А звёзды гасли

— Открой шторы, пожалуйста, — негромко, чтобы не разрушить магию момента, попросил Кавех. Сегодняшняя ночь была самой длинной в году, на небе сияли звёзды, а воздух, словно сотканный из морского духа, был как-то особенно свеж. — Хотел бы я сейчас оказаться в Сумеру. Как бы ни любил Кавех море, всё-таки пейзажи Ли Юэ и близко не были так хороши, как любимые сердцу пески барханов или изумрудно-зелёные джунгли, где тут и там снуют пёстрые плесенники. Вернётся ли он когда-нибудь туда? — Ещё чаю? — аль-Хайтам закрепил лентами шторы, чтобы те не мешали обзору, и помог Кавеху сесть, подложив под спину большие подушки. — Может, лучше на улицу? — Тебе снова придётся таскать меня, пока я не буду доволен углом обзора, расположением столика и запахом цветов, — рассмеялся архитектор и аль-Хайтам даже улыбнулся бы в ответ, если бы тот вдруг не разразился приступом удушающего кашля. Попытки его подавить ничем хорошим никогда не заканчивались и Кавех даже почти научился улыбаться одними глазами, стараясь показать, что он в порядке, что это закончится, что пройдёт… Но едва ли в таком человеке, как секретарь Академии, за год ставшим словно на тысячелетие старше, осталась хоть капля наивности. Кавех умирал. И ни одно, казалось бы, счастливое событие их жизни, не могло обойтись без напоминаний об этом. Болезнь красной нитью протянулась через их жизнь, перечёркивая собой всё, к чему они привыкли и разделяя реальность на «до» и «после». И если «до» аль-Хайтам позволял себе держать дистанцию; дразнить Кавеха, задевая за самое дорогое; ругаться с ним до срыва голоса, то «после» диктовало свои правила. Теперь только полная поддержка, только осторожные касания и только звенящая нежность. Аль-Хайтам больше не был слишком занятым или уставшим, каждую минуту он проводил либо рядом с Кавехом, либо в поисках того, что сможет ему помочь. И как же чертовски больно было осознать, сколь много времени он потерял, пока рыскал повсюду в поисках неправильно назначенных Амуртой лекарств. Почти семь месяцев мудрец Нафис лечил Кавеха от другого заболевания и когда стало слишком явно то, что лечение ничем не помогает, было потрачено уже слишком много времени. К тому моменту Кавех уже почти не вставал. Истощённый, он лишь ждал возвращения аль-Хайтама с очередных поисков очередного компонента лекарства и не смел жаловаться тому, что чувствует себя только хуже. Как он мог обесценить труды любимого человека, когда в усталых глазах загорался огонёк надежды всякий раз, когда Нафис давал Кавеху новое лекарство. А когда аль-Хайтам наконец сам осознал масштабы бедствия, было уже слишком поздно. Теперь, в Ли Юэ, за жизнь архитектора боролся другой лекарь. Бай Чжу тоже не смог сразу определить заболевание, он потратил немало времени на изучение архивов и справочников, прежде чем нашёл наконец несколько зацепок. К сожалению, из-за запрета тысячу раз проклятой Академии на изучение Каэнри’ах, узнать удалось немного: стало ясно лишь, что дело было в Запретном знании, с которым Кавех столкнулся при изучении руин Каэнри’ах. И если в первые недели-месяцы его ещё можно было излечить, то сейчас… едва ли в запасе у Кавеха было больше пары месяцев времени. Лишь смутная надежда на продление этого срока маячила где-то далеко-далеко, но даже этого отблеска света было достаточно, чтобы бежать к нему, не жалея сил. Уже утром аль-Хайтам отправится в пустыню, к воротам Каэнри’ах, чтобы блуждать по каньонам в поисках цветов скорби. Их корни — единственное, что могло помочь. И если в обычное время Кавех точно устроил бы скандал, ведь как можно вырывать такие редкие виды, то теперь… он лишь тепло улыбнулся и попросил Хайтама быть осторожнее. А он, конечно, пообещал вернуться как можно скорее и не забывать отдыхать по пути. И совсем не обязательно Кавеху знать, что от морского побережья в сторону пустыни двигалась буря. Ждать её окончания не было времени и аль-Хайтам знал наверняка, что когда он явится за цветами, сильные ветра всё ещё будут точить песчаник, рисуя новые, неуловимо отличимые от прежних, силуэты горных уступов. Это может стать проблемой, ведь пески могут засыпать цветы, а ветра сорвать их, и тогда найти корни будет практически невозможно, но разве был хоть какой-то выбор? — Пожалуй, не откажусь от чая, — на бледных губах неестественно ярко выделялись мелкие подтёки крови, которые Кавех так быстро, как мог, стёр чёрной тканевой салфеткой, вышитой по краям кружочками, в которых угадывался чуть кривоватый символ Хараватата. Её вышила Коллеи, она была так счастлива, когда услышала от старших похвалу. Как же Кавех скучал по своим друзьям… Умирать вдали от дома было так страшно… — Подожди немного, — аль-Хайтам исчез в небольшой кухоньке на пару минут, а по возвращении отнёс ароматный травяной чай сразу на балкон, куда через пару минут бережно перенёс и Кавеха. Архитектор разместился на мягких подушках и, вопреки собственным обещаниям, не сказал ни слова о том, что ему неудобно, что цветы слишком близко или напротив слишком далеко. Он лишь прижался ближе к плечу Хайтама и отпил немного чая. К счастью, сил на то, чтобы держать кружку, у него было достаточно. — Знаешь, даже если я не доживу до нашей следующей встречи, хорошо, что эту ночь мы смогли встретить вместе. — Не говори глупостей, путь не займёт больше десяти дней, ты и не заметишь, как скоро я вернусь, — вечно прохладная ладонь Хайтама бережно коснулась золота волос Кавеха в лёгком поглаживании. Голос звучал так же, как и всегда: для обычного человека безразлично, а для Кавеха, способного уловить малейшие оттенки эмоций любимого человека, обнадёживающе. — Ты говорил, что знаешь наизусть карту созвездий. Какое созвездие твоё любимое? — Я всё ещё удивляюсь, что ты помнишь такие вещи, — архитектор расплылся в нежной улыбке. Аль-Хайтам выглядел безразличной ледяной глыбой, которая ни за что не станет забивать голову какой-то чепухой, но попроси Кавех побаловать его чем-нибудь особенным, Хайтам без сомнений приготовит его любимое блюдо. Он был внимательным к близким, что бы там ни думали окружающие. — Наверное, Чаша. Я бы не отказался сейчас наполнить одну чем-то крепче чая и тех лекарств, что даёт мне лекарь Бай. — Когда тебе станет лучше, ты сможешь что-нибудь выпить, — пообещал Хайтам, пригубив немного из своей кружки. Его чай отличался по запаху и цвету, в нём не было смеси дорогостоящих трав, которые помогали поддерживать Кавеха в сносном состоянии, но он тоже был вкусным. А главное, он успокаивал нервы. — Что насчёт тебя? — Орёл, полагаю, — аль-Хайтам окинул взглядом небо и наткнулся на названное созвездие. Воображение быстро дорисовало статную птицу с распростёртыми огромными крыльями. Хайтам вздохнул. Чашу в Ли Юэ не рассмотреть, как бы Кавеху ни хотелось её увидеть. — Но если честно, не думаю, что у меня есть любимое созвездие. Я просто очень люблю смотреть на ночное небо. Обычно ночью так тихо и свежо, — архитектор глубоко вздохнул морской воздух гавани и поставил наполовину опустевшую кружку на низенький стол. — Днём я хочу спать, чтобы не слышать шум этого города. — В Сумеру было тише, — согласился учёный, склонив голову набок, чтобы прижаться к Кавеху ещё ближе. С болезнью тактильность архитектора стала только больше, пусть на его коже от любого неосторожного касания и расцветали темные пятна силуэтов далёких галактик, он всё равно всегда льнул ближе и никогда не жаловался на боль или страх. — Я скучаю по дому, — голос выдал всю нервозность Кавеха тем звоном, какой всегда звучит в голосе в моменты, когда слёзы либо уже катятся по щекам, либо готовы вот-вот сорваться с ресниц. Но он сдержался. Кавех не позволял себе слабости, ведь это будет признанием поражения, признанием своей обречённости. Хотя… Кавех был идеалистом, но наивность уже давно перестала идти с ним рука об руку. И всё-таки признать поражение будет равносильно обесцениванию всех трудов аль-Хайтама, а этого Кавех себе позволить не мог. — Я привезу тебе что-нибудь из Сумеру, когда буду возвращаться, — пообещал Хайтам, зная, что только так сможет чуть приблизить Кавеха к дому. — Чего бы тебе хотелось? — Привези Тигнари, Сайно и Коллеи, — хихикнул Кавех, мягко боднув Хайтама лбом. — А если серьёзно, я бы не отказался от чайного сервиза. Помнишь те милые чашечки и чайники, которые можно найти по всему городу? Они будут напоминать мне о Сумеру. — Я думал, ты закажешь какие-нибудь безделушки, — аль-Хайтам положил руку на голову Кавеха и растрепал его волосы. — Захвачу ещё заколки. Может, у меня получится наконец заплести тебя так, как ты заплетался раньше. — Это целое искусство, тебе придётся долго учиться, — тоном мудреца заявил Кавех, расправив плечи. — У меня будет отличный учитель, — рука скользнула ниже, на изгиб тонкой шеи, проследив выступающие позвонки и замерла в районе плеч, чтобы мягко привлечь Кавеха поближе. Теперь его можно было легко поцеловать. — Возьмёшься за моё обучение, Кави? — Ах, это грязная манипуляция! — щёки вспыхнули алым, если бы у Кавеха было достаточно сил, он бы сейчас точно сбежал куда-нибудь, закрывая лицо руками, а после вернулся бы, чтобы сказать пару колких словечек. Но сил хватило лишь на то, чтобы спрятать лицо в изгибе шеи Хайтама. — Возьмусь… — И вовсе не грязная, раз всем нравится, — учёный подхватил Кавеха на руки и поднялся со своей ценной ношей на ноги. — Ветер стал холоднее, нужно возвращаться. — Я не хочу спать, — вопреки собственным словам, именно в этот момент Кавех сладко зевнул. — Ох, я имею в виду, что может я и хочу спать, но не хочу. — О. Понятно, — не слушая лепет архитектора, аль-Хайтам уложил его в постель. — Не хочу, но хочу. Иногда мне кажется, что тебе три годика. — Ты понял, что я имею ввиду! — прикрикнул Кавех, но тотчас же разразился кашлем. Хайтам из ехидно-недовольного в одно мгновение стал обеспокоенным, он протянул салфетку, а после, когда кашель наконец отпустил несчастного, подал ему воды и мягко гладил по спине, пока дыхание не выровнялось. Заботиться о Кавехе было приятно, дарить ему всё своё внимание тоже, но вот бы обстоятельства, приучившие к этому, были иными… — Ты прав, мне стоит отдохнуть, — со вздохом признал Кавех, когда аль-Хайтам быстро сходил на балкон, чтобы убрать чашки, и так же быстро вернулся. — Но тогда утро наступит быстрее… — Разве ты не хочешь, чтобы я отправился в дорогу выспавшимся? — учёный развязал пояс светлого халата Кавеха и помог снять его, а следом быстро разделся сам и лёг рядом. Они всегда спали вместе и для Бай Чжу стало загадкой, как так вышло, что аль-Хайтам не заразился, но болезнь изучена так плохо, что удивляться было в общем-то нечему. — Хочу, конечно, — немного повозившись, Кавех лёг на бок, с неприкрытой нежностью заглянул в светлые глаза напротив и оставил ласковый поцелуй в уголке губ. — Спокойной ночи, Хайтам. — Сладких снов, Кави. Прошло не больше десяти минут, прежде чем дыхание Кавеха стало тише и глубже, он заснул, зная, что смог отвоевать у болезни ещё один день и что вот-вот сможет получить лекарство, на которое возлагались большие надежды. Аль-Хайтам же, вопреки своим словам, спать не собирался. Он проводил ночи перед отправкой за лекарствами одинаково: наблюдал за мирно спящим Кавехом, который только во сне мог отдохнуть от вечной боли. Пусть он и научился улыбаться, невзирая на неё, но легче ему от этого не стало. Хайтам старался запомнить всё: от точной формы маленькой родинки под глазом, до длины светлых ресниц, ведь он знал, что каждая такая ночь может стать последней. Они никогда не говорили об этом, но оба хорошо понимали, что если бы компоненты лекарства было просто достать, аль-Хайтам не стал бы лично отправляться на их поиски, он нанял бы искателя приключений или купил бы всё необходимое, выложив всю свою мору, лишь бы остаться на минуту дольше рядом. Но какой искатель приключений отправится в далёкую Снежную, чтобы в глубине лесов искать корни морошки или в ту же пустыню, где малейшая невнимательность будет стоить ему жизни? Может, такой и нашёл бы, но за свою жизнь аль-Хайтам хорошо понял одно правило: хочешь сделать хорошо — сделай сам. Незачем тратить время, полагаясь на случайных людей, когда можно здесь и сейчас отправиться на поиски самому. Так он успокаивал Кавеха первое время и так он успокаивал сам себя всякий раз, когда вынужден был развернуться спиной к полным невысказанного страха алым глазам и отправиться в далёкий путь. Это утро не станет исключением. Сможет ли он вернуться?.. Небо преступно быстро сменило свой иссиня-черный наряд на нежно-голубой с розовизной там, где вот-вот готовилось встать солнце. И пусть пролетело несколько часов, аль-Хайтам чувствовал, что не налюбовался. Хотя, разве мог он когда-то вдоволь налюбоваться своим солнечным мальчишкой? Его мимику, жесты, всё это, такое яркое и живое, хотелось сохранить, как сохраняли на картинах лики красавиц или дивные пейзажи. Хотя, разве можно сравнивать Кавеха с подобными? Ни одна красавица не была так хороша, как он, и ни один пейзаж не смог бы порадовать так, как радовала аль-Хайтама улыбка Кавеха. До самого конца, что бы кто ни говорил, в холодном сердце учёного будет только один человек. Тот, чьих ресниц аль-Хайтам только что коснулся в невесомом ласковом поцелуе. Аль-Хайтам редко позволял себе столь откровенную нежность, в основном именно в такие моменты, как сейчас, когда Кавех ещё спит и только лишь готовится проснуться. И если раньше Хайтам использовал это, чтобы говорить, что Кавеху всё лишь приснилось, то сейчас, чтобы тот, проснувшись, почувствовал что-то приятное. А боль этим утром будет тысячекратная: от привычной, приглушённой обезболивающими, ломоты во всех костях, до разъедающего душу ужаса от возможной близости конца, от того, что это расставание может стать последним. И за ним не будет ни новой встречи, ни даже прощания. — Доброе утро, — архитектор сладко улыбнулся, разлепив сонные глаза. Кажется, сегодня он неплохо выспался, может, новые лекарства и не справлялись, не могли излечить болезнь, зато они неплохо маскировали боль, за одно лишь это аль-Хайтам готов был отдать что угодно. Только бы его сокровище больше не проходило через эти адские мучения, только бы просыпалось и могло улыбнуться. — Здравствуй, — губ коснулась ответная улыбка: невесомая, почти незаметная, приправленная горечью, которая лучше любых слов напомнила Кавеху, какой сегодня день. День их очередного расставания. — Завтрак? — Я не голоден, — улыбка Кавеха стала чуть натянутой, он знал, что за этим последует спор, знал, что аль-Хайтам постарается его накормить, чтобы у организма были хоть какие-то силы, но архитектору вдруг стало в миг так одиноко и так страшно… Он прильнул ближе, не позволяя аль-Хайтаму даже начать спорить и коснулся губ в медленном поцелуе. Болезнь забрала у них друг друга, наложив свои ограничения, но это совсем не значило, что аль-Хайтам или Кавех не хотели вцепиться в любимые губы поцелуем, выбивающим из лёгких весь воздух и разжигающим внутри пожар. Может, один такой однажды выжег часть Тейвата, обратив его в пустыню? — Скоро придёт лекарь Бай, — аль-Хайтам плавно отстранился, разрывая поцелуй, он смотрел с виноватцей, ведь знал, что Кавех сейчас хотел лишь одного: никуда его не отпускать, остаться навечно рядом, пусть даже «навечно» не продлится дольше пары месяцев. И, конечно, в своих догадках аль-Хайтам был прав. — Может быть, не стоит? — Кавех устремил невидящий взгляд куда-то в стену. — Проживём остаток времени вместе, нет ведь гарантии, что это поможет, а я так не хочу терять столько времени без тебя… — Глупости, — учёный рывком поднялся с кровати, показывая этим, что диалог, зашедший явно не туда, пора заканчивать. В шкафу аль-Хайтам нашел вещи, в которых отправится в путь, те самые, которые всегда носил раньше, но сейчас сменил на более мягкую и простую одежду. Он уже начал одеваться, когда вновь заговорил тем тоном, каким объясняют самые простые вещи маленьким детям: — Это стоит того, чтобы попытаться, если у нас получится. Да, я знаю, что всегда может не получиться и мы просто потеряем время, но я не прощу себя, если не попытаюсь. — Я знаю, — вздохнул Кавех, прикрыв глаза. Как бы хотелось сейчас снова уснуть, а проснуться в мире, где нет никакой болезни, где он ещё в начале своих непростых отношений с аль-Хайтамом и где к концу не подходит срок их жизни вместе. Кавех сотни тысяч раз проклял себя за то, во что он превратил жизнь своего любимого, ведь тот бросил всё, чтобы помочь ему, но разве мог Кавех что-то исправить? Просто взять и убить себя тогда, когда стало ясно, что ничего не помогает, чтобы не мучить ни себя, ни Хайтама? Усилий на тот момент было затрачено слишком много, чтобы без сомнений перечеркнуть их все. Да и умирать совсем не хотелось. Кавех любил жизнь, какой жестокой бы она ни была. И он точно не хотел умирать. Неужели не было никаких других вариантов? — Прости. Ты так стараешься, а я всё равно то и дело погружаюсь в уныние. — Тебя можно понять. Но хорошо, что ты всё это понимаешь, — аль-Хайтам взял в руки одну из многочисленных светлых рубашек Кавеха и вновь сел на краю кровати. — Я уйду сразу после того, как придёт лекарь Бай, и мне бы хотелось успеть позавтракать с тобой, поэтому без возражений. Возражений и правда не последовало, но не из-за того, что Кавех резко перестал быть против насильного запихивания в себя еды, ему просто не хотелось тратить на это драгоценные минуты времени, которое им осталось провести вместе. Конечно, оба надеялись увидеться снова. И, конечно, оба знали, что никакой гарантии этого нет. Завтрак проходил довольно спокойно и тихо, Кавех сидел в специальном кресле на кухне, аль-Хайтам рядом с ним, готовый в случае чего помочь. Они почти не разговаривали, каждый думая о своём. Аль-Хайтам беспокоился о том, будут ли за его возлюбленным хорошо ухаживать и найдется ли кто-то, способный достать ему корни цветов скорби, если с этой задачей не справится сам Хайтам. А Кавех думал лишь о том, что он будет делать, если за десять дней Хайтам не вернётся. Нет, он готов был дать ему две недели, но что будет, если и за это время он не окажется рядом? Кавеха совсем не пугала смерть, за время болезни он уже смирился с её неизбежностью, его страшило лишь то, что если Хайтам исчезнет, он будет умирать в одиночестве. Первые несколько раз, когда аль-Хайтам отправлялся за лекарствами, архитектор боялся, что тот не вернётся просто потому, что устанет возиться с больным, ведь куда проще найти себе нормального человека. Но аль-Хайтам всегда возвращался. — О чём ты думаешь? — Кавех ощутимо вздрогнул, услышав разбивший тишину вопрос. Он взглянул на аль-Хайтама и лишь бессильно тому улыбнулся, без лишних слов давая понять, что в его голове. — Мы уже обсуждали это, не накручивай себя. — Я пытаюсь, — архитектор закатил глаза и отправил в рот внушительный кусочек нарезанного закатника. — Мне сложно не думать о таком, но я тебе доверяю. Мы зашли так далеко, отступать уже поздно. — И то верно. Когда ты… — колокольчик, что висел над дверями, издал мелодичный звон, а это значило только одно. — Лекарь Бай пришёл. Прощаться всегда непросто. Намного больнее, чем аль-Хайтам когда-либо признает, и намного страшнее, чем Кавех когда-либо озвучит. Они шепчут друг другу слова, которые не положено слышать никому другому, в них самые искренние клятвы и самые трогательные признания. И ни одного обещания, чтобы не допустить ни грамма фальши. Они смотрят друг другу в глаза и всеми силами не позволяют этому болезненному пощипыванию в уголках сформироваться в кристально-чистые капли. Это всё ещё значило бы, что они оба признают поражение. И это всё ещё было недопустимо. — Мне нужно идти, — аль-Хайтам первым находит в себе силы расцепить объятия и встать на ноги. В общем-то, он всегда делает это первым, а потом ещё долго ненавидит себя за то, насколько сильную боль в такие моменты причиняет Кавеху. Тот держит руку аль-Хайтама и учёный видит, как дрожат его зацелованные губы. Он не готов видеть его слёзы. И никогда не будет готов. — Мы обязательно встретимся снова, Кави. — Я буду ждать, — шепотом, чтобы не выдать нервозность и звон в голосе, отозвался Кавех. Он наконец отпустил прохладную ладонь аль-Хайтама и смог с почти искренней улыбкой посмотреть ему вслед. Учёный не оборачивался, чтобы не видеть, как заблестят на щеках мокрые дорожки слёз. И чтобы не дать Кавеху увидеть то же самое.