Птица в руке

Впервые это чувство посещает Яньциня еще в детстве. Он ребенок, ему еще нет даже пары десятков лет, и его главное занятие — игры с деревянным мечом и набором вырезанных вручную фигурок, которые Цзин Юань привез откуда-то издалека. Он бегает за сладостями в павильон Ки Тсуи; если сказать госпоже за прилавком волшебные слова — «генерал потом заплатит», — она станет доброй, улыбчивой и даст все, что захочется. У него хорошая жизнь, в которой очень много Цзин Юаня, и это воспринимается как что-то такое же естественное, как рассвет, дыхание и подарки на Чуньцзе. А потом появляется она. И Цзин Юань не забирает его на обед; вместо этого Цинцзу отводит его есть к рыцарям. А вечером Цзин Юань не остается, чтобы рассказать историю, — он должен был, он обещал, они остановились на самом интересном месте, как всегда, Яньцин ждал весь день, а он… А он уходит. Из-за той женщины — у рыцарей длинные языки, а у Яньциня хороший слух. Именно тогда он впервые чувствует. Внутри как будто что-то ворочается — что-то большое, очень тоскливое, с острыми когтями. Очень беспокойное. Заставляющее злиться. И не уходит. А вдруг Цзин Юань больше не будет рассказывать ему истории на ночь и укладывать спать. А вдруг Цзин Юаню так понравится та женщина, что он приведет ее домой, и она будет всегда, больше никуда не денется. А вдруг та женщина станет забирать все больше и больше времени, и Яньциню станет совсем не хватать, ему уже мало, хотя она отобрала совсем чуть-чуть. А вдруг — Ему даже нет пары десятков, он не понимает, что это за чувство, но достаточно быстро ориентируется, что делать. Листья цинхао горькие на вкус. Спустя час начинает тошнить; к концу дня появляется озноб. И Цзин Юань никуда не идет. Ни к какой той женщине. Сидит рядом с Яньцинем весь вечер, а потом всю ночь, и меняет влажную ткань на лбу, поит мерзким лекарством — легчает почти сразу, но Яньцин притворяется еще почти неделю. А потом снова съедает те листья. И Цзин Юань снова все свободное время проводит с ним. У него темные круги под глазами, а еще почему-то дрожат руки. А той женщины нет. Даже когда Яньцин выздоравливает. Может быть, она понимает, что еще десятилетия и десятилетия будет не на первом месте. И не на втором — там работа. Может быть, Цзин Юань так пугается — нет, просто смешно, — что решает отдавать ему все свое время еще немного. Может быть — какая разница, Яньциня это не особенно интересует. Главное, что той женщины больше нет. Все снова правильно. Как раньше. И то чувство с острыми когтями тоже уходит. А потом возвращается. Он уже перешагивает через неуклюжие детские десятилетия. У него непривычное тело, которым он пока еще не умеет пользоваться; вдруг резко вытянулся даже меньше чем за год, а двигается и держит клинок так, будто все осталось по-прежнему. Теперь он тренируется с другими рыцарями и регулярно ловит за спиной: «Ему же еще даже первой сотни нет, генерал вообще в своем уме» — длинные языки, хороший слух. С Цзин Юанем тоже тренируется, и это лучшее, что вообще есть в его обучении. Яньцин пока еще ни разу не одержал победу, но это только пока, вот через пару десятилетий — А потом Цзин Юань будто между делом упоминает во время ужина: — Мы с госпожой Гуйфэй завтра немного посидим в павильоне Ванмин. Тебе что-нибудь захватить? И Яньцин как будто цепенеет. Не может двигаться. Не может говорить. Только чувствовать — как то самое ощущение с острыми когтями снова пробирается внутрь. Это больно. Это ощущается как предательство, хотя не должно: у них не было планов на завтра, Цзин Юань берет время на эту госпожу не у него. Яньцин больше не ребенок, уже почти юноша, не должен так чувствовать. Но он чувствует. — Нет, — отвечает, и голос кажется совершенно неправильным. Как будто чужим. Яньцин отодвигает тарелку. — Не буду доедать. Цзин Юань не останавливает его. Никогда не останавливал — не потому, что все равно, а потому, что признает за ним право на личное пространство. Яньцин тоже должен — он вырос на этом примере, видел с детства. И Яньцин дает — разве нет? Отпускает Цзин Юаня на дипломатические вечера — это просто приличное название попойки, он уже знает — и прогулки по гавани с Цинцзу; не набрасывается, когда тот допоздна засиживается за документами, — так нельзя, зачем ему вообще секретарь? С такими синяками под глазами он скоро станет больше походить на последователя Небытия. Яньцин даже принимает, что Цзин Юаню иногда хочется побыть одному — просто так, не потому, что они снова поспорили или устали друг от друга. Это сложно ему далось, но он смог, научился уходить и заниматься своими делами, хотя хотелось — по-разному. Когда злиться и кусать чем-нибудь вроде «Вот и сиди один, раз тебе так хорошо без меня». Или — это чаще — подобраться ближе, совсем близко, и прижаться к боку, и спросить: точно не обидел? Яньцин знает, что бывает резким, очень часто, особенно сейчас, потому что разум не успевает за меняющимся телом, эмоций слишком много, и они вырываются, он не хочет на самом деле, просто — Яньцин принимает. Или пытается принимать, правда, но. Эту женщину не может. Глупо. Годы назад можно было списать на детский возраст — подумать только, он в самом деле наглотался листьев цинхао, чтобы Цзин Юань остался с ним. Яньцин больше не ребенок. Он знает, зачем вот так встречаются мужчины и женщины, — очередное спасибо длинным языкам стражей, от некоторых подробностей воротит до сих пор. Цзин Юань взрослый, и у него есть потребности — скорее всего, он не очень-то понимает, как это работает, ему ничего такого никогда не хотелось, наверное, только пока, просто нужно стать еще немного старше. Он любит Цзин Юаня. Хоть в последние годы практически не говорит вслух — ему же больше не первый десяток. Он принимает его желание проводить время в одиночестве и работать до состояния полутрупа — и это тоже сможет принять. Да, сложно. Яньциня выворачивает от одной только мысли — но трудные задачи ведь закаляют дух. Он справится. Ради Цзин Юаня — разве не хочется, чтобы он был счастлив? Цзин Юань заботился о нем и наверняка заставлял себя делать разные вещи, которые делать не очень-то хотелось. Теперь очередь Яньциня — Он не может. Видит Лань, он пытается. Терпит, когда Цзин Юань уходит на прогулку с той женщиной — одну, вторую, третью, не слишком ли много она себе позволяет? Цзин Юань генерал, у него есть работа, и из-за всех этих встреч он засиживается еще дольше обычного, может, теперь вообще под — Яньцин сжимает зубы и снова терпит. И ее сладкий парфюм, восторженные взмахи хвоста, высокий смех — Его хватает на неделю. Цинхао такая же горькая, как он помнит. Он съедает в два раза больше, чем раньше, и лихорадка просто ужасная. Кости выкручивает так, что Яньциню приходится закусывать угол подушки — больно, как же больно, эоны. Он не может есть, потому что его рвет от одного только запаха. Не может много пить — из-за того же. Во рту ужасно сухо, и кажется, будто кожа горит — Цзин Юань точно так же, как и годы назад, меняет у него на лбу влажную ткань. Кажется, берет больничный — Яньциню снится, как он спорит с алхимиком очень непривычным, раздраженным тоном. На каком основании; по документам даже не родственник, генерал, вы что, злоупотребляете должностными полномочиями? Еще снится, что Цзин Юань собирает ему волосы в косу, чтобы не мешались. Помогает привстать, чтобы выпить лекарство или воду, и придерживает стакан. Следит за капельницей. Гладит по спине, когда все-таки тошнит, — как в детстве. Яньцин начинает воспринимать реальность только спустя неделю. И первое, на что он обращает внимание — Конечно же, Цзин Юань. Синяки под глазами — так странно, они не были такими яркими даже тогда, когда тот заканчивал работу под утро целую неделю. Спутанные, стянутые в небрежный пучок волосы. Несвежая домашняя одежда. Такое невероятное облегчение во взгляде, будто он узнал, что Яньцин наконец-то занял место Мастера меча Лофу. Цзин Юань садится рядом на постели, наклоняется к нему. Прижимается лбом ко лбу. От него пахнет горькой настойкой, потом и синтетическими ягодами — энергетиком, от которого после всегда болит желудок. У него липкая кожа и неприятная хватка, слишком крепкая на плечах. Но Яньцин все равно чувствует себя — Так хорошо. И плевать, что дерет горло и болит… кажется, вообще все. Даже на то, что взять клинок в руки он сможет... повезет, если через неделю. На все плевать. Совсем и вообще. Яньцин победил. Он важнее любой женщины — даже самой красивой, умной, интересной. Любых взрослых потребностей. Цзин Юань выбрал его — и всегда будет выбирать, какая женщина это вынесет. Насколько она должна не уважать себя, чтобы терпеть неважность и незначительность по сравнению с Яньцинем. Он победил, и все снова будет хорошо. Чувство уйдет. И следующие пару десятков лет они снова проведут вдвоем, вместе, зачем им кто-то еще. Та женщина приходит к нему с коробкой сладостей и книгой. И Яньцин ненавидит — как не ненавидел даже мерзости Яоши, собственную неспособность удержать больше пяти порхающих мечей. Вероятно, она глупа. Или даже глупа и упряма — отвратительное сочетание, но Яньцин справлялся и не с такими соперниками. Он принимает цинхао спустя неделю, как становится на ноги. В этот раз немного, едва ли четверть от прошлой дозы — до сих пор мутит от одной только мысли. Это плохо. Его тошнит. Шатает. Перед глазами плывет и иногда двоится — тело еще не пришло в себя до конца, наверное, даже такой дозы сейчас слишком много. Гораздо хуже то, что лихорадки нет. Цзин Юань тревожно хмурит брови и беспокойно потирает запястья под манжетами — переживает, на самом деле, всерьез, пусть и не демонстрирует открыто. Но не остается. Оставляет лекарства, несколько раз повторяет, как их принимать, — и заставляет повторить Яньциня, как будто ему — хотя ладно, в самом деле может забыть. И уходит. У него есть обязанности перед Лофу и людьми, Яньцин знает, да, но — Это совсем не то, что ему нужно. Потому что он здесь, в окружении одеял и лекарств, а Цзин Юань там. Потому что та женщина может быть там тоже, и ничего не получится сделать, в этом не будет никакого смысла, ему так плохо, и ради чего — Яньцин упрямый. Он ходил на тренировки с поломанным запястьем, пока Цзин Юань не заметил. Ушибленными ребрами, вывернутой лодыжкой, начинающейся простудой — он умеет терпеть. И пусть Цзин Юань всегда замечал и выгонял домой, но Яньцин знает, что способен справиться. Он, наверное, вообще что угодно выдержит — «ради Цзин Юаня» звучит отвратительно, поэтому пусть будет «ради того, чтобы та женщина больше никогда не появлялась в их жизни». Яньцин тащится в гавань. Потому что сейчас середина недели и Цзин Юань тревожится, а когда Цзин Юань тревожится в середине недели, он предпочитает работать в кабинете на окраине — там спокойно, тихо и окна выходят на сад. Как будто созерцание природы в самом деле может как-то успокоить, глупость какая. — Яньцин, — у него очень укоряющий голос. И очень усталый. Где-то там, глубоко, потому что Цзин Юань всегда скрывает усталость, но он все равно слышит. — Ты должен был остаться дома. Он чувствует себя виноватым. Даже не потому, что это в самом деле глупо и восстановление явно займет гораздо больше времени, — оно того стоит, разве не ясно. Это как будто автоматическая реакция на тон. — Не хочу. Он всегда смеялся над любовью Цзин Юаня к длинным мягким диванам — кто вообще ставит такие в кабинете, особенно у рабочего стола, ему что, больше пары тысяч. Но сейчас готов признать: ладно, может быть, это не так странно, как ему казалось. — Это по-детски. — Цзин Юань читает его так же хорошо, как он сам читает Цзин Юаня. Немного сдвигается в сторону, чтобы ему досталось больше места. Хотя он еще даже не пытается сесть. — Сколько раз за последний месяц ты говорил мне, что уже не ребенок? Яньцин морщится. Это не по-детски. Было бы, если бы он вытащил себя из постели, просто чтобы кому-то что-то доказать — он может, он справится, он сумеет удержать контроль над порхающими мечами даже в таком состоянии. Но он здесь для того, чтобы до той женщины наконец дошло, кому на самом деле принадлежит Цзин Юань. А это совсем другое. — Я не буду тренироваться. — Он опускается на диван. Хорошо. Мягко. Мышцы по-предательски сразу же расслабляются. — Хотя могу. Цзин Юань выдыхает с какой-то совершенно особенной усталостью: — Я знаю. Яньцин надеется, что за пару-другую десятков лет еще вытянется и догонит его в росте. Но вот именно сейчас он рад своему небольшому размеру. Если немного согнуть колени, то можно лечь. Прижаться затылком к бедру Цзин Юаня, ступнями заземлиться о подлокотник. Ему удобно. Цзин Юаню тоже — судя по тому, что он не пытается отодвинуться, только рассеянно укладывает ладонь на плечо. И становится совсем хорошо. — Я бы выдержал тренировку, — говорит упрямо, прикрывая глаза. Диван мягкий. Цзин Юань теплый. И очень — Яньцин не знает, как описать. Какое слово подойдет под отзывающееся спокойным внутри, таким расслабленным, будто ничего плохого в принципе не может произойти. Все обязательно будет хорошо. Правильно. — Конечно. — И смог бы управлять пятью порхающими клинками. — Само собой. Костяшки проходятся по шее, поглаживают за ухом. Будто кошку. Можно было бы возмущенно фыркнуть — пусть гладит нормально, — но он не станет. И так хорошо. Яньцин довольно быстро впадает в дрему. Ему снится, что Цзин Юань гладит его по волосам — очень бережно, словно что-то драгоценное. С кем-то созванивается — наверное с Цинцзу, — говорит негромко и осторожно. Больше не тревожится, потому что мышцы бедра отчетливо расслабленные, а ладонь очень ленивая, иногда замирающая, и приходится слегка подталкивать затылком, чтобы напомнить. Он болеет. О нем надо заботиться и делать хорошо. — У меня устала рука, — жалуется Цзин Юань, но голос его выдает. Слишком много смешливого, теплого, как будто искристого. Наверняка даже не пытается скрывать усмешку, раз он не видит. Яньцин издает недовольный звук. Но дает передышку. Еще ему снится, как Цзин Юань вздыхает: — А Цинцзу ведь мне говорила, что с детьми можно забыть о личной жизни. — Не ребенок, — отзывается Яньцин сонно. Он уже самый вероятный претендент на место Мастера мечей Лофу. Он умеет управлять сразу пятью порхающими клинками и научится еще пятью, а потом — — Ну конечно. Яньцин вредно толкает его затылком. Рука же достаточно отдохнула, да? — Лекарство ты с собой, конечно же, не взял. Он морщится. — Потом. Как вернемся домой. Цзин Юань хмыкает со знакомой усталостью. — Это безответственно, — упрекает. Не всерьез, само собой. Он никогда не умел по-настоящему отчитывать Яньциня. — Ладно. Ничего не случится, если я устрою внеплановый перерыв и схожу за твоей настойкой. Яньцин чувствует, как мышцы напрягаются, — в самом деле собирается идти, зачем, ну подумаешь, пропустит один прием. Может, два. Не смертельно. — Телефон оставляю. Если Цинцзу или кто-то еще напишет, ответишь за меня… Яньцин цепляется за его колено, не позволяя встать. Цзин Юань замирает. — Яньцин. Он жмурится и цепляется еще крепче. — Это несерьезно. Ну и что. И плевать. Во время болезни все ведут себя глупо и эмоционально — значит, ему тоже можно. — Так нельзя. Ты навредишь себе. Ладонь опускается ему на затылок. Теплая, знакомая, ласковая. Спроси Яньциня, что он выберет — вот это или место Мастера мечей, — даже не сможет ответить сразу. — Тренировки придется отложить еще на неделю. Яньцин морщится, но не разжимает пальцев. Ладно. Всего на неделю — мог ведь сказать, что вообще на месяц, и он бы все равно согласился. И: неделя без тренировок — это неделя с Цзин Юанем. Можно вот так свернуться клубком у него под боком; можно читать, и делиться интересным, и слушать его комментарии. Можно помогать с работой, когда совсем полегчает. — Не уходи. — И жмется: крепче, ближе, не отцепить. — Без тебя плохо. Показывает: видишь, честно, открыто, выставляя уязвимое и чувствительное напоказ. Такое нельзя отталкивать — будет очень больно. Будет ранить. — Думаешь, я не вижу, что ты пытаешься мной манипулировать? Цзин Юань шумно выдыхает. Но больше не порывается никуда идти, остается на месте. Рядом с ним. И снова гладит по волосам. А потом приходит алхимик с лекарством. Которому Цзин Юань, видимо, написал. Яньцин думает: вот упрямый. А чувствует: тепло. Хорошо. Цзин Юань заботится о нем — и Яньцин ни за что не отдаст хоть какую-нибудь часть той женщине. Любой женщине. Никому, никогда. Ему снится недовольный голос алхимика, пусть и в уважительной манере обращения: — Генерал, такими темпами пойдут разговоры, что вы систематически превышаете должностные полномочия. И: — Это не экстренный случай. Юноша мог бы сам прийти на прием. И: — Вы ему слишком потакаете. Запомните мои слова, вам это еще вернется. — Благодарю за совет, — у Цзин Юаня привычный голос. Спокойный, уверенный. Доброжелательный. — Мои извинения, что отнял у вас столько времени. Не стану задерживать. Будьте добры, настойку. И вечером, когда им пора домой, тоже хорошо. — Я уверен, что после такого замечательного отдыха, ты прекрасно дойдешь своими ногами. Цзин Юань выразительно потягивается. В спине что-то щелкает, и он морщится. Неудивительно. Яньцин заметил, что он почти не двигался. Не хотел тревожить, наверное. Он спускает ноги на пол. Хмурится, пытаясь собрать мысли во что-то связное. Отвлекается на Цзин Юаня, который неспешно застегивает ремешки на куртке. Пальцы двигаются плавно и ритмично. Очень красиво. — Нет. Цзин Юань даже отвлекается от ремешков. — Нет? Яньцин качает головой — растрепавшиеся волосы щекочут шею, но переплетаться нет никакого желания. И демонстративно протягивает руки. Цзин Юань мог бы сказать про затекшую спину. Про усталость. Про то, что Яньциню уже не десять и даже не двадцать — да, он по-прежнему компактный и легкий, но уже совсем не так, как раньше. Но не станет. Уже видно по глазам, что сдался. Может быть, алхимик и прав. Цзин Юань и правда слишком много ему позволяет. Как будто Яньцин его уязвимое место. — Не ребенок, — передразнивает, будто ему не сотни и сотни, а столько же, сколько Яньциню. И наклоняется ближе, чтобы он мог сцепить руки у него на шее. Подхватывает, словно Яньцин вовсе ничего не весит. И это как оказаться дома. Как убрать клинок в ножны после тяжелой и сложной тренировки и наконец-то позволить себе расслабиться. Как — Совершенно потрясающее чувство. Яньцин привычно жмется лбом к тому удобному месту между плечом и шеей, как будто специально под него, и жмурится. Тепло. Кончики волос щекотно касаются лица. Пахнет нойной — любимым шампунем Цзин Юаня, можно спорить, уже не первую сотню лет покупает. Шея под ладонями немного напряженная — устал, да? Конечно устал, Яньцин с трудом представляет, как он вообще разбирается со всеми этими документами. Немного совестно — Яньцин бы хотел приготовить ему ужин на скорую руку, потому что сам он явно не станет, не в таком состоянии. Хотя, если подумать, Цзин Юань сам виноват. Он же первый начал. Не стал бы связываться с той женщиной, и все было бы как прежде. — Сколько сплетен завтра будет, — задумчиво произносит Цзин Юань; дыхание расходится приятным теплом по виску. — …ну и плевать. Правда плевать. Так всегда было; Яньциню с детства все равно, что думают другие. Важно только то, что думает он сам — и Цзин Юань, само собой. Этого хватит. Больше не нужно. Цзин Юань относит его домой. И на следующий день. И на следующий, и — почти половину недели, которую Яньцин упорно таскается к нему в кабинет. Та женщина оказывается очень глупой и упрямой. Снова приходит к нему. «Навестить», «справиться о здоровье» — конечно, как будто он не видит ее насквозь. Запала в ней явно меньше, чем прежде, и это доставляет Яньциню почти такое же удовольствие, как удачная тренировка. Она еще не сдалась — но готова сдаться, нужно только правильно подтолкнуть. Может, Яньцин не так искусен в словесных битвах, как Цзин Юань, но он десятилетиями наблюдал со стороны. Должен же был хоть чему-то научиться. — Генерал не очень любит делиться этим с посторонними. Но вы же уже почти часть семьи, тетушка, — вежливая форма речи, немного смущенная улыбка. Доверчивый взгляд. Оказывается, заставлять себя не так-то просто, особенно когда на самом деле хочется хлестнуть словами и сказать что-нибудь въедливое и острое. — Мое здоровье не настолько крепкое, каким кажется со стороны. — Вот как? У нее вежливый тон, намеренно незаинтересованное лицо. — Я часто болею. — Он виновато опускает взгляд. — И генералу приходится заботиться обо мне, каждый раз, можете представить. Я так рад, что нашлась женщина, готовая принять, сколько времени он тратит на… Судя по тому, что после этого разговора Яньцин больше о ней не слышит, партия остается за ним. Конечно, спустя годы то самое чувство снова возвращается. Яньцин даже не удивлен. Глупо было ожидать чего-то другого. Ему уже совсем немного до первой сотни. Он с легкостью управляется с семью порхающими мечами — хотя Цзин Юань говорит, что он может еще лучше, еще больше, нужно только продолжать тренироваться. И Яньцин будет, конечно. Он справляется со Стражем Ветра — и дарит его ядро Цзин Юаню; у того много памятных безделушек, Яньцин не обидится, если ядро просто затеряется среди них. Но нет. Стоит в центре полки в кабинете среди самых важных трофеев. И это отчего-то до невозможности греет. За его спиной по-прежнему шепчутся: как генерал может отправлять ребенка сражаться, ему еще даже нет двухсот, он несовершеннолетний — Яньцин пропускает все это мимо себя. Ему все еще плевать, что думают другие. Он уже доказал в бою — чего стоит, что Цзин Юань был прав, когда забрал его и обучил, а потом отправил сражаться. И он почти взрослый. Ему уже можно пить и вступать в отношения — хотя не то чтобы это было интересно. У него теперь даже есть официальная должность. И заработная плата — небольшая, конечно, но Цзин Юань говорит, что это только пока. Он все-таки несовершеннолетний, у него ограничение по нагрузке: не больше шести рабочих часов в день. А вот потом, когда Яньцин станет старше, тогда уже — Оказывается, быть почти взрослым — это совсем не так, как ему казалось. Открытие первое: денег не хватает. Очень. Яньцин пытается планировать свой бюджет. Столько на еду — в складчину с Цзин Юанем, потому что они по-прежнему едят вместе, но сваливать все на него не кажется честным. Столько на жилье — он все так же живет с Цзин Юанем, но «Свет и тепло сами себя не оплатят, мой драгоценный, и домоправительница тоже почему-то не хочет работать за теплые слова, которыми мы ее осыпаем. У тебя теперь есть деньги, поэтому будь добр, вложись в семейный бюджет». И в итоге остается совсем немного. Абсолютно не та сумма, которую он представлял, когда впервые увидел поступление на счет. А Комиссия по ремеслам каждый месяц выпускает по новой модели меча — дорого, как же дорого, но оно и понятно, это же новинка. А Яньциню нужно два экземпляра. И две пары ножен — как минимум, иногда Комиссия выпускает сразу несколько вариантов к одному клинку. А голые ножны — это некрасиво, нужно хотя бы чем-нибудь украсить — Временами он начинает завидовать Цзин Юаню, который получает удовольствие просто копаясь в саду. Это явно выходит в разы дешевле. Конечно, ему не хватает. Конечно, он идет к Цзин Юаню. Тот, конечно же, непреклонен, потому что Яньциню нужно понять важность планирования бюджета. Но только первые двадцать минут. Потом всегда сдается — еще бы, за почти что столетие Яньцин научился ныть ему так, что он просто не может отказать. Не то чтобы ему это нравится. Он очень хочет выбраться из этого цикла и быть — наверное, такой же опорой для Цзин Юаня, как сам Цзин Юань для него. Помогать. Делить ношу. И когда-нибудь — да, обязательно, Яньцин научится. И то, что сейчас не получается, — это только повод стараться сильнее. Открытие второе: с годами не всегда меняется тело. Он думал, что будет как Цзин Юань — разве что немного ниже. Сможет сочетать физическую силу со скоростью и легкостью порхающих клинков — это будет смертоносная комбинация, минимум слабых мест, максимальная эффективность в разных направлениях. Но он по-прежнему — хочется скривиться; какое же неприятное слово — маленький. У него не меняется рост. И почти не меняется тело. Мышцы становятся крепче, но не на много, этого недостаточно, чтобы делать ставку на физическую силу. Яньцин чувствует себя разочарованным. Как будто эксклюзивный клинок ушел в руки кому-то другому в последнюю минуту аукциона. Это несправедливо. А вот Цзин Юаня явно развлекают его страдания. — Делай ставку на скорость, — пожимает плечами. — Точные атаки, быстрые движения. Как будто это что-то банальное вроде горчащего чая, а не разбившиеся планы на будущее. — Я еще вырасту, — хмуро отзывается Яньцин. Цзин Юань даже не пытается скрыть скепсиса, когда хмыкает: — Маловероятно. Еще и смеется, когда он кривится от возмущения. Ужин в тот вечер Яньцин берет в павильоне Лаи Чинг. — Вот как ты отплачиваешь мне за честность? — вздыхает Цзин Юань, выбирая лепестки цветов пушистого рогача. Терпеть не может, а здесь их добавляют буквально во все. — Правильно говорят, что юность неблагодарна. Но твое выражение лица все равно того стоило. Открытие третье: у окружающих появляется внезапный интерес к его личной жизни. При том, что сама эта личная жизнь — нет, по-прежнему отсутствует. Когда? Он и так с трудом балансирует между тренировками и работой, уходом за своей коллекцией мечей и помощью Цзин Юаню. Откуда еще время взять? — Какой смелый вырез у этой госпожи, — говорит… кажется, Сиянь? Яньцин не помнит, их знакомство ограничивается словами вежливости, откуда это внезапное желание поговорить. Да еще и. На такие темы. Яньцин издает смазанный звук — то ли согласный, то ли задумчивый, то ли вообще эоны разбери какой. Как еще он должен реагировать? — Эта лисья госпожа всю встречу бросала на тебя взгляды, — хмыкает Цинцзу со странным пониманием. — Узнать для тебя ее номер? Яньцин не понимает. Ни как она усмотрела те самые взгляды, ни с чего решила, что он вдруг захочет тратить время на какую-то лисью женщину, — зачем, он с утра забрал новый меч и еще не показал его Цзин Юаню. — Спасибо, не надо. Цинцзу вздыхает, как будто у нее был какой-то особенный интерес надеяться на другое. — Зря. Может быть, она сумела бы произвести впечатление, узнай ты ее поближе. Яньцин фыркает, не пытаясь скрыть скепсиса. Маловероятно. Он сомневается, что эта лисья госпожа способна поддержать диалог о фехтовании и особенностях балансировки клинка. — Почему бы тебе не поухаживать за госпожой Юйциан? — спрашивает Цзин Юань за ужином; так естественно, словно поднимать такие темы для них в порядке вещей. Яньцин настолько поражен, что опускает ломтик алой ягнятины обратно в тарелку и откладывает палочки. Он уже привык, что остальные пытаются — зачем-то; он не понимает, зачем — свести его… хоть с кем-нибудь, видимо, даже не важно, с кем именно. Даже смирился. Но Цзин Юань — Но от Цзин Юаня не ожидал такой подлости. — Не хочу. — Почему? — Его отчего-то такой ответ не устраивает. Он, как Цинцзу, будто бы имеет какой-то особенный интерес. Ненавязчиво подается ближе, совершенно неприлично опираясь локтями о стол. — Она довольно привлекательна. Близка к тебе по возрасту… — …и не разбирается ни в оружии, ни в тактике. — Яньцин невольно отзеркаливает его, точно так же ставит локти на стол. Дурной пример заразителен. — О чем мне с ней разговаривать? — Я уверен, что ты можешь произвести на нее прекрасное впечатление, рассказывая обо все тех вещах, в которых ты разбираешься, а она — нет. Яньцин морщится. Зачем? Это не интересно. Это — скучно, нудно, поскорей бы пойти домой, нужно помочь Цзин Юаню с документами, а то снова засидится до поздней ночи. — Пустая трата времени, — возможно, отзывается резче, чем стоило бы. — Мне его и так не хватает. А Цзин Юань зачем-то возражает: — У тебя довольно свободные вечера. Это неправда. Яньцин вечером занят не меньше, чем днем. Ему нужно организовать ужин: приготовить или заказать в одном из павильонов. Как-то совершенно незаметно полностью перешло на него, Цзин Юань обычно слишком усталый, он забывает или делает вид, что забывает, ему, кажется, проще вообще не есть. Еще Яньциню надо обсудить с ним, как прошел день. Иногда — помочь с садом. Всегда — с документами. Он — Аппетит пропадает. Доедать не хочется. Наверное, потому что — Цзин Юань вообще не должен говорить таких вещей? Как будто для него их общие вечера значат совсем не так много, как для Яньциня. Как будто для него они не настолько ценны. — Я не стану тратить время, которое могу провести с тобой, на какую-нибудь женщину. Он пытается сдерживаться, но все равно выходит слишком резко. Как будто обвинением. Как будто: видишь? Время с тобой для меня важнее любой женщины. Ты сам важнее. Разве ты не должен думать так же? Почему ты выбираешь кого-то другого, когда у тебя есть я? У Цзин Юаня до странного задумчивый взгляд. — Может быть, ты пока еще не дорос, — отзывается смазанно, как будто отвечает не Яньциню, а самому себе. Тоже откладывает палочки в сторону. Как будто этот разговор может вызывать у него такое же беспокойство. Яньцин фыркает, выражая свое отношение. Он почти взрослый. И он знает, что Цзин Юань для него на первом месте. Всегда. И никакая женщина этого не изменит. Ничего не изменит — просто знает и все. Открытие четвертое — самое неприятное. Даже болезненное. Если быть до конца честным, то как будто вгоняющее клинок в доверительно подставленную спину. Оказывается, с возрастом не только многое появляется — как приятное, так и не очень, — но и пропадает тоже. Цзин Юань больше не заплетает ему волосы по утрам. И не расплетает по вечерам. Не поправляет хвост в течение дня. Сначала он списывает это на усталость — в последнее время столько всего навалилось, Комиссия по предсказаниям слишком сильно давит из-за последних новостей, только и всего. Конечно, у Цзин Юаня не остается сил. И времени. Эоны, да он даже поесть нормально не может, если Яньцин не всунет ему тарелку в руки. Только время идет. Дни проходят, один выходной, второй выходной, третий — разве так сложно найти хотя бы десять минут? Если времени совсем нет, можно даже не заплетать, просто пройтись гребнем, тот ведь знает, как его это успокаивает. Настраивает на взаимодействие с миром по утрам, помогает отпустить заботы вечером. Почему? — Ты поможешь мне заплести волосы? — спрашивает прямо одним утром. Выразительно поднимает гребень — любимый, с резными птицами, раскрашенными льдистым и золотым; Цзин Юань привез его из дипломатической поездки. Яньцин надеется. Увидеть немного усталый, но теплый изгиб угла рта. Услышать: «Само собой, моя маленькая птица, иди сюда». А потом почувствовать, как пальцы со знакомой бережностью перебирают пряди и распутывают узлы, а после скользит гребень, и от затылка по спине щекотное, почти электрическое чувство, как будто Цзин Юань позволяет просочиться своей стихии. Но уже по выражению глаз понимает — зря. — Нет. — Цзин Юань качает головой с чем-то смутно напоминающим сожаление. Как будто понимает, насколько это ранит. Но все равно считает необходимым. — Я думаю, что ты уже слишком взрослый для такого. — Отговорки, — Яньцин упрямо пытается спорить. Знает, что бесполезно, у него шансов еще меньше, чем если бы они были в серьезной схватке. Но это все равно не повод отказываться от сражения. Особенно когда на кону стоит так много. — Таньцзи до сих пор заплетает своей супруге волосы, хотя им обоим уже больше пяти сотен. — Не самый лучший пример. — Цзин Юань, как обычно, указывает на ошибку в его рассуждениях. — То, что допустимо между супругами, не всегда является таковым между учителем и учеником. Яньцин упрямо поднимает подбородок. — Значит, мне теперь тоже больше не нужно заплетать тебе волосы? Как будто цепляется за соломинку; надеется, что для Цзин Юаня это значит — хотя бы столько же, сколько для него? В том, как он неровно поднимает угол губ, сквозит до странного искреннее сожаление. — Верно. Больше не нужно. — И как будто пытается подбодрить: — Это будет справедливо. Ни капли не помогает. Внутри как будто что-то тянет и сминается; болит — наверное, даже хуже, чем когда лодыжку насквозь пробило копьем. И кажется — То самое чувство снова с ним. Только теперь не по отношению к женщине, а к себе самому. Себе-прошлому. Которому было можно: ластиться, подставлять затылок, учиться плести косу на Цзин Юане, слегка проходиться ногтями по затылку, как тому всегда нравилось. Ему очень быстро начинает этого не хватать. Он скучает — так сильно. И не столько по тому, как Цзин Юань заплетал ему волосы, сколько по тому, как он сам заплетал волосы Цзин Юаню. Как тот прикрывал глаза. И едва уловимо наклонялся вслед движениям пальцев и гребня. Как мышцы становились расслабленными, и Цзин Юань из собранного и сосредоточенного генерала превращался просто в Цзин Юаня — Яньцин так дорожил этими моментами; дорожит до сих пор. Он скучает по доверию, которым те были пронизаны; уязвимости, почти что выставленной напоказ — ему, для него, потому что он для Цзин Юаня особенный, а теперь — Яньцин скучает по возможности быть полезным. Нет, он и сейчас делает много, не станет уменьшать собственных заслуг и впадать в ложную скромность. Но он может больше. Он мог больше — пока Цзин Юань не запретил. Потому что это было совсем не про красивое плетение, которое он, кажется, теперь может сделать с закрытыми глазами. И не только про ласку и доверие. Это — Это было про возможность расслабиться. Момент покоя. На Цзин Юане такая ответственность; он так сильно устает, хоть и делает вид, что совсем нет, но Яньцин же видит. Яньцин знает его так же хорошо, как себя самого — нет, наверное, даже лучше. Ему хватает едва уловимой неровности в вежливой улыбке. Чуть большей опоры на локти, чем обычно — старая травма, Яньцин видел шрам. Эоны, он способен различать настроение Цзин Юаня по тому, как тот откидывается на спинку дивана, держит палочки, смотрит на сад, двигает шахматные фигуры — И раньше он мог проскользнуть в кабинет и заявить: — У тебя хвост растрепался. Я поправлю. И дать Цзин Юаню хотя бы десять минут передышки. И себе тоже — не знает почему, но его это тоже всегда успокаивало. А теперь не может. И чувствует себя беспомощным до тошноты. Зачем он вообще нужен Цзин Юаню, если не может помогать? Еще из-за этого самого «ты уже взрослый» Цзин Юань больше не носит его на руках. Яньцин по-прежнему иногда засыпает у него в кабинете — тренировки становятся все сложнее и сложнее, он так устает. Или у них в гостиной, за какой-нибудь исторической иммерсией, которую они оба видели уже много раз, но Цзин Юаню почему-то не надоедает пересматривать. А тот его просто будит. Не подставляет шею под ладони, не подхватывает, как делал много, очень много раз — всю жизнь Яньциня. Но он все равно упрямо тянется. Почему. Разве это так сложно. Он даже согласен признать, что по-прежнему маленький и легкий — даже остаться таким навсегда, ладно, плевать на физическую силу. Может быть, она совсем не так дорого стоит по сравнению с тем, чтобы снова почувствовать тепло и ритм дыхания по виску; спрятать лицо в том самом уютном месте между плечом и шеей. И чтобы как раньше пахло нойной, самим Цзин Юанем, молнией. Цзин Юань каждый раз качает головой и говорит это невыносимое: — Ты уже взрослый. И спать рядом с собой тоже больше не позволяет. Даже просто прижиматься к боку с какой-нибудь книжкой. Не помогает обрабатывать всякую не стоящую внимания мелочь вроде синяков и ссадин. Не позволяет цепляться за свою одежду. Не — «Ты уже взрослый» становится для Яньциня личным проклятием. Раньше он часто представлял, как это услышит. Теперь — отдал бы всю свою коллекцию мечей, чтобы не слышать никогда. Его разрывает надвое. Он хочет быть взрослым: получить титул Мастера мечей Лофу, потом владыки мечей всего Альянса. Он не хочет быть взрослым: зачем это все, какой смысл, если в его жизни станет меньше Цзин Юаня, он — нет, не просто не хочет, не может. Это так же необходимо, как дыхание и ощущение меча в руке. Что угодно, только пусть все станет как раньше. И то самое чувство. По-прежнему с ним. Яньцин не знает, что с этим делать. Со всем этим. Невыносимо. Обидно. Больно — так, что хочется по-детски запереться в своей комнате и завыть в подушку. Вместо этого он делает то, что умеет лучше всего. Тренируется. До одержимости. До кровавых мозолей на ладонях. Сражается. Пытается быть полезным Лофу — и Цзин Юаню, да, само собой. Оказывается, с этим чувством можно жить. Оказывается, с годами оно даже немного притупляется. Становится таким привычным, как тяжесть в мышцах после нагрузки и горечь в чае, если его готовит Цзин Юань. Оказывается, оно может вспыхнуть как и прежде, если в их с Цзин Юанем жизни снова появится женщина. Ее зовут — какая разница, как ее зовут, если она лишь временное неудобство, которое задержится едва ли на пару недель. Но этот раз тоже приносит Яньциню сразу несколько открытий. Во-первых — Цзин Юань, кажется, знает. Или как минимум догадывается. — Я очень надеюсь, что с тобой ничего не случится, — он улыбается, но смотрит. У Яньциня колкая ледяная волна по спине, как будто ему снова не больше пары десятков, и его стихия иногда выходит из-под контроля. — Забавно: у тебя как будто начинается тяжелая аллергия, когда я пытаюсь с кем-то познакомиться. Каждый раз. Яньцин кривится. Возражает, кажется, по инерции — потому что надо, потому что иначе Цзин Юань почувствует слабину и укусит словами снова, в это же самое место, а потом снова, и снова, и — пока он не сознается в чем угодно. За всей этой внешней расслабленностью легко забыть, что Цзин Юань стал генералом не просто так. — Не забавно. Ты говоришь так, будто мне нравится болеть. Цзин Юань с прежней расслабленностью пожимает плечами. — Просто обращаю твое внимание на странное совпадение. Значит, прежние методы использовать нельзя — не то чтобы Яньцин собирался. У него слишком много дел, чтобы слечь на неделю-другую; не факт, что Цзин Юань просто не сдаст его на руки алхимикам. Да и. С годами до Яньциня все-таки начало доходить, насколько глупые вещи он с собой делал. Насколько страшные. Цзин Юань стоит этого — он думал так прежде, думает и теперь. Но все-таки стоит попытаться отыскать что-нибудь менее травматичное. И очевидное. Решение оказывается на поверхности. Яньцин сам удивляется тому, насколько это очевидно и просто. Первое правило успешного сражения: знай своего врага. Яньцин меньше всего хочет интересоваться жизнью той женщины, но — верно, верно, Цзин Юань стоит гораздо больше. У рыцарей, как и годы назад, длинные языки, а у него хороший слух. Яньцин узнает, что она работает в лавке в гавани, торгует безделушками для туристов, играет в звездный нефрит и любит пить чай у Мэнмин. Яньцин кривится, но тратит деньги на новый набор костей — как такая ерунда может стоить так дорого? А потом разговаривает с госпожой Цинцюэ. Набор творит чудеса: она сразу вспоминает все, что знает о той женщине, и называет их разговор «милой беседой приятелей по увлечению, о которой никому знать не надо». Яньцин запоминает: играет на деньги, не очень удачлива, но займов не берет. Пару раз прогуливается мимо лавки, где она работает, — ладно, может, не пару, найти, за что зацепиться, оказывается не так легко. А потом оставляет запрос в Комиссию по балансу в анонимном ящике. Продажи мимо кассы, в том числе и очень странных товаров, которых нет в лавке в дни работы других сотрудников, — откуда эти вещи? Есть ли на них сертификаты? Зарегистрирован ли их ввоз и знает ли господин владелец о деятельности госпожи работницы? Цзин Юань, само собой, сделал бы все это гораздо изящнее. У Яньциня получилось довольно неуклюже — много лишних движений, много ненужных трат, дожить бы теперь до конца месяца, от покупки нового меча точно отказаться придется. Но результат. Ради такого Яньцин готов обходиться без новых клинков еще пару месяцев. Может, даже половину года. Он почти ошарашен тем, насколько хорошо все проходит. Женщина спешно собирает вещи. Нервозно рассказывает о внезапно заболевшей тетушке, целует Цзин Юаня в щеку — чувство вспыхивает так, что почти физически больно; в этот самый момент Яньцин ненавидит ее сильнее, чем мерзости Изобилия. А потом она пропадает из их жизни. Это определенно проще, чем глотать листья цинхао. Яньцин чувствует себя так, словно все-таки купил новый меч. Цзин Юань до странного задумчивый всю следующую неделю. Часто отвлекается, будто бы уходит в себя, долго смотрит на сад — словно тоскует по той женщине; нет, какая глупость, он же ее практически не знал, так, пару раз сходил выпить кофе да неделю переписывался. Яньцин тревожится первое время — а вдруг он узнает, а вдруг начнет разбираться и осознает; Яньцин даже не понимает, что хуже: честный разговор, который обязательно последует, или то, что Цзин Юань расстроится. Может быть, даже разочаруется — из-за него, в нем. Но дни идут, Цзин Юань не поднимает темы, и Яньцин успокаивается. Все снова хорошо. Все по-прежнему. Второе открытие ему приносит Цинцзу. Замечает между делом, когда они вдвоем копаются в архиве: Цзин Юаню вдруг срочно понадобился документ двенадцативековой давности, и на кого он еще мог это свалить. — Я думала, с годами у тебя это пройдет. Яньцин непонимающе хмурится. И от файла на планшете — это то или не то, что нужно? — и от ее слов. — Что пройдет? Цинцзу крайне осуждающе выдыхает. Когда Яньциню было около десяти, он боялся этого практически так же сильно, как расстроить Цзин Юаня. До сих пор между лопаток неприятное ощущение. — Перестань. Я знаю тебя практически с пеленок. Думаешь, не вижу, как ты буквально сияешь в последние дни? С тех пор, как госпожа Жень Ин спешно покинула генерала. Яньцин замирает. Ощущение между лопаток становится совсем неприятным. Он не думал — ему не приходило в голову, что это настолько видно. Он заставляет себя посмотреть. Осуждения в ее взгляде оказывается даже больше, чем в тоне. — Ты ревнуешь его так, будто тебе по-прежнему десять. Сначала ему хочется фыркнуть. Съязвить — о чем она вообще, это никакого отношения к действительности не имеет, перечитала своих женских книжек. А потом — Как будто меч наконец-то находит подходящие ножны. Все как-то сразу становится понятно. Ревность. Вот как называется чувство, которое преследует его на протяжении всей жизни. Яньцин знаком с концепцией, он читает книги, взаимодействует с иммерсиями, разговаривает с людьми, в конце концов — не в вакууме живет. Но ему в голову никогда не приходило. Примерить на себя. Сравнить с собственными ощущениями. Как будто внутри что-то переклинило напрочь и не видело в упор. А Цинцзу произнесла вслух — и магия сломалась. — …понятно, — говорит она, и странно, но в ее интонации нет осуждения. Яньцин переводит взгляд на планшет в руках. Стыдно. Каким же дураком он себя перед ней выставил. — Тебе нужно попробовать поухаживать за какой-нибудь милой госпожой своего возраста, — продолжает Цинцзу. Как будто действительно знает, о чем говорит. — Зачем? Яньцин невольно сутулится; становится еще меньше и компактнее, как смеется Цзин Юань. Он не — Он по-прежнему не хочет. Не понимает. Ему не интересно. Женщины, свидания, разговоры — да и то, что следует дальше, тоже. Он думает о том, чтобы поцеловать девушку и — пусто. Внутри ничем не откликается. Как будто ему все еще нет и первой сотни. — Чтобы переключиться. — А вот в Цинцзу уверенности через край. — Тебе просто нужно направить энергию в правильное русло, поверь моему опыту. И Яньцин делает глупость, сравнимую разве что с хранением меча без ножен. Верит ей и в самом деле пробует. Его хватает на неделю прогулок с девушкой из клуба любителей Звездного нефрита. Он правда пытается. Но ему не интересно. Пусто. Неприятно — когда она берет его за руку и прижимается к боку. Он даже делает усилие над собой и пробует ее поцеловать — и абсолютно не понимает, откуда столько слов и восторгов. Влажно. Странно. Непонятно, куда деть руки. Должно быть приятно, но почему-то нет. И кажется, им обоим гораздо приятнее, когда все заканчивается. Может быть, все это просто не для него; ему гораздо интереснее мечи и Цзинь Юань. Может быть, он до сих пор так и не дорос. То самое чувство — ревность, Яньцин постепенно учится называть вещи своими именами — периодически возвращается. Цзин Юань по-прежнему знакомится с женщинами, Яньцин по-прежнему от них избавляется — с каждым разом лучше и лучше. Все хорошо. Все идет своим чередом.