***
Уже рассвело, когда странный дом остановился на небольшой улице незнакомого города; мать, моментально проснувшись, надела шляпку и заправила под нее волосы, взяла Элизу на руки и спустилась по ступенькам. Мистер Прэнг помог ей вынести вещи, приветливо помахал рукой Элизе, и странный дом с громким хлопком растворился в воздухе. — Ну, вот мы и на месте, — преувеличенно бодро сказала мать. Если она собиралась "немного погостить" здесь, то, на взгляд Элизы, можно было найти место и получше. Улица казалась... ненастоящей: слишком аккуратные дома, слишком аккуратная дорога, слишком аккуратные сады за слишком изящными коваными оградами. Даже нужный им дом — довольно мрачный и потемневший от времени — казался искусственным, и от этой искусственности Элизе было сильно не по себе. Как будто за вполне приличной вывеской пряталось что-то нехорошее. — Тут не очень-то уютно, — вздохнула мать, по-своему поняв ее недовольное сопение, и поднялась на крыльцо. — Но у нас с тобой не так много мест, где можно остановиться, понимаешь? На стук дверного молотка пусть и не сразу, но выглянула домовуха — такая же аккуратно-ненастоящая, как и все вокруг. Оглядевшись по сторонам, она заметила Элизу с матерью — и едва заметно скривилась. — Что угодно мадам? Мать опешила: — Ты разве меня не знаешь? — Нет, мадам. Дейра служит у господ Ноттов три года. Дейра ни разу не видела мадам в доме господ Ноттов. Судя по побелевшему лицу, к такому мать не была готова. — Передай хозяйке или хозяину Теофилу, что к ним... к ним миссис Лестрейндж с дочерью. Домовуха — Дейра — задумалась на мгновение, но потом кивнула чуть более благосклонно: — Хозяин Теофил еще спит, миссис Лестрейндж, но хозяйка уже должна была пробудиться. Дейра сообщит хозяйке о том, что пришли миссис и мисс Лестрейндж. Дейра может проводить миссис и мисс Лестрейндж в столовую для завтраков, если им угодно. — Да, — и голос, и вид у матери были несколько подавленными. — Да, будь так любезна. "Столовая для завтраков" звучала как "отдельная спальня для дневного сна", то есть как что-то совершенно дикое и ненужное, и Элиза не удивилась, что эта столовая выглядит как что-то ненужное — как комната со слишком чистыми шторами, слишком новой и красивой мебелью, явно не предназначенной для того, чтобы использоваться как должно, пушистым ковром на полу и кучей безделушек, которых не ожидаешь увидеть в столовой. Элиза подошла поближе, чтобы их рассмотреть, но тут откуда-то сверху раздался визгливый голос, заставивший ее — да и мать тоже — подпрыгнуть: — Миссис Лестрейндж? Вильгельмина? Она хотя бы знает, который час, или забыла взглянуть на часы? — Успокойтесь, мама, — протянул в ответ другой голос, не такой резкий, но не менее противный. — Вам вредно волноваться. Придется спуститься... хотя бы спросить, зачем пришла. Бледные щеки матери залил румянец; она порывисто поднялась, теребя в руках край мантии, и Элизе стало за нее стыдно: им явно не были здесь рады, это даже Элиза понимала, но мать все еще никуда не уходила, наоборот — будто ждала чего-то. Почему они не могут уйти? Мать ведь сказала "не так много мест", значит, есть и другие? Дверь приоткрылась, и в столовую вошли две женщины — постарше и помоложе, хорошо одетые и приятно пахнущие. Женщина постарше смахивала на фарфоровую статуэтку с камина — так она была накрашена; женщина помоложе была симпатичнее — во всяком случае, на ее лице не было столько краски — но при виде нее Элиза испытала странную, глухую неприязнь. Неприязнь усилилась, когда Элиза заметила, как они смотрят на ее мать — будто на ободранную дворнягу; мать же, словно не замечая этих взглядов, низко присела: — Доброе утро, матушка. Здравствуй, Оливия. — Миссис Нотт, миссис Нотт, Вильгельмина, или ты за время замужества позабыла все приличия? — прокаркала старшая из женщин, усаживаясь за стол. — А заодно и наши с Оливией приемные дни? — Я все хорошо помню, м... миссис Нотт, — покорно ответила мать. — Но, видите ли, я просто не могла ждать... — Мерлин и Салазар! — вскричала вдруг Оливия. — Это же персидский ковер! Сойди с него немедленно, мерзкий, чумазый мальчишка! Элиза не сразу сообразила, что это относится к ней. Когда сообразила — скрестила руки на груди и осталась стоять на месте: только несколько человек в мире могли ей что-то приказывать, и эта Оливия в их число явно не входила. — Элли, пожалуйста, — мать, видя, как Оливия задыхается от бешенства, привлекла Элизу к себе. — Не серди тетушку. Ливи, это Элиза, моя дочь. — Девочка? — с отвращением переспросила Оливия. — Хочешь сказать, что это вот — девочка?! — Ты явилась к нам с ребенком? — вторила ей миссис Нотт. — И... и с вещами? Вильгельмина, что это значит? Мать вдохнула поглубже; ее рука на плече Элизы сжалась так, будто она тонула и хваталась за что-то, что могло помочь ей выплыть. — Миссис Нотт. Ливи. Выслушайте меня, пожалуйста. Да, я пришла сюда с Элизой и вещами потому, что... потому, что я ушла от мужа. В столовой повисла такая тишина, что ее можно было резать ножом как отбивную. — Ты — что? — прохрипела миссис Нотт в ужасе. — Я ушла от мужа, — повторила мать чуть громче. — Вы видите, до какого состояния он довел меня и нашу дочь. Я ушла от Рэндальфа и подам на развод так скоро, как это будет возможно. Миссис Нотт и Оливия переглянулись, и эти взгляды Элизе очень, очень не понравились. Она потянула мать за юбку — идем отсюда, мол, — но та не обратила внимания. — Я не буду вас обременять. Дядя Кантанкерус оставил мне кое-какие средства, их вполне хватит на небольшой дом и первое время, а дальше я устроюсь на работу. Я смогу содержать себя и дочь и не буду висеть у вас на шее. Это была самая длинная и уверенная речь матери на памяти Элизы, но на миссис Нотт и Оливию не подействовала совсем — они стали выглядеть еще злее, чем когда Элиза с матерью только пришли. — Послушай-ка, Вильгельмина, — произнесла миссис Нотт после небольшой паузы. — С тех самых пор, как я вышла замуж за твоего отца, я относилась к тебе как к родной дочери... Мать издала странный звук — не то рассмеялась, не то всхлипнула. — Возможно, я была к тебе строже, чем к Оливии, но у Оливии не было твоих недостатков, требовавших исправления, — продолжала миссис Нотт. — Тем не менее, я вырастила тебя. Я подобрала тебе завидную партию — такую, какую не смогла найти и для Оливии. И если ты за все годы брака так и не смогла завоевать любовь и уважение мужа — это исключительно твоя вина! Мать оцепенела; по ее лицу побежали слезы, руки бессильно опустились. Элиза снова потянула ее за подол — теперь им точно пора было уходить и не выслушивать гадости, — но мать будто к полу приросла. — Развод? Не может быть и речи! — миссис Нотт, напротив, не думала останавливаться. — Работа? Ха! Опустим, что женщина из семьи Нотт вообще собирается работать, но куда ты устроишься? Ты же ничего не умеешь делать! — Я все еще неплохо шью, — тихо возразила мать. — Может, меня возьмут модисткой. — Модистка! — миссис Нотт схватилась за грудь. — Модистка! Немногим лучше проститутки! Нет уж, милочка, если так ты решила обеспечивать себя и ребенка, то можешь сию же минуту убираться вон! — Могу я хотя бы поговорить с отцом? — прошептала мать. — Исключено, — отрезала миссис Нотт. — Теофил последнее время дурно себя чувствует. Я не позволю тебе огорчать его рассказами о том, как ты ушла от мужа и собираешься на панель. Мать измученно опустилась на стул и спрятала лицо в ладонях, как ночью в странном доме на колесах; Элиза прижалась к ней и ободряюще подлезла под руку — с Руди это всегда срабатывало. Миссис Нотт посмотрела на них, откашлялась и заговорила чуть мягче: — Впрочем... я допускаю, что у тебя некоторые сложности в браке, все же у Рэндальфа тяжелый характер. Вернись к нему и обсуди все спокойно. Мы можем даже забрать к себе детей, чтобы вам ничего не мешало — и старшего мальчика, и девочку... — Нет. Это вышло так чисто и так по-взрослому, что на Элизу уставились и мать, и миссис Нотт, и Оливия: мать — изумленно, миссис Нотт и Оливия — с неодобрением. — Когда взрослые разговаривают, дети должны молчать, — процедила миссис Нотт. — Да, девочку мы определенно заберем. У нее кошмарные манеры. — Нет! — повторила Элиза. В этом доме она не осталась бы за все сокровища мира, а с этими людьми — тем более; уж лучше хижина Джека, уж лучше нетрезвый и вечно забывающий о ней позаботиться отец. — Не думаю, что это хорошая идея, мама, — поморщилась Оливия. — Вспомните, что Амадей говорил про ее старшего брата: такого манерам учить — скорее трость сломаешь. Все они у Минни такие, как я погляжу — упрямые, злобные звереныши... А-а-а! Цветастая ваза, стоявшая рядом с Оливией, разлетелась вдребезги; несколько осколков до крови порезали ей плечо и щеку. Оливия заголосила, прижимая к лицу платок, миссис Нотт захлопотала вокруг нее, а мать растерянно прижала к себе Элизу. Элиза же довольно улыбалась: пусть она не могла постоять за мать, но за себя и брата — вполне. — Она меня поранила! — визжала Оливия. — Мама, вы видели? Эта маленькая дрянь меня поранила! — Думаю, нам пора, — опомнилась наконец мать. — Элли очень устала, она не спала всю ночь, вот и... — Тихо! — гаркнула миссис Нотт; от ее крика смолкла даже Оливия. — Ливи, тише, сердце мое, это всего лишь царапины. Обработаем бадьяном, и даже следа не останется. А ты, — она ткнула узловатым пальцем в мать, — куда это собралась, если твоя девчонка устала, а идти вам некуда, иначе бы ты сюда не заявилась? — Я найду комнату... — Работа модисткой и съемная комната, одно решение лучше другого, — фыркнула миссис Нотт. — Хорошо, можешь сегодня остаться здесь и подумать, как должна поступить в твоем случае порядочная женщина. Дейра! Постели им в гостевой спальне. И принеси побольше горячей воды, а то девчонки не видно из-за грязи! Мать, словно не веря своим ушам, потянула Элизу к лестнице. Элиза неохотно поплелась за ней, втайне желая, чтобы миссис Нотт передумала, и ожидая какой-нибудь гадости. Так и случилось — уже в холле их догнал скрипучий голос: — И не воображай, будто у тебя в этом доме есть какие-то права, Вильгельмина. Мы пустили тебя на порог исключительно из милости, и она не бесконечна.***
Элиза проснулась днем — солнце, во всяком случае, стояло уже высоко — и не сразу поняла, где находится, слишком незнакомой была комната. Потом вспомнила ночную поездку в странном доме, миссис Нотт и Оливию, и содрогнулась — чистая и красивая постель показалась ей грязной вонючей лужей, из которой хотелось немедленно выбраться и отмыться. — Проснулась, детка? — тихо спросили рядом. Мать сидела в изножье кровати, стиснув руки до побелевших костяшек; она умыла лицо и подобрала волосы, но была такой же бледной и измученной, как и утром. Элиза выпуталась из одеяла, подползла к ней поближе, и мать обняла ее и коснулась губами макушки. — Прости меня, родная, — прошептала она. — И за это, и за то, что увезла тебя посреди ночи. Но я... Она прерывисто выдохнула, собираясь с мыслями. — Твой отец отбирал у меня твоих братьев и сестер одного за одним, а потом отнял и тебя. Я думала, что смогу это пережить, не в первый раз, но потом узнала, что на вас с братом напал оборотень, и... решила попытаться спасти хотя бы тебя, хотя бы в этот раз. Не для того я так долго тебя прятала, в конце концов. Она снова поцеловала Элизу. — Я хотела все тебе рассказать, но побоялась — ты у меня умница, конечно, но еще такая маленькая, вдруг проговорилась бы отцу или брату. Решила увезти потихоньку. Просила Дилси следить за твоим отцом, раздобыть мне палочку и немного денег, подгадывала время... — мать горько покачала головой. — Но я совсем забыла, какие они! Кто такие "они", Элиза поняла сразу. — Мне не стоило приходить сюда. Нужно было связаться с мамиными родственниками или твоей тетей Клеменс в Канаде, но это заняло бы столько времени, а мне хотелось вырваться оттуда побыстрее, — вздохнула мать. — Ну что уж там. Придется нам остаться здесь на какое-то время. — Нет! — возмутилась Элиза. Вчера она увидела и услышала достаточно, чтобы понять — от этого дома и этих людей им надо держаться подальше. — Прости, милая, но да. Твоя мама сильно сглупила, и у нас нет ни дома, ни денег. Куда мы пойдем, на улицу? — мать попыталась ободряюще улыбнуться, но вышло неудачно, как будто она пыталась не расплакаться. — Не бойся, это ненадолго. Завтра я поговорю с твоим дедом, в такой ситуации он меня выслушает и поможет нам. Но пока мы здесь, Элли... постарайся не сердить бабушку и тетю, хорошо? Элиза подумала, что у нее никаких бабушек и теть не было и не надо, а таких как миссис Нотт и Оливия — и подавно. Помедлив, она все же кивнула — матери так будет спокойнее, а объяснить, что те две... женщины все рано взбесятся, едва их увидят, она бы не смогла. И даже если бы смогла — не захотела. День проходил вяло — мать не захватила никаких игрушек или даже книжки. Правда, она попросила у Дейры горячей воды и отмыла Элизу чуть не до блеска, расчесала ей волосы и повязала темную ленточку, а потом, помедлив, достала из узла с вещами платьице — выцветшее, но еще крепкое и даже не обтрепавшееся по краям. — Это носили сначала твоя сестричка Ребекка, а потом твоя сестричка Грета, когда были в твоем возрасте, — она быстро вытерла глаза, одевая Элизу. — Ничего лучше у нас пока нет, но бабушка и тетя правы, ты не можешь ходить в мальчишечьих обносках. Элиза бы предпочла старые штаны и рубашку Руди: платье, с одной стороны, было коротковато, с другой — висело на ней мешком, изрядно мешая ходить. Хотя, ходить особенно было негде: Элиза видела в окно комнаты довольно большой сад и попросилась было туда, но мать не выпустила ее даже в коридор, так что пришлось слоняться по комнате и валяться на кровати, разглядывая потолок, до того времени, когда им принесли поднос с едой — полчайника еле заваренного чая и два куска хлеба с тонким слоем масла. Оба куска мать скормила Элизе — сама же не взяла в рот ни крошки, не выпила ни капли чаю: видимо, в этом доме ей ничего не лезло в горло. Вечером, когда на улице начало темнеть и зажглись палки со светом наверху (мать назвала их "фонари"), на пороге комнаты внезапно возникла Дейра: — Хозяйка просит миссис и мисс Лестрейндж спуститься в столовую. — Зачем? — насторожилась мать. — Хозяйка ждет миссис и мисс Лестрейндж к ужину. — А, вот что, — мать облегченно выдохнула и оправила платье и волосы. — Мы сейчас будем. Элли, идем. Элиза что было сил рванулась прочь от матери, влезла на кровать и зарылась лицом в подушки; кто-то внутри нее, кто-то умный и взрослый, словно сказал тихо и четко: "Не ходи. Не ходи, иначе будет худо". — Детка, ну что за капризы, — мать огорченно качнула головой. — Идем, ты же слышишь — нас ждут. — Нет! — выкрикнула Элиза. — Пойдем плохо! — Да, милая, я знаю, что бабушка и тетя тебе не понравились, — вздохнула мать, беря ее на руки. — Но ты же мне обещала их не сердить, помнишь? А если мы не спустимся к ужину, к которому нас зовут, они непременно рассердятся. Дело было совершенно не в миссис Нотт и Оливии, но в чем — Элиза не знала. Просто чувствовала, что им ни в коем случае нельзя идти на этот ужин, а лучше вообще было уйти еще утром — неважно, куда, хоть на улицу, иначе случится что-то плохое. Она поняла, что была права, когда они с матерью спустились в столовую — не ту, где их встречали утром, а в другую, куда больше и обставленной с еще большей вычурностью. Потому, что во главе стола сидел отец. Элиза помнила, как он рассердился, когда они с Руди уехали слишком далеко от дома и попались аврорам, но тогда он был и вполовину не так зол, как сейчас. Увидев их с матерью на пороге, он улыбнулся так, что у Элизы по спине побежали мурашки, а мать задушенно вскрикнула, прижав руку ко рту. Миссис Нотт и Оливия — разряженные в пух и прах и змеями увивавшиеся вокруг отца — обернулись на крик и медово заулыбались. — А, Вильгельмина, милочка, — пропела миссис Нотт. — Проходи, мы ждали только тебя. — Я не голодна, — прошептала мать. — Брось, дорогая. Ты слишком бледна, тебе надо поесть. Только отдай Дейре малютку, пусть поужинает в детской... — Не стоит, мадам, — разомкнул губы отец. — Элиза достаточно аккуратна, чтобы сидеть за столом со взрослыми. Пусть останется. Элиза подумала, что миссис Нотт сейчас начнет возмущаться — совсем как утром, когда встречала их с матерью, — но та только кивнула и погнала домовуху за тарелкой и высоким стулом для Элизы. Ее усадили ближе к отцу, чем к матери, и только тут Элиза разглядела, что он не только очень взбешен, но и очень хорошо одет — вроде бы и во все темное, но роскошные платья миссис Нотт и Оливии выглядели рядом с его костюмом жалкими пестрыми тряпками. — Ах, дорогой мой Рэндальф, — продолжала щебетать миссис Нотт, пока Дейра суетилась вокруг них с блюдами. — Признаться, мы были крайне обескуражены, когда сегодня утром к нам приехала Вильгельмина... — Да, я тоже был... обескуражен, — процедил отец, не сводя с матери пристального взгляда. — Когда проснулся утром и не обнаружил в доме ни дочери, ни жены. Искал бы их сейчас по всей Британии, если бы не каминный звонок мисс Хорнби. Оливия противно захихикала, а мать бросила на нее такой взгляд, будто Оливия зарезала ее без ножа, и Элиза поняла, что Оливия и мисс Хорнби — один человек. Хихиканье очень быстро сменилось визгом, когда от лепнины на потолке откололся внушительный кусок и грохнулся в тарелку перед Оливией, расколотив ее — увы, только тарелку — вдребезги. — Вам не мешало бы подновить ремонт, — отец и бровью не повел. — На чем мы остановились? — Мы... мы были очень обескуражены, — пролепетала Оливия, с каждым словом, однако, беря себя в руки. — Сестрица Минни появилась так внезапно и говорила такие странные вещи... о вашем разводе, например. — Вы, конечно, живете закрыто и лишаете нас и наших друзей вашего общества, — миссис Нотт шутливо погрозила отцу пальцем. — Но все же вы в браке столько лет, и Вильгельмина никогда не жаловалась... и тут такие речи! Мы все же семья, дорогой мой Рэндальф, так расскажите же, в чем дело? Отец чуть нахмурился, отложил вилку и нож (Элиза заметила, что он не притронулся к еде, а только резал мясо на мелкие кусочки) и тщательно, даже демонстративно вытер руки салфеткой. — Что ж, мадам. Если женщина хочет развода после стольких лет брака и шестерых детей, из которых четверых мы похоронили совсем маленькими... — На все воля Мерлина, мой дорогой, — вздохнула миссис Нотт, а Оливия промокнула глаза платком. — На все воля Мерлина. — Истинно так, мадам, — чуть кивнул отец. — Так вот, если Вильгельмина хочет развода, то у меня есть лишь одно объяснение — она нашла себе другого. Если бы взглядами можно было сжигать, Оливия и миссис Нотт оставили бы от матери Элизы горсточку пепла. Но она на них не смотрела — впервые за весь вечер она смотрела отцу в глаза и держалась за горло, будто ей не хватало воздуха. — Как ты... — выдавила она. — Как у тебя язык повернулся... — О таких вещах прямо не говорят, верно, — пожал плечами отец. — Но мы, как заметила мадам, собрались здесь небольшим семейным кругом, так отчего бы не называть вещи своими именами? Мать уставилась в стол, все так же держа руку у горла; миссис Нотт еще пару мгновений прожигала ее взглядом, а потом повернулась к отцу: — Возможно, Теофил сумеет... — Нет-нет, — отмахнулся отец. — Не стоит втравливать дорогого тестя. Вильгельмина решила уйти от меня к другому — ее воля и ее право. Я не буду ее удерживать, напротив — выделю ей сумму ее приданого и постараюсь как можно скорее уладить все бумажные вопросы. Конечно, у меня есть небольшое условие... — Какое? — прохрипела мать. — Дети останутся со мной, — припечатал отец. Мать замотала головой так, что ее прическа развалилась и волосы рассыпались по плечам и спине. — Разумеется, даже не спорь, Минни, — затараторила Оливия. — Место детей — в семье их отца. К тому же, ты совсем их запустишь, пока будешь развлекаться с новым мужем! — Я бы предпочел, чтобы подобные разговоры не велись в присутствии моей дочери, — сухо сказал отец. — Но в целом вы правы, мисс Хорнби. Вряд ли за всеми хлопотами, Мина, у тебя найдется время даже взглянуть на детей. Мать обхватила себя руками за плечи; отец, чуть поморщившись, отвернулся от нее к миссис Нотт: — Да, и вот еще что, мадам. В случае нашего развода мне придется предъявить дорогому тестю все его расписки. Теперь миссис Нотт и Оливия выглядели так, будто их огрели чем-то тяжелым. Или будто в них ударила молния — Элиза как-то видела, как во время грозы молния попала в деревне в собаку, так та тоже замерла с раскрытой пастью и выпученными глазами. — П-предъявить? — прозаикалась миссис Нотт. — Но... — Как вы помните, когда Мина вышла за меня замуж, мой покойный отец помог дорогому тестю рассчитаться с кое-какими долгами, — пояснил отец. — Позже я и сам ссужал дорогого тестя некоторыми... суммами. Я не привык бросать семейное состояние на ветер, и если мы разведемся, буду вынужден предъявить расписки мистера Нотта. Вы же понимаете, одно дело — помогать родне, пусть и в долг, и другое дело — чужой семье. Миссис Нотт и Оливия посмотрели на мать Элизы так, будто желали ей медленной и очень мучительной смерти. Отец откинулся на спинку стула, явно наслаждаясь зрелищем, и Элизе стало противно. Неуклюже спрыгнув со стула, она подошла к матери и погладила ту по руке; мать в ответ на мгновение приобняла ее, но тут же выпустила, заметив, как них обеих посмотрел отец. — Возможно, не стоит рубить сплеча, — голос миссис Нотт так и сочился медом. — Возможно, стоит все обдумать... — Разумеется. Мина может обдумывать свое решение столько, сколько потребуется, — отец поднялся. — А сейчас прошу прощения, нам пора. — Нам? — Мне и дочери. Поди сюда, Элиза. Элиза не тронулась с места. — Не серди отца, милая, — прошелестела мать. — Иди домой. Элиза замерла, не веря своим ушам. Мать забрала ее из дому — ночью, тайно; мать, по ее собственным словам, хотела спасти ее не от кого-нибудь, а от отца — и мать теперь так просто отсылала ее обратно?! Это было так неожиданно и обидно, что у Элизы слезы навернулись на глаза. — Вся в меня, такая же упрямица, — отец подошел к ней и сгреб за руку — довольно резко и больно, так что Элиза захныкала; мать сидела, как каменная, и даже не пыталась что-то сделать. — Временами меня это не радует, но об этом мы поговорим дома. Всего доброго, мадам, мисс Хорнби. Элиза не упиралась, но и идти толком не могла — ноги заплетались, в глазах все расплывалось от слез обиды — так что отцу пришлось практически протащить ее через несколько комнат. Уже в зале с каминами — тут он тоже был, совсем как дома — их догнал голос Оливии: — Рэндальф! Подождите! Отец, бросивший было в огонь порошок для перемещений, закатил глаза, но все же сделал спокойное лицо и обернулся: — Да, мисс Хорнби? Оливия приблизилась, и Элиза увидела, что две верхних пуговицы ее платья расстегнулись и чуть приоткрыли грудь, а волосы, прежде собранные в прическу, теперь обрамляли лицо так, что оно казалось мягче и красивее. Вдобавок, Элиза почувствовала, как сильно от Оливии несет чем-то сладким — у нее тотчас засвербело в носу и еще сильнее заслезились глаза; отец, кажется, тоже это почувствовал, потому что на мгновение у него сделался такой вид, будто его вот-вот стошнит. — Зачем вам камин на ночь глядя? — проворковала Оливия, словно невзначай теребя ворот платья так, чтобы оно распахнулось еще чуть сильнее. — В доме столько гостевых комнат, а у вас выдался сложный день, да и у вашей милой дочки тоже... Элиза чуть не подавилась собственными слезами. Оливия еще утром обозвала ее чумазым чудовищем, с чего вдруг такая перемена отношения? — Благодарю, мисс, но мой сын только что вернулся из школы, — вежливо, но сухо ответил отец. — Он ждет дома меня и свою сестру. — Так вызовите его сюда, — Оливия шагнула ближе к нему. — Мальчики у родственников, так что дети вполне могут переночевать в их комнате... — Чтобы утром я недосчитался и жены, и сына, и дочери? — приподнял брови отец. — Минни не приблизится к ним. Уж мы с мамой за этим проследим, — Оливия была совсем близко, почти касаясь грудью пуговиц отцовской мантии. — Так что вы думаете? Отец оглядел ее с ног до головы — так, как он оглядывал рыбу в деревне, прежде чем ее купить, — а потом взял Элизу на руки, будто отгораживаясь от Оливии; сладкой гадостью завоняло еще сильнее, и Элиза расчихалась, так что Оливии пришлось отступить. — Мисс Хорнби, — все так же вежливо, но уже едко сказал отец. — Я ценю ваш... пыл и ваше... гостеприимство, но предпочитаю ночевать под своей крышей и с теми людьми, которые мне небезразличны, — Оливия почему-то густо покраснела. — И да, на вашем месте я бы сменил духи. Недавно в Косом мимо меня прошла дама из заведения с красным фонарем, так вот — у нее духи были точно такие же. Не думаю, что они подходят даме из приличной семьи. И с этими словами он шагнул с Элизой в камин, оставляя позади пунцовую и явно разозленную Оливию.