Под сенью леса

      Я не помню, как доехал, — в какой-то момент просто очнулся на пороге с ключом, протянутым к замку, и не смог заставить себя войти. Это был не мой дом. Не сюда я стремился, не здесь хотел проживать горести, бурным потоком взмутившие гладь моей беспечной юности. Мне надоело быть стоиком. Я развернулся и поднял вопрошающий взгляд в безразличную серую высь, и не было надо мной ни бога, ни черта, сплошные тучи. Гортань дрогнула от надрывного хохота, я сел на ступеньку и закурил.       Мыслей было слишком много, они плясали вокруг меня в смазанных хороводах, сводя с ума нескладным воем сплетающихся голосов. Оставшиеся после тусовки сигареты скоро закончились, я продрог и обессилел — по истечению пары часов, проведенных на промозгшем бетоне, снаружи меня держало лишь упрямство, и то летело в небо паром с каждым новым зевком. Я сдался — отворил дверь, сбросил верхнюю одежду с обувью и, не включая свет, побрел на свой диван. Подтянув колени к груди, стал проваливаться в сон — предрассветная мгла растворяла меня, как кубик рафинада в горячем чае. Я благоговейно прикрыл веки — в водовороте обрушившихся потрясений забвение казалось настоящим подарком.       Проснувшись пополудни, я оглох от тишины: обычно по выходным дядя Стёпа включал телевизор или радио на кухне, да и сам по себе он издавал достаточно шума, грузно ступая, пыхтя или мыча веселенькие шансонные мотивы, но сегодня пространство было так гнетуще безмолвно, что, постаравшись, я мог уловить тончайший звон банок внутри холодильника. Значит, Степан Александрович ещё не вернулся и, признаться честно, этот факт меня порядком утешил — эпизоды душевной слабости вовсе не нуждались в свидетелях.       Я встал, похлопал себя по щекам и отправился в душ, по пути забросив пропахшие дымом вещи в стиральную машинку. Нашел в себе силы даже подмести крыльцо от пепла. К счастью, вчера я додумался определить окурки обратно в пачку, так что за ночь ветер не разметал их по всему двору. Идея позднего завтрака не отозвалась в желудке ничем, кроме тошноты, и я захлопнул дверцу открытого секундой ранее навесного шкафчика, где дядя Стёпа хранил овсяные хлопья.       Умостившись в кресло, я прощелкал все каналы с такой настойчивостью, будто по телевизору хоть когда-нибудь крутили что-то действительно хорошее, но нет — все та же приторная скука. Тут мне пришло на ум, что неделю назад я выписал из библиотеки книгу — третий том народных сказок Афанасьева. Как принес, поставил на полку, так больше не трогал. Чудно! Я подхватился, взял её в руки и легко нашел загнутый уголок странички, где остановились мы с Юлей.       Я изучил несколько историй, посмеиваясь с наивной прямолинейности старинных концепций. Люди брали свои страхи — бедность, болезни, явления природы, — и, поместив их в рамку понятных сюжетов, покрывали золотистой поталью хороших концовок. Это был их способ справиться с действительностью, сказать себе, что контролируют ситуацию. Возможно, сейчас я занимался тем же.       За чтением время проходило быстрее. Сверкая шпагами, на рысаках неслись слова-разбойники, их привлекало слово-золото, а побеждало слово-хитрость. Ну или слово-топор, зависело от предпочтений нарратора. Дальше шёл параграф рассказов о мертвецах — нечистые вставали из могил, укрывшись саваном, бродили по селам и пугали тех, кто остался в живых. Здесь же попалось несколько упоминаний вампиров, в те времена именуемых упырями.       Я вспомнил вчерашние пьяные подозрения Макса и громко рассмеялся. В первую очередь с себя — до чего же докатился, если в полной готовности поверить всерьез задумался о ходячих мертвецах. Какой абсурд! Будь Глеб хоть чуточку «мертвее» чем другие, днями спал бы в гробу, а нет — рассыпался бы пеплом с первыми лучами восходящего солнца, и не важно, что небесный свет здесь постоянно сокрыт облаками.       Ближе к вечеру домой вернулся дядя Стёпа. Изнурение лилось с него ручьями, и, не желая добавлять проблем, я солгал, что тусовка прошла отлично. В ответ он кратко выложил детали вчерашнего происшествия — на трассе между Петербургом и Сертолово нашли тело молодого человека. По личным вещам и характеру полученных травм расследование установило, что он путешествовал автостопом и, вероятно, как раз ловил попутку, когда встретился с обитателем здешних лесов. Острые когти зверя не оставили парню и единого шанса. Перед глазами зарябил мираж собственного опыта пересечения с неизвестным животным, и я скривился — поверх щедрых описаний дяди Степы: хищный оскал, белоснежные клыки, растерзанное тело у залитой кровью обочины, — воображение без труда дорисовывало мое лицо.       Но самого мужчину расстраивала далеко не страшная гибель человека — оттащи медведь или волк свою жертву на несколько метров южнее, разбирательство полностью легло бы на плечи другого, Питерского, отделения милиции. Мои брови невольно взмыли к середине лба. Я уже сталкивался с проявлениями профдеформации в характере папиного друга, но к напрочь атрофированному чувству эмпатии, когда дело касалось работы, привыкнуть было сложнее всего.       Мы вместе отужинали, а потом расселись каждый по своим углам: я — читать, дядя Стёпа — смотреть ящик. Следующий день ничем не отличался от предыдущего. Я заканчивал книгу и старался не строить заведомо дурных сценариев ни относительно того, как мой пятничный уход восприняли ребята, ни относительно осведомленности широкой публики издевательскими предположениями Бусаровой. В школу идти совсем не хотелось, и я до последнего боролся со сном, продляя минуты размеренной беззаботности воскресного вечера, однако утро понедельника наступило вне зависимости от силы моих желаний. Помятый, раздраженный и невыспавшийся, я приехал на учебу.       Федя и Никита, томно подпиравшие стеночку около кабинета истории, дружно махали мне через весь коридор. В их лицах не было враждебности или обиды, и, облегченно выдохнув, я поднял свою ладонь в жесте приветствия.       — Здорово, — протянул Айси, — Ты как, порядок?       — Да, нормально. Меня захуевило немного на тусовке, решил уехать, чтобы никому настроение не портить.       — Мы, в общем-то, так и подумали, — Оралов поджал губы, и его речь подхватил Зимов:       — Макс потом ныл, что не хотел тебя задеть, просто пошутил неудачно, — разглядывая ногти, пробубнил парень.       — Я же сказал — нормально все, проехали, — я отмахнулся, как бы разгоняя облако повисшей в воздухе неловкости, — Лучше скажите, что я пропустил? — на помощь шла надежная стратегия — заставить болтать других, чтобы не пришлось самому.       — У тебя, Тёмыч, есть по ходу особая чуйка — уезжать аккурат перед самым пиздецом, — начал Федя, закинув руку мне на плечо. Я был доволен — план работал, как часы.       Айсику и правда было, что поведать — рассказ, прервавшись к началу урока, занял всю следующую перемену, а затем еще одну, и даже пережевывая булку в столовой, парень продолжал говорить. Никто не держал на меня зла. Никто и словом не обмолвился о Юле или о её теориях. Однако моё настроение не улучшалось. На том балконе я открыл для себя что-то новое, и образовавшаяся внутри меня пропасть с тех пор никуда не делась, а только трещала и ширилась, веяла сквозняком с самих низов безликой черноты. Я был один. И даже находясь в компании товарищей, окруженный их голосами, звучащими наперебой, выдавливая смех с их речей о минувшей попойке и глупых шуток, я по прежнему оставался одиноким. Я был пустышкой, отчего не мог ничего и никому предложить, только потреблять — их время, их чувства, эмоции. Так произошло с Юлей — я пользовался её расположением, притворялся и лгал ей в глаза, не отдавая ничего взамен. То же самое я проделывал с остальными, и было только вопросом времени, когда им удастся самим это понять.       К следующему занятию вместе с семьей подтянулся Голубин, и в этот раз от его присутствия мне было не горячо и не холодно. Однако, что парадоксально, именно сегодня игнорировать блондина оказалось как никогда тяжело. Моя партия была проиграна, и Глеб наверняка об этом знал: с видом сытого кота он восседал за нашей партой, лениво покачиваясь на задних ножках стула, и с беспристрастной надменностью разглядывал входивших в кабинет. Именно таким я увидел его впервые — до того, как мы истрепали друг другу нервы. Промямлив тихое «Привет», и ожидаемо не услышав ответа, я рухнул на стул. Цикл замкнулся, мы вновь стояли у истоков.       Я отсидел урок, бездумно уставившись в тетрадь — состояние крайнего душевного раздрая стирало значимость всего насущного: от содержания текущей лекции до итоговых оценок в недалеком будущем. Прозвенел звонок. Наступила перемена. Я сел на подоконник и, прислонив висок к холодному откосу, вперил в стену, слой за слоем изучая толстую корку неизменно бежевой краски поверх расрескавшейся штукатурки.       Знакомый смех прорезал монотонный шум, и взор самостоятельно, словно повинуясь инстинкту, дернулся к источнику. Ну, конечно! Вдоль коридора, изображая неуемное веселье, в компании нескольких подруг шагала Юля. Я вдруг осознал, что так и не определился, что по отношению к Бусаровой испытываю — гневное раздражение смешалось во мне с неискупимым чувством вины. Одна из девчонок, низенькая брюнетка, тайком палила на меня, не задерживаясь. Я закусил щеку, чтобы спрятать ухмылку — как бы эти юные актрисы не разыгрывали занятость, я понимал, что пришли они исключительно поглазеть. Мне стыдно и плохо, но я не жалею. Надеюсь, мой изжеванный вид без слов транслировал это во всех мельчайших подробностях.       — Не клеятся любовные дела? — раздался глумливый голос слева. Я подался вперед, выглядывая из-за широкого проема — у стенки, держа согнутую по корешку книгу, стоял Глеб. Однобокая гримаса кривила его бледное лицо. Нет, это было слишком. Острый спазм сковал мне горло, желваки напряглись, а кровь залила изнанку лица: океан бушующих эмоций девятым валом обрушил на меня ярость.       — Тебе то что? — я спрыгнул на пол, приближаясь к Голубину почти вплотную. Он со змеиным спокойствием глядел на меня сверху вниз, и только шире усмехнулся моим сжатым кулакам.       — Да так, — его губы выгнулись дугой, — Спортивный интерес.       — Не лез бы ты не в свое дело…       — А не то что? — он продолжал надо мной потешаться, и тогда я сделал то, чего никак не ожидал и точно не планировал — толкнул его в грудь. Глеб даже не пошевелился, зато мои кисти болели, как при ударе о кирпичную кладку. Парень улыбнулся, подался вперед — длинные пряди веером застлали ему глаза: — На нас все смотрят, — сообщил он деликатным полушепотом, будто по секрету, — Хочешь разборок? Пойдем, выйдем, поговорим.       Я не верил своим ушам.       — После тебя, — я сделал пару шагов назад, кивком указывая на лестницу. Глеб поднял рюкзак, забросил в него книгу и задернул змейку. Я сглотнул. События развивались столь стремительно, что я забыл просчитать, на что подписываюсь. Теперь было поздно что-либо менять — прихватив свои шмотки, я увязался за растворяющейся в толпе блондинистой макушкой.       Мы вышли во двор, но Глеб и не подумал останавливаться. Не оборачиваясь, он увлекал меня за собой, и я покорно следовал, ступая чуть позади. Мы обогнули школу с заднего двора, миновали несколько кварталов, пограничную линию гаражей и уже спускались в балку, когда я наконец решился осведомиться, куда мы держим путь.       — Просто идём.       — В лес?       — А почему нет? Народу меньше и дышится свободнее.       Напрашивался очевидный вопрос, но я вовремя сообразил, что Глеб не меньше моего наслышан и в разы больше утомлен молвой на грани мистификаций о таящихся в сертоловских лесах медведях и волках, поэтому промолчал. К тому же, мне почему-то казалось, что спуск в чащу являлся элементом брошенного мне вызова, и я твердо решил, что не отступлю.       Мы шли, не торопясь, среди деревьев, покрытых толстым слоем мха с северной стороны. Аромат хвои освежал чуть прелый воздух, шелест ветра и трели птиц аккомпанировали нашим тихим шагам. Как в первый раз, что я ступил вглубь дикой флоры, почва была рыхлой, она стелилась под ногами мягким покрывалом, и, несмотря на сырость, совсем не пачкала обувь. Кое-где пробивались слабые ростки, на кончиках веток набухали почки. В свете дня я не улавливал тех, что прежде, вибраций враждебности. Я наслаждался окружающим ландшафтом, впитывал ощущения покоя и приятной меланхолии, чтобы надежно спрятав в памяти, унести с собой в качестве сувенира. Прискорбно знать, что живя всего в паре-тройке метров, из-за страха и предубеждений местные добровольно лишали себя созерцания этой красоты.       Природа так меня околдовала, что я совсем забыл про Глеба и наш конфликт. Скоро он остановился посреди укрытой зеленым пушком лужайки. Поваленная наземь сосна делила её ровно пополам, трухлеющим от выслуги лет стволом уходя под землю. Блондин, скинув рюкзак и сняв куртку, забросил их на обломанный сучок. Я весь внутренне подобрался — мое дыхание прервалось, а кишки завязались в тугой комок.       — Будем драться? — я сам удивился тому, насколько уверенно звучал мой голос.       — Да, и победитель сбросит тело проигравшего вон в ту яму, — Голубин пальцем ткнул мне за спину. Я оглянулся — мощные корни падшего дерева разворотили грунт, образовав глубокий рваный кратер. Повернувшись обратно к Глебу, я застал его смеющимся — в этот раз без издевки, похоже, он и вправду был доволен своей шуткой, — Расслабься, я прикалываюсь.       — Знаешь, твое настроение напоминает мне американские горки, — я вздохнул, покачивая головой, — Сначала ты отказываешься со мной общаться, а теперь…       — Я сказал, что нам лучше не дружить, а не то, что я не хочу.       — И что это значит?       — Это значит, будь ты умнее, ты бы держался от меня подальше.       — Предположим, что я тупой. Ты скажешь мне, в чем дело?       — М-м, наверное нет, — Глеб забрался на бревно, с ловкостью балансируя, — Хочу услышать твои версии.       — Ну, бандитов ты отрицаешь. Криптонит, радиоактивные пауки, супергеройские сыворотки— выдумки для детей, — я хмыкнул, — Не говоря уже о вампирах… Могу предположить только то, что ты мудак.       — Вот как? — парень спрыгнул на траву и замер прямо напротив. Не похоже, чтобы мои слова его оскорбили — всем своим существом Глеб демонстрировал искренний интерес.       — Вернее, ты хочешь таким казаться. Прямо-таки из кожи вон лезешь ради репутации плохого парня. И, хочу тебе сказать, большинство действительно верят в это амплуа.       — Но не ты?       — Можно подумать, ты не поэтому решил меня отсечь?       — Поэтому — почему?       — Потому что я разглядел твою маску. Ты почувствовал себя уязвимым и ушел в избегание.       — Занятная версия.       — Но не правдивая, — подытожил я. Глеб поджал губы и помотал головой. — Тогда расскажи настоящую.       — Не могу, — он ткнулся подбородком в ворот худи и принялся разглядывать свои кроссовки, — Некоторые тайны не принадлежат тебе лично, иногда от них зависит безопасность и благополучие целой семьи.       — Вроде ситуации, когда казанское ОПГ, отмотав свой срок, одним прекрасным утром возвращается в твой город со старыми претензиями, и в связи с этим отец отправляет тебя к черту на куличики? — Глеб озадаченно нахмурился, но еще через минуту его лицо стало серьезным. Он понял, что не шутка. Я улыбнулся, хотя мне вовсе не было смешно, — Ну что, похоже?       — В какой-то степени, — уклончиво промямлил блондин, и я запросто считал, что он не собирался ни во что посвящать меня в ответ. Моментальное сожаление горечью осело в гортани, я резко выдохнул и прикрыл веки. Ну кто тянул меня за язык?       — Я думаю мне… — я достал телефон из переднего кармана и спрятал глаза в экран, проверяя время, — Наверное, пора. На работе нужно быть к четырем.       — Давай проведу, — предложил Голубин, — Есть более короткий путь.       Я не желал никого видеть, но солнце уже садилось, подпаливая багровым тучи, а нас по-прежнему окружал лес, и я не имел малейшего представления, как из него выбраться, поэтому согласно промычал и поплелся следом.       Я прокручивал в голове наш разговор — каждая реплика, как удар бича, — и корил себя за принятые в приступе нахлынувшей откровенности решения. Однако, помимо резонного сожаления, меня исполняла странная легкость, будто слова были тяжелыми валунами, и произнеся их, я поделил вусмерть изнуривший меня груз надвое. Но почему Глеб? Не Федя или Никита, и тем более не Юля? Этот вопрос не поддавался рационализации. Это был Глеб, потому что на его месте я не мог вообразить никого иного.       Мы вышли в нескольких метрах от соседствующего со строительной лавкой жилого массива, за всю дорогу не обронив ни слова. Глеб мог бросить меня здесь, но в итоге почему-то довел к самому порогу.       — Ну, — я почесал затылок, подбирая выражения, — Здорово прошлись, спасибо за… — я заметил, что Глеб меня не слушал. Все его внимание утекало мимо, куда-то вглубь магазина. Сощурившись и склонив голову набок, он словно пытался пробиться сквозь витрину, вряд ли отслеживая, как с каждой секундой сильнее морщит напряженный лоб. — Эй, все в порядке?       — Что? — он постарался придать чертам выражение нейтральности, но обезумевший взгляд бескомпромиссно выдавал в нем тревогу, — Слушай, я тут вдруг вспомнил, что мне нужны э-э… Саморезы.       — Не пугай, я подумал, что-то случилось, — я потянул за ручку, пропуская его вперёд, — Тебе какие? — блондин, пристально озираясь, не торопился с ответом, так что я перешел к расширенному списку шаблонных вопросов, — По дереву? По металлу? Какого размера?       Якова в торговом зале не наблюдалось, поэтому я сменил верхнюю одежду на фирменный жилет и встал за прилавок. Глеба вновь поглотило что-то постороннее, а я, приметив закрытую кассу, решил взять ключ и как раз дать ему время собраться.       — Сейчас отойду ненадолго, — предупредил я Голубина, — Ты пока осмотрись, выбери, что тебе нужно.       Перепрыгнув через стойку, я сперва заглянул в подсобку, и никого там не застав, последовал к складу. Моя рука скользила вдоль металлических перекладин высоких стеллажей, на ходу поправляя товары на полках. Я скучал по работе — по неисчисляемому количеству мелких безделушек, цементной пыли и стойкому горьковатому запаху растворителей. Войдя в хранилище, я поежился от холода — грузовая дверь, куда обычно заезжали набитые тяжелыми мешками газели, оказалась открытой нараспашку. Я позвал Якова — ответом мне служила тишина. Тогда я выбежал на задний двор, и обнаруженная мизансцена безвозвратно заклеймилась на моей сетчатке.       Парень лежал, свернувшись эмбрионом и сутуло обнимая руками плечи, будто пытался согреться во сне. Сквозь туманную пелену страха и непонимания я медленно и нерешительно двинулся к Якову, опрокинул того на спину — его безвольно завалившаяся набок голова выставила напоказ глубокую рваную рану на шее, зияющую сплетением сухожилий и темных вен. Я схватил его вялые запястья, холодные, как этот чертов город, и попробовал нащупать пульс, но натыкался лишь на бешенный галоп собственного. Не раздумывая, я приложил ухо к его груди, отчаянно надеясь уловить хоть малейший звук. Всё тщетно. Я сцепил ладони в замок — так, как учили на уроках ОБЖ, — уповая, что смогу высечь из его ребер искру ускользающей жизни.       — Тише, — кто-то тронул меня за спину, — Уже ничего нельзя сделать, слышишь? — чужие пальцы впились в мои плечи, настойчиво утягивая назад, — Артём, это конец, ты ничем не поможешь, — резкий рывок развернул меня на все сто восемьдесят, в упор сталкивая с Глебом. Ослепленный происходящим, я даже не заметил, как он подошел. Зажав мое лицо в свои ладони, Голубин силился заглянуть мне в глаза, успокоить, однако лёд его прикосновений не отличался от остывшей, безжизненной кожи Якова. Невольно вздрогнув, я уподобился пойманной птице, истерично трепыхаясь и причитая в стремлении вырваться из его стальной хватки.       Остаток дня мелькал в сознании вспышками. Помню, как набрал Степану Александровичу, и скоро он прибыл на местность в сопровождении целого наряда ментов. Затем мы с Глебом долго отвечали на бесчисленное количество вопросов: во сколько пришли, заметили ли что-то подозрительное, что делали и почему я без машины. Нужно отдать Голубину должное — пока я растерялся, как завуалировать историю с походом в лес, он, не вдаваясь в подробности, описал её как пешую прогулку от школы до магазинчика, и ни у кого не возникло оснований нам не верить. В какой-то момент к милиции присоединился Максим Геннадьевич. Перед тем, как осматривать труп, он проверил наше с блондином состояние, и, констатировав у меня среднюю стадию шока, приказал племяннику отвезти меня домой на своей машине. Во мне не осталось сил спорить — мрачно кивнув дяде Степе на прощание, я завалился на пассажирское.       За окном проносилось зелёное месиво. Теперь я зрел себя угрозой даже большей, чем безобидное скопище растений вокруг. Смерть окружала меня, витала в воздухе, дразнясь и демонстрируя свою безжалостную мощь. Я чувствовал себя проклятым, будто само мое фигурирование в жизни людей подвергало их неизбежной опасности. Проще было умереть самому, чтобы костлявая не забывала о неотчуждаемой власти, присущей каждому смертному и способной свести на нет все её жалкие попытки вогнать в тоску. Хочешь натравить на меня волков или бандитов? Почти угадала, я все еще могу вздернуться дома в горячей ванной. Последняя мысль пробила меня на смешок, и Глеб метнул на меня настороженный взгляд. Вообще, за всю поездку он сделал это раз пять, но я ни разу не удосужился объяснить ему, в чем дело.       Глеб заглушил мотор, мы высыпали из салона на подъездную ко двору Степана Александровича дорогу.       — Мне жаль, что так вышло, — я не нашелся, что сказать, поэтому начал с извинений, — Там, в магазине, я сболтнул дохуя лишнего… На самом деле я так не считаю. Просто… В последнее время столько пиздеца навалилось, я потихоньку лечу с катушек.       — Дерьмо происходит постоянно, — мягко улыбнулся Голубин, касаясь моего предплечья, — Всё обязательно наладится, — произнес он с той выразительностью тона, какая не оставляла шансов не верить. Пусть Глебу было нечего мне дать, кроме пустого обещания, я с благодарностью встретил его взгляд — в подкрадывающихся сумерках он виделся мне совершенно темным, и только золотистые волокна грели контур глубоких изумрудных радужек.       Щемящее чувство, при всей неуместности сравнимое с иступленной радостью, что мне не пришлось проживать случившееся в одиночку, зажало нерв меж 3 и 7 ребром. Мне захотелось его обнять — сам не ведая, что делаю, я сократил дистанцию между нами на пол робких шага. Глеб дернулся вперёд, рывком впечатываясь в мои губы. Я не шевелился — как это часто случалось, в присутствии Голубина из связки бей, беги или замри я выбирал строго последнее. Наш поцелуй не длился долго. Еще до того, как в мозг поступил сигнал острой боли, а рот залило жидким металлом, Глеб грубо оттолкнул меня к забору, чтоб раздраженно фыркнув, сесть в машину и проскрипеть колесами прочь. Выкрикнув «Какого хуя?», я засуетился утереть рот тыльной частью ладони, и охнул — бледную кожу моей кисти выкрашивал густой, насыщенно алый след.       В полном недоумении я стоял, глядя на уносящиеся огоньки фар, у ржавых ворот, сомневаясь в реальности или в себе, осмысливая, как сумел упустить миг подмены своей настоящей жизни адом.