель, медленно зарождался Эфир — материя, сотворившая мир. Слабые отблески расплавленного тумана вспыхивали в чреве, мерцали вне времени — его ещё не было, оно ещё не было рождено из всё образующей энергии, чтобы стать Хранителем Духов. Феликс наблюдал затаив дыхание. Эфир создал Время. Запустил из своего формирования, что было неподвластно ни одному из существующих законов, цепочку неотвратимых событий, подчиняющихся лишь одному первозданному хаосу. А Время — длинноволосый юноша с теплой улыбкой на алых губах, вытянул из тающего под руками жидкого золота Жизнь. Они были похожи. Свет ореолом окружал их тела, а в руках таилась сила создания. В бесконечности раскинувшегося Времени, Жизнь рассказывал о своих мечтах: построить идеальный мир. Создать Счастье. И подарить всем созданиям Любовь. Он был добрым и созидательным, теплым, как большие звезды, формирующиеся над головами, а Время любил его слушать, зависнув в пустоте своей поражающей силы. Время умел разрушать. Но никогда бы не смог разрушить мечты Жизни об изобилии вечности под аккуратными пальцами. Феликс смаргивает подступающие слезы, когда его душа впервые решается коснуться теплой Жизни своим холодом. Время всегда был холодным. Они сейчас так похожи на свои первозданные образы… удивительно людские и знакомые. Но почему? Почему все вышло так? Он листает ячейки времени, хватаясь за линию горизонта кончиками пальцев. Та скользит под ними небытием, приводя к рождению отличающегося от них Духа. Все они вышли из Эфира, все были частью незримого замысла, а может и замысла никакого не было. Лишь случайное стечение обстоятельств в бесконечно-вечном. Смерть появился внезапно. Вышел из Эфира темной тенью. И в его образе, тонком и отчужденном, Феликс узнает Аркила. Он не казался таким сильным, каким стал теперь. То был хрупкий, почти прозрачный, мужчина с темными волнистыми волосами до плеч и синими, как льды горных озер, глазами. Вся его суть состояла из боли и затаенной злобы и он, словно в противовес Жизни, мечтал множить её в сердцах всех, кто его окружал. Со Смерти всё началось. Смертью закончилось. Страдания. Он их порождал. Смерть скривился, глядя на свое отражение в жидком Эфире. Для него эта материя была горькой и не приносящей насыщения. Он с завистью смотрел на окружавших его Духов, которые могли питаться энергией источника и с каждым днем ощущал в груди зарождающийся гнев. — Любовь, — вдруг обратился он к Духу возле себя. Хрупкая девушка бросила брезгливый взгляд на Смерть, но нехотя откликнулась. — Как считаешь, если один из двух любящих существ вдруг ощутит чувства к третьему, то что почувствует первый? Любовь вспыхнула, зло поджав губы, а из Эфира выскользнула ещё не оформившаяся Ревность. Дух растерянно завис в искрящимся пространстве, а затем скользнул в темноту обретать облик. Смерть усмехнулся, раскатывая по языку приятное чувство. Когда другие Духи злились, он ощущал эту энергию столь сладкой, что хотелось пить ещё и ещё. Но Духи злились редко и никогда не страдали, а ему так сильно хотелось это испытать… страдания подобных ему должны были быть подобны амброзии. — Ты не имеешь права этого делать! — возмутился Жизнь на предложение создать миры и населить их смертными созданиями, способными кормить суть каждого из них. Феликс смотрел на себя, находящегося по центру. У того Времени ещё не было имени, как и ни у кого из них. Духи зависли посреди Колыбели, буравя недовольным взглядом друг друга. — Наше существование не зависит от пищи, зачем тебе это нужно? — он посмотрел в холодные глаза Аркила, в них сверкнул предостерегающий огонёк, но Феликс продолжил. — Хочешь стать богом, которого будут почитать из страха? Ты ведь не можешь создавать, только отнимать. Аркил поджал губы, передернув плечами. Феликс был прав. Он хотел поклонений, хотел, чтобы у него вымаливали счастье, которое он никогда бы не мог дать. Только одарить иллюзией. Обещанием. А потом взять плату болью за свои иллюзии. А ещё он хотел есть. Его нутро скручивал Голод, рожденный из его ненасытности. — У этих существ будет выбор, — примирительно говорит Смерть. — Я оставлю для них лазейку, ведущую к тем из нас, кто может даровать добродетель в противовес моим порокам. Если они будут поклоняться вам, то справедливо получат покровительство ваших сил. Так все останутся в выигрыше, а наш спор разрешится справедливым судом смертных. Что скажете? — Ты всегда играешь грязно, — раздраженно сказал Жизнь, отворачиваясь. — Я не позволяю тебе создавать смертных существ и использовать их, как своих рабов. — Разве тебе не интересно, чью сторону выберут полностью самостоятельные существа? — усмехнулся Война. Он появился не так давно, но быстро влился в спор между светлыми и темными духами. Время вздохнул. — Дело не в интересе, а в том, что мы, как первозданные духи поступаем несправедливо. Вы все, — он указал на темных духов, — появились из-за него, из-за Смерти, и влачите жалкое существование на границе Колыбели. Нравится вам такая жизнь? Духи молчали. Кому понравится ощущать тоску и голод? Разочарование и злость? Бесконечно. — Тогда почему вы считаете, что можете создать тех, кто будет страдать, как и вы? Злость оскалилась первой. Она была неприятна внешне, даже уродлива. Заостренный нос вздернулся к сияющим над головой звёздам, а руки сложились замком на полной груди. — Потому что это Месть, — рыкнула она. И Эфир дрогнул. Вместе с ним вздрогнул Жизнь. Не нужно было быть столь же талантливым стратегом, как Война, чтобы понимать, что с этого момента число злых духов всегда будет перевешивать добрых. А Время, как третья сторона, принадлежащий и к тем, и к другим — ничего не сможет с этим сделать. Мятеж случается в скорости. Феликс наблюдает, как Жизнь оказывается в руках Смерти и как он не успевает ничего изменить. Не ожидал. Не подумал. Не заглянул в будущее. Ошибся. Иногда предотвратить ничего нельзя. Иногда событие встроено в линию времени и как его не избегай, оно всё равно произойдет. Как несправедливо, что даже у него не было достаточно сил, чтобы остановить… это всё. Духи, сражающиеся на стороне Смерти, быстро одерживают победу. Их несчетное множество и против них Светлые Духи ничто. Их слишком мало. Они слишком слабые. Смерть довольно осматривает результаты своих трудов. Это было совсем не сложно. Пару слов там, пару — здесь и ситуация в их Колыбели меняется за какие-то жалкие минуты. Он выхватывает из связанных путами Духов Жизнь и поднимает за горло над открывшейся во время сражения из-за массивного выхода энергии Бездной. Криво усмехается, рассматривая миловидное лицо, и лишь слегка морщится теплым рукам на своих ледяных запястьях. — Как ты там сказал? Не позволишь? Мне? Аркил усмехнулся. Он положил свободную руку на грудную клетку и надавил. — Я научился этому, когда поедал слабых не осмотрительных собратьев. Это тебя не убьет, но… — наслаждение скользнуло по его тонким губам. — Будет больно. На секунду Феликс перестал дышать. Он немигающим взором смотрел, как Смерть забирает силу Жизни — силу создания. Вырывает её из грудной клетки с хрустом, орошая космическую колыбель золотой пылью и душераздирающим криком, а после лишь отталкивает безвольное тело от себя, позволяя ему упасть вниз. И Жизнь, потеряв слишком многое, обессиленный, не чувствующей ничего — бессознательно падает в непроглядную пожирающую всё темноту. А Время, едва успев стянуть с себя путы пока все были заняты ужасающим зрелищем, израненный, лишь успевает подхватить его прежде, чем портал навсегда отрезает их от Колыбели. Он прижимает Жизнь к себе, успокаивающе поглаживая по длинным спутанным волосам. Некогда они сияли в свете Эфира, но теперь лишь печально тускнели в свете незнакомых звёзд. Они были детьми, рожденными Вселенной, но Вселенная, бескрайняя и холодная, никогда не говорила с ними. Лишь безучастно наблюдала за бедами и катаклизмами, порожденными из недр её хаоса. Время не знает, сколько они провисели посреди мерцающего незнакомого космоса, лишенные всего и изгнанные из собственного Дома, но в конце концов Жизнь устало говорит: — Я больше не чувствую в себе силы создавать… — Ничего, — ободряюще улыбается Время, давя боль и обиду, разрывающую изнутри. — Я создам для тебя мир, где не будут страданий. Возможно, он будет немного скучным без живых существ, но я всегда буду рядом. Просто забудем. Если ты захочешь… Феликс устало закрывает краснеющие глаза. Они потерпели поражение. И терпели его с тех пор столько раз, что не счесть. Аркил же… он гонялся за ними тысячелетие, все пытался поглотить до конца, пытался лишить тех, кто посмел помнить их двоих, права на спасение от пожирающей все темной воронки — его личного царства. А они без Эфира, без созданий, которые бы верили в них так же, как верили в Аркила, были не в силах противостоять тому, кто наращивал силу через взятие боли. Их силы угасали, пока их не осталось совсем, что привело их сюда. В эту точку времени. Он возвращается к Древу. Сидит перед ним, лишенный чувств, и рассматривает зелень листьев, ощущая, как вибрирует магией земля, а руки, уставшие и обожженные, мелко трясутся. Когда-то здесь был их дом. Колыбель жизни и тепла. Теперь лишь иллюзия. Промежуточный пункт с дорогами в разные миры… В руку тычется что-то теплое. Он опускает глаза, натыкаясь на золотую ленту. Повинуясь внутреннему позыву, он раскрывает обожженные ладони и позволяет ленте скользнуть по рукам, обвивая запястья звёздами. Так тепло. — Время, — звучит в голове далекий голос. Феликс его никогда прежде не слышал, но от него в изнуренной душе поселяется спокойствие, а следом в вены вливается теплая сила. Давно позабытая. — Кто ты? — тихо спрашивает он. — Эфир, — отвечают ему. — Рад. Тебе. Устал. Возьми. — Что взять? — Сила. Моя. — Эфир звучит слабым. — Всё. Осталось. Уничтожь. Смерть. Аномалия. Голос исчезает так же внезапно, как и появился, а Феликс, обретя утерянное, соскальзывает через иллюзорные пространства к корням Древа. Туда, где всегда находились Норны. Несомненно созданные Аркилом, они служили ему подспорьем в изощренном плане. Ткали нити всех смертных существ, способных выбирать тех, кому поклоняться. Плели лабиринты кровавых паутин, закрывали дороги и водили всех вокруг когтистых пальцев, чтобы многие никогда не нашли своего счастья. К страданиям тоже привыкаешь. И, отчаявшись, перестаешь искать истинное знание и истинную любовь. Оказавшись в мгновении ока в другом пространстве среди бойни, Феликс не сразу понимает, что происходит, но инстинктивно останавливает руку с кровопускающими острыми ногтями, ранее занесенную над Хёнджином, но теперь занесенную над ним. Его ладони горят Эфиром, первозданным и величественным, обжигают иллюзорную плоть с тихим шипением. — Пошли прочь, — фыркает Феликс, отталкивая одну из Норн. Та, не устояв на ногах, путающихся в корнях Древа, упала на своих сестер, которые успели подхватить её под руки и осклабились, вытягивая из воздуха нить. Феликс недобро щурится. Он закрывает собой раненого и уставшего парня, осевшего на пол. Хёнджин, обессилено уткнувшись лбом в его бедро, словно тает на глазах. Растворяется в пространстве и времени. Руки, испещренные рунами и кровавыми ручейками, безвольно висят вдоль тела. — Этот ясень умрёт, — заложив руки за спину холодно произносит Феликс. Норны шипят на него, ощетинившись, острые зубы сверкают в сумраке, но ножницы, угрожающе нависшие над нитью жизни, опускаются. Феликс едва ли выдыхает. Внутри злость растекается раскаленной магмой, магия, струящаяся по венам, почти выходит из берегов и он стискивает зубы, пытаясь удержать контроль. — Вы знаете, кто мы? Верно? — с нажимом спрашивает он. Тишина обступает его со всех сторон, а норны пятятся назад, видя, как стоящий перед ними юнец слабо шевелит пальцами и на подушечках загорается золото. — Моя суть — Время. Его — Жизнь. И вы знали об этом, знали и мучали его веками, подвергали несметным бедам и страданиям, вы сломали его. И теперь хотите доломать? За что? За то что не позволил вам съесть душу человека, которому вы в голову заложили мысли, которых там быть не могло? Я не позволю. Он сжимает кулак и один из корней жалостливо скрипит, высыхая. От болезненного воя норн закладывает уши и они бросаются к корню, принимаясь гладить его, словно это ребёнок. — Ты! — задыхаются они в унисон, тыча в него черными когтями, на которых уже начала запекаться кровь. Не сложно догадаться чья. Феликс взмахивает рукой ещё раз, нацеливаясь иссушить ещё один корень и норны разом замолкают. Против Времени они идти не могут, время было им не подвластно так, как тому, кто из этого времени состоял. Феликс задумчиво смотрит на уносящийся ввысь ствол дерева. Далеко наверху крохотной точкой виднеется золото верхнего мира, — мира сотворенных богов, воплощенных светлых духов и их подданных. — Предполагаю, мне хватит сил уничтожить эту вселенную. Она грязная, до краев наполнена страданиями. В ней нет ничего, за что души, осознающие кошмар, могли бы зацепиться, они теряются в боли пока не истлеют и не выберутся из этого порока. Мне не жаль этот мир… — Чего ты хочешь? — в унисон шипят норны. — Самую малость. Чтобы вас не существовало. — Не надо, — шепчет Хёнджин, цепляясь за его руку. — Не трать на них. Силу. Они только пешки. Все тело охватывает злая дрожь. Он хочет высушить все это место, уничтожить и развеять в пыль, но Хёнджин… сначала нужно было помочь ему. Он слишком долго находился вне физического тела, он был ослаблен, потерял много сил и крови. Феликс тяжело выдыхает. Помогает Хёнджину подняться и опереться на него под пристальным взглядом Норн. — Не смейте преследовать нас, — напоследок бросает Феликс, утягивая душу Хёнджина за собой. Но когда пространство уже сжалось, вырывая их из глубокого сна, он услышал отзвук скрипящих голосов. — Хозяин придет за вами сам. Задыхаясь, Феликс подскочил в спальном мешке, бросаясь к Хёнджину. Тот лежал рядом, морщась от боли и накатывающей тошноты. Физическое тело ощущалось тяжелой грудой костей и мяса. Минхо зашивал располосованную руку, из которой струилась кровь, а лежанка под ним давно промокла и была мерзко холодной. — Я увидел, — прошептал Феликс, падая на колени рядом и склоняясь к уху. — Я увидел Эфир. Он говорил со мной временем и силой. Ты Жизнь, Хёнджин. Ты тот, кто дает и воскрешает, кто имеет право писать судьбы всего живого. Ты просто потерялся, потерял почти всё силу, но это ничего, правда, — улыбается он, убирая прилипшие ко лбу прядки. — Мы всё исправим. Я поделюсь. Он быстро прижимается к сухим бледным губам своими, передавая немного Эфира. Хёнджин, дрожащий в его руках от боли и слабости, быстро расслабляется от магического тепла, оживляющего его коченеющее тело. — Ликс, — тихо зовет он, когда парень отстраняется и устало опускается на колени сбоку, поглядывая на затягивающиеся раны. Теперь от них останутся разве что шрамы и безвозвратно испорченная одежда. — Что? — У тебя в глазах плещется жидкое солнечное золото. И в запястьях… Минхо бросает любопытный взгляд на чужие руки. И правда. В запястьях у Феликса мерцал первородный шаманизм.