***
Сидя у барной стойки в дешевой обрыгаловке в конце улицы, Арсений пьет помои, хотя заказывал пиво. В целом, этот напиток, который вместо солода настаивали, очевидно, на курином помете, сейчас наименьшая из его проблем. Да и заказ Арсений сделал не в целях утоления жажды, а чтобы бармен с харизматичным булыжником вместо ебала не пялился хмуро на бледного нового посетителя. Арсений делает вид, что склоняет к лицу плохо вымытый бокал, а сам украдкой рассматривает присутствующих, оценивая на предмет пригодности стать его ужином. По всем столешницам в баре плавно расплескалась синева. Мордатого бармена он отмел сразу — слишком крепкий, да еще и трезвый, Арсению в его состоянии не по силенкам. В углу помещения обнаруживается страстная парочка за сорокет, проверяющая гланды друг друга на прочность крепления к глотке. Эти вряд ли расстанутся, даже если кому-то из них понадобится выйти в туалет. Тоже мимо. За дальним концом барной стойки боком к Арсению сидит угловатый парнишка, из-под накинутого на голову капюшона которого углом в сорок пять градусов выглядывает только нос, но и этого вполне достаточно, чтобы понять, что с проверкой документов в данном заведении явно не запариваются. Солдат ребенка не обидит, поэтому несовершеннолетнего Арсений трогать не собирается. Еще несколько колдырей разбились по парочкам или тройкам. Больше всего его внимание привлекает шумная компания за широким столом — все уже изрядно навеселе, а еще среди них присутствуют три весьма субтильные девушки. Как ни стыдно это признавать, но именно с ними у Арсения сейчас больше всего шансов справиться. К сожалению, компания уже на протяжении получаса своего стола не покидает: даже в уборную никто не выходит. Арсений слышит дрожащий звук и не сразу понимает, что это его кольцо на безымянном, благодаря которому он может находиться под солнцем и не сгорать, стучит о стенку бокала. Ох, нельзя больше затягивать. Паренек в капюшоне неуклюже соскальзывает с барного стула и оказывается долговязым пареньком в капюшоне. А еще направляется шатающейся походкой к выходу на задний двор, не ведая, на что тем самым себя обрекает. Арсений колеблется не дольше секунды: да, это не в его правилах, но ситуация безвыходная. Да и не собирается же он выпивать этого мальчишку досуха. Так, немного пригубит, чтобы восполнить силы, даст ему своей крови для заживления раны, сотрет память и отправит домой мастурбировать под одеялком на симпатичную одноклассницу, смотреть тик-токи, играться с дрочембером, кисями-писями, ну или чем там сейчас молодежь увлекается. И поэтому Арсений поднимается со своего места и, стараясь не привлекать внимания, следует за скрывшимся в дверях подростком. Во дворе предсказуемо пустынно. Паренек стоит спиной к Арсению в десяти шагах, не двигаясь. Отлить, что ли, собрался?.. Не важно. Сейчас нужно решить: наброситься на него сразу из-за спины, пока не успел ничего сообразить, или окликнуть, предварительно внушить, чтобы не орал, и только потом вспороть шею. Второй вариант безопаснее для самого Арсения, но под внушением человеческая кровь замедляется, перестает бурлить и становится пресной на вкус, притупляя чувство насыщения. Тут как бы не перестараться и не навредить пиздюку. В который раз за вечер Арсений решает рисковать. Собирает все силы, что у него остались, и одним длинным прыжком сокращает расстояние до жертвы, в полете выпуская клыки. Вот только жертва ведет себя совершенно не по-жертвенному. Резко разворачивается и тягучим движением уходит в сторону от нападения. Арсений приземляется на все четыре конечности, щелкнув бесполезными клыками от разочарования. Оборачивается на вампирской скорости, группируясь, — и вовремя, потому что в следующую долю секунды вынужден уже сам откатиться вправо, когда в него летит явно не настроенная доброжелательно нога. Двигаться на такой скорости не способен ни один человек. Даже Усэйн Болт. А еще Арсений осознает, что перестал чувствовать сладкий аромат человеческой крови в тот момент, как вышел из бара. И это может означать только одно. Вампир. С ума сойти. В этом патриархальном болоте, где с именем Божьим на устах разве что не пердят. Откуда?! Поразмышлять над этим вопросом не удается, потому что обманчиво выглядящий вампир предпринимает еще одну попытку атаковать и на этот раз успевает схватить Арсения за горло, предупреждая его намерение прошмыгнуть под чужой рукой. Спина Арсения врезается в стену, и кирпичная пыль оседает на обувь. Хорошо, что из-за отравления вербеной такие мелкие неудобства его организм сейчас воспринимает, как легкий зуд. На этом, правда, плюсы заканчиваются. И незнакомец все еще не убрал руки с его горла. Арсений делает вид, что слабеет в чужой хватке, и обмякает (для этого ему несильно приходится притворяться). Как только пальцы на шее чуть-чуть разжимаются, он напрягает лоб и резко дергает головой вперед, рассчитывая оглушить противника. Но тот опять оказывается начеку, блокируя Арсения одной рукой, уворачивается от удара, а в следующую секунду вторая рука делает молниеносное движение и у Арсения воздух застревает в легких. Потому что рука на этот раз не приземляется захватом на шею, а пробивает одежду и кожу на груди, целясь в сердце. Все происходит едва ли дольше секунды, но ему кажется, будто пальцы разрывают мягкие ткани и проламывают ребра тошнотворно медленно, заставляя ощутить каждый миллиметр. Они сжимаются вокруг сердца, и Арсений думает, что эта смерть настолько глупая и бессмысленная, что если Сережа каким-то образом о ней узнает, то, скорее, рассмеется, чем расстроится. — Успокоился? — раздается рядом низкий голос, когда он уже мысленно готовится ко встрече с давно усопшими родственниками. И следом пальцы мягко выпускают его сердце и плавно выскальзывают из грудной клетки. Арсений пытается вдохнуть и почти падает, но испачканная его собственной кровью ладонь вновь удерживает его — на этот раз за плечо. Несколько десятков секунд ему требуется, чтобы пережить болевой шок, пока мышцы, кости и кожа срастаются обратно, и он по-цезаревски совмещает регенерацию с тем, чтобы наконец рассмотреть своего противника. Капюшон уже давно слетел с головы, обнажив волосы и лицо, и Арсений теперь видит, как сильно ошибался, приняв его за подростка. Взгляд — острый, хищный, опытный, жесткая линия рта, морщинки на лбу и в уголках глаз, плечи шире границы с Казахстаном. Нет, далеко не мальчишка. Ни по человеческим меркам, ни по вампирским. — Кто ты, нахуй, такой? — сипит Арсений. Сбросить руку он уже не пытается. К тому же это все еще чревато падением. — Меня зовут Антон, — спокойно отвечает вампир, будто у него имя говорит само за себя, как у Шер или Стинга. — О, спасибо, это охуеть как прояснило ситуацию. Очень неприятно, Арсений. И вообще обычно люди называют свое имя до того, как засовывают в меня пальцы, — он криво ухмыляется, пытаясь создать ощущение мнимого контроля над ситуацией. — Я и не человек, — парирует Антон, не смутившись. — Это я заметил. — Знаешь, Арсений, я вообще-то в Бога уже много веков как не верю, — совершенно невозмутимо сообщает новый знакомый, будто они уже три часа ведут теологические беседы. — Ну, ты сам понимаешь, вот Бог, вот порог, а вот мы с тобой — нежить из козлиной сраки. Но вот сейчас такое ощущение, будто свет озарил мою больную душу, и, клянусь, я на пути к воцерковлению. Я в этой ебаной глуши торчу уже несколько дней и все пытаюсь отыскать подходящего вампира, да только откуда ему здесь взяться? И я уже почти отчаялся, а тут ты. Помятый, конечно, и отравленный, но настоящий. Ну, не чудо ли Господне?! Короче, братан, к делу, мне нужна твоя помощь. Не прямо сейчас, через седмицу. Поживешь пока со мной. Ты же никуда не торопишься? От такой наглости у Арсения вновь перехватывает дыхание. — А хер тебе не пососать?! — Это факультативно. По желанию, — и у него вновь ни один мускул не дрожит на лице. — Слушай, ублюдок, возможно, сейчас ты оказался сильнее, но это произошло всего лишь из-за моей временной полосы невезения и не дает тебе права… Антон вдруг приближает к нему лицо, заставляя инстинктивно вжаться в стену и напрячься перед новым болезненным приемом, но его не случается. Вместо этого Арсений видит, как расширяются чужие зрачки, направленные на него. — А сейчас, Арсений, ты завалишь уста и будешь молчать одну минуту, пока я говорю, понял? «Ага, как же», — хочет фыркнуть Арсений, но с ужасом понимает, что не может раздвинуть губы, а горло будто сжало спазмом. — Я очень сильно сомневаюсь, — продолжает Антон вкрадчиво, — что в этот город ты приехал, совершая паломничество по святым местам. Судя по твоему состоянию, в частности по проебине на куртке сзади в районе плеча, тебе совсем недавно дышали в жопу охотники. И, скорее всего, цель твоего визита — не монастырские пирожки, а «Куничина гора», не так ли? И уж прости, братан, но прямо сейчас ты не выглядишь, как вампир, у которого есть надежный план. Возразить на это Арсению нечего, да и возможности такой тоже нет. — Так вот, — сам себе кивает Антон, — я могу помочь тебе пересечь границу. У меня тут знакомый колдун, он твою проблему быстро решит. Но услуга за услугу — до этого ты мне поможешь в одном обряде. Он должен состояться через неделю, как раз будет полнолуние. От тебя, кроме присутствия, почти ничего и не потребуется. А после — делай, что хочешь. Заводи сраный трактор, надевай футболку с надписью «Tere!» и маши сине-черно-белым флагом, направляясь в сторону Таллинна. Сделка зело выгодная, даю тебе слово. По рукам? Минута, видимо, все еще не закончилась, потому что ни одного слова Арсений вымолвить по-прежнему не может. — Ну, чего язык проглотил? А, время еще не вышло… Ладно, забудь про минуту, можешь говорить. И как только он произносит последнее слово, из Арсения вырывается какой-то дикий, испуганный, ошеломленный звук. — Ты… — мямлит он, в ужасе разглядывая спокойное лицо перед собой. — Что… Только что он на собственной шкуре впервые за свои 235 лет испытал, что такое внушение. Но ни один вампир не может внушать другому вампиру. Если только это не… Да ну нахуй. Невозможно. Это что-то из разряда городских легенд: свинорылые женщины, гигантские крысы в метро, Бермудский треугольник… — Ты… — Арсений сглатывает. — Ты первородный? Антон кивает так равнодушно, будто они в очереди за хлебом и Арсений спросил: «Вы последний?» Несмотря на то, что он вновь обрел дар речи, пользоваться им пока не спешит — не до того. Рехнуться можно: перед ним древний вампир, от которого произошел весь их вид, в том числе и Арсений. Вот здесь, в заплеванном дворе на краю страны. Вообще Арсений привык считать, что отлично владеет своими эмоциями, но сейчас у него челюсть стремится к ядру Земли и он даже не пытается что-то с этим сделать. — Ну-ну, не надо такого фанатизма, а то, вижу, сейчас завизжишь и забросаешь меня трусиками. Я ж не какой-нибудь солист поп-группы из Южной Кореи. К тому же не единственный в своем роде, есть и другие древние. Возможно, со временем у них ты тоже сможешь взять автограф. Антон явно издевается, и это приводит Арсения в чувство. Если конкретно, то в чувство ярости. — Ну, древний и древний. И что с того? — он сбрасывает с предплечья тяжелую руку, и Антон не делает попытки вновь его схватить. — Есть какой-то вампирский кодекс, предписывающий мне выполнять любые твои требования? — Да нет, такого, к сожалению, не существует, — вздыхает Антон. — Но суди сам: я ж с тобой по-хорошему пытаюсь. Я бы мог прямо сейчас воспользоваться твоим упадком сил и внушить тебе слушаться меня во всем. Но не собираюсь. Я предлагаю тебе бартер: ты помогаешь решить мою проблему, а я — твою. Взаимовыгодное сотрудничество. — Нихуя себе, по-хорошему, — хмыкает Арсений. — Ты на меня напал вообще-то! — Ты напал первым. — Я же не знал, кто ты! И мы не в равных категориях! — То есть, если я, более сильное в сравнении с тобой существо, атакую тебя — это читерство, а если ты атакуешь обычного человека — это стечение обстоятельств, у тебя просто выхода другого не было, так? Упрек справедлив, поэтому Арсений молчит. Антон немного наклоняется, чтобы их лица были на одном уровне, и Арсений размышляет: сколько же ему лет? Он встречал и пятисотлетних, и семисотлетних вампиров — никто из них не был первородным. И почему вообще этот Антон настолько высокий? По идее, люди в древности были такого роста, что могли бы отсасывать кому-то вроде Арсения, не опускаясь на колени. Этот же выше на полголовы, да и в целом выглядит вполне современно: без массивных надбровных дуг, приплюснутого лба, вытянутой челюсти и оспенных рытвин на коже, которые многие вампиры оставили себе на память о Средних веках. Вместо этого у него худощавое телосложение, плечи вразлет, длинная шея… Очерченные скулы… Глубокие глаза… Пухлые губы… А если задуматься, может, и правда, не такая уж и безрассудная эта идея согласиться на сделку и задержаться тут еще на… — Эй, пидарасы, бля! — раздается голос от двери в бар. Арсений поворачивает голову. На вихляющихся, как молодые березки на весеннем ветру, ногах пошатывается один из тех колдырей, которых Арсений даже не рассматривал в качестве жертвы. Букву «я» в слове «бля» он проговаривает как-то гнусаво, так что выходит больше «блё», почти на французский манер. — Вы че, блё, тут, нахуй? А? А?! У, я вас щас… Ух, блё! Претензия его, хоть синтаксически и не слишком грамотно оформлена, тем не менее довольно мощно эмоционально окрашена, и смысл ее легко угадывается и без яркого вербального выражения: «француз» явно недоволен представшей перед ним сценой, в которой расстояние между двумя мужчинами не вписывается в гетеронормативную действительность. — А вот и твой ужин подали, — негромко произносит Антон над ухом. Арсений поворачивается было к нему обратно, но не успевает — Антон уже стоит рядом с «французом» и держит его под подбородком одной рукой на весу, поднимая чуть выше своей головы. — Не кричи, поздно уже, — обращается он к колдырю, потом опускает на землю и все той же рукой разворачивает его голову так, что шея вытягивается в узкую полоску. А затем переводит взгляд на Арсения. — Прошу к столу. Нос выхватывает запах давно немытого тела и алкогольных испарений, но Арсению сейчас уже не до брезгливости. Вздохнув, он подлетает к застывшему в неестественной позе телу и вонзает клыки в бережно поддерживаемое Антоном горло.***
Проснувшись в широкой мягкой постели, Арсений с любопытством разглядывает окружающую обстановку. Вчера долгожданная кровь слишком сильно ударила ему в голову, чтобы обратить внимание на интерьер спальни. Вообще происходившее после первого глотка он помнит смутно. В какой-то момент Антон самостоятельно оторвал его от шеи, когда несчастный страж традиционных ценностей стал совсем уж синеть. Дал тому своей крови и нашептал что-то, удерживая зрительный контакт. Мужик безропотно развернулся и побрел в сторону жилого квартала. Арсения же Антон бесцеремонно схватил за руку и потащил в другую сторону — в слободу, пестревшую деревянными и каменными домиками. Восполнивший силы Арсений хотел было перейти на вампирскую скорость, но Антон возразил, что в этом состоянии вечерний моцион ему будет полезен, а потом понес какую-то чушь про здешний воздух, пропитанный запахом молока. Молоко Арсений не любит, потому что оно ассоциируется с жизнью, а он мертв. Впрочем, рассуждения Антона он слушал с интересом и не заметил, как они добрались до нужного двухэтажного дома за коваными воротами. Лишних вопросов он задавать не стал, поднялся по лестнице в спальню, которую ему указал Антон, упал на кровать, едва сбросив одежду, и заснул без сновидений. В итоге его будит солнце, пробивающееся сквозь опрометчиво не задернутые с вечера тяжелые гардины винного цвета с золотыми шнурами. Щекочет нос, весело лезет под ресницы. Арсений жмурится, вытягивая руку из-под одеяла, и машинально бросает взгляд на защитное кольцо — хорошо, что вчера не стащил перед сном. Проморгавшись, он озирается по сторонам. Мебель в спальне одновременно и дорогая, и безвкусная — красивый резной письменный стол из мореного дуба, а на нем — устрашающий золотой семисвечник с основанием в виде ветхозаветного ангела — из гигантского выпученного глаза произрастают многочисленные крылья. В углу над изящным книжным шкафом-горкой в стиле рококо висит образ в окладе с рубинами и изумрудами, который сто́ит, наверное, дороже всех машин Сережи. И окончательно Арсений пугается, когда задирает голову и видит над изголовьем кровати распятие из слоновой кости до потолка. Выбравшись из постели, он пытается разыскать в спальне подходящую одежду, но в шкафу обнаруживаются только расшитые парчовые рясы и мешковатые велюровые спортивные костюмы. Собственную окровавленную и порванную в нескольких местах одежду на полу Арсений брезгливо обходит стороной. Адам и Ева разгуливали перед Всевышним нагишом, и Арсений следует их примеру, выходя из спальни. Распятие со стены не падает, значит, сын Божий видом голого вампира не так уж шокирован. А что подумает Антон, неважно. А может, и важно — размышляет Арсений спустя секунду, вспомнив, как древний прижимал его вчера к стене, нависая сверху, и как в какой-то момент это вдруг стало вызывать интерес вместо чувства страха. Но следующая дверь по коридору ведет в ванную, где Арсений с наслаждением встает под душ, а после заворачивается в скрипящий чистотой махровый халат, аккуратно сложенный на полке. Ладно, проверка реакции первородного на обнаженного Арсения откладывается на неопределенное время. — Чей это дом? — первое, что он спрашивает, обнаружив Антона за столом в светлой просторной кухне. — Мой, — отвечает он, тоже не поздоровавшись, — а неделю назад принадлежал священноархимандриту монастыря и митрополиту Псковскому и Порховскому. — Ты его убил, что ли? — морщится Арсений, присаживаясь за стол с противоположного края. Бессмысленной жестокости он не выносит. — Если бы убил, про это уже каждая собака бы знала, и ты не исключение. Ну, если, конечно, ты не дауншифтер, не живешь в землянке и не носишь шапочку из фольги, чтобы защититься от радиоизлучений. Нет, я всего лишь попросил его оформить на меня дарственную, а также убедил захватить деньги из личного бюджета (они же пожертвования прихожан) и поехать в богомолье по стране, в каждом городе перечисляя часть средств в детские дома. Дело-то богоугодное. Мне показалось, он был в восторге от моей идеи. Хотя, возможно, я и ошибаюсь. Взгляд у него был немного остекленевший, когда я расписывал этот план. Арсений хмыкает. В благородство одного из вампирских родоначальников верится с трудом. Он вообще до сих пор вел себя опрометчиво доверчиво по отношению к опасному незнакомцу. Пошел за ним, не спросив куда, остался в его доме на ночлег. Видимо, это первородное обаяние так сильно подавляет волю. В дневном свете Антон уже совсем не кажется мальчишкой, как вчера. Возможно, на момент обращения даже разменял четвертый десяток. Арсений рассматривает с любопытством его щетину на подбородке, внимательный прищур глаз, изящные запястья и кольца на пальцах — насчитывает пять. Заговоренные или обычные побрякушки? Антон пристального внимания к своей персоне не смущается и невозмутимо потягивает из пакета кровь, с ответным интересом разглядывая Арсения. После вчерашнего ужина он еще не проголодался, но не отказывается, когда Антон предлагает ему другой пакет, внутри которого обнаруживается четвертая отрицательная. А у товарища старососущего губа-то не дура. — Кстати о шапочках. После того, как ты вчера в страстном порыве разорвал на груди мою единственную футболку, у меня не осталось одежды. — Она и до меня не дохуя целая была, не надо тут. Шмотки можешь брать из моего гардероба, это не проблема. — Ценю этот интимный жест, но не хотелось бы выглядеть, как дошкольник в обносках старшего брата. Антон разводит руками, облизывая ярко-красные губы: — Ну, извини, больше предложить тебе нечего. Здесь в палатках на рынке из брендов представлен только «Белорусский трикотаж», не уверен, что тебе понравятся треники с начесом. Ну, или можешь всю неделю до обряда сидеть дома голый аки дитятя, тут, кроме меня, стесняться некого. — Вообще-то я не давал тебе согласия на сделку, если ты не заметил. За кровь и ночлег спасибо, но не думай, что меня так легко купить. Ты почти ничего вчера не рассказал, а я неизвестно на что подписываться не буду. Что там за обряд? Антон перекрывает клапан на опустошенном наполовину пакете, поднимается, убирает остатки в холодильник и вновь поворачивается к Арсению. — Да, в общем-то, мелочь, но неприятная. Как камешек в обуви, который не вытряхнуть. Триста лет назад на меня наложили проклятие, а чтобы снять его — ну ты знаешь, как это бывает — нужно соблюсти кучу формальностей: точные место и время, полнолуние, луна в Близнецах, хуй в Козероге, Рыбы в кляре и т.п. У меня ощущение, будто я из государства субсидию пытаюсь выбить и нужно собрать ворох справок. В общем, колдун хороший у меня тут есть, идеальное полнолуние выпадает как раз на дату, когда было наложено проклятие, трехсотлетний юбилей соблюден, но нужен еще и вампир, и вот с ним я чуть не проебался. Договорился со своим давним протеже, он клялся мне в вечной верности и обещал приехать из Финляндии, и что ты думаешь? В Питере наткнулся на какую-то школьницу, втюрился в нее и теперь собирается внушить школьной администрации, что он с первого сентября переводится к ним в одиннадцатый класс, чтобы быть к ней ближе и дышать ее запахом! Ну не идиот ли?! Даром, что самому скоро полтинник стукнет… — Пятьдесят лет? — Пятьсот! Когда-то не брезговал коз ебать в чистом поле, а теперь, посмотрите на него, воспылал неплотской любовью. Седина в голову, а все туда же… Причем обратился он в двадцать девять, а выглядит на все сорок. Кого он там обмануть пытается? Ладно, может, хоть в школе его чему научат наконец… Короче, остался я без вампира. А где нового искать в этом рассаднике православия? И уехать на поиски ведь не могу, нужно готовиться к обряду! Тут ближайший и самый крупный город — Псков, и тот обложен храмами, как свиноматка поросятами. В общем, если бы я тебя не встретил, пришлось бы еще пару столетий ждать. — Ты мог бы обратить кого-нибудь из местных. Антон хмурится и складывает руки на груди. — Во-первых, я этого не люблю. Уж сейчас явно не лучшее время, чтобы размножаться. Новообращенный мне «спасибо» точно не скажет. Во-вторых, вероятность успеха обряда напрямую зависит от возраста вампира. Чем старше — тем лучше. Какой-нибудь семидесятилетний пиздюк — и тот мог бы не прокатить. — А что, мой возраст так заметен? — поневоле обиженно спрашивает Арсений. Это вообще для него болезненная тема. — Для меня — да. С годами начинаешь замечать мелкие детали в поведении, которые не могут быть свойственны новообращенным. Вчера я наблюдал, как ты сидишь на стуле и придерживаешь бокал. Полагаю, ты родился где-то в конце восемнадцатого или начале девятнадцатого века в дворянской семье, потом пошел по военной службе. — В 1788 году. Ну, допустим, — Арсений тоже затыкает свой пакет, убирает его в холодильник и останавливается рядом с Антоном, поднимая на него взгляд. — И что от меня требуется? — Кровь, — буднично произносит Антон, — совсем немного, не пугайся. Буквально пару капель добавить в зелье, ничего особенного. А взамен получишь другую микстурку, чтобы на границе ни вербена, ни компас на вампиров тебя не смогли обнаружить. Я уже прежде денницы связался со своим колдуном, он сказал, что даже борщ сложнее сварить, чем эту бурду, так что все будет организовано по высшему разряду. Арсений в задумчивости жует губу. — Что за проклятье? — Ну, так я тебе сразу и сказал. Я по принципу «у меня секретов нет — слушайте, детишки» жил где-то первые триста лет, потом поумнел. Ближе к обряду расскажу, там уже скрывать смысла не будет. — Ты не очень-то способствуешь тому, чтобы я согласился. Какой-то темный обряд, непонятный колдун, древний вампир с кучей секретов. Пока сделка не кажется такой уж привлекательной. Мне проще посидеть здесь еще пару неделек, пока сам не придумаю, как обойти таможню. Где гарантии, что ты не кинешь меня сразу после снятия проклятья? Или не убьешь во время? — Гарантий никаких, — пожимает плечами Антон. Они все так же стоят рядом, и Арсений слышит, как мерно бьется мертвое сердце его собеседника. — Хотя… Арсений, кто тебя обратил? Сбитый с толку выбивающимся из линии разговора вопросом, Арсений делает шаг назад, но, поколебавшись, все же отвечает: — Ее звали Анна-Фредерика-Иоганна-Альбертина-Мария-Магдалена. — Зачем так официально, — фыркает Антон. — Мог бы и настоящее имя назвать, ей уже все равно. Ага. Получается, знает, кто это. — Итак, если я не позабыл парочку звеньев этой цепочки, ее обратил палач во время казни, — Арсений мысленно кивает, именно такую версию Анна и ему рассказывала, — а того — один аббат в пятнадцатом веке, которого, в свою очередь, обратила проститутка из Флоренции, которую обратил участник девятого крестового похода, которого обратил тюркский крестьянин, которого, ммм, обратил я. — И к чему эта краткая лекция по вампирской антропологии? — А к тому, что ты происходишь из моей кровной линии. И в случае моей безвременной кончины (вероятность которой куда выше, пока на мне лежит проклятие) со мной умрут все вампиры, которые от меня произошли. В том числе и ты. Так что в твоих интересах, чтобы я избавился от проклятия до того, как о нем узнают в правительстве. — Я думал, первородные вампиры бессмертны. — Пиздеж. Бессмертия не существует. И он просто смотрит на Арсения нагловатыми глазами болотного цвета, будто этих слов достаточно, чтобы убедить его участвовать в мероприятии по покупке, по сути, кота в мешке. Вся эта недосказанность раздражает, и поведение Антона слишком самоуверенное, но тем не менее вчера он оставил Арсения в живых. И не применил внушения, чтобы удерживать рядом с собой против воли, хотя мог. — Ну что, договорились? — Антон протягивает руку, и она зависает в воздухе. Вот в чем дело: Арсений не любит рисковать. И разумом он понимает, что история эта слишком мутная, чтобы соглашаться в ней участвовать. Но в голове непонятный голос нашептывает ему: «Это твой единственный шанс, воспользуйся, он тебя не обманет, он поможет». На каких доводах основывается голос, Арсений не знает, но решает довериться интуиции. В конце концов, если он почувствует где-то наебку, всегда успеет сбежать. — Ладно, ископаемое. Договорились, — когда он касается протянутой кисти, голос внутри радостно взвизгивает. — Ладонь крепкая, мое уважение. — Что? — Говорю, ненавижу, когда руку жмут вялой ладонью. Все, Арсений, пошли, подберем тебе что-нибудь из моих вещей, а то еще начнешь шастать по огородам с голой жопой, распугивая коров и снижая надои.***
За свои 235 лет Арсений четко уяснил, что от вампирского сообщества лучше держаться подальше. Собственно, началось все еще с обращения. Анна-Фредерика-Иоганна-Альбертина-Мария-Магдалена, а когда-то просто Анна — королева Англии, в девичестве Болейн, надолго отбила у него охоту общаться с сородичами. Женщина она была истеричная, импульсивная и жестокая, хотя эти качества, кажется, были приобретенными, а не врожденными. Правильнее даже выразиться — посмертными. Когда она надоела своему любвеобильному и непостоянному муженьку-королю и тот отправил ее на плаху, не догадываясь, что влюбленный в королеву палач в ночь перед казнью угостил ту кровью, Анна от нервов немного слетела с катушек, взяла себе зачем-то еще пять имен (возможно, чтобы подчеркнуть высший аристократизм, в отсутствии которого ее часто обвиняли при жизни) и прониклась ненавистью ко всем монаршим особам мужского пола. Например, во время Великой французской революции она тусила в Париже и громче всех радостно вопила «Liberté, Égalité, Fraternité», когда Людовику XVI рубили голову. Поэтому неудивительно, что после вестей о декабрьском восстании в Петербурге в 1825 году ее понесло в Российскую империю. Хотела поприсутствовать на казни самодержца, а в итоге попала на казнь бунтовщиков. Арсения в число пяти казненных не включили, но спустя почти год хворания в казематах Петропавловской крепости он уже сам был готов лезть в петлю, только сил уже и на это не хватало. Чахотка, предпосылки которой начали наблюдаться у него еще до трагических событий, в холодной тюрьме усугубилась и стала пожирать его день за днем все сильнее. В горячечном бреду Арсению виделось, что на самом деле он никогда и не выводил свой полк на Сенатскую площадь, а присягал государю на верность на Дворцовой. Его тяжелое состояние Верховный уголовный суд не принял во внимание, и в декабре 1826 года почти не приходившего в сознание Арсения заковали в кандалы и отправили по этапу в Читинский острог. Где-то на середине этого пути его, издыхающего на подводах, и обнаружила Анна-Фредерика-Иоганна-Альбертина-Мария-Магдалена, которая за каким-то хером поперлась вслед за будущими каторжниками в Сибирь. Момент смерти он почти и не помнит, лишь женский шепот над ухом: «Too handsome to die», — и то, как на следующие сутки очнулся в теплой крестьянской избе безо всяких признаков лихорадки, но невыносимо голодный, а Анна-Фредерика-и т.д.-и т.п. подвела к нему румяную селянку и стянула с ее шеи узорчатый платок. Цвет платка Арсений запомнил хорошо — лазурный. Лицо девушки, ради освобождения которой год назад и выходил против царя-батюшки, — нет. Анна-Фредерика-Иоганна-Альбертина-Мария-Магдалена надела Арсению на палец кольцо от солнца и следующие двадцать лет таскала его по всем очагам поднимавшихся в Европе восстаний, устраивая кровавые оргии вне зависимости от их результатов. Он, впрочем, не то чтобы сопротивлялся — ему понравилась жизнь без обязательств, в которой можно получить что угодно, лишь пристально посмотрев любому человеку в глаза. И угрызений совести из-за вереницы обескровленных трупов он не испытывал: зачем о чем-то жалеть, если наказания не последует? Высшего разума, вопреки всему, чему обучали на уроках Закона Божия, как оказалось, не существует, и смерти тоже нет. Смерть, как позже выяснилось, все же была. В середине века, когда Анна-Фредерика-и т.д.-и т.п. в Берлине запивала кровью досаду от Мартовской революции, так и не закончившейся убийством короля Пруссии, на их с Арсением след вышла группа активизировавшихся охотников. Арсеньевскую создательницу схватили и обезглавили, доведя спустя триста с лишним лет дело ее царственного супруга до конца. Арсений был ранен деревянными пулями, но все же сумел спастись, и этот момент в его посмертной жизни стал поворотным. Не хочется разбрасываться высокопарными фразами и говорить, что он встал на путь истинный, но, в целом, именно это и произошло. Осознал, что сам далеко не вечен, устыдился никчемности своего существования и познал цену чужой жизни. Питаться стал осторожно, никогда не напиваясь до полного насыщения, чтобы не навредить, каждый раз залечивал людям раны и стирал неприятные воспоминания. С появлением и развитием донорства стало полегче — необходимость нападать на простых смертных практически отпала. Других разгульных вампиров, в особенности тех, что отключали чувства и уходили в отрыв на полную, он теперь сторонился, оборвал многие связи, которые приобрел, пока жил с Анной-Фредерикой-Иоганной-Альбертиной-Марией-Магдаленой. До настоящего времени нужды в общении с себе подобными Арсений не испытывал. Гораздо больше его привлекало общество ведьм и колдунов, но тут любовь была невзаимная: для них он являлся ошибкой природы. Хотя с Сережей они все-таки поладили после двух неудачных попыток со стороны последнего поджарить Арсения, но тут, скорее, исключение, подтверждающее правило. Сейчас же он не прочь связаться со старыми гемоглобинозависимыми знакомыми. Может, даже совета спросить. Беда-то общая для всех. Времена для вампиров наступили темные. И это вовсе не каламбур — да, технически для них времена всегда были темными, потому что без волшебных ухищрений жизнедеятельничать их вид может только после захода солнца, но в последние несколько месяцев петух стал не просто клевать жопу, а прямо надкусывать. Новость о назначении новой главы правительства Арсений пропустил мимо ушей — когда тебе больше двух веков, сменяемость исторических событий и политические игры ощущаются как что-то происходящее в параллельном мире. Он ошибался — даже война, восстание, тюрьма и смерть померкли на фоне того, что последовало за этим назначением. Инициативная женщина на первой же своей пресс-конференции после вступления в должность объявила, что вампиры — это вовсе не миф и не страшная сказка, а реально существующие безнравственные исчадия, единственной целью которых являются смерть и разрушение общественного порядка. И, конечно, не так уж она была не права в отношении многих представителей их вида, но Арсений все же оскорбился тем, как бесцеремонно на него повесили ярлык и без суда и следствия причислили к касте убийц. Параллельно новая председатель (председателька? председательша?) совершила каминаут как оборотень, представив свой вид в качестве воинства Божьего, призванного защитить простой люд от мразотных кровососов. Объявила, что клыки оборотня в полнолуние для вампира смертельны, собака — друг человека и вообще — так победим. Те факты, что на обычного человека укус оборотня в общем-то тоже не подействует, как маска из огурцов, да и активация волчьего гена происходит только после совершения убийства его носителем, она предпочла не упоминать. И началось. Повсеместная паника, введение комендантского часа в крупных городах с наступлением сумерек, особый контроль в аэропортах и вокзалах, где каждого пассажира проверяли вербеной и компасом на вампиров. Дальнейшая судьба пойманных обрисовывалась весьма туманными формулировками: «будут переданы в соответствующие органы исполнения наказаний для применения особого порядка». Выяснять, что кроется за этими словами, Арсений не стремился. Но ему, конечно, грех жаловаться — в сравнении со многими сородичами он остался в довольно завидном положении. Так, хотя в правительстве и догадывались о том, что некоторые вампиры могут находиться под солнцем, выяснить, что же именно позволяет им обходить этот изъян, не смогли. Все-таки солнечные кольца были редкостью — изготовить их могли только ведьмы, а те дружбой с вампирами не отличались. Правительство, впрочем, тоже оказалось не на высоте: паника привела к тому, что все лекарственные сборы с содержанием вербены в государстве раскупили за сутки, а денег в федеральном бюджете на закупку новой партии, способной охватить все слои населения, разумеется, не нашлось. Председатель во время прямой линии с народом сказала: «Вербены нет, но вы держитесь». Арсений тогда долго мстительно хихикал. Но вообще, конечно, не до смеха. Надо поскорее отсюда выбираться.***
Антон, пожалуй, прав: город действительно пахнет молоком. Сегодня, находясь в стабильном состоянии, Арсений вновь способен различать запахи, шум крови, подмечать детали и быстро переключать внимание. Надобности в этом, впрочем, здесь нет. На прогулку он отправился, потому что Антон ушел к своему колдуну готовиться к обряду (объяснил, что тот читает над ним заклинания и стегает его лопухами, пока Антон сидит в центре какого-то подобия пентаграммы на полу), а торчать дома одному было скучно. Он хотел было пошутить, что если Антону нравится, когда его хлещут, то Арсений готов прийти на помощь, но передумал. У них все-таки деловые отношения, зачем портить. Одежду его, конечно, пришлось надеть, как ни крути. Пока Арсений придирчиво рассматривал содержимое гардеробной на первом этаже, презрительно хмыкая в сторону некоторых вешалок, Антон выдвинул ящик с нижним бельем. — Трусы я твои носить не буду, — поморщился Арсений. — У меня все же есть какие-то представления о гигиене и личном достоинстве. — Да еб твою мать, сколько же у тебя тараканов в башке… Обычно вампиры куда свободнее от предрассудков. Пожалуйста, я не настаиваю. Твое достоинство — тебе и решать, во что его заворачивать. Если любо — ходи без трусов. Вообще Арсений смирился с тем, что придется заскочить хотя бы в тот же «Белорусский трикотаж», если уж не будет другого выбора, и прикупить там себе что-нибудь из белья, но назло Антону решает поступить именно так, как тот и предложил. В конце концов, не арсеньевские штаны пострадают. Штаны, кстати, оказываются немного великоваты как по длине, так и в талии, поэтому Арсений, направляясь в исторический центр древнего города, рискует пошатнуть патриархальные устои случайной демонстрацией своего нечестивого седалища. Большого конфуза все же не случается, и за какие-то полчаса он успевает осмотреть все достопримечательности: обходит монастырь по периметру, поднимается на смотровую площадку, заходит в пещеры с мощами иноков, гуляет по благоухающему саду и напоследок встает в очередь перед святым источником. — Мне батюшка сказал, что святая вода лучше всего от мертвяков спасает. Если пить каждый день по литру, вокруг тела образуется Божий купол, и ни один упырь даже близко подойти не сможет, — рассказывает кому-то мужик, стоящий перед Арсением и с трудом удерживающий в каждой руке по четыре пустых пятилитровых баклахи. Когда подходит очередь, Арсений не набирает воды, а просто сует с любопытством палец под упругую струю, проверяя, не начнет ли с него тут же с шипением и испарениями слезать плоть. Палец остается таким же, как был, только теперь он мокрый. Разница между ухоженной святой обителью с золотыми звездами на кобальтовых маковках и серым урбанистическим пейзажем снова бросается в глаза, как только он возвращается на обшарпанные улицы. Бродить там без цели, рассматривая однообразные вывески «Продукты 24», «Парикмахерская «Ирина», вскоре становится невыносимо, и Арсений возвращается в слободу, где хотя бы домики выкрашены в разные цвета, а деревянные наличники радуют глаз узорчатой резьбой. Антона дома по-прежнему нет, и Арсений развлекает себя тем, что рассматривает жутковатую кухонную утварь с религиозными мотивами в серванте в столовой, а потом поднимается к себе в спальню и пишет Сереже, чтобы не волновался, что планы немного изменились и он задержится. Сережа отвечает мгновенно, заваливает кучей вопросов, но Арсений их либо игнорирует, либо отвечает весьма пространно. Честно говоря, он уверен, что, если бы был кристально честен, Сережа бы ему все равно не поверил: рассказ про сделку с древним вампиром и снятие проклятия даже у него самого в голове звучит неправдоподобно. Антон возвращается через несколько часов, и, когда Арсений слышит, как гремит калитка, утренний голос у него в голове снова недостойно взвизгивает. Первым же его порывом становится желание сбежать по лестнице вниз и увидеть Антона, и он с ужасом осознает, что это поведение квартирной собачки. Внутри чувствуется незнакомый зуд, будто его магнитом тянет к древнему, и Арсений укладывает руку себе на грудную клетку, чтобы придавить собственное тело к кровати и не сорваться вниз. Это что за ебанина?! Предстоящий обряд уже начал так влиять на него? Но Арсений же пока не давал Антону ни капли своей крови… Или рукопожатия, скрепившего сделку, было достаточно? Да что там рукопожатие, Антон же вчера в прямом смысле держал его сердце в руке! Видимо, так эта магия и работает. Чтобы не выглядеть в глазах Антона совсем уж жалким, Арсений остается на постели, напряженно вслушиваясь в звуки присутствия другого существа в доме. Выдержав, как ему кажется, достаточно времени, чтобы его не заподозрили в той степени нетерпения, в какой он в действительности находится, Арсений спускается вниз, заставляя себя не торопить шаг. Дверь в спальню Антона распахнута, а сам он сидит на корточках спиной к входу перед каким-то низким столиком или коробкой — из коридора не видно. Не оборачиваясь, он произносит: — Привет. Заходи. Арсений пользуется приглашением. Интерьер этой комнаты напоминает спальню Арсения: тоже много религиозной символики и помпезной безвкусицы. Кровать, впрочем, кажется шире и длиннее. Неудивительно, что долговязый Антон себе выбрал именно эту. — Как подготовка к ритуалу? — Продвигается, — уклончиво отвечает тот, по-прежнему оставаясь в одной позе. Локти его дергаются, совершая непонятное Арсению повторяющееся движение. — А ты чем занимался? — Гулял. Монастырь и пещеры посмотрел. — Это правильно. Сейчас для нас самое время заняться душеспасением, пока не поздно. Арсений приближается и наконец видит, чем занят Антон. Перед ним стоит огромная двухэтажная клетка: с лесенкой, двумя домиками, гамаками, колесом и несколькими перегородками. Две крупные морские свинки, не обращая внимания на новоприбывшего, энергично орудуют челюстями, жуя салатный лист, пока Антон засыпает в пустой лоток опилки. — Кто это? — от неожиданности задает Арсений самый глупый вопрос, ответ на который очевиден. — Два студента Гарварда, мои приятели. Один из общежития Керкленда, другой из Эллиота. Злая ведьма обратила их в бессловесные создания, и теперь я каждый вечер целую парней в надежде, что когда-нибудь это подействует и они превратятся обратно… — Ладно, подъеб засчитан. Я вижу, что это морские свинки, но вопрос все еще не снят. Они принадлежали митрополиту? — Да нет, это правда мои приятели. Носферату и Валера. Вожу их с собой. — Необычный выбор для вампира. — Так я и есть необычный вампир, Арсений, — он разгибается, и Арсений вновь поражается тому, что кто-то может над ним возвышаться. — Ладно, я выебываюсь. На самом деле меня никто не спрашивал. Просто принесли их и сказали: люби. Поз про Носферату: «Смотри, какой у него галстучек!» Кос про Валеру: «Он пахнет свежей выпечкой…» Ну-ну. А я просто не умею говорить «нет», вот они этим и пользуются. — Кос, Поз, Носферату… Как в эту компанию затесался Валера? — Нормальное имя, ты чего. В честь Леонтьева назвал. А Кос и Поз тоже древние. Мне с ними еще вечность вместе коротать, если повезет, так что стараюсь не ссориться. Арсений смотрит на Антона с недоверием, но тот, кажется, не издевается. — Понятно. Архетипичный злодей, древнейший вампир и собиратель какашек двух морских свинок — так и опишу тебя в своих мемуарах. — Не забудь добавить, что я чемпион мира 1988 года по лимбо. — Правда? — Нет, ты что веришь всякой ерунде, дурак? Всего лишь третье место занял… Ладно, пойдем лучше пообедаем. Всякая тварь нуждается в пище духовной и физической, не только морские свинки. С балкона второго этажа, по размерам больше напоминающего веранду, открывается красивый вид на поля и лес. Антон протягивает Арсению бокал с коктейлем из рома и первой положительной (видимо, не на каждый прием пищи у него деликатесы) и усаживается в плетеное кресло напротив. Издалека может показаться, что они старые добрые друзья, коротающие вечерок за бокалом хорошего красного вина. — Когда выберешься отсюда, собираешься остаться в Эстонии или поедешь дальше? — Дальше, — немного пожевав губами, отвечает Арсений и больше не распространяется. Раз уж Антон о многом умалчивает, он тоже не собирается вываливать тут перед ним всю подноготную. Того уклончивый ответ, видимо, устраивает, потому что с дальнейшими вопросами он не лезет. — Не вовремя, конечно, эта мадам оборотень со своим ебанистическим разоблачением вылезла, — вздыхает Антон. — Считаешь, что для ситуации, в которой весь наш вид поголовно выставляют как кровавых мясников, которых можно и сто́ит линчевать без лишних вопросов, могла быть более благоприятная обстановка? — Нет, но, будь у нас больше времени, мы бы смогли предупредить эти события. — Кто — мы? И каким образом? — Мы, древние. Мы уже несколько лет совместно с одной лабораторией в Швейцарии трудились над разработкой прототипа искусственной крови. Синтетический напиток на основе бета-каротина и солевых растворов, вполне способный поддерживать жизнедеятельность вампира. Как раз остановились на этапе организации производства и презентации напитка. Тут мы чуть было не разосрались. Поз хотел сначала предупредить все вамп-сообщество о том, что готовится выпуск заменителя крови, а потом сделать публичное заявление перед людьми: вот мы, мы существуем, но для вас больше не опасны, у нас теперь своя еда. Кос же считал, что сначала нужно искать каналы сбыта, договариваться с дистрибьюторами. Только ведь это и есть люди, так что информация о существовании вампиров неминуемо бы просочилась. В общем, так ни к чему мы и не пришли, а тут этот подарочек от правительства. И весь наш проект в одночасье стал бессмысленным: сотрудничать с вампирами теперь точно никто уже не захочет, но даже если бы мы нашли способ распространить напиток среди своих, нас бы тут же обвинили в дешевой попытке делать хорошую мину при плохой игре. — Честно говоря, мне и в изначальном виде план не кажется убедительным, — признается Арсений. — Выглядит все довольно лицемерно: веками мы сидели в тени и кусали вас по ночам, а теперь у нас есть свой заменитель крови, мы стали хорошими, так что давайте дружить, привет! И вообще я сомневаюсь, что наши восприняли бы эту идею с энтузиазмом. Многие до сих пор считают, что даже донорская кровь из пакетов — лоховское говно в сравнении со свежей кровью из вены, добытой убийством, а ты им хочешь предложить химозный лимонадик в бутылочках приобретать? Антон хмурится, опуская взгляд в бокал. — По поводу лицемерия согласен, в твоей трактовке звучит совсем хуево. Мы поэтому так долго спорили, кому из нас и в каком виде преподнести эту шок-новость людям. Кос хотел все сделать сам, потому что в XV веке получил юридическое образование в Карловом университете в Праге, и считал, что его знания в области права все еще достаточны и актуальны, чтобы сразить людей пламенной речью… Поз настаивал, что лицом кампании должен стать я, потому что у меня якобы физиономия, располагающая и вызывающая доверие. Я же считал, что Поз среди нас самый авторитетный и сообразительный. Вот где-то посреди этого срача за охуенность мы и застряли. А насчет вампиров ты не прав. Если ты сам нас видишь душегубами, то чего ожидать от обычных людей? Мы так никогда не уйдем от этих стереотипов. Вампиры бывают разные. Да, кто-то из нас жесток и эгоистичен, а кто-то стремится к самосовершенствованию, выбирает путь нестяжания и сторонится насилия. В этом плане мы от людей ничем не отличаемся. Разве что немножко мертвы. — Впервые встречаю филантропа от мира вампиров, — ухмыляется Арсений. Антон бросает на него нечитаемый взгляд, секунду мнется, потом опять вздыхает: — Какая разница… Теперь уже все равно. Будь у нас хотя бы еще пара лет, мы бы обязательно нашли выход, который мог всех устроить. Хотя и то не факт… Мы даже в отношении названия продукта ни к чему единому прийти не смогли. Поз хотел «Кровосток» назвать, прикинь? Я его обстебал тогда, он мне в отместку шею свернул… Арсений находит милым тот факт, что в речи Антона соседствуют слова «нестяжание» и «обстебать». Издержки многовекового существования. За собой он подобную привычку тоже замечает. В общении с людьми иногда проскальзывает, Сережа однажды полдня хохотал, когда Арсений, забывшись, стал добавлять к словам словоерсы. Хотя, конечно, до формулировок типа «соблаговолите вам впендюрить» Арсений еще не опускался. Вся эта идея с синтетической кровью и выходом «в свет» к людям кажется какой-то утопией, но Антон выглядит искренне опечаленным провалом проекта, и Арсений невольно заражается его меланхолией. — Сколько я живу, так и не смог понять, в чем парадокс времени. Его либо слишком много, когда понятия не имеешь, что с ним делать, либо катастрофически мало. Я ведь так и умер, по сути, — из-за нехватки времени. Это в 1825 было, когда… Да ты уже и так понял. Царь тогда скоропостижно скончался, и началась суматоха. Никакого четкого плана восстания не было, руководители не смогли прийти к единому решению, и многие из тех, кто оказался в лагере заговорщиков, имели весьма смутное представление о происходившем. Конечно же, мы провалились. А уже спустя год я помираю от туберкулеза на повозке по пути в Сибирь. Для этого, кстати, тоже много времени не понадобилось. Так вот, пока меня держали в Петропавловке, я все сокрушался, что, если бы у нас был еще хоть годик, да даже полгода, все могло получиться. А сейчас понимаю: нет, ничего подобного. Время обмануть невозможно: оно само тебя обманет и выебет. Арсений наблюдает за плавно колыхающимися на несильном ветру макушками деревьев, пока говорит, а закончив, подносит бокал к не вовремя отличившемуся красноречием рту. Резко становится неловко за свою откровенность — еще даже не вечер и выпил он слишком мало, чтобы так чесать языком. Антон и без того знает про него достаточно: как минимум имя его создательницы, а это в вампирском мире уже что-то вроде паспорта. К тому же вспоминать обстоятельства своей смерти и обращения всегда болезненно — так нахрена он сам вилкой себе в сердце ковыряться полез?.. Арсений украдкой переводит взгляд и едва не давится глотком. Антон смотрит на него внимательно, немигающе и с неясной тоской. Чересчур высокая эмпатичность для вампира, как на взгляд Арсения. История у него, конечно, печальная, но бывают и куда страшнее… — Да, времени никогда не бывает достаточно, — произносит Антон, так и не отводя глаз. Голос внутри Арсения опять начинает шебуршать, будто барабашка какой скребется наружу. Чем его заткнуть — непонятно.***
Раз, два, вдох. Раз, два, выдох. Судя по распорядку следующего дня, у них выстраивается своеобразная рутина. Утром они завтракают вместе, после чего Антон вновь уходит к своему колдуну. Тащиться в монастырь опять не хочется, а дома сидеть скучно, поэтому Арсений, переодевшись в короткие Антоновы шорты, выходит на пробежку. Его моцион вдоль слободских деревянных домов и жилых панельных кварталов обыватели воспринимают как нечто среднее между эстафетой Олимпийского огня и побегом особо опасного больного из психушки. Какая-то бабушка, кажется, даже крестится. Внимания Арсений не обращает. На него во все эпохи люди пялились по разным причинам. Раз, два, выдох. Раз, два, вдох. Возвращается Антон гораздо позже, чем вчера, когда Арсений уже почти успевает увлечься сюжетом мелодрамы по федеральному каналу. Они проводят еще один общий прием пищи (и человеческой, и вампирской), и Арсений продолжает ловить на себе долгие взгляды, на которые доставучий голос все так же реагирует утробными завываниями. У Арсения есть теория, которую он хочет проверить. Поэтому утром третьего дня совместного проживания, не дожидаясь, пока Антон свалит, как обычно, Арсений, стоя посреди своей ванной комнаты на втором этаже в одном полотенце, обернутом вокруг бедер, и встряхивая едва промокнутыми волосами, негромко зовет: — Антон, можно тебя? Он не повышает тон даже в конце вопроса — зачем? Все равно услышит. Шаги на лестнице действительно раздаются спустя несколько секунд. Арсений успевает бросить еще один нервный взгляд в зеркало, проверяя, насколько эстетично разбросаны по торсу капли воды (одну мелкую возле соска ему даже пришлось самостоятельно ставить подушечкой мизинца). Он слегка отклоняется корпусом назад, зная, что в таком положении пресс выглядит эффектнее всего, и выставляет правую ногу вперед немного боком, чтобы на бедре напряглись мышцы. Звук шагов обрывается возле двери. — Заходи, — произносит Арсений, добавляя в голос хрипотцы. Ручка поворачивается, дверь распахивается, и Антон появляется на пороге. Как и следовало ожидать, он проезжается взглядом по полуобнаженной мокрой фигуре перед ним сверху вниз, снизу вверх и вопросительно смотрит в глаза, свои, однако, больше не опуская. Черт его знает — это подтверждает теорию или опровергает ее? — У меня, кажется, бритва сломалась, — все тем же тоном сообщает Арсений и показательно поднимает руку с зажатой в ней машинкой: ездит кнопкой включения туда — обратно, демонстрируя, что ничего не происходит. — Не мог бы одолжить свою? По лестнице спускаться холодно… Вампиры, конечно, не мерзнут, но, если Антон не дурак и умеет понимать намеки, он эту дыру в сюжете проигнорирует. Не вымолвив ни напрашивающегося с учетом ситуации «так давай я тебя согрею», ни какого-либо другого предложения или хотя бы звука, Антон разворачивается на пятках и покидает ванную. Арсений напряженно следит за звуком шагов, который сначала удаляется, потом становится приглушенным, потом вновь нарастает. Оказавшись опять в поле зрения, Антон молча протягивает ему свою бритву. — Спасибо, — нерешительно отзывается Арсений. Антон благожелательно кивает, не делая попыток пройти вперед. А дальше-то что? В голове развитие этой сцены происходило с участием стены, раковины, душевой, рук, губ и прочих взаимозаменяемых поверхностей и атрибутов. Сейчас, очевидно, ничего такого не предвидится, а Арсений этот вариант развития событий как-то не предусмотрел. Провалилась, выходит, теория?! Да, изначально он вообще считал, что эту грань с учетом предстоящей сделки пересекать не стоит, но если Антон не против, почему бы и нет? Антон, кажется, все-таки против, потому что прерывает игру в молчанку, опять разворачивается, пересекает порог и уже было хочет прикрыть за собой дверь, как вдруг передумывает. Его голова всовывается в узкий зазор между дверью и косяком. — Да, Арс. Думаю, дело не в том, что бритва сломалась, а в том, что из нее случайно, наверное, прямо в мусорное ведро за твоей спиной вывались батарейки. А ты и не обратил внимания. Ну, всякое бывает. И уходит, древняя глазастая сука. Арсений скрипит зубами, начиная с остервенением вытирать мокрую кожу, когда осознает, что Антон впервые сократил его имя.***
Арсений прячется у себя в спальне, мучительно прокручивая в памяти вновь и вновь неудавшийся маневр с полотенцем, когда внезапно слышит стук в дверь. Собственно, ничего внезапного тут нет: он прекрасно слышал, что Антон идет в его сторону. После сцены в ванной комнате тот Арсения больше не тревожил, отправился справлять свою приготовленческо-обрядческую нужду, да и по возвращении к нему больше не совался. Арсений в тайне надеется, что это проявление милосердия и тактичности после его провала, а не полнейшая утрата какого-либо уважения. Но вот сейчас Антон не проходит мимо его комнаты, а целенаправленно бьет костяшками по косяку. — Заходи, — поколебавшись, говорит Арсений и морщится, вспомнив, при каких обстоятельствах произнес это слово в адрес Антона несколько часов назад. На лице того, кажется, нет насмешки или презрения, выражение все такое же добродушное. — Ты не хочешь посмотреть на закат с монастырской стены?.. Солнце, как глазунья по смазанной маслом сковороде, плавно стекает вниз, чтобы лизнуть оранжевым тянущиеся к нему шапки елей, сосен и лиственниц. Вид с башни в южной части крепостной стены, свешивающейся над оврагом, действительно завораживающий — не сравнится с митрополичьим балконом. Башня Арсению тоже нравится — возведена в середине XVI века, а он эгоистично любит все, что старше него. Такого добра не так уж много, если задуматься. Человечество склонно избавляться от ветоши и заменять ее новоделом. Но есть и исключения. Например, одно из них сейчас сидит рядом, болтает ногами, как мальчишка. Они проводят какое-то время в молчании, и Арсений размышляет, стоит ли сказать, что утренний инцидент был шуткой, или сделать вид, что ничего не произошло. Он украдкой косится на безмятежно наблюдающего за заходом солнца соседом. Тот сгибает ногу в колене и кладет поверх правую руку, отчего закатный луч упирается ему в изумруд на пальце, рассыпая вокруг горсть зеленых бликов, один из которых ныряет Арсению в глаз. — Какое из них от солнца? — сморгнув, спрашивает он и указывает на кольца. Антон следит за направлением чужого взгляда и вытягивает перед собой ладони тыльной стороной вверх, рассматривая будто в первый раз. — Ни одно. Эта херня с самовозгоранием при дневном свете на древних не действует. Понятия не имею, что за мутация случилась в вампирской эволюции и почему у наших потомков вылез этот рудимент в виде проклятия. Впрочем, у меня есть одно предположение. Думаю, это как-то связано с солнечным затмением. — Каким затмением? — Которое случилось первого мая 1185 года. И во время которого нас обратили. Ага. Арсений мысленно производит подсчеты. Антону на вид лет тридцать, плюс-минус пару лет, значит, если он умер в 1185, то родился не раньше середины XII века. Выходит, ему сейчас… Примерно 860-870 лет? Антон, возраст которого только что был установлен с точностью до декады, тем временем продолжает рассказ или даже только начинает его: — Я же сам из вятичей… Родился в небольшом поселении на территории современной Воронежской области — между Черниговским княжеством и половецкими землями. Время совсем неспокойное было — феодальная раздробленность, каждый день ожидаешь, что из соседнего княжества кто-нибудь права за земли качать приедет, мол, деды воевали, а вы разворовали, неверно поделили, а где вы раньше были, а ну верните, а вы хуй сосите и т.д. К 80-м годам ситуация немного устаканилась, князья более-менее замирились. В Новгороде Северском тогда князь Игорь Святославич сидел. У него с донскими половцами терки несколько лет шли, а тут еще начальство — князь Святослав Киевский — на мозги капает: когда уже порядок наведете, мы без вас хана Кобяка одолели, а вы своего Кончака никак кончить не можете, квартал заканчивается, где отчетность… Игорь Святославич долго отмалчивался, на партийные съезды не являлся, а потом чего-то психанул и решил показательно без отмашки Киева на половцев пойти. Армию как раз в наших землях собирал, так я и оказался в его дружине. Выступили в поход, к первому мая подошли к берегам Северского Донца… — Подожди, — перебивает Арсений, у которого время и место действия наконец складываются в единую картину. — Это же тот самый Игорь Святославич? Который опера «Князь Игорь»? Который поэма «Слово о полку Игореве»? На последнем вопросе Антон как-то странно ухмыляется, но кивает. — Внимай дальше. Князь, чтобы в походе не скучать, а шлюх по пустякам не беспокоить, взял с собой колдуна. Оно ведь и веселее — фокусы всякие показывать может, да и для дела полезно — в случае чего подорожник к ране приложит, заговор произнесет. И вот подходим мы к реке, а тут солнце почернело — затмение. Князь расшумелся: знак плохой, братцы, производим отрицательное наступление, то есть сдаем назад. И тут колдун ему нашептывает: да что вы, дражайший Игорь Святославич, такое говорите, это же прекрасное время для проведения обряда. Светило в идеальной фазе, я немножечко поколдую над солдатиками и сделаем из ваших алкоголиков и тунеядцев Небесное Воинство Христово, супротив которого ни один басурманин не выстоит. Ништяк, говорит Игорь, ебашьте, гражданин колдун, князь Святослав мне за такое премию выпишет! Только вы сразу всю армию-то не трожьте, давайте для начала эксперимент на фокус-группе проведем, а там и видно будет. Ну и угадай, кто попал в дюжину счастливчиков, на которых устроили это бета-тестирование?.. Конечно же, я. Колдун нас какой-то отравой напоил, штабелем на землю уложил, а потом прошелся по ряду и каждому по горлу ножом чиркнул… Что было дальше, я помню уже гораздо хуже. Очнулся, башка разрывается, во рту сухо, как в Сахаре, а я на тот момент о существовании Сахары даже не подозревал еще. Вокруг сидят такие же, как я, девять человек, за головы держатся, жрать просят. Князь на нас смотрит и хмурится: а где обещанные литые мышцы, где кулаки, способные переломить дуб одним сжатием, где жим лежа сотки и больше, где тестостерон, который должен был рвануть, как из брандспойта, и хлынуть мне в глаза? Выглядят же еще хуже, чем раньше было! Колдун видит, что Игорь Святославич осерчал, и кричит: обряд еще не завершен, чтобы увидеть результат, достаточно добавить всего один ингредиент… Князь не кликбейтнулся, не дослушал — велел колдуна на дереве повесить. А после собрал нас в кучу и повел дальше на степь. Так я и не узнаю никогда, мог ли этот обряд действительно завершиться по-другому… — А потом? — спрашивает Арсений с любопытством. — А потом… Половецкие пляски, что, — Антон хмурится и молчит несколько секунд, а когда вновь открывает рот, оставляет позади шутовской тон. — Ты не подумай, я не пытаюсь скрыть что-то. Я действительно плохо помню — мы, кажется, шли всю ночь, а утром приняли первый бой, половцы нас окружили. Когда в первый раз возле меня мечом по живому рубанули и я увидел красное — тут-то во мне все и встрепенулось. А дальше только разрозненные кадры стоят перед глазами. Рваные раны, жилы, кровь. Кровь… Ты помнишь этот самый первый глоток? Когда мозги полностью выключаются и существует только дикий голод, которому невозможно сопротивляться и который невозможно утолить? Помнишь, конечно, по глазам вижу. Антон опять замолкает, и Арсений уже думает, что рассказ завершен — в конце концов, восстановить дальнейшие события не трудно. Но Антон, покрутив немного оказавшиеся немагическими кольца, продолжает: — Уничтожили мы много и своих, и чужих, но своих, конечно, больше. Оказали половцам услугу — они наше войско истребляли внешним кольцом, а мы, новообращенные, изнутри. Нас, вампиров, пытались связать, расстрелять, зарубить — я помню только раздражение из-за того, что меня отвлекали от трапезы. Жажда отступила спустя пару дней, когда из своих оставалось рядом не больше двух сотен человек. Все князья к тому моменту были либо убиты нами, либо попали в плен. Мы ужаснулись тому, что натворили, и бросились назад, в свои земли. Догнать нас, конечно, не могла даже половецкая конница. Недоеденные нами остатки русского войска приплелись в Новгород-Северский только еще через неделю… А на нашу стахановскую десятку, не подозревая, что мы больше не люди, бояре набросились с вопросами: где князья, что случилось, почему армия разбита? Князь Черниговский, Ярослав, который Игорю в подмогу отряд свой отправил, тоже требует ответов. А я среди свидетелей ведь единственный грамоте был обучен… Бояре меня усадили, перо и бересту в руки всучили: пиши князю письмо! И что я ему мог рассказать? Что колдун нас обратил в нечисть, мы устроили кровавую баню, перебили собственных товарищей и потом бежали? Пришлось сочинять что-то более правдоподобное. Ну, я и расписался… В начале вообще с перепугу стал уверять, мол, не сказку вам рассказывать буду, как какой-нибудь сказитель Боян, а по былинам нашего времени поведу повествование, без вымысла. Написал, что Игорь, увидев затмение, принял его за дурной знак, но не устрашился, что мы с легкостью приняли первый бой, разгромив небольшой отряд половцев, что на следующий день они нас окружили и разбили, что князь попал в плен. — Ты, по сути, кратко пересказал в письме «Слово о полку Игореве», — замечает Арсений. Антон, поморщившись, выпрямляет затекшую ногу. — Так ведь это оно и есть, Арс. — В смысле? — Мой доклад князю Ярославу и есть «Слово о полку Игореве». Я его написал. На лице Арсения, должно быть, отражается высшая степень изумления, потому что Антон, когда поворачивается к нему, даже немного пугается. — Нет, ну не то чтобы прям лично я. То, что сейчас дети в школе проходят, весьма отдаленно напоминает мое письмо. Знаешь, когда в 1800 году Мусин-Пушкин опубликовал эту рукопись и все о ней заговорили, как о сенсации, я из любопытства и ностальгии прочел и только на третьей или четвертой странице понял, что читаю собственные вирши. Я ведь просто события похода пересказал, опустив, кхм, некоторые детали. Немного метафор добавил, чтобы документ не таким уж сухим казался. И все. Полагаю, князю Ярославу мой стиль понравился, и он решил из письма сделать агитационный материал и добавил (или попросил какого-нибудь писца добавить) воззвания к князьям об объединении против общего врага. Разослал по удельным княжествам, а там, зуб даю, тоже люди с творческими амбициями нашлись. Наверняка кто-нибудь решил, что произведению не хватает экшена, добавил парочку второстепенных персонажей. Другой автор, натура более романтичная, захотел приплести любовную линию, и появился плач Ярославны. Я о ее существовании даже не подозревал, чтобы написать такое! Ну и куда без хэппи энда? Естественно, в финале Игорь Святославич благополучно возвращается домой… К тому моменту в Новгороде-Северском уже и след мой простыл, я ничего не знал о дальнейшей судьбе князя. Ну, и вот результат. Эта множественная личность в итоге написала так называемую поэму. А в основе — всего лишь письмо твоего покорного слуги, которое прошло сотню редактур. Арсений понимает, что сидит с отвисшей челюстью, только когда поток прохладного уже августовского ветра залетает ему в сухой рот. Даже если Антон не излишне скромничает и его вклад в «Слово» действительно исчерпывается лишь фабулой, это все равно что-то вроде изобретения колеса: из этой поэмы, по сути, произошла вся русская литература, то есть Антон стоял у ее истоков. — Знаешь, что самое смешное? — спрашивает тот, тактично игнорируя ступор собеседника. — Когда в середине XIX века сделать стихотворное переложение «Слова» не попробовал только ленивый, я решил: ну, мне-то сам Бог велел, пора тряхнуть стариной. Насочинял там что-то за парочку недель и понес в «Современник». И что ты думаешь? Некрасов, этот козлобородый демократ, отхуесосил меня по полной! Слог у вас, батенька, хромает, и вообще вы дух времени не прочувствовали! И погнал взашей… Больше я издаваться не пытался никогда. А Поз до сих пор мне эту историю припоминает, когда хочет достать… Резко становится стыдно — сам Арсений даже не задумывался никогда о том, чтобы как-то вписать себя в историю искусства. И музыкой, и литературой, и изобразительным искусством до и после обращения он интересовался только как потребитель. А ведь если тебе дарована вечная жизнь, не разумно ли хотя бы попробовать потратить ее на создание чего-то прекрасного? На поиск своего пути к самовыражению? Зависти к Антону он не испытывает, только искреннее благоговение перед тем, как тот сумел повлиять на ход истории, пусть и анонимно. А еще Арсению неловко, что он не дотягивает до чужого уровня и между ними пропасть, хотя вроде как Антон от него ничего и не требует. Кроме крови, разумеется. Проклятый голос в голове эволюционирует до связных формулировок и принимается нудеть: «Заинтересуй его, покажи, что ты не полный ноль! Давай, должно же что-то быть, вспоминай, ищи, расскажи, удиви его! Ты должен ему понравиться!» И, как это ни унизительно, Арсений подчиняется, мучительно перерывая память на предмет каких-либо заслуг перед человечеством. В конце XIX века он без малого двенадцать лет отслужил в лондонском театре и, как ему казалось, даже имел успех. Но потом, как было ни жаль, пришлось уйти со сцены, когда коллеги и публика стали обращать пристальное внимание и удивляться отсутствию новых морщин и седых волос. Приятное время, приятные воспоминания, но не слишком тянут на что-то, заслуживающее уважения. Впрочем, Арсений до сих пор считает, что именно этот эпизод его биографии повлиял на создание «Портрета Дориана Грея». Ну, технически там все сходится: Уайльд впервые увидел его в спектакле, подкатил, получил вежливый, но твердый отказ, обиделся, а потом возник еще раз спустя десять лет. И где-то через год опубликовал роман, в котором мстительно описал нестареющего и вечно прекрасного, но порочного голубоглазого мужчину. Есть какие-то сомнения?.. Несовпадение с героем в цвете волос не считается: в спектаклях, на которых и присутствовал эксцентричный ирландец, Арсений как раз выходил на сцену в золотом парике, изображая Тристана. Другой пример его влияния на великих и, возможно, излишней разборчивости — Петр Ильич Чайковский, который от безответных чувств переложил стихи Толстого на музыку и посвятил Арсению романс «Средь шумного бала». Ну, тут тоже все очевидно: «Мне стан твой понравился тонкий и весь твой задумчивый вид». Без комментариев. И все же хвастаться таким как-то стыдно: а знаешь ли, Антон, почему великие писатель и композитор создали свои великие произведения? Потому что я им не дал! Как тебе такое, древнерусский классик?! Нет, лучше даже не заикаться об этом. Но и сделать вид, что рассказ Антона совсем его не впечатлил, и не отдать дань уважения Арсений тоже не может. — Ты зря так уничижительно рассказываешь эту историю. Антон, сколько бы редактур там ни прошло, это твои строки и твои мысли остались в веках. Будь у меня за плечами что-то подобное, я бы гордился. — Какие твои годы. Успеешь еще погордиться. Голос у Антона дружелюбный, успокаивающий, медовый, а улыбка такая теплая и безыскусная, будто он произносит это, искренне веря в Арсения, а не потому что их связывает сделка и нужно соблюдать вежливость при сотрудничестве. Голос внутри сам собой выбирает первый вариант и урчит от удовольствия. Арсений смущенно отводит взгляд и смотрит за горизонт, с удивлением обнаруживая, что солнце уже зашло. А он и не заметил.***
Весь следующий день идет дождь. Арсений, который не любит, когда его ограничивают в действиях, будь то хоть люди, хоть природа, впервые за долгое время рад капризам погоды: ведь Антон, высунув с утра нос за порог, тут же с отвращением ползет назад, едва на кончик приземляется крупная капля. Даже шипит, как намокший кот. Со своей болезненной зависимостью от присутствия древнего Арсений уже смирился. Ну, есть и есть. Не то чтобы сейчас он в силах с ней что-то сделать. Антон изобретает игру. По сути, это те же «города», только вместо топонимов нужно называть знаменитостей, с которыми ты был знаком или которых хотя бы видел собственными глазами. После того как Антон на первом же ходу называет Леннона, ссылаясь на то, что был в толпе на концерте Биттлов в 1964 году, Арсений ставит бан на все публичные выступления, а спустя пару ходов сам об этом жалеет, когда ему достается буква «г» и он уже не может использовать Ганди. После возникновения первой спорной ситуации (Арсений называет режиссера, о котором Антон никогда не слышал) в качестве индикатора популярности они соглашаются принимать наличие индивидуальной статьи в Википедии. Помимо этого, Арсений справедливо указывает, что у Антона фора в шестьсот лет и это несправедливо. — Да ты охренел?! Какая там фора — темные летописные годы? У тебя еще до обращения среди знакомых — вся галерея 1812 года в Эрмитаже! Плюс одних декабристов наберется человек сто! А я из своих средневековых боевых товарищей кем похвастаться могу? Пересветом и Ослябей?! После непродолжительного спора они приходят к некоторому компромиссу: Антону с учетом его многовекового преимущества разрешается называть исключительно фамилии персоналий (если они есть), а Арсений может использовать первую букву и в имени, и в фамилии. — Филипп Первый, — после небольшой паузы произносит Антон в ответ на арсеньевского Бенкендорфа. — Это Киркоров, что ли? — Перекрестись, не к ночи будет помянут! Нет, конечно. Герцог Орлеанский. У нас были… Ну, скажем так, амуры в 1660 году. Потом его заставили жениться. Арсений недоверчиво хмурится и гуглит. Статья про герцога действительно существует. Мимоходом проскользнувшее признание в интрижке сильного впечатления не производит: оно и так было понятно. Среди вампиров старше сотни лет редко остаются принципиальные натуралы: нужно быть скучнее, чем конференция о налогообложении, чтобы хоть раз не пойти на эксперимент. Антон скучным совсем не кажется. Это во-первых. А во-вторых, он так и не прекращает порой бросать на Арсения долгие вспарывающие кожу взгляды. — Тут написано, что он из рода Бурбонов. То есть технически у него есть фамилия. Не подходит. — Арс, не наглей, а? Ты и так правила на ходу уже третий раз меняешь. Кто вообще августейших особ по фамилии зовет? Ты сам пять ходов назад сказал «Николай Первый», а не «Николай Романов». — Ладно, — поджимает губы Арсений, — Филипп так Филипп. Мне на «п». Тогда Пушкин. Антон зависает с открытым ртом, не донеся до него стакан с ромом и кровью. Арсений с непринужденным видом продолжает потягивать из своего. В тишине слышно, как за стенкой Валера хрустит листиком салата. — Да нееет, — тянет наконец Антон спустя секунд двадцать напряженного изучения лица Арсения. — Нет. Это пиздеж. Арсений молча приподнимает левое плечо и правый уголок рта — мол, так уверен? Антон снова хмурится и бегает глазами по его лицу. — Точно нет, — констатирует во второй раз, откидываясь на спинку кресла. — Ну ладно, нет, — вздыхает Арсений. — Не довелось. До начала 20-х, конечно, много раз могли пересечься, он постоянно в наших кругах вращался, но не случилось. Обидно. — Да не грусти. Ну, он же явно тот еще мудак был. Сексист, гомофоб, провокатор. Над приступами агрессии там нужно бы поработать. — Это да, но ведь гений. Даже не так. Больше, чем гений. Гениев много, а Пушкин один. Совершенно уникальный. И, думаю, самый остроумный чувак в истории России. А может, даже мира. Гениальность искупает многие грехи перед лицом истории. — Ну да, — хмыкает Антон. — Но только если ты не вампир. Вампиризм, который почти никто по собственной воле и не выбирал, никакой гениальностью не оправдаешь. Ладно, гражданин, соврамши, продолжай. Над следующим ходом Арсений даже не задумывается. — Пестель. Тут и имя, и фамилия подходят. — Добро. Люмьер. — Который? — Оба. Я случайно в «Прибытии поезда» снялся. Но там почти ничего не видно — только фуражка моя над толпой торчит в конце фильма. — Ладно… Репин. Я позировал ему в фальшивой крестьянской бороде, когда он писал «Арест пропагандиста». Там меня тоже немного — пол-лица из-за фигуры урядника на первом плане выглядывает, и все. Антон лезет в телефон, подносит его к ближе к глазам и, судя по движению пальцев по экрану, увеличивает изображение. — Да не очень-то и похож… Схалтурил твой Илья Как-его-тамович. Так. Что там мне? На «н»? Ну, ок, Некрасов. Детали ты уже слышал. Тут Арсений думает уже дольше и пользуется своей поблажкой, называя имя, а не фамилию. — Владимир Пропп. Слушал его лекции в ЛГУ. — Публичное выступление, — Антон торжествующе хлопает ладонью по разделяющей их столешнице. — Не считается. — Считается, — Арсений пародирует его жест, и стакан с коктейлем подпрыгивает на поверхности. — Я после подходил и задавал вопросы. Это уже личный контакт. — Ну, хорошо, верю. «П», значит, — Антон задумчиво барабанит пальцами по подбородку, и Арсений — отвернуться не получается — следит, как они изящно ломаются и выпрямляются в суставах. — Ну, Пушкин. Наступает очередь Арсения сушить рот. Правда, недолго: у Антона так явно дрожат уголки губ и грозят сложиться веером морщинки вокруг глаз, что раскусить его проще, чем укусить школьника. Арсений даже не снисходит до обличения лжи, просто укоризненно качает головой. — Да ладно, чего ты рожи корчишь? Сам же первый начал! Так, «п». П, п, п, п, п… А, ну Пересвет же! Пригодился все-таки, дай ему бог здоровья!.. В итоге спустя пару часов напряженной борьбы с перерывами на рассказы о наиболее запомнившихся персоналиях Антон проигрывает, когда Арсений называет барона Корфа, а тот больше не может вспомнить ни одного знакомого на букву «ф». — Ну что, ископаемое, теперь близость с Киркоровым больше не кажется такой нежеланной, да? — язвит Арсений. — У него все равно только имя начинается на «ф». Ты бы мне его в любом случае не засчитал, — обиженно пыхтит Антон. Вид у него такой искренне расстроенный от поражения, что Арсений решает подсластить пилюлю и предлагает ему самому придумать название для этой спонтанной игры. Антон недолго размышляет и торжественно объявляет, будто уже стоит в бюро патентов: — Контакты. Голосу у Арсения в голове нравится. Как-никак, он теперь первый абсолютный победитель игры, которую придумал Антон.***
— Поехали в Старый Изборск? — неожиданно предлагает Антон на следующий день. Вновь светит солнце, и Арсений, как ребенок, болезненно ждет, что его опять оставят одного, но Антон на вопрос про подготовку к обряду отмахивается: теперь его присутствие рядом с колдуном необязательно. Разумеется, Арсений соглашается. И даже для виду не ломается ни секунды. — Что там? — спрашивает он, когда митрополичий додж уже катит по знакомому шоссе. — Тоже церкви-храмы-монастырь? — Не совсем. Крепость-кладбище-ключи. У Арсения в воображении тут же вырисовывается картинка с готическим склепом посреди заброшенного погоста, скрипучую дверь в который Антон открывает старинным ржавым ключом размером с крупный дилдак. — Не могу понять, это больше романтично или устрашающе. — Вот на месте и разберешься. Не проехав и километра после поворота на Псков, они останавливаются на большой парковке, заставленной экскурсионными автобусами и частными автомобилями. Впереди действительно возвышается крепость — не кирпичная готика с острыми шпилями, а старый добрый известняк. Арсений ведет рукой по обтерханным стенам и пытается разобрать нечитаемые надписи на толстых каменных крестах, разбросанных вокруг будто невзначай, залезает в башню и, пока никого из людей рядом нет, оттолкнувшись, запрыгивает в высоко расположенную бойницу. Вид сверху на долину и озеро просто волшебный, и он делает несколько снимков на телефон, не позабыв запечатлеть и себя на фоне. Тут же сбрасывает фотки Сереже: смотри, я все еще живой и все еще ебанько, все в порядке. Жаль, больше никуда это не выложить — вампиры и до раскрытия избегали фотоаппаратов и камер, а уж теперь и подавно. Он опускает взгляд — Антон дожидается его внизу, сложив руки на груди и, по всей видимости, наслаждаясь тем же пейзажем, только с другого угла. Он сдергивает с головы кепку и несколько секунд ерошит волосы рукой, заодно позволяя ветру стать его сообщником в этом деле. Арсений не удерживается и делает еще несколько быстрых кадров, чувствуя себя немного извращенцем. Потом Антон ведет его вниз, к озеру. Чем дальше они спускаются, тем больше нарастает шум воды. Оказавшись в до приятного прохладной и темной низине, Арсений видит, как из известняковых плит бьют несколько каскадных источников, питая расположенное чуть ниже озеро. Вот что Антон имел в виду под ключами. — Совсем мало осталось, — цокает тот языком, пересчитывая пальцем отвесные фонтанчики, — пересыхают. Еще лет двадцать назад в два раза больше было. Я уж не говорю про восемьсот лет назад — тут вообще аквадискотека творилась. Дав Арсению напиться родниковой воды, Антон опять машет рукой, указывая возвращаться наверх. Насчет кладбища он тоже не соврал: они поднимаются на высокий холм — Труворово городище, что даже выше уровня крепости — и идут вдоль обычных оградок и крестов к самому главному — каменному древнему гиганту, который уже облепила толпа туристов. — Рюрик сел в Новгороде, Синеус на Белоозере, а Трувор — в Изборске, — комментирует Антон тоном среднестатистической Марьиванны и поправляет на переносице несуществующие очки. — А это, соответственно, Труворов крест. Под которым якобы похоронен тот самый варяг Трувор, которого вместе с двумя братьями позвали управлять собой славяне, которые, видимо, хреново разбирались в большой политике, но любили, чтобы ими доминировали. А на самом деле, хуй пойми, существовал ли вообще этот Трувор. И даже если существовал — хуй пойми, кого под крестом могли похоронить. Но «Труворов крест» звучит красивее, чем «Хуй-пойми-чей крест», поэтому так. Идем дальше. — Слушай, экскурсовод, — Арсений отворачивается от креста, когда одна из туристок в белом платочке начинает по-православному креститься перед языческим захоронением, — ты в этих краях так часто бывал, что все тут знаешь? — Нет, не часто. Но именно здесь на меня наслали проклятие. А такие события и связанные с ними места волей-неволей остаются в памяти. Арсений хочет еще раз спросить, в чем же суть проклятия, но вспоминает, как Антон отшил его с этим вопросом, сославшись на недоверие. Получить второй отказ совсем не хочется. Да ведь тот и прав: они все еще знакомы лишь несколько дней и, кроме сделки, их все еще ничего не связывает. Обогнув неприметную одинокую белую церквушку, они подходят к краю холма. Отсюда тоже прекрасно видны и озеро, и овраг, и долина, и небо — уже почти предзакатное, усталое, но именно в этом месте по-особенному безграничное. Антон садится прямо на траву, упираясь в нее широко расставленными по бокам запястьями, а Арсений опускается рядом. Когда ветер надувает длинный широкий рукав рубашки Антона парусом, ткань легким шуршанием заигрывает со вставшими дыбом волосками на арсеньевской руке. Чтобы не думать о том, что случится, если придвинуться вплотную, Арсений решает обсудить пейзаж — тема безопасная. — Красиво. Здесь, наверное, картины часто пишут. — И пишут, и снимают. «Андрея Рублева», например. И «Звезду пленительного счастья». Вон там, — Антон выкидывает тонкую руку вбок, все же задевая плечо Арсения полноценным касанием, — Анненков на коне скакал и в любви признавался. Волшебство момента от этой ремарки мгновенно рушится. Арсений хмурится и отворачивается в противоположную сторону от того места в долине, куда указывает Антон. «Звезду» он никогда не видел — слишком странно смотреть на чужую интерпретацию твоих самых личных болезненных воспоминаний. С Анненковым их везли в Читинский острог в одной партии осужденных. Арсений его почти и не помнит — в горячке было не до ведения светских бесед. Тот, возможно, даже видел, как товарищ-арестант умер. Но так никогда и не узнал, как он воскрес. И все же думать о таком каждый раз неприятно. Антон, кажется, замечает, что разговор свернул не в ту сторону. — Извини. — Да нет, все в порядке. — Нет, правда, извини. Тебя, наверное, раздражает, что я вельми пиздеть горазд, но все время о чем-то несущественном, будто шут гороховый. Я на самом деле не совсем такой, просто мне неловко… — Из-за меня? — после паузы задает вопрос Арсений, сильно напрягая слух, чтобы шум ветра, стрекот насекомых и отдаленные голоса не заглушали звук дыхания Антона и биения его сердца. Решение вопроса о том, почему именно сейчас так важно к нему прислушаться, он оставляет на потом. Антон опять сдергивает кепку порывистым жестом. — Да, из-за тебя. Но не в смысле, будто ты виноват в том, что мне неловко. Виноват в этом я. Втянул тебя во всю эту историю, вмешался в твои планы. — Я же сам сюда приехал и сам согласился, — не понимает Арсений. — Но ты явно не так рассчитывал решить свою проблему. Я тебе, по сути, даже выбора не оставил. — Не то чтобы у меня он изначально был, — пожимает Арсений плечами. — Сам дурак, что ничего не продумал заранее. Мне казалось: главное — начать, а дальше оно само как-нибудь сложится. В целом, все так и вышло. Меня устраивает наша сделка, Антон, правда, — тот смотрит очень серьезно, будто речь идет о чем-то, чего Арсений не понимает. — Если ты, конечно, не собираешься меня обмануть. Последнюю мысль он произносит тоже из неловкости, в шутку, но звучит она как-то по-детски доверчиво и с затаенным страхом. Антон не смеется в ответ, не уверяет его в своей благонадежности, а только нервно дергает головой, что можно, в целом, принять и за отрицательный жест, и за обычную судорогу. Но судорог у вампиров не бывает, и Арсений себя этим успокаивает. — А еще прости меня за то, что при нашей встрече первое, что я сделал — продырявил тебе грудь. Я ни на секунду не допускал, что вырву твое сердце, так спонтанно получилось. — Да ладно тебе, я вообще по этому поводу не серчаю. Не поняли друг друга — всякое бывает. — И все-таки я извиняюсь. Горло Арсению щекочут какие-то вопросы, но он их не то что произнести не может — даже сформулировать не в состоянии. Антон зачесывает ладонью челку назад, и Арсений осознает, что машинально зеркалит этот жест, только когда собственные спутанные ветром волосы застревают между пальцев.***
Той же ночью он никак не может уснуть. Видимо, слишком много наглотался смузи из густого свежего воздуха с запахом молока. Если бы простыня была жидкостью, он бы уже взбил ее до пены своим ворочанием. Антон, судя по дыханию, тоже не спит. В принципе, Арсений мог бы просто произнести вслух: «Че не ложишься?» — и завязать диалог. Но мало ли тот занят — опять готовится к обряду. Кстати о нем. После разговора на Труворовом городище сомнения по поводу того, насколько Антон честен в своем намерении осуществить взаимовыгодную сделку, одолевают все сильнее. Можно, конечно, наплевать на принципы, рассказать Сереже все, как есть, сложить по-вампирски лапки на груди и ждать, пока тот сам разберется. Но, во-первых, Арсению 235 лет, он большой мальчик и должен уже сам уметь застирывать обделанные штанишки. Во-вторых, обратиться к Сереже означает признаться самому себе, что его опасения не беспочвенны, и предать доверие, возможно, не заслужившего того Антона. Раз уж древний все равно не идет из головы, Арсений тянется к телефону, но не пишет сообщение колдуну, а заходит в электронную библиотеку и лезет в раздел древнерусской литературы. Если его айфон отслеживает какой-нибудь фсбшник, он знатно охренеет от инициативы в три часа августовской ночи зачитаться «Словом о полку Игореве» в оригинале. Разбирать старославянский язык трудно, и Арсений продвигается сквозь текст медленно. Потом он вспоминает, что на этаже видел богатый книжный шкаф с душеспасительной литературой. Арсений выскальзывает за дверь почему-то на цыпочках, хотя неспящий Антон все равно его услышит, и, подсвечивая названия книг фонариком, ведет пальцем по корешкам. Среди плотно прижатых друг к другу Священных Писаний в дорогих окладах и целой полки с тиражом книги авторства самого митрополита он наконец выискивает нужную ему тонкую брошюру и возвращается в спальню. С комментариями Лихачева изучение теста идет легче, но все равно возникают затруднения. На словах «Нось мркнетъ, заря свѣтъ запала, мъгла поля покрыла» снизу раздается звон стекла. Арсений раздумывает недолго. Быстро накинув халат, он спускается на кухню. Судя по одежде, Антон даже не ложился. В стакане у него налито что-то прозрачное — может, вода, может, водка. Может, даже стеклоочиститель «Максимка» — сегодня Арсений видел, как мужики на остановке деловито разливали такой по стаканчикам. В выборе алкоголя Арсений никого не осуждает, сам в эпоху оргиастического евротура с Анной-Фредерикой-Иоганной-Альбертиной-Марией-Магдаленой не брезговал пить все, что горит. — Ты чего не спишь? — опережает Антон Арсения вопросом. — Не знаю. Просто. А ты? — Аналогично. Арсений подходит ближе. — Я тут открыл… Мне многие места непонятны. Если не возражаешь, можешь объяснить? Он протягивает вперед раскрытую на развороте с иллюстрацией солнечного затмения книгу. Антон всматривается в гравюру пару секунд и удивленно вскидывает голову, приоткрывая рот. Изучает Арсения уже привычным взглядом, конвертирующим кожу в мурашки, а потом просто кивает без лишних слов. Арсений держит телефон в руке, подсвечивая бумагу, и горящий экран служит единственным источником света на кухне, хотя было бы куда удобнее зажечь люстру. Пока Арсений зачитывает строчки вслух, Антон водит по ним пальцем и прерывает чтение на комментарии о том, какие слова принадлежат ему, а какие его последователям, вжимает ноготь в бумагу на тех моментах, которые хотел бы вымарать. Жар его плеча, прижатого к плечу Арсения, и спокойный тембр проходятся утюгом по нервам, сглаживая переживания и согревая изнутри.***
— …мир ведь вообще противоречив и относителен. Одно и то же утверждение меняет полярность в зависимости от контекста. Например, делиться — хорошо, это максима, которую в детей вливают с грудным молоком. Но скидывать фото любимой женщины своему товарищу, когда ему подрочить не на кого, — плохо. Абсолютной истины не существует, что бы там ни говорили. На слове «там» Антон вполне определенно кивает головой себе за спину, где торчат макушки церквей. Они опять проводят закат на монастырской стене, оскверняя ее распитием крови. — Большое тебе спасибо, что пытаешься опровергнуть принципы этического абсолютизма максимально доступным мне способом — через дрочку. То есть и в прямом, и в переносном смысле объясняешь на пальцах. Очень лестно. Антон отмахивается. — Ой, не выебывайся. Я прекрасно знаю, что ты и так все понимаешь. Просто ты вбил себе в голову, что есть какие-то непреложные законы мироздания. Но, знаешь, даже такой душнила, как Кос, говорит, что в любом праве и кодексе есть лазейка. Просто нужно ее отыскать. — То есть, возвращаясь к тому, с чего мы начали, абсолютного бессмертия не существует? — Ну, разумеется. Даже солнце когда-нибудь погаснет, — Антон кивает на горизонт. — С твоей точки зрения я бессмертен. В отличие от тебя меня нельзя убить колом в сердце, вырвать сердце, оторвать голову. И еще я огнеупорен. С точки зрения обычного человека ты бессмертен. Ты не умрешь от болезни или старости, тебе не причинят вреда пуля или лезвие. А с точки зрения мухи-поденки бессмертен обычный человек. Все относительно. Это баланс в природе. А природа не дура. Значит, мое бессмертие тоже относительно. Назревающий вопрос — знает ли Антон, чем его можно убить — совершенно логичен в этой беседе, но вряд ли этичен. Хотя, учитывая их кровную связь, у Антона нет поводов подозревать Арсения в заинтересованности в смерти своего предка. Поэтому он спрашивает о другом, но не отходя от темы далеко. — Не подумай, что я сомневаюсь в твоих умственных способностях и жизненной мудрости и не допускаю мысли, что до всех этих выводов ты мог дойти своим умом, но все-таки возникает ощущение, будто последнее утверждение подкреплено научным опытом. Ты говорил, что при солнечном затмении было обращено десять человек, но, кроме себя, в настоящем времени упоминаешь всегда только два имени. Плюс ты утверждаешь, что с древним умирает вся его кровная линия. Значит, были возможности в этом убедиться. Выходит, до наших дней дожили только три первородных вампира? — Да нет, нас семеро осталось. Просто не со всеми поддерживаем близкие отношения. Данила сейчас вроде бы в Штатах. Там переживать пока не о чем. — Уверен? — фыркает Арсений. — Я не исключаю, что скоро в каждом правительстве появится кто-то вроде нашей председательши и для таких, как мы, места не останется уже нигде. — Исключать такое не нужно, да. Но и верить в лучшее тоже не помешает. За всю жизнь Арсений не встречал вампира, в котором бы оставалось столько надежды и гуманности, сколько в Антоне. Проще всего было бы считать его наивным дураком. Но вряд ли дураки способны выживать на протяжении почти девяти столетий. Возможно, если повезет и Арсений доживет до лет Антона, тоже найдет в себе этот внутренний свет. А возможно, это никак не связано с возрастом. — Может, расскажешь все-таки, что там за проклятие на тебе висит? Обряд уже завтра, ты обещал, — осторожно пробует почву Арсений спустя минуту молчания. Антон в раздумьях комично поджимает губы и поднимает брови, а затем медленно кивает. — Триста лет назад это случилось. Монастырь, конечно, не такой гламурный, как сейчас, был, но стоял на том же самом месте. А рядом деревенька располагалась. И жила в ней девушка — юная, добрая и прекрасная, как заря. Дочка кузнеца. Я как раз из Европы ехал в новую столицу новой империи — впервые с начала века возвращался в родные края. Остановился в деревеньке отдохнуть да коня перековать. Пока отец занимался лошадью, кузнецова дочь занималась мною. Накормила, напоила, спать уложила. А ночью вернулась… И я будто разума лишился. Мы полюбили друг друга в одночасье. Я позабыл про цель приезда и остался с ней в этой глуши. А уже через месяц просил ее руки у кузнеца. Собирался обратить опосля… Все так быстро закрутилось! Нас венчали вон в той церкви, — он опять указывает рукой себе за спину. — Как же я был счастлив в тот день! И когда после венчания мы спускались по ступенькам церкви, я вел свою законную жену под руку, а вокруг стояли ее родственники и односельчане, все радовались, швыряли в нас рис… Я посмотрел в ее прекрасные счастливые глаза и не удержался. «Душа моя, — сказал я, — ты любовь всей моей жизни!» Она улыбнулась кротко и раскрыла рот пошире, чтобы ответить мне тем же признанием. Но не успела… Злосчастная горсть риса, запущенная кем-то из гостей, влетела ей промеж алых губ! Бедняжка побледнела, схватилась за грудь, пытаясь сделать вдох, — и не смогла! Проклятый злак перекрыл трахею! Я даже не сразу понял, что случилось, думал, у нее от чувств сперло дыхание… А когда сообразил, было уже поздно. Она лежала в моих руках белая, неподвижная и не отзывалась на мольбы очнуться… Мы схоронили ее вон за тем холмом. После погребения ко мне подошла ее мачеха — жена кузнеца — и сказала, что это я принес горе в ее дом. Что я отнял у нее любимую падчерицу. И не знал я тогда, что была эта женщина сильной ведьмой. И с тех самых пор лежит на мне ее проклятие — жуткая аллергия на рис во всех его проявлениях… И не могу я… Блядь, ну что? Что ты такую рожу корчишь, Арс? Я что, по-твоему, не могу быть романтическим героем с печальной историей любви?! — Нет, ты, конечно, можешь, — Арсений показательно зевает. — Я поначалу даже поверил и почти проникся. Но на моменте, когда на деревенской свадьбе в России XVIII века в молодоженов начали пулять рис, закрались некоторые сомнения в достоверности повествования. А теперь давай, ископаемое, расскажи, как все было на самом деле. Антон, ничуть не смущенный, растягивает губы в шкодливой мальчишеской ухмылке. — Испортил сказку, дурак. Ладно. Да в целом, я и не сильно-то напиздел. Девушки, конечно, никакой не было, а вот поездка, ночевка, кузнец и жена-ведьма имелись. Та сразу просекла, кто я, и умертвить попыталась. Ну, я тоже все-таки не пальцем деланный, вырвался и сбежал. А вот вещи мои с генетическим материалом у нее остались. Ну, она и рада была порчу навести. — Так в чем порча-то?! — Да я же сказал — аллергия на рис! — он возбужденно всплескивает в воздухе руками. — Страшная! Даже прикоснуться к нему не могу — сразу слабею, будто меня иссушили. Арсений скептически смотрит на него. Похоже, Антон больше не сочиняет, но все это звучит просто смешно. — Почему рис? Почему не пшено? Не репа? Не кольраби, в конце концов? — А я ебу?! Не знаю, может, потому что его только-только ввозить из Азии стали. Он тогда сарациновым зерном назывался вообще. Может, она его попробовала как раз недавно, может, жменька под рукой в тот момент была — я понятия не имею, почему. Просто живу с этим уже триста лет. Арсений хлопает по предплечью, на которое уселся было третий в их компании кровосос — комар, убивает себе подобного и задумчиво чешет место укуса. — Рис, значит. И завтрашний обряд, все эти шаманские танцы с подготовкой — это из-за аллергии на рис. Ага. Понятно. Нет, если все это ради того, чтобы попробовать кутью, я тебе прямо сейчас могу сказать — оно того не стоит. Антон тоже раздраженно машет рукой перед лицом, прогоняя очередное насекомое, норовящее усесться ему на острый кончик носа. Арсений, в принципе, понимает несчастное членистоногое в его желании. — Да срать я на кутью хотел! Рис — это же не только крупа! Рис — это и крахмал, и спирт, и масло, и мука! Да и на это все тоже плевать — в конце концов, я бы смог прожить без человеческой еды и напитков. Но ведь из рисовой соломы делают мебель, рисовый крахмал добавляют в шампуни и кремы, используют при производстве пластмассы, из рисовых волокон шьют одежду! Ты вот живешь и не подозреваешь, а рис на самом деле окружает нас повсюду! Только тебе от этого ни горячо, ни холодно, а меня он может погубить! — Ммм, — Арсений делает сложное лицо, — понимаю. Скажи, а к Рис Уизерспун тебе тоже подходить нельзя? А что будет, если до тебя дотронется Джонатан Рис Майерс? — Придурок! — Антон бесится и отшвыривает куда-то в овраг недопитый пакет с кровью. — Да ты себе не представляешь даже… Мне в Азию вообще путь заказан! Я однажды был в картинной галерее, хожу, рассматриваю произведения искусства, и вдруг резко горло сводит спазмом, боль в висках накатывает, ноги немеют! Я свалился прямо там на пол, будто парализованный! Хорошо, хоть Поз был рядом! А оказалось, часть акварелей была написана на рисовой бумаге! Я к ним даже не притрагивался, но оно сработало! Понимаешь теперь?! Если кто-то из тех, кто желает мне зла, узнает о проклятии, я стану уязвимым, как ребенок! Ведет он себя действительно, как ребенок: встает во весь рост на стене и, бросив разочарованный взгляд на Арсения, делает трагичный шаг вперед, пролетая вниз солдатиком метров двадцать пять, а затем темным вихрем уносится сквозь деревья в сторону дома. Остается лишь смотреть, как дрожат задетые его движением березки. Арсений закатывает глаза, но убаюканный было до мурчания голос в голове, почуяв отсутствие Антона, тут же встревоженно просыпается. «Зачем ты его обидел? Почему насмехался? Нужно к нему, к нему!» Арсений морщится, кладет руку на грудь и начинает растирать кожу жестом старика-сердечника. Он нарочно растягивает содержимое своего пакета, который мог бы опустошить за полминуты, еще на полчаса, чтобы не сорваться следом за Антоном, как влюбленная девятиклассница. Ночью, не выдержав, он пишет Сереже сообщение: «Чисто теоретически. Проконсультируй с точки зрения магии. Есть ли вероятность, что между первородным вампиром и его прямым потомком по кровной линии может существовать связь, которая будет заставлять этого потомка чувствовать древнего?» Ответ приходит секунд через десять: «арс ты во что въебался какой нахуй первородный» И еще спустя три секунды: «?????» Что ж. Видимо, даже если ответ на этот вопрос «да», Сереже он неизвестен. Арсений уворачивается от дальнейших расспросов, открещиваясь тем, что это одна из тех странных мыслей, которые посещают в час ночи, когда не можешь уснуть. Едва ли Сережа ему верит, но это сейчас не важно.***
В день обряда Антон меняется. Дело точно не во вчерашней маленькой стычке по поводу серьезности его проклятия — обиженным он не выглядит. Но вся та легкость поведения, что была ему свойственна на протяжении проведенной рядом с Арсением недели, испаряется. Утром он застает Антона на кухне с Носферату в руках. Морская свинка тычется в пальцы, выпрашивая больше почесываний, а Антон задумчиво перебирает шерсть, мыслями явно пребывая в ином пространстве. — Аууу, мое сердечко… На что только они не готовы пойти ради еды! — с притворным умилением произносит Арсений, прислонившись плечом к косяку. Антон вскидывает на него недоумевающий взгляд, и Арсений улыбается, демонстрируя несерьезность своих слов. Антон улыбается в ответ, но как-то дежурно, без веселья. И весь день он такой — непривычно тихий, неловкий — и в физическом проявлении, и в вербальном. Задевает предметы, не обращая внимания на то, как Арсений на вампирской скорости подхватывает их, чтобы не разбились при падении. Не углубляется, как прежде, ни в шутки-прибаутки, ни в пространные размышления о сути бытия. Он нервничает — осознает Арсений. Просто волнуется. Почему-то произнести слова поддержки, даже банальное «не переживай ты так», кажется неуместным. Будто Арсений права не имеет давать советы или подбадривать того, кто его старше на шесть столетий. И он молчит, но заражается чужим беспокойством. Похоже, их связь, или что у них там, работает даже в этом направлении. Как только темнеет, Антон заводит двигатель автомобиля. Они уезжают не так уж далеко от города — сворачивают с шоссе на извилистую грунтовку и двигаются по ней, вихляясь на ухабах, пока та не упирается в высокий частокол из сосен. Антон выходит из машины и рукой указывает идти за ним прямо в чащу. Минут десять спустя они останавливаются на небольшой опушке посреди соснового бора. — Здесь, — выдыхает Антон, переминаясь с ноги на ногу. — А где колдун? — Арсений озирается по сторонам. Присутствия людей он уже давно не чувствует, да и никаких ритуальных приблуд в обозримом пространстве тоже не наблюдается. — Он придет чуть позже. Своим ходом. Извини, я сорвался рановато, но сидеть дома уже было невмоготу. Антон засовывает было руки в карманы куртки, но достает обратно почти сразу, начинает вертеть серебро вокруг фаланг. Арсений делает к нему шаг. — Волнуешься? — старается, чтобы в вопросе звучало лишь участие, а не снисхождение или, упаси боже, насмешка. — Очень, — бесхитростно отвечает Антон, и Арсений благодарен ему уже за одну только эту честность. Он делает еще один шаг, оказываясь почти вплотную к Антону, и хватает того за плечо, разворачивая к себе лицом. — Эй, ну ты чего, ископаемое? Все пройдет отлично. Ты же сам говорил, что нужно верить в лучшее, — говорит намеренно бодрым и веселым тоном, чтобы снять напряжение. — Я стараюсь. Но иногда даже многовековая система дает сбои, — Антон выдавливает слабую улыбку. А следующей фразой окончательно обезоруживает Арсения. — Я пиздец как боюсь того, что будет дальше. Не очень понятно, о чем он ведет речь. О процессе снятия проклятия? Арсений хмурится, осененный догадкой: Антон обещал, что для него обряд обойдется малой кровью в прямом смысле этого слова, но в отношении себя подобных заявлений не делал. Все эти древние ритуалы редко проходят безболезненно. Или же Антон говорит глобальнее, подразумевая неблагоприятную для их вида ситуацию в стране, а со временем, глядишь, и во всем мире? — Что ты планируешь делать после? — Арсений специально выбирает наиболее расплывчатую формулировку. Его, конечно, интересуют планы Антона в широком понимании и на долгий срок, но если тому не хочется об этом распространяться, всегда можно сделать вид, что речь идет только о ближайшем будущем, и ответить что-то вроде: «Да, ничего особенного, собираюсь принять ванну с лавандовой бомбочкой, а перед сном буду довязывать себе пояс из собачьей шерсти». Но Антон безопасным вариантом ответа не соблазняется. — Попробую собрать своих. Древних. А там уж вместе решим, что делать дальше: бежать из страны или постараться дать отпор. Арсений хочет спросить, в чем может в такой ситуации заключаться отпор, но его внимание привлекает шум, который способен издавать только человек, спешно идущий по лесу. Он оборачивается к источнику звука, и, действительно, спустя минуту вдали меж деревьев начинают мелькать очертания невысокой фигуры. Арсений нервно оглядывается на Антона, но тот успокаивающе ему кивает — это свой. Когда мужчина выходит на опушку, брови Арсения ползут вверх. Сам страдая от людской подверженности клишированным представлениям, он старается избегать стереотипов и не судить о других по внешнему виду, но, батюшки святы, на первый взгляд, у этого мужика с колдунами столько же общего, сколько у домофона с дофамином. Широко улыбаясь, им навстречу идет человек с лицом Надежды Константиновны Крупской в ее поздние годы и повадками суриката-спермотоксикозника. Даже не заступив на поляну, он сморкается такой длинной струей, что этому хочется поаплодировать, скидывает с плеч походный рюкзак и выпускает из руки огромную кастрюлю, дно которой все это время волочилось по земле. — Здоро́во! — орет новоприбывший сиплым голосом и с разбегу пытается запрыгнуть на Антона. Тот подхватывает его, но уклоняется в сторону, когда приветствие рискует перейти границу дружеских объятий и перерасти в оральное взаимодействие. И в эту секунду у Арсения впервые закрадываются подозрения, что старческий маразм может все-таки настигнуть и вампиров: предполагаемый колдун реально только что на его глазах пытался засосать Антона или он просто поехал крышей?! Странная галлюцинация тем временем не рассасывается, а спрыгивает на землю и поворачивается к Арсению. — А ты, должно быть, Арсюха? Наслышан, брат! И в том же страстном порыве мужик бросается в сторону Арсения. Опасаясь участи Антона, он успевает сделать шаг назад и выставить вперед ладонь, в которую колдун врезается грудью. Второй попытки оседлать Арсения, слава сыну Божьему, он не предпринимает. — Дорох, — он отбивает рукопожатие по так удачно подставленной кисти. — Что? — переспрашивает ошеломленный Арсений, услышав непонятное слово. Это он уже заклинаниями шпарит, что ли? — Зовут его так, — подсказывает Антон. — Можно просто Ден. Да отвали ты уже от Арса, Дорох. Лучше скажи, все готово? Дорох отпускает Арсения и резво скачет назад, подбирая рюкзак и кастрюлю. — Не ссы, все в лучшем виде. А, бля, ты ж не можешь ссать, забыл! — и он ржет, закидывая назад голову. — Могу, — самым дружелюбным тоном отвечает Антон. — И ссать, и срать. Понеже мы едим человеческую пищу ради удовольствия. У вампиров обычная пищеварительная система. — Да ты что, — удивляется Дорох, — не знал! Век живи — век учись. Ладно, вы пока тут на лужайке попаситесь, а я готовиться начну. Серьезно?! Придурок не имеет даже приблизительного представления о том, как устроены вампиры?! Кого Антон сюда привел? И этот вот выкидыш «Битвы экстрасенсов» собирается Арсения перетащить через границу?! Пока Дорох начинает распаковку рюкзака, Арсений перемещается поближе к Антону. — Он выглядит, как укурок, который в любой момент может сказать: «Слышь, дядь, купи кардан», — он даже не сильно заботится тем, чтобы понизить голос. Все равно Дорох, кажется, перестает обращать на них внимание и фальшиво мурлычет себе под нос что-то, отдаленно напоминающее «сделать хотел грозу, а получил козу». — Так он и может, — соглашается Антон, потирая подрагивающие руки. — Не переживай, он такого впечатления не производит, но это действительно профессионал. Сосется, как Брежнев, но колдует, как Гэндальф. Арсений ревниво стреляет в него взглядом. Проверял, что ли, оба утверждения? Поэтому по утрам таскался к этой версии Гарри Поттера для бюджетников? А Арсений в чем мать родила, окропленный водой из-под митрополичьего душа, значит, вам, товарищ первородный, не приглянулся?! Дорох тем временем не отвлекается от дела и уже таскает к центру опушки хворост, сооружает из него костер и водружает над ним свою кастрюлю, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся казаном. На недоуменный взгляд Арсения он проясняет: — Старинный ведьминский котел! От бабушки достался. Ну че ты пыришься, клыкастый? Все заебок будет. Не напрягайся, ты ж не на толчке. Кстати, ты в курсе, сколько лет на Антохе висит это проклятие? — Сам соси у тракториста, — не ведется на детсадовскую ловушку Арсений, демонстративно складывая руки на груди. Антон на него не смотрит, но улыбается. Дорох по-конски ржет, а следом садится перед казаном на корточки и что-то тихо шепчет. Щелкает неожиданно яркая искра, и весь хворост мгновенно оказывается захвачен высоким пламенем. Арсений чуть было не ахает — все-таки не такой уж Дорох и шарлатан, оказывается. По его знаку вампиры подходят ближе, и тот расставляет их напротив друг друга вокруг казана. Арсений поднимает голову. Полная луна, похожая на головку дорогого швейцарского сыра или на дешевый сырник с заменителями молочного жира из столовой, висит прямо над опушкой. Он переводит взгляд на Антона — по его скулам пляшут отблески пламени, делая геометрию лица по-инфернальному завораживающей, а глаза смотрят прямо на Арсения. Очень серьезно и внимательно. Уже так привычно. Дорох громко икает, отвлекая обоих. — Будь здоров, мой сладкий, — желает ему Антон, выйдя из оцепенения. — Ну, погнали, — кивает Дорох и протягивает над казаном руку. Прикрывает на секунду глаза, сводя брови, а затем щелкает пальцами — и казан больше чем наполовину наполняется бурлящей водой. Колдун запускает руку в приготовленный мешок и высыпает в жидкость какие-то пахучие травы. Вода пенится еще больше, хотя пламя вполне умеренное. Потом он из-за пазухи извлекает кинжал — вот этот уже действительно выглядит как что-то из настоящей ведьминской экипировки — и протягивает Антону: — Сам. Антон зачем-то еще раз бросает короткий взгляд на Арсения, вытягивает над казаном руку и хлестким движением рассекает собственное запястье, тут же выворачивая его так, чтобы кровь закапала в воду. Красные нити расползаются по поверхности, как медузы, но на действие магии это не похоже. Дорох забирает кинжал и теперь уже передает его Арсению. Он опускает глаза — к рукояти прилипло что-то, подозрительно напоминающее картофельную кожуру. Арсений брезгливо морщится, но Антон напротив смотрит на него умоляюще, и тот, поколебавшись, хватает клинок и повторяет манипуляцию с разрезанием запястья. Пока кожа на руке стягивается обратно, Дорох еще раз сует ладонь в мешок и достает оттуда горстку риса. Вытягивает кулак над водой с кровью, разжимает пальцы, закрывает снова глаза и произносит — четко и громогласно: — Я, я, я, кокоджамба. И пламя вздрагивает, вода окрашивается сначала в темно-рубиновый цвет и будто выкипает, бежит ко дну, а затем вновь увеличивается в объеме, наполняя емкость почти до краев и переходя в красно-оранжевый оттенок. Честно говоря, по консистенции зелье очень напоминает харчо. Дорох подпрыгивает на месте, хватает мешок и принимается скакать вокруг казана и вампиров, безостановочно теперь выкрикивая ту же самую «кокоджамбу» и подбрасывая в воду новые ингредиенты. Он впадает в какой-то ведьмовской экстаз и принимается выть свое заклинание на разные голоса, в которых Арсению со временем начинают чудиться пародии на известных личностей. Происходящее длится, по ощущениям, не меньше часа. Это воистину самый странный обряд, в котором Арсений когда-либо участвовал. А ему ведь доводилось присутствовать на заседаниях масонской ложи, где заставляли в течение недели таскать с собой подмышкой живую курицу. Наконец колдун все же выдыхается и, кинув в казан финальную горсть риса, даже не проговаривает, а — Арсений готов поклясться кишками le papa — пропевает «я, я, еее». Огонь вспыхивает ярче прежнего, озаряя поляну почти дневным светом, и поднимается высоким столбом, полностью скрывая казан. Арсений в ужасе отпрыгивает назад, но долетевшие до лица и одежды искры не тлеют и лишь покалывают кожу холодными иголками. Секунд десять спустя Дорох звонко единожды хлопает в ладоши, и пламя тут же исчезает, будто его затушили по-пионерски. — Готово! — кричит тот бодро и радостно, будто не маршировал тут по кругу битый час, как цирковая лошадь. Достает из бездонного, судя по всему, мешка оловянную помятую кружку, зачерпывает из казана варево и торжественно протягивает Антону. — Приятного аппетита. Несмотря на предшествовавшие заверения в профессионализме Дороха, сейчас Антон не выглядит решительно, когда берет в руку кружку. Он изучает ее содержимое, будто принюхиваясь, и его грудная клетка ходит от волнения ходуном. Арсений делает маленький шажок вперед — под ногой хрустит ветка, и этот звук, кажется, провоцирует Антона, раз уж он незамедлительно опрокидывает зелье себе в рот, зажмурившись. Арсений смотрит, как судорожно несколько раз дергается кадык на бледном горле. Пальцы разжимаются, и кружка падает на землю, откатываясь Дороху под ноги. Упав на колени, Антон хватается рукой за горло и кашляет надсадно, задыхается. Арсений дергается было в его сторону, но Дорох вдруг останавливает его неожиданно твердой рукой. — Погодь. Дай ему пообвыкнуть малек. Кашель и правда длится недолго, может, с полминуты, а потом Антон, схватившись за край казана (то ли уже холодный, то ли на самом деле и вовсе не нагревавшийся), медленно поднимается на ноги. Внешне изменений в нем никаких нет — разве что пот на лбу выступил. Он обводит немногочисленных присутствующих до сих пор плохо фокусирующимся взглядом. — Ну… А дальше что? Дорох молча вытягивает вперед почти пустой мешок, но Арсений помнит, что именно оттуда он доставал рис. Антон смотрит вперед, не делая попыток забрать то, что ему предлагают. С тихим «ой, бля» Дорох сам выуживает со дна горсть и раскрывает перед Антоном ладонь. Тот колеблется еще несколько мгновений и все же заставляет себя опустить дрожащий палец прямо в вершину мягкой горки. Опять же — если Арсений и должен в соответствующей ситуации прочувствовать торжественность момента, кульминацию происходящего, то тут он плохой свидетель истории, ибо Антон тупо стоит, засунув палец в жменьку риса на ладони у другого человека, и даже саундтрек Ханса Циммера не сделает эту сцену эпичной, как ни крути. Однако тому, похоже, плевать. Он удивленно ахает, хлопает глазами, зачерпывает крупу всей пятерней и медленно перекатывает ее между пальцев, завороженно следя за тем, как крупинки падают на землю. — Сработало, — выдыхает он и неверяще улыбается Дороху, который гогочет и хлопает его по плечу (и как только дотягивается?!). — А я? — жалобно спрашивает Арсений, чувствуя себя пиздюком, которого старшие пацаны не хотят брать на тусовку. Встрепенувшись, Антон переводит взгляд на источник звука. Он задирает подбородок, и чертам, и глазам его вновь возвращаются былые уверенность и степенность. — Конечно. Намешал деду суспензию? — обращается он к Дороху, и у Арсения даже нет сил, чтобы огрызнуться на «деда». — А то, — тот шерудит во внутренностях рюкзака и извлекает на свет пол-литровую бутылку с оборванной с одного краю этикеткой «Квас деревенский». — На, хлебни. Натурпродукт — эффективность выше, чем у бобровой струи! Ни один таможенник не просечет, что ты по красненькому фанатеешь. Арсений с сомнением берет бутылку, но выхода другого у него нет — морщится и пьет прямо из горла до дна. На вкус жидкость отдает тосолом, и он закашливается, как Антон пару минут назад, но остается на ногах. Ничего, ничего, бог терпел и нам велел. Тьфу ты, нахватался воцерковленности… — И что теперь? — спрашивает хмуро у Дороха, вытерев губы рукавом антоновской куртки. Тот, опять же молча, сует руку в карман, а в следующее мгновение у него в пальцах мелькает маленькая веточка вербены, которой он с размаху шлепает Арсения по запястью. Он вскрикивает, сузив в гневе глаза, и уже готовится наскочить на потерявшего всякий страх колдуна, когда Антон хватает его сначала за плечо, останавливая, а потом за то же самое запястье, поднимая его на уровень глаз. Арсений выдыхает, осознавая. Ожога нет. И боли тоже нет. Невероятно. — Ну вот, — говорит Дорох, кажется, не обидевшийся на попытку нападения, — принимай, хозяйка, гарантия на работы — сутки! В ближайшие двадцать четыре часа ни вербена, ни один прибор не зафиксируют, что ты вампир. Велкам ту Евросоюз! Только ты не рассиживайся тут, а то вдруг на границе очереди, не успеешь проскочить, пока продукт работает. Двадцать четыре?! Всего лишь? Арсений растерянно поднимает глаза на Антона — тот тоже озадаченно хмурится. Значит, вдвоем им осталось провести не больше суток… — Это зелье тоже действует только во время полнолуния? — спрашивает он Дороха, который уже начинает запихивать свои пожитки обратно в рюкзак. — А?.. В смысле? Не, почему. Когда угодно его можно выпить. — Что?! — орет Арсений, не сдерживаясь. — То есть я мог выпить его и завтра, и послезавтра, и через месяц?! — Не, ну за месяц бы оно скисло уже, ты че. Ну а так, в принципе, да, в любое время. Но Антоха же сказал, что тебе как можно скорее за кордон нужно, разве нет? Арсений поджимает губы, внутренне ругая себя за эмоциональность, постыдно выползшую наружу на глазах у постороннего. — Разве да. Ладно, извини. Спасибо. — Спасибо, Дорох, правда. Я твой должник, — вторит Антон, но тихо и тускло. — Да, че там. Сочтемся, — колдун подпрыгивает, закидывая лямку рюкзака на плечо. — Ладно, граждане сосущие, пошел я. Не хворайте! А, вы ж и не хвораете, бля… И, на этот раз проигнорировав церемониальные лобызанья, махнув рукой на прощанье, он удаляется тем же путем, снова волоча дно казана по земле. Ну, или действительно старинного котла — сработал же все-таки. Арсений пялится ему вслед еще какое-то время, ощущая, как где-то внутри начинает причитать голос, почуяв скорую разлуку. Не с Дорохом, конечно, упаси боже. Антон осторожно касается рукава, привлекая внимание. — Пошли, отметим? — и улыбается весело и непринужденно, будто такой и был.***
В ресторане Антон чуть ли не с порога заказывает плов, роллы, ризотто и губадию на десерт. И шампанское. Назвать это место рестораном, впрочем, значит оказать ему неслыханную честь, потому что по сути это банкетный зал при Всероссийском обществе слепых, но разнообразие кухни по географическому принципу действительно впечатляет. В зале проходит корпоратив керамического завода, и Антон внушает администрации и официантам, что они с Арсением входят в совет директоров, после чего их усаживают за отдельный стол в углу и больше не отвлекают. Гремит караоке, нетрезвая женщина хтонически завывает «Младшего лейтенанта», пока остальная публика отплясывает, воняя по́том, но Арсению весело, потому что весело Антону или, по крайней мере, он делает вид, что ему весело. Рисовые блюда его не слишком впечатляют, но он отдает должное каждому с почетом и уважением, как воин-победитель, присутствующий на погребении сраженного достойного соперника. Шампанскому радуется больше, пусть оно кислое и разбавленное. — Давай выпьем все же за этот городишко, не так уж он и плох! Чтобы монастырь стоял и прихожане были! — перекрикивает Антон музыку, склоняясь прямо к арсеньевскому уху, хотя он мог бы услышать его шепот с другого конца зала. Не то чтобы он против такого нарушения личного пространства. — Мои поздравления с избавлением от проклятия, ископаемое! — и, пользуясь поданным примером, тоже склоняется ближе, чтобы от дыхания трепетали волосы над ухом. От Антона пахнет успехом, алкоголем и немного тоской, но, возможно, Арсений выдает желаемое за действительное. Тем более что, если начистоту, у тоски вовсе нет запаха. — Аналогично! — Антон широко пьяно улыбается, чокаясь с чужим бокалом. Потом Арсений идет освежиться, а вернувшись, обнаруживает, что Антон больше не сидит за столом, а возвышается над каким-то разгоряченным мужиком, который, судя по тону беседы, предъявляет за белые кроссовки и футболку. На закономерное настойчивое предложение выйти на воздух Антон равнодушно пожимает плечами и разворачивается к выходу во двор. Мужик, едва не выпрыгивая из собственных сандаликов, надетых поверх носков, идет следом. Едва ли Антону угрожает опасность, но Арсений все равно бездумно двигается в направлении двери, за которой только что скрылись эти двое. — Э, куда, счет не закрыт! — хватает его за рукав расторопный официант. Первая мысль — зачаровать его, чтобы не тратить время, но Арсений справляется с недостойным порывом и идет к бару, чтобы расплатиться. Потом дорогу ему неожиданно перегораживает та самая голосистая дама — любительница младшего офицерского состава. Бросив на Арсения взгляд, который в ее арсенале наверняка называется «с поволокой», она произносит: — Куим? — Что?! — Арсений порядком устал от потока непонятных слов за этот вечер. — Сиаэты куим? — с вызовом уточняет женщина. — Двести лет как бросил, — отрезает он и бесцеремонно переставляет ее одной рукой на свободное место, шагая вперед. Во дворе почти темно — единственным прожектором выступает полная луна, но эту парочку Арсений замечает сразу. Антон, собственно, и не пытается скрываться — он стоит прямо в центре двора, пряча лицо на шее у повисшего в его объятиях мужика. Арсений выпускает ручку двери, и, притягиваемая пружиной, та гулко хлопает у него за спиной, конвульсивно трепыхаясь в проеме еще несколько мгновений. Антон выпрямляется, резко распахивая рот, и глотает воздух. Губы и подбородок у него измазаны рубиновым, а струйка, стекающая из уголка рта, игриво огибая ключицы, прячется за ворот футболки, окрашивает ее на груди. Что ж, если претензии у мужика были исключительно к белому цвету, он своего добился. Арсений не идет вперед собственной волей, его толкает сама его сущность. Терпкий запах щекочет ноздри, когда он кладет свою ладонь поверх ладони Антона на горле человека и притягивает безвольное тело ближе. Шея у того некрасивая — толстая, красная и короткая, но Арсения манит не она, а два чернеющих аккуратных отверстия, проделанных клыками Антона. Когда он погружает туда собственные зубы, то еле удерживается от того, чтобы застонать. Когда Антон кладет на его склоненный затылок другую руку, будто поощряя, стон контролировать уже не удается. Жертва уже находится под внушением, и оттого кровь, льющаяся Арсению в рот, далеко не самая изысканная в его посмертии. Но острота момента и близость Антона, который делит с ним эту трапезу, будят в нем что-то первобытное — что он с таким усилием подавлял все эти годы. И если бы мадам председатель и все оборотническое правительство сейчас увидели Арсения, он бы с удовольствием плюнул им в лицо: да, я монстр, вы не ошибались, подавитесь своей правотой. Ладонь на загривке сжимается, тянет за волосы, и Арсений с недовольным мычанием отрывается от пищи. — Тише, остановись, сейчас убьешь его, — Антон дышит тяжело, окрасившаяся в черный и поглотившая зрачок радужка будто пульсирует в его глазах. Арсений почти рычит — ему мало, он не насытился, но человека послушно оставляет в покое. И раз уж крови из артерии ему сегодня больше не видать, он будет довольствоваться другим ее источником. Тем, что осталось на коже Антона. И только поэтому Арсений припадает раскрытыми губами к его ключице, слизывая соленый след. Только поэтому прижимается плашмя языком к теплой коже, собирая последние частички плазмы из каждой поры. Только поэтому ведет им выше, к подбородку, поднимаясь по-детски на цыпочки, будто тянется к верхней полке, где спрятано сладкое. Только поэтому ныряет в ямку под губой, где на щетине крови осталось больше всего. Только поэтому, совершенно обезумев, не останавливается, когда кровавая тропинка приводит его язык к уголку чужих губ. А что руководит Антоном — Арсений понятия не имеет. Но его, откровенно говоря, мало интересует чужая мотивация в момент, когда тот приоткрывает рот, впуская Арсения внутрь. Кровь между их языками существует еще секунд восемь от силы. Потом не остается ни ее, ни других причин стоять вот так — вцепившись друг в друга до сведенных пальцев и не размыкая лихорадочно сокращающихся губ, но ни одного из них это не останавливает. Кажется, даже неутомимый голос внутри наконец затыкается, боясь спугнуть момент. Ладонь Антона, так и не пропавшая с затылка, вновь тянет, но теперь ничего протестующего в ее движениях нет. Сложно сказать, сколько проходит времени, когда Арсений слышит рядом глухой стук, будто Дорох опять скидывает свой рюкзак на землю. Чтобы убедиться в том, что второй раз за вечер колдун не решил осчастливить их своим присутствием, Арсению приходится оторваться от Антона и посмотреть вниз. Давешний гонитель белого цвета валяется беспомощным кулем у их ног и невидяще пялится в ночное небо. — Да еб твою… — ругается Антон, кажется, как и Арсений, позабывший о присутствии третьего лица в этой мизансцене. Он вздергивает мужика на ноги, разворачивает к себе лицом и заглядывает в его стеклянные глаза. — Живой… — прокусывает свое запястье, прислоняет его к безвольному рту и, пока затягиваются раны на шее, произносит. — Забудь весь этот вечер, кроме танцев и караоке, отправляйся домой, а там — сразу на горшок и в люлю. Токмо не вздумай по дороге свалиться в канаву и свернуть шею. Не хватало мне еще такого приплода… И на грядущее: не доебывай больше незнакомых людей по поводу их внешнего вида, сам же целее будешь. Фикус почаще трогай, успокаивайся. Он провожает взглядом несостоявшуюся жертву Арсения до поворота, и все это время последний не выпускает рукав белой футболки из пальцев — их куртки остались внутри заведения. А потом Антон наконец снова безраздельно переключает на него все свое внимание, и в следующую секунду Арсений осознает, что уже упирается спиной в стену. Он вновь щупает языком чужие удлинившиеся клыки, которые уже знает на вкус без примесей гемоглобинового железа. Сжимает ткань на чужой спине в кулаке слишком крепко и, кажется, продирает ее ногтями насквозь. Ничего. Зато теперь они квиты — Антон тоже порвал его футболку, когда прижимал к стене в первый раз. Извинения Арсений принесет завтра, а сегодня он собирается действовать. Антон и сам не остается в долгу — сминает собственную футболку на чужом теле, собирая ее складками большими и указательными пальцами, а мизинцами щекотно касаясь боков. У Арсения уже стоит: сексуальное возбуждение подпиталось насыщением от крови и разгорелось лишь сильнее. Да и вампирам в принципе много не нужно: либидо, как у пятнадцатилетки, когда может встать на два вплотную прижатых друг к другу кружка булочек с кунжутом на полке в булочной. И Антон это правило подтверждает, прижимаясь к Арсению бедрами и выстанывая в поцелуй. — Хочешь? — спрашивает он, на секунду отпрянув. Голос у него вязкий и сладкий, будто концентрат четвертой отрицательной. Как будто это не очевидно. — Хочу, — отвечает Арсений и кусает его за подбородок. Зубы теряют свою цель через мгновение, потому что Антон, просунув ему руку под локоть, срывает обоих с места на вампирской скорости, направляясь в сторону митрополичьего дома.***
Кажется, падает вешалка для верхней одежды. Или что-то другое — Арсений уже не собирается тратить время на такие пустяки. Они почти споткнулись на пороге, потому что путь до дома, занявший около полутора минут, оказался слишком долгим и объятия возобновились еще до первого шага на первую ступеньку крыльца. В коридоре темно и было бы тихо, если бы не шорох одежды и мокрые звуки, с которыми губы скользят по губам. Теперь к стене прижат Антон, слегка подгибающий колени — для сокращения разницы в росте или от удовольствия — не имеет значения. Ничего, ничего больше не имеет значения. Антон, не прекращая позволять Арсению вылизывать свой рот, расстегивает ему ремень и пуговицу на джинсах, тянет вниз молнию и просовывает ладонь за ширинку, а следом все же выдыхает пораженно. — Ты, блядь, что, реально так и не обзавелся нижним бельем?! — Ты же сам сказал, что я могу ходить без него, — Арсений закусывает губу, потому что обнаруженное обстоятельство не останавливает Антона от того, чтобы сразу обхватить член всей ладонью — тем более что здесь нет лишнего сковывающего слоя ткани. — Какой я молодец… Не то слово. Антон вынимает руку из штанов, но только лишь для того, чтобы сплюнуть на нее и вернуть обратно. Млея от его неспешных движений, Арсений утыкается носом в немного колючую щеку и привыкает к этой близости. Когда он почти собирается с силами, чтобы немного отодвинуться и вернуть услугу, ухо обжигает низкий запыхавшийся голос: — Ты хочешь сверху или снизу? И вот тут Арсений все же отодвигается, но не с целью спустить чужие брюки, а чтобы заглянуть в глаза. Формулировка вопроса, которой ему, по сути, предлагают выбор, застает его врасплох. Не то чтобы он думал, что Антон без церемоний стянет с него штаны и поставит раком прямо на пороге — Арсений вообще ни о чем конкретном не думал с тех пор, как там, у стены во дворе, они определились с дальнейшими планами на вечер. Он просто хотел Антона — без деталей. И все же в его голове, наверное, сложилось стереотипное представление (второй раз за вечер он ловит себя на этой хуйне!), что первородный вампир по одному лишь статусу в этой иерархии альфа-самцов не согласится отдать инициативу кому бы то ни было. Но Антон, похоже, выше этих предрассудков. Тот, видимо, принимает растерянность Арсения за нерешительность и нетерпеливо дергает головой: — А, да какая разница. Давай я снизу, — целует еще раз, глубоко, и вынимает руку из брюк. — Ступай в душ. А потом приходи в мою опочивальню. И тут же исчезает в ванной комнате на первом этаже. Арсений по инерции тычется в захлопнувшуюся дверь, моргает пару секунд, переваривая полученную информацию и соображая, что от него требуется. Так же на автомате поднимается наверх, заходит в свою душевую, скидывает одежду и встает под воду. И не делает ничего из того, что мог бы сделать — взять мочалку, гель для душа, мыло, в конце концов. Осознав, что из лейки течет ледяной поток, он протягивает руку, чтобы повернуть смеситель в нужную сторону, и замечает, как дрожат его пальцы. Блядь. Он волнуется. За свои 235 лет Арсений трахался чаще, чем чихал. Что с точки зрения временной шкалы неудивительно, потому что чихать он перестал в 38, когда умер, а трахаться, считай, только тогда и начал. Иногда было не очень, иногда хорошо, иногда очень хорошо, но он никогда не испытывал такой странной неуверенности в самом себе — просто шел и брал (или давал — по ситуации). По сути, чем происходящее сегодня вообще отличается от стандартной one night stand, когда на утро вы перестанете существовать друг для друга? Они знакомы чуть дольше, чем один вечер, но завтра все в любом случае закончится, потому что больше ждать с отъездом он не сможет. Антон ему нравится. Нравится сильнее, чем того требует секс на одну ночь, когда достаточно просто влечения к внешней оболочке. Оболочка хороша, не поспоришь. Вот было бы здорово, если бы этим все и исчерпывалось. Что же это? Он всю неделю прожил с подспудным желанием залезть к Антону в штаны, а когда оно вот-вот осуществится, чувствует нерешительность? Член, впрочем, с его душевными терзаниями не согласен и вполне определенно ведет Арсения, аки путеводная звезда (хочется верить, что привычка всюду приплетать Бога вытравится, как только он уедет из этого города), и на сегодня Арсений решает довериться ему. В конце концов, член его подводил куда реже, чем рассудок. Все-таки покончив с необходимыми процедурами, Арсений вытирается и недолго колеблется, стоит ли накинуть на себя что-то, прежде чем явиться Антону под ясные очи. Рассудив, что им слишком много лет для беспокойства о таких формальностях, и вообще, что естественно, то небезобразно, он спускается вниз, так и не одевшись. Дверь в спальню на первом этаже открыта. Антон стоит в тоннеле лунного света спиной к дверному проему полностью обнаженный, и его высокая фигура красиво обрамляется этим естественным софитом. Если бы Арсений зашел в спальню первым, он бы намеренно тоже встал на это место, зная, что будет выглядеть эффектно. Антон, скорее всего, ни о чем таком не думал, он всегда действует по наитию. И получается у него все, просто потому что такой вот он есть. Отметив, что клетка с питомцами исчезла со своего места, Арсений подходит ближе, но Антон не оборачивается, хотя по вставшим на руках волоскам заметно, что он точно обнаружил чужое присутствие. Арсений оплетает руками его талию и кладет подбородок на плечо. Удобно: для того чтобы уткнуться Антону в шею, не нужно склонять голову. — О чем ты думаешь? — нарушает Арсений тишину. — О тебе, — предсказуемо отвечает Антон, но это все равно приятно. И наконец поворачивается, не выскальзывая из круга арсеньевских рук. Он улыбается — не кокетливо, не соблазнительно, но так, что щемит сердце. Он целует — без напора, без спешки, но этим бьет куда-то под дых. Антон наступает, мелко перебирая ногами и потихоньку отодвигая Арсения к кровати. А когда его голеней касается приятная прохлада постельного белья, Антон, дотрагиваясь только кончиками указательных, стекает по стоящему перед ним телу вниз, на колени. Арсений успевает лишь выдохнуть. Вскинув еще один обезоруживающий взгляд наверх, Антон кладет руки ему на бедра и тянет на себя, склоняясь ртом к паху. В следующее мгновение Арсений закрывает глаза, задирает нос к потолку и распахивает беззвучно рот. Рука сама собой ложится на пришедшую в равномерное движение макушку и зарывается в густые волосы. На своих двух веках Арсений слышал (да и, что скрывать, сам не гнушался использовать) каламбуры про вампиров, включающие слово «сосать», бесчисленное количество раз. Сейчас одновременно хочется и злоупотребить такими скабрезностями, потому что они явно сложены о навыках Антона, а тому есть, чем впечатлить, и оградить его от них — в целом, по той же причине. Так и не решив, говорить пошлости или нет, он все равно открывает глаза, чтобы полюбоваться зрелищем. Но перевести взгляд не успевает, потому что перед взором осуждающе предстает распятие на стене. — Блядь! — Что такое? — спрашивают снизу. Арсений все же опускает голову — Антон пытается отдышаться и часто облизывается, а подбородок у него распутно мокрый. Лучше бы не открывал глаз, все-таки тот прав: никакое бессмертие не абсолютно перед таким видом. — Извини. Просто тут ситуация — хоть святых выноси. В прямом смысле. Антон находит в себе наглости ухмыльнуться. — Я должен был снять здесь всю церковную утварь, чтобы не смущать Господа панорамным видом на твой хуй? — Свинок же ты вынес. — Свят, свят, свят. Они ведь реально существуют, за них я беспокоюсь больше. Ладно, крепись, я всерьез алкаю превратить патриарший чертог в логово разврата и содомии. Напоследок ткнувшись губами в кожу у паховой складки, Антон выпрямляется, заслоняя лунный свет. Арсений думает, что тот опять его поцелует, и он не возражает — плевать на вкус, после себя же. Однако Антон, как-то странно и почти по-детски приласкавшись — он делает немного неуклюжее движение головой, проводя челкой от одного плеча Арсения до другого — огибает его и садится на кровать. Поднимает ноги, отталкивается от края и ползет к подушкам. А потом просто переворачивается на живот. Когда Арсений ставит одно колено на простынь рядом с его щиколоткой, он замечает, что в изножье уже лежит тюбик смазки. — Презерватив нужен? Конечно, ни заразиться чем-либо, ни зачать вампиры не могут (а второе в случае Антона и Арсения было бы маловероятно, даже не будь они мертвы), но уточнить лишним не будет — для многих это вопрос личного комфорта. Антон прищуривается на него через плечо. — Если ты не собираешься делать «капитошку» и выкидывать из окна на прохожих, то нет. Арсений пожимает плечами и берется за тюбик. Уложив голову на подушку боком и не прекращая следить за происходящим сзади краем глаза, Антон смыкает руки в замок над макушкой, словно сооружает вокруг себя защитный ромб. Арсений, стоя на коленях сбоку от его правого бедра, наклоняется вперед через все тело и вновь не отказывает себе в удовольствии уткнуться лицом в шею, пошевелить носом недлинные пряди волос и задеть мочку. Угол рта Антона тянется вверх, будто ему навстречу, и Арсений принимает это за разрешение — осторожно целует в самый краешек. Антон улыбается шире, изворачивает шею, а потом тихо выдыхает, когда пальцы скользят у него между ног. Линия плеч напрягается, лопатки вспарывают широкое полотно спины. Арсений касается их губами, не останавливая неторопливое движение ниже. В таком сексе очевидно проявляются и прелести, и недостатки ускоренной регенерации. С одной стороны, практически нет боли и дискомфорта, да и противопоказаний никаких — при желании и наличии возможности можно трахаться в жопу хоть двадцать четыре на семь. С другой, настроенные на вечное устойчивое состояние клетки организма сами пытаются справиться с обнаруженным «дефектом» и сопротивляются расширению тканей. Поэтому затягивать тут никогда нет смысла — только себя да партнера изведешь, а для дела никакой пользы. Антон и сам это понимает. Он поджимает под себя одну ногу, затем вторую, отталкивает руками корпус от подушки и выгибает спину, облегчая Арсению задачу. Три его пальца свободно проворачиваются внутри, но он следит за пальцами Антона, за тем, как они сжимают наволочку, как белеют костяшки на некоторых толчках. Голос в голове низко удовлетворенно урчит. — Можно уже давно, — в несколько выдохов произносит Антон, когда Арсений шире расставляет указательный и безымянный, а большим поглаживает сверху, не погружая, лишь слегка касаясь слизистой. Антон этого не видит, но Арсений кивает. Бедра Антона разъезжаются шире, и он глубоко дышит, ожидая. Замерев между его ног, Арсений проводит взглядом от макушки до ягодиц, прикрывает глаза, чтобы справиться с новым приступом волнения и жара, и вот так, вслепую, прижимается. Ощущает, как напряженного члена и тазовых косточек касается мягкое, нежное, а потом опускает руку и направляет себя. Глаза он открывает только, когда слышит стон Антона — длинный и высокий, как он сам. Арсений не торопится еще два-три толчка — сам ошалело следит за тем, как плавно пересекаются и скрадывают друг друга линии их тел. А потом у него срывает крышу. Он хватает Антона за бедра и резко дергает, насаживая на себя в быстром ритме. Тот отфыркивается, не сразу уловив частоту движений, и колени его ползут по скользкой простыне вперед и в сторону. Тогда Арсений наклоняется, прижимается грудью к спине, обволакивает руками, скрещивая их на Антоновых плечах, коротко целует в загривок и резко выпрямляется, так и не выпустив из объятий. Антон, охнув, хватает его запястья ладонями, откидывает назад голову и обжигает снизу вверх огромными распахнутыми глазами. В них Арсений ловит оттенки реакций на собственные движения, напряженно следит за дрожанием век, бликами радужки и шириной зрачков. И Антона ведет — это видно по мимике, слышно по голосу, ощущается по отдаче тела. Но и этого Арсению оказывается мало. Не проведя в такой позе и минуты, он отодвигается, укладывает удивленно хлопающего ресницами Антона на спину, при этом выворачивает его бедра перпендикулярно постели, подхватывает ногу под коленом и вновь входит. Тот ойкает, изогнувшись спиралью, но не возражает, лишь крепче обвивает Арсения за шею одной рукой. Его самого едва ли не подкидывает от возбуждения, но получивший было свое голос вдруг звучит паническими нотками: «У него все это уже было! Тебе нужно его впечатлить! Он должен запомнить тебя!» И Арсений ебется, как в последний раз. Снова меняет позу, волочит Антона по всей площади кровати, складывает его тело в замысловатые фигуры, позабыв и про распятие над головой, и все остальное в этом мире. Ни на одно его действие Антон не выказывает сопротивления. Стоны его звучат одобрением, но в глазах мелькает озадаченность, пугающая Арсения до усрачки и заставляющая чувствовать себя неопытным девственником в костюме супермена, которого разоблачили. В очередной раз поддавшись сомнениям, он спускается с кровати, переворачивает Антона на живот и дергает за щиколотки к краю. Отрывает от постели, поднимает за бедра до уровня собственного паха, так что простыни касаются лишь голова и руки, а все, что ниже, остается на весу. Первый толчок проходит успешно: видимо, угол удачный, и Антон комкает в кулаках ткань, изгибает позвоночник, подаваясь навстречу. Ободренный, Арсений разгоняется, вбивается чаще, на всю длину, сжимает сильнее пальцы на покрасневшей коже. А потом происходит катастрофа. Потеряв контроль, он даже не сразу замечает это, но в один момент член выскальзывает и беспомощно елозит по промежности, никак не желая попадать обратно. И, в общем, проблема поправимая — нужно всего лишь помочь себе рукой, но для этого придется отпустить ноги Антона, уложить его снова на кровать, то есть подтвердить свою промашку. Близкий к панике, не меняя положения, Арсений все равно упрямо трется между ягодиц, уже готовый от отчаяния воздеть очи к распятию и попросить: «Боженька, помоги и направь!» И тут Антон оборачивается и впервые за несколько минут говорит связной речью, хоть и изрядно севшим тоном: — Арс?.. — А? — отзывается он, снова безуспешно толкаясь. Блядь, блядь, блядь. — Скажи, пожалуйста, а что, когда я полез в ванную, ты пришел сюда, тайком установил камеру и прямо сейчас на нас дружно дрочит группа бизнесменов где-то в Сингапуре? От стыда Арсений жмурится. Прекращает бессмысленные фрикции и осторожно опускает Антона на постель. — Нет… — Тогда зачем эти показательные выступления? Для кого мы стараемся? — он переворачивается, садится и подтягивает к себе ноги, освобождая пространство с краю. Будто предлагает Арсению присесть. Издевается, наверное. А потом еще предложит воды и таблеточку от сердца. — Блядь… Извини. Я все испортил, да?.. Собственный голос звучит так жалко, что Арсений не сильно бы расстроился, вырви Антон ему сейчас сердце по-настоящему. Какой же позор. Он по-прежнему не открывает глаз, чтобы не видеть, как Антон презрительно бросит: «С лохами не ебусь», — встанет и уйдет, оставив Арсения вариться в самом унизительном моменте его долгой жизни. Слышится шорох ткани, а затем рук касается тепло, и Арсения все же тянут за запястья вниз. Он неловко садится на краешек кровати. Тепло пропадает с рук и перемещается на горящие смущением щеки, а следом ласково дотрагивается до зажмуренных век. — Эй… Ну ты чего? Вовсе нет, мне очень хорошо с тобой. Если это такая насмешка, то Антону тоже стоило бы хоть ненадолго попробовать свои силы в театре — голос его звучит так правдоподобно и искренне! Арсений несмело приоткрывает глаза. Лицо Антона совсем близко, он смотрит слегка обеспокоенно, без тени улыбки или снисхождения. — Прости, я перенервничал. Это же… ты… — А это ты. Думаешь, я не волнуюсь? Арсений хочет глупо и наивно уточнить: «Правда?» — но Антон предупреждает этот вопрос, приближается и целует мягко, спокойно, не посягая на просторы чужой ротовой полости. И этим как будто делает только хуже, потому что стыд и неловкость, хоть и болезненно, но можно пережить, а вот с этим ласковым теплом что прикажете делать?.. — Давай попробуем получить удовольствие, а не поставить хореографию для болливудского боевика, — говорит он, оторвавшись, проводит большим пальцем по нижней губе Арсения, а потом отодвигается обратно к подушкам, опрокидывается назад и сгибает длиннющие ноги в коленях, обхватив их ладонями и прижав к груди. От этого движения натягивается кожа на белой изнанке бедра. Древнего, почти девятисотлетнего, старого, как дерьмо мамонта, бедра — напоминает себе Арсений, чтобы хоть как-то притупить острую вспышку возбуждения. Выходит откровенно хреново. — Иди сюда, — зовет Антон. Тон его колеблется между мольбой и приказом. Арсений не предполагал, что такой симбиоз возможен, но у Антона отлично получается. И он повинуется — нависает, кладет пальцы на тыльную сторону ладоней Антона поверх коленей и разводит их шире, чтобы опуститься ближе, лицом к лицу, рассмотреть безмятежные черты. Тот улыбается поощрительно, а потом пальцы его правой руки выскальзывают из-под ладони Арсения и спустя секунду, плотно сжав его член, направляют его внутрь. Антон закусывает губу, шумно вдыхая через нос, и скрещивает лодыжки у Арсения за спиной. Глупая сентиментальность в это мгновение лезет наружу, почти срывается с губ ненужным, несвоевременным, банальным человеческим признанием. Арсений сжимает рот плотнее, чтобы вновь не испортить момент. Что за чушь. Они знакомы неделю. Дальнейшие указания ему не требуются. Он набирает потерянный ранее ритм, шатает мягкую мебель, стонет, задыхаясь, от этой новой близости, отпускает тревоги и наконец позволяет себе наслаждаться. Антон зарывается пальцами в волосы у него на затылке и при глубоких движениях до приятного больно тянет за пряди, увлажняет хриплым дыханием кожу на щеке. Арсений чередует вампирскую и человеческую скорость. Звук шлепков вытягивается в какой-то непрерывный звон, а Антон судорожно хватается за спину, кажется, вспарывая ногтями кожу. У него в имени только одна глухая согласная, но Арсений сипит его, как аббревиатуру СДЮСШОР. Первый же звук его собственного имени Антон комплиментарно растягивает на языке. А вскоре Арсений чувствует, как о низ живота в такт его толчкам начинают тереться костяшки чужой руки. Бросив один взгляд вниз, между их тел, он снова склоняется, раскрывает бедра Антона под таким углом, чтобы целенаправленно попадать в одно и то же место. Тот давится воздухом, выгибается, скользит затылком по подушке, и прямо перед глазами опять возникает натянутая, будто перевитая жилами длинная шея. Капитулируя перед собственной фиксацией на ней, Арсений ведет носом под подбородком, целует ниже кадыка и, не раня, скребет зубами по коже. Рука Антона вновь перемещается ему в волосы и давит — нет, правда, настойчиво вжимает голову в собственное горло. И это — приглашение. Арсений окончательно теряет рассудок, когда выпускает и вонзает в эту шею клыки, а на язык брызжет соленое. На вкус кровь совершенно не такая, как человеческая, и не будит жестокие инстинкты разорвать, иссушить, погубить. Но дыхание перехватывает от осознания. Одно из сильнейших существ в этом мире, которое все еще может вырвать ему сердце одним движением, сейчас так доверчиво ему отдается. Не в пошлом значении этого глагола, не телесно, а на другом уровне. Это не про власть и покорность, не про победу и поражение — это что-то, чему он не может подобрать слов, но о чем удовлетворенно воет ставший уже привычным голос в голове. Кровь бьется теплыми толчками в горло, и он жадно тянет еще сильнее, безалаберно позволяя ей срываться с губ и растекаться по груди Антона. И когда Арсений раздвигает кончиком языка стенки сонной артерии, будто трогает струны, Антон под ним кричит, подкидывает бедра, а внутри него становится так тесно, что приходится отпрянуть от места укуса, дабы глотнуть воздуха. Раны тут же начинают затягиваться. Возможно, впервые за свою вампирскую жизнь Арсений ненавидит регенерацию: спустя мгновение все эти следы сойдут, а ему бы так хотелось, чтобы у Антона хоть ненадолго остались на теле видимые доказательства их встречи. Его вялая после оргазма рука выскальзывает из волос Арсения и шлепается на постель. Тот аккуратно вынимает член, неуклюже подползает на коленях выше и, не отводя взгляда от алых потеков на светлой коже, спускает на нее за несколько быстрых движений рукой. Когда Арсений уже лежит на подушке вниз лицом, пытаясь отдышаться, перед глазами все еще стоит картина, на которой в багровую лужицу в ямке рядом с ключицей стекает белая струйка. Кровь с молоком. Пару минут спустя он, пошатываясь, идет до ванной комнаты и наскоро, прямо из раковины, смывает с себя пятна, стоя перед зеркалом, но почему-то избегая отражения собственных глаз. Потом мочит полотенце и возвращается в спальню. Антон, кажется, даже не пошевелился за время его отсутствия — лежит в той же позе, обнаженный, открытый и обманчиво уязвимый. Арсений приближается и с сожалением начинает стирать кровь и сперму с его тела, обнаруживая под ними полное отсутствие засосов, синяков и отметин. Когда он, придерживая запястье правой руки, собирает тканью последние липкие следы с кончиков пальцев, Антон вдруг слабо сжимает их вокруг чужих фаланг. Арсений переводит взгляд на его лицо — тяжесть век почти осязаема: они дрожат, едва приподнимаясь, борются с усталостью. Зачатки улыбки чуть вздергивают уголки губ. Полотенце падает на пол, и Антон переплетает их пальцы, сонно тянет на себя. Арсений послушно забирается на кровать, устраивается боком, чтобы смотреть на расслабленное лицо. Простыня под ними собралась складками, которые неприятно дразнят кожу. Их сцепленные руки Антон укладывает у себя на животе. Не очень удобно, но Арсений готов потерпеть, пока смотрит, как Антон окончательно проваливается в сон. Засыпая сам, он загадывает, что, если утром, проснувшись, они все еще будут касаться друг друга, то он никуда не уедет.***
Открыв глаза, Арсений обнаруживает, что Антон лежит спиной к нему на своей стороне кровати и расстояние между ними составляет не меньше локтя. Тот все еще спит, хотя всю неделю, когда Арсений спускался на завтрак, Антон уже его там поджидал. Впрочем, неудивительно — вчерашний ритуал и снятие проклятия должны были забрать у него много сил, а потом и Арсений дополнительно вымотал в этой самой кровати. Он лежит еще несколько минут, прислушиваясь к дыханию сбоку, но все же встает, подбирает с пола вчерашнее полотенце и идет в ванную. Последняя мысль, которая посетила его постэйфорическое сознание вчера перед сном, наутро, конечно, кажется глупой и по-девчачьи фантазийной. Что-то из серии: вот если сейчас он обернется и посмотрит на меня, то у нас обязательно будет свой дом, трое детей и пять собак. Абсурд. Сделка завершена. Зелье Дороха будет действовать, пока не кончится день, и нужно пошевеливаться. Хватит, засиделся Арсений на родимой стороне. Выйдя из душа, он напряженно ищет в тишине признаки чужого пробуждения, не находит, но на всякий случай снова заглядывает в спальню, чтобы перепроверить. Ну, мало ли, зелье — это плюс сто к устойчивости к вербене, но минус двести к вампирскому слуху. Но нет — Антон все еще спит, как убитый. Убитый, ха. Сборы занимают не так уж много времени — вещей-то у Арсения, за исключением смартфона и поддельных документов, по-прежнему нет. Он плотно подкрепляется кровью на дорожку, выбирает наиболее полюбившиеся ему за эти дни джинсы и толстовку из гардероба Антона и по-прежнему игнорирует нижнее белье, решив оставаться верным традиции. Тщательно укладывает перед зеркалом волосы на один бок, потом приходит к выводу, что это выглядит ужасно, ерошит шевелюру, потом зачесывает все назад, потом опять придирчиво рассматривает свое отражение, потом осознает, что просто тянет время. И злится. Он спускается вниз. Клетка с Носферату и Валерой стоит на подоконнике на кухне, и Арсений заходит попрощаться. Свинки занимаются своими немудреными делами, и исчезновение залетного вампира из их жизни им совершенно до лампочки, поэтому трогательной сцены не выходит. Но эти две минуты, в течение которых он поглаживает шелковистую шерстку, — еще один шанс Антона на пробуждение. Он им не пользуется. Ноги опять приводят Арсения на порог спальни на первом этаже. Он мог бы заподозрить Антона в притворстве, но, к сожалению, слишком хорошо знает дыхание и стук сердца спящего, и такое не подделать. Арсений подходит ближе. Смотрит на тонкий профиль, абрисом вычерченный на белизне подушки. На всклокоченные волосы, мерно поднимающуюся и опадающую грудь, стройные щиколотки. На чистую шею без единого следа чужого присутствия. В день их встречи Арсений принял Антона за мальчишку. Сейчас, спящий, он действительно на него похож. Еще секунда, вот-вот, и он зевнет, потянется и начнет хмуро тереть глаза. Он этого не делает. Арсений наклоняется, вытягивает из-под ноги Антона так и не задействованную ночью простыню и укрывает его, пусть замерзнуть тот и не может. А потом разворачивается, выходит из спальни, из дома, спускается по крыльцу, прикрывает за собой калитку и направляется в сторону «Куничиной горы». Голос в голове завывает, как Ярославна в Путивле на забрале.