***
Раз, два, вдох. Раз, два, выдох. Беговых дорожек на юго-западном побережье Таити практически нет, и Арсений несется вдоль береговой линии. Песок вкусно хрустит под кроссовками, на которых к концу пробежки будет слой пыли, как на рабочем телефоне концертного директора Кая Метова. Сереже на Арсовы возмущения по поводу отсутствия в этой части острова нормальных зон для бега откровенно плевать — он дрыхнет чуть ли не до обеда и, как его ни уговаривай, к физической активности не присоединяется. Во Французскую Полинезию они прилетели еще в конце января. Сережа такие места любит — он готов валяться на шезлонге у бассейна даже в сезон дождей. Оно и понятно — тут много свежего воздуха, красивых пейзажей и благоприятной энергии, а колдун ими подпитывается, как Арсений кровью. Сначала разместились на Бора-Бора, но последний успел облазить всю пышную растительность маленького острова за пару дней и через неделю взмолился о переезде. Так они оказались на Таити в коммуне Фаа, тоже, к сожалению, не отличающейся изобилием развлечений. Сейчас, в середине мая, здесь начинает жирнеть туристический поток, но даже ранним утром, когда температура еще не успела доползти до отметки в тридцать градусов, никто не рискует, как Арсений, бегать с непокрытой головой. Он, впрочем, мог бы моционить и днем, в самое пекло. Вампирам сильная жара, как и колючий холод, до лампочки. Бит в ушах резко обрывается. Арсений останавливается, достает кейс для наушников и смотрит на горящий красным индикатор. Как некстати забыл зарядить! Он недолго мнется на месте, решаясь — бежать дальше без музыкального сопровождения или вернуться домой за другими наушниками. В итоге выбирает второе: в конце концов, далеко он убежать не успел. Да тут из любой точки, в принципе, убежать далеко нельзя. Окрестности пустынны, но он не рискует добираться до снимаемой ими виллы на вампирской скорости. Не хватало еще случайно поселить панику среди местного населения и отдыхающих. Домик они выбрали удобный — у каждого есть отдельный вход на свою половину, чтобы не мешать друг другу. Тем не менее, Арсений все равно прикрывает за собой входную дверь потише, чтобы не разбудить Сережу. И останавливается на месте, как вкопанный, когда слышит его не по-утреннему бодрый и даже заведенный голос. — Нет, никаких условий! Я в ваши дела не суюсь, это не моя драчка! Чужого присутствия в доме Арсений не слышит, да и ответной реплики не раздается, стало быть, Сережа разговаривает по телефону. — Ну и что, что на всех отразится?! Блядь, я на себя такую ответственность брать не буду! Злому Сереже на глаза лучше не соваться — можно поплатиться адской головной болью. Поэтому Арсений, чтобы не попасть под горячую руку, так же тихо идет к себе. — То, чем ты сейчас занимаешься, — это манипуляция! Ты пытаешься давить на мое чувство признательности, чтобы добиться своего! Ты ничем не лучше их, Поз! Арсений деликатно пытался не вслушиваться в односторонний диалог, но на последнем обращении он замирает, так до конца и не распутав клубок извлеченных из кармана сумки проводных наушников. Это имя он уже слышал. Несколько раз. Но только из одних уст. И вот теперь он прислушивается к чужой беседе уже внимательно, сосредоточенно напрягая слух, чтобы понять и реплики того, кто находится на другом конце провода. Выходит не очень хорошо: он слышит твердый низкий мужской голос, отвечающий Сереже с тем же напором, но слов разобрать не удается. — Я прекрасно это все понимаю, но и ты войди в мое положение. Если кто-нибудь из моего сообщества узнает, что я вмешиваюсь в эти ваши разборки, мне пизда! Голос Сережи явно дает слабину. Судя по всему, невидимый собеседник — парень не промах, умеет подбирать аргументы. Не зря Антон делал на него ставку, когда планировал публичное раскрытие вампиров. — Я не знаю… Да блядь, ну правда не знаю! Нужно перерыть кучу всякой инфы, чтобы хоть приблизительно представлять, что тут можно сделать… Я… Я ничего не обещаю… Да. Да. Хорошо. Я перезвоню. Но ты меня понял, Поз? Никаких гарантий. Все, рассос. Положив трубку, Сережа принимается ходить по комнате, несколько раз издает измученное «ой, бля…», шуршит какими-то бумагами. Арсений выжидает, не последует ли за этим еще какой звонок, но больше тот не выказывает желания чесать языками. Распутав наконец провода, все еще на цыпочках Арсений выходит из дома, стараясь не попадаться в обзор из окон. Музыку он, впрочем, так и не врубает. Аккомпанемент собственных мыслей сейчас звучит куда громче и насыщеннее любого техно. Вариант, что Сережа вел диалог с каким-то другим Позом, не тем, которого упоминал Антон, он даже не рассматривает. Слишком уж необычное имя, Арсений таких никогда раньше не слыхал. Вообще это не редкость в вампирском мире, когда по-старинному вычурные ФИО сразу идентифицируют и человека, и его эпоху. Арсений всегда поминает добрым словом papa et maman за то, что дали ему хоть и не самое распространенное, но, по крайней мере, не режущее слух прозвание. А каково в XXI веке жить какому-нибудь Епафродиту Аполлосовичу? Значит, пока Арсений пытался обнаружить какие-то связи с древними среди своих сомнительных кровососущих знакомых, непосредственный контактер все это время был рядом с ним. Похоже, не так и хорошо Арсений знает лучшего друга. Но надо признать, и сам с ним не был в последнее время досконально откровенен. Когда он возвращается на виллу, Сережа уже ведет себя как обычно — валяется на шезлонге у бассейна, как будто и не злился до чертиков где-то час назад. — Ты сегодня рано, — начинает Арсений издалека, вставая под летний душ. — Пеликан один с утра разбудил. Прилетел и давай в стекло долбить, — незаинтересованно отвечает Сережа. Глаза его скрыты под стеклами темных очков. — Какие планы на сегодня? Тот просто пожимает плечами. На этом незамысловатый разговор обрывается. Арсений решает пока не давить и не забрасывать вопросами, а понаблюдать за соседом с безопасного расстояния. И Сережа, надо отдать ему должное, сильно не палится: привычный образ жизни практически не изменяет. Если он и выходит вновь на связь с первородным, то делает это либо в моменты арсеньевского отсутствия (которые тот стремится сократить до минимума), либо путем сообщений. Выдает его лишь то, что по ночам Арсений теперь слышит долгое шуршание страниц и клацание клавиатуры. Спустя два дня за завтраком Сережа объявляет: — Я завтра мотанусь в Москву на пару суток. Максимум на недельку. Не скучай. — Зачем? — внутренне Арсений подбирается. — Соседка звонила. У них трубу рвануло, три этажа протекли. Надо бы наведаться, посмотреть, что там с квартирой. Сережина хата в столице нашей родины действительно заслуживает того, чтобы сорваться из бессрочного отпуска в случае ее затопления. Но Арсений сомневается в правдивости этой истории. — Мне составить тебе компанию? — Боже, зачем? Вытереть лужи в случае чего я и без тебя смогу. Тем более для таких, как ты, там все еще небезопасно. Это так. В течение девяти месяцев, что Арсений провел вдали от родных краев, ситуация с остракизмом в сторону вампиров становилась хуже с каждым днем. Председатель и все правительство продолжали гнуть линию, что все они являются лишенными угрызений совести и представлений о морали преступниками, которые не подлежат юридической защите. На законодательном уровне пока это не было закреплено, но ждать хорошего не приходилось. Население, которое с объявлением новости о существовании вампиров забаррикадировалось было по домам, понемногу начинало смелеть. В новостях частенько мелькали сюжеты о жестоких расправах в России над вампирами, ответственность за которые впоследствии никто не нес. Антон в последний вечер говорил, что собирается связаться с другими древними, чтобы вместе решить, стоит ли оказывать сопротивление режиму. Что, если тот загадочный звонок и был результатом первородного брифинга? Арсений кивает, делая вид, что Сережина причина для отъезда его полностью устраивает. Как только тот выходит из-за стола, Арсений вынимает телефон и бронирует для себя место на рейс до Москвы на ту же дату. Благодаря Сереже проблема с проверками в аэропортах и на вокзалах оказалась решена. Тот изготовил для Арсения амулет, действующий по тому же принципу, что и зелье Дороха, только срока действия у побрякушки не было. Арсений сначала обрадовался и заявил, что с этой штукой можно было бы в принципе никуда не уезжать, просто всегда носить ее на себе, как кольцо от солнца. Однако Сережа его осадил и запретил надевать амулет тогда, когда он не требовался. — Подавление любой сущности ничем хорошим не заканчивается, Арс. Одно дело — таскать его в течение нескольких часов раз в пару недель, другое — вовсе не снимать. У тебя башню на этой почве вскоре снесет. Арсений не стал ему рассказывать, что с башней за последний без малого год у него и так не все в порядке. Взять хотя бы текущую его затею. Сорваться с безопасного солнечного острова обратно в еще не прогревшуюся страну, откуда с таким трудом выбрался и где его никто не ждет. Не имея особого представления о том, зачем туда летит Сережа и что у него за мутки с одним из древних. Располагая лишь призрачной надеждой, что этот путь выведет его на Антона. Арсений убеждает себя, что затевает это все лишь для того, чтобы докопаться до истины. Чтобы посмотреть Антону в глаза и спросить, чем на самом деле были августовские события. В глубине души он признает, что желание увидеть глаза Антона является его целью и без дополнительных условий и вопросов. На следующий день утром Арсений предлагает подкинуть Сережу до аэропорта на арендованном ими автомобиле, но тот отмахивается — от их виллы и пешком-то идти недалеко, а уж на такси и подавно. Прощаясь, Арсений помогает загрузить в багажник чемодан и про себя отмечает, что тот тяжеловат для путешествия на пару дней и вряд ли Сереже понадобится СТОЛЬКО носков и трусов. А вот толстые гримуары да магические артефакты из тяжелых металлов вполне тянут на такой вес. Как только такси скрывается за поворотом, Арсений возвращается в дом, чтобы уже через час самому покинуть его нагруженным багажом. В отличие от Сережи он не знает, как долго продлится его отъезд, куда приведет его дорога и вообще вернется ли он на Таити. Разница между их рейсами совсем небольшая, только у Сережи пересадка в Сеуле, а у Арсения во Франкфурте, и в Москву он прилетит позже на три часа. Изнурительные шестнадцать часов перелета, ожидания второго самолета и снова перелета даже его, бессмертного, оставляют без сил, что уж говорить о создании с обычными человеческими ресурсами. Рассудив, что ночью Сережа никуда не денется, Арсений заселяется в отель (в столице он своим жильем так и не обзавелся) и вырубается. Организм, впрочем, не дает ему сильно расслабиться. Просыпается он рано, но энтузиазм и целеустремленность работают лучше любых энергетиков, поэтому никакой вялости нет и в помине. Он берет в каршеринге автомобиль без оклейки и, вооружившись двумя стаканами кофе и пакетом крови, паркуется во дворе Сережиного дома. Шторы на окнах у того задернуты, значит, скорее всего, тот еще спит после перелета. Арсений успевает извертеться в водительском кресле и почти прийти в отчаяние от мысли, что Сережа все-таки ускользнул, пока он спал, но около шести вечера штора все же колышется. Еще полчаса спустя дверь парадной (или здесь будет вернее сказать — подъезда) открывается, и хмурый Сережа появляется в поле зрения. Он идет к своей машине, практически не отрывая взгляда от экрана смартфона, но Арсений на всякий случай сползает на сиденье пониже. Если верить телеку, экстрасенсорные способности позволяют отыскать труп в багажнике. У Сережи с этими способностями все неплохо, а Арсений технически труп. Вдруг почует того на расстоянии? Однако внешне тот остается безучастным, садится в машину, заводится и выезжает со двора. Арсений, выждав секунд двадцать, двигается следом. Гарантий, что Сережа едет именно на встречу с неведомым Позом, нет никаких. Но у Арсения пока других планов на этот столичный визит тоже нет, поэтому он продолжает слежку за лучшим другом, не испытывая из-за этого сильных мук совести. Уверенности в цели маршрута становится все меньше, когда Сережа огибает центр и элитные районы, направляясь в сторону Измайлово. Арсений с трудом представляет грозного древнего в антураже лубочного Кремля или шиномонтажек, но, если задуматься, Антона он тоже встретил не в самых подходящих его статусу условиях. Сережа вдруг резко сворачивает во двор в неуютном жилом квартале, и Арсений, чертыхнувшись, едва успевает включить поворотник и съехать с полосы. Тут совсем пустынно, и расстояние между стенами, как в питерском «колодце». Ругая себя за то, что, не изменяя привычкам, выбрал слишком приметный в этих краях мерс бизнес-класса, Арсений пытается держаться на расстоянии, но не упустить Сережу окончательно из виду. Тот в очередной раз огибает угол дома, а когда Арсений следом въезжает в узкий проулок, от растерянности жмет на тормоз. Кабриолет Сережи стоит прямо перед ним. Пустой. Арсений открывает дверь и неуверенно подходит к чужой машине, будто ожидая обнаружить, что Сережа закатился под педали. Предсказуемо его там нет, но через мгновение Арсению становится не до выяснения его местоположения. Голова резко взрывается такой болью, будто на нее опрокинули ушат крутого кипятка. Взвыв, он падает на колени, вскидывая руки к вискам, и приваливается к блестящему боку. — Никогда. Больше. Так. Не делай. А то взорву тебе башку к херам, укладку будет жаль. Боль отпускает так же внезапно, как и началась. Стенки сосуда на месте разорвавшейся аневризмы стягиваются обратно. Арсений жмурится, приходя в себя, и прислушивается к звуку шагов, остановившихся от него в полуметре. — Нахуя ты меня выслеживал? — ледяным тоном спрашивает Сережа. — Нахуя ты мне соврал про потоп в квартире? — огрызается Арсений, поднимаясь на ноги. Он снова выше собеседника, но уверенности сейчас это не придает. Башку взрывать тот, пожалуй, все же не будет, но вид у него сейчас далеко не дружелюбный. — А ты откуда знаешь, что соврал? — тот искренне удивляется. — Ты что, как в фильмах, запрыгивал мне на карниз и пялился, пока я сплю? Пиздец ты стремный, чувак. Арсений отряхивает мусор с коленей. — Мечтай, нужен ты мне больно. Просто я знаю, зачем ты вернулся на самом деле. Это откровенный блеф, и Сережа его видит сразу. — Ну да, рассказывай, — фыркает он. — И расскажу. Тебя вызвал в Москву первородный вампир по имени Поз. Помочь ему разобраться в одном деле. — Ты… — Сережа все-таки теряет самообладание и выглядит растерянным. — Откуда?! Ты рылся в истории моего браузера или в телефон залез? Нет, невозможно, там магическая защита, которую ни один хакер не обойдет… Теперь очередь Арсения самодовольно фыркать. — Услышал знакомое имя в разговоре. Не у тебя одного есть связи в высших кругах, — произносит он загадочно. Сережа трактует эти слова по-своему. — Ты знаком с Позом? — Я знаю древнего, — кивает Арсений, осторожно подбирая формулировку. Технически он пока не произнес ни слова лжи. Вся надежда на то, что Сережа сейчас не начнет допрашивать его с пристрастием, потому что объем фактов о Позе, которым располагает Арсений, исчерпывается пристрастием дарить друзьям морских свинок. Однако Сережа хлопает себя по лбу и обреченно вздыхает. — Блядь, ну конечно… Не просто так ты спрашивал про связь между древним и его потомком в конце лета, я же чувствовал! Что, это он помог тебе перебраться через границу? — Без первородного в этом деле, действительно, не обошлось, — Арсений даже носки к образу так придирчиво не подбирает, как сейчас слова. — Ну, естественно… Я так и знал! Какой колдун по собственной воле захочет с тобой связываться? Арсений многозначительно поднимает бровь, смерив Сережу взглядом. — Ой, иди нахуй, — отмахивается тот. — Ты — мой крест, и не я его выбирал. Я уже смирился. — А ты откуда знаешь Поза? — чем быстрее он уведет разговор в другое русло, тем безопаснее. — Да там… История одна была… Ну… Одна ведьма на меня немного обиделась… Там вообще пустяк был, если честно… Короче, она попыталась превратить мои яйца в морских ежей. Поз очень кстати оказался рядом и отвлек ее на себя. Как-то так и познакомились… Сережа выглядит смущенным. Зная его любвеобильность, несложно домыслить опущенные обстоятельства: какая-то барышня и Сережа неправильно друг друга поняли. Ну, то есть он все правильно понимал с самого начала, а она — нет. И в итоге решила отомстить несостоявшемуся возлюбленному. Похоже на правду. Сережа — тот еще вагинальный сомелье. — Ты от дела-то не отвлекайся, — быстро соскальзывает он с неудобной темы. — То, что ты знаешь Поза, не объясняет твоего присутствия здесь и слежки. — Ты же к нему направляешься сейчас? — Ну, допустим. — Серег, по-братски. Возьми меня с собой. Это личное дело. Клянусь, для меня это невероятно важно. — Ты что, решил, что это теплая встреча старых друзей? — шипит Сережа. — Я сам здесь далеко не на чистом энтузиазме! Арс, правда. Лучше собирай манатки, пока не поздно, и вали обратно в Фаа. Или в любое другое место, главное, подальше отсюда. Ты не представляешь, во что хочешь ввязаться… — Думаю, представляю. Может, не во всех подробностях, но сложить два и два несложно. Это же связано с обострившимся оборотническо-вампирским конфликтом? Колдун замолкает секунд на десять, а когда вновь открывает рот, звучит совсем разбито: — По-хорошему, мне прямо сейчас стоит щелкнуть пальцами, чтобы свернуть твою неугомонную шею. Сгрузить тело в багажник, отвезти домой и запереть в клетке, пока ты сам себя не угробил. — У тебя дома есть клетка? — Нет… — Значит, у твоего плана нет четко выработанного финала. Серень, я правда отдаю себе отчет в том, куда суюсь. Я готов помочь, если нужно. Это не прихоть, мне действительно очень нужно увидеться с этим вампиром. На этот раз молчание длится еще дольше. Сережа буравит взглядом, и Арсений смиренно ждет вердикта. Наконец тот вздыхает, качает головой и вскидывает руку вверх. Арсений успевает лишь ахнуть, как Сережа щелкает большим пальцем о средний. Ожидаемые тошнотворный хруст собственных позвонков и темнота не наступают. Одновременно со щелчком всего лишь раздается звук блокировки дверей кабриолета. — Идем, — разворачивается Сережа в сторону домов. — Если мне там из-за того, что привел постороннего, вырвут сердце, клянусь, Арс, я тебя убью. Он ведет Арсения даже не в подъезд, а в какой-то петляющий поворотами полуподвал, двери по коридору которого сначала ведут в пункты выдачи заказов из маркетплейсов, а дальше, когда света и голосов становится все меньше, — в складские помещения. Двери, даже закрытые на замки, Сережа бесцеремонно отворяет легким колебанием воздуха пальцами. На всякий случай Арсений сосредоточенно считает повороты — и для того, чтобы не заблудиться, и для тренировки памяти — поэтому, когда Сережа открывает очередную дверь, едва не спотыкается, увидев, что они оказались не в очередном витке коридора, а в темной комнате с другими людьми. Или, вернее сказать, не совсем людьми. Сначала он натыкается взглядом на сидящего за столом ближе всех ко входу крупного бровастого мужчину на вид лет сорока с густой черной бородой и такими же волосами. У его стула в полный рост застыл высокий вампир со светлыми голубыми глазами и темно-русой бородой. Арсений скользит взглядом правее. В центре стола сидит короткостриженый мужчина, тоже с бородой (три из трех!), только в этом случае с легкой проседью в темных волосах, что называют «соль и перец». Потом Арсений переводит взгляд в крайний правый угол и понимает, что вернуться к более детальному изучению бородатых незнакомцев в ближайшее время, кажется, не сможет. Потому что проклятый симбиот в голове, молчавший девять месяцев, пробуждается от спячки и тут же взрывается веселой трелью: «Наконец-то! Наконец-то! К нему! Скорей!» Антон выглядит немного иначе, чем в тот момент, когда Арсений в последний раз смотрел на его спящее лицо на фоне подушки. Он тоже не лишен растительности на подбородке, хоть и не такой густой, как у его товарищей. Волосы же наоборот стали короче, выпрямились, и вместе с ними будто заострились линии лица. Но главная перемена все же в его выражении. Арсений видел Антона самоуверенным, наглым, веселым, печальным, нежным, в ярости, в экстазе, в задумчивости. Но никогда, даже при болезненном снятии проклятия, он так красноречиво не терял самообладания. Лицо его вытягивается, глаза увеличиваются до невозможности, и он вскакивает со стула, опрокидывая тот навзничь и задевая макушкой низко опущенный плафон подвесного светильника. Никто, однако, от комичного поведения не смеется. Арсений понимает, что примерно такое же шокированное выражение присутствует и на его лице, когда сбоку раздается вопросительно-озадаченное от Сережи: — Арс?.. — Арсений! — секундой позже звонко восклицает Антон. — Антон, — выдыхает он сам, впервые за девять месяцев произнося вслух имя, которое не выходило из головы так долго. Остальные присутствующие к перекличке не присоединяются. — Что происх… Почему их двое? Кто это? — спрашивает черная борода, сам себя перебивая. — Бляяяядь… — протяжно стонет солено-перченая борода и почему-то прячет лицо в ладонях, заглушая конец немудреного высказывания. — Ситуация… — тихо резюмирует темно-русая борода. А следом солено-перченая борода отнимает руки, и под ними обнаруживается крайне взбешенная физиономия. Арсений напрягается в ожидании нападения, но гнев обрушивается не на него, а на Антона. — Ну что, мой мальчик, — он бьет кулаком по столешнице, и от края к центру тут же ползет трещина, — съездил на девятке?! Обосратушки, Антош?! — Не ори, Поз, — отвечает тот, понемногу возвращая себе привычный собранный вид, а заодно разрешая сомнения Арсения по поводу идентификации одного из древних. — Люди услышат. Спохватившись, Сережа тут же подносит кулаки к лицу и начинает в них что-то быстро бормотать. Накладывает заглушающее заклинание — догадывается Арсений. — Ой, — саркастично всплескивает ладонями легендарный Поз, — то есть теперь тебе вдруг стала важна конфиденциальность? А с чего вдруг? Давай всех сюда позовем, ты ведь у нас такой общительный! — Отвали, — сквозь зубы бурчит Антон. — Да кто-нибудь объяснит, что тут происходит?! — не выдерживает черная борода. — А ничего, Кос, необычного не происходит. Просто наблюдаем последствия того, как наш младшенький расширяет связи с общественностью. Судя по имени, это тот самый вампир, что помог ему снять проклятие летом, если я не ошибаюсь? — Что? — на этот раз возмущением захлебывается Сережа, быстро разворачиваясь к Арсению. — Ты меня наебал? — Неправда, — защищается он, как может, — я сказал, что знаю древнего и он мне помог. Остальное ты сам додумал! — Ты! Скотина, тварь, вонючка! — орет Сережа, сжимая кулаки. — А ну, заткнитесь оба! — повышает голос Кос. — Не перебивайте старших! Объясните мне, откуда колдун знает этого вампира и зачем притащил сюда? — Он не виноват! — Арсений инстинктивно закрывает Сережу собой, хотя, возможно, сейчас поворачиваться к нему спиной опаснее, чем вступать в конфронтацию хоть со всеми древними сразу. — Я его заставил. Сказал, что мне сюда нужно. — Зачем? — Кос хмуро разглядывает его исподлобья. Пять пар глаз пытливо буравят Арсения в ожидании ответа. Он сам хотел бы смотреть куда угодно в этой комнате, но взгляд предательски возвращается в правый угол. Все внутри сейчас толкает его к Антону, и Арсений, чтобы не сорваться с места, впивается ногтями в ладони до крови. Он напоминает себе, что это все ненастоящее, что за него думает и решает какая-то непонятная магия, но это не помогает справиться с желанием хотя бы приблизиться. Ответ ему очевиден, но произносить при всех «я искал тебя» он, конечно, не будет. — Я знаю, кто вы такие. И примерно представляю себе, с какой целью вы тут собрались. Хочу напомнить, что и меня происходящее касается не в последнюю очередь. Я готов помочь, в чем бы ни заключался ваш план. Антону я уже был полезен. Могу пригодиться и в войне против оборотней. Сережа рядом многозначительно хмыкает, но больше никак слова Арсения не комментирует. Зато древним есть что сказать. — Детский сад какой-то, — устало проводит рукой по лицу Поз. — Сын полка объявился, посмотрите на него. — Да что мы время тратим на разговоры? Нужно сразу стереть ему память и отправить восвояси, — Кос решительно поднимается с места. Из Сережи вырывается зачаток протестующего звука, Арсений поднимает пятку, чтобы сделать шаг назад, но все эти события опережает шелест рассеченного воздуха. Антон, вдруг расставшийся с неуклюжестью, которая мешала ему нормально встать из-за стола, уже стоит перед Косом и угрожающе сжимает его плечо. — Ты не посмеешь и пальцем его тронуть… — Нахер мне его трогать, Шаст? Я стираю память без наложения рук! Шаст. Опять какая-то неведомая хуйня. Арсению уже пора привыкнуть к тому, что в обществе Антона он постоянно слышит слова, значения которых не знает. — Я сказал, ты не будешь ничего ему внушать, Кос. Тебе убить меня придется и сверху насрать, чтобы это сделать. — Подеремся, что ли, из-за этого?! Ты правда хочешь, чтобы он участвовал в нашем деле?! — Нет, не хочу, — на этих словах сердце Арсения падает. Значит, Антон обижен и даже видеть его после того прощания по-английски не желает! — Но и не позволю обращаться с ним, как со зверюшкой. — Вообще-то, — подает вдруг голос темно-русая борода, чьего имени Арсений до сих пор не знает и который все это время почти не принимал участия в конфликте, — хочу вам напомнить, что мы все еще в безотрадном меньшинстве. Ваш и Макар не смогли прорваться обратно в Россию, Даня так и не вышел на связь. У нас не хватает людей. Так что я бы так решительно не отвергал добровольную помощь. — И что, Сапер, поэтому будет доверять кому попало? — интересуется Поз, но уже не столь самоуверенно, как раньше. — Он не кто попало! — вдруг гремит Антон так, что Арсений и графин с водой на столе вздрагивают. Глаза первородного чернеют, он угрожающе скалится, обнажая клыки. На Поза, впрочем, эта демонстрация впечатления не производит. Он и бровью не ведет, когда меланхолично спрашивает: — Все? Закончил проявлять характер? Наигрался мускулами? Может, тогда перейдем к конструктивному диалогу? Антон возвращается в нормальное состояние, но воинственной позы не меняет и не отходит. — Да знаю я наши конструктивные диалоги. Это те, в которых, о чем бы ни шла речь, ты придерживаешься позиции «я всегда прав». Я все еще считаю, что мы можем обойтись своими силами. — Слушайте! — подает вновь голос Сережа, миролюбиво поднимая ладони вверх. — Я Арса не один год знаю. Можете мне поверить, проще его убить, чем заставить отказаться от того, что он задумал. А убивать его я не позволю. Так что выбора у вас, похоже, нет. К тому же он правда может быть полезен, если вы готовы следовать моему плану. — Что скажешь, Кос? — обращается Поз к другу, видимо, взяв на себя функцию председателя собрания. — Хер его знает, — пожимает плечами. — Я этого мужика впервые в жизни вижу, не мне судить. Но если твой колдун и Шаст ему действительно доверяют, я готов рискнуть. — Ну что, Шаст, решайся. Последнее слово за тобой. Или берем твоего партнера по зерновой сделке в долю, или убиваем его, убиваем, как это ни печально, Сережу и еще полгода греем жопы в тяжких раздумьях, как поправить нашу горькую судьбину. У Поза в голосе нет веселья, но последние его слова, похоже, все же не слишком серьезны. По крайней мере, Сережа не выглядит настороженным ввиду возможной скорой расправы. — Мы пока только время теряем, — добавляет тот, кого называли Сапер. — Правда, Шаст, давай уже как-то определяться. Мы тут вроде как собрались, чтобы проблемки порешать, но до сих пор все шло весьма контрпродуктивно. — Контрпродуктивно — это когда ты пытаешься разглядеть противоположный берег, но вместо подзорной трубы смотришь в жопу. А у нас рабочие разногласия, — огрызается Антон. Он снова поднимает пытливый взгляд на Арсения. Всматривается долго, пока все терпеливо ждут. — Ты правда хочешь помочь? Арсений хочет просто поговорить. — Да, — отвечает он твердо, не разрывая зрительный контакт. Антон отводит взгляд и раздраженно дергает головой. — Делайте, что хотите. Только не наглейте и не взваливайте на него лишнего. Эти слова болезненно колют по самолюбию. Откровенное пренебрежение, равнодушие и даже презрение Арсений мог бы снести, но вот это снисхождение и покровительство при внешнем проявлении активного нежелания находиться с ним рядом — это унизительно. Он и так чувствует себя в этой компании ребенком, которого остальные не воспринимают серьезно. Даже Сережа. Пусть тот и младше на двести лет, но его сюда официально пригласили, а Арсений, получается, навязался. Он хочет было возмутиться, что может сам нести за себя ответственность и не нуждается ни в чьей опеке, особенно от Антона, но все помещение тут же приходит в возбужденное оживление, и становится ясно, что от сантиментов они уже перешли к делу. — Итак, — предсказуемо первое слово берет Поз, — для новоприбывших повторюсь. Ситуация во власти становится все хуже. Накал пиздобесия, похоже, скоро достигнет пика. Две недели назад многоуважаемая мадам председательница выставила на своей странице в соцсети официальное видеообращение. Цитирую: «Дорогие граждане Российской Федерации! Большое спасибо хочу сказать за такую горячую поддержку наших инициатив. Правительство вашей любимой страны вас слышит и очень ценит вашу лояльность нашей политике против вампиризма. Поэтому у меня к вам предложение. Если на официальном канале Правительства на Rutube наберется миллион подписчиков, то я обещаю вам вернуть спокойную жизнь и навсегда избавить нашу Родину от засилья нежити. Иными словами, мы соберем народное ополчение из граждан, обладающих геном ликантропии, и обычных людей и навсегда истребим проклятых кровососов. Хотите, чтобы ваши дети не тряслись по ночам от страха? Любите спокойный сон? Возвращайте его! Все в ваших руках!» Комментарии, думаю, излишни. Конечно, это все блядский цирк с волками, и миллион подписчиков они наберут в следующей пятилетке в лучшем случае. Но угрозы про сбор армии против вампиров — это не шутки. В скором времени они возьмутся за нас всерьез. Нужно поторапливаться, пока не началась вторая опричнина. Поэтому нам необходима помощь колдуна. — Хочу сразу заметить, — вставляет Сережа, — что я выступлю, скорее, как консультант и поставщик ресурсов, чем активный участник событий. Ни в какие разборки с оборотнями я соваться не намерен. Мне по своей природе вообще нельзя выбирать сторону в вашей вражде. — Ты по своей природе однажды лишился бы яиц, если бы я по своей природе не пришел на помощь. — Сука, Поз, а можно не при всех об этом распространяться?! Прояви хоть каплю уважения! Я здесь вообще-то представляю все ведьминское сообщество! — Блядь, Сереж, ты как лицо ведьминского сообщества — это все равно что Елена Малышева как лицо системы здравоохранения. — О, мне свалить, раз я такой хуевый? — Нет, — вздыхает Поз, — ты не хуевый. Я ценю, что ты отозвался. Просто не пытайся усидеть на двух стульях сразу. Видите ли, он до конца не определился! У тебя, небинарная ты личность, как я вижу, лучший друг — вампир. Уж если ты с нами, то будь с нами до конца. В логово к волкам тебя никто не потянет, я обещаю. Но не делай вид, что текущая ситуация не бесит тебя так же, как и нас всех. Сережа хмыкает, но не возражает и отворачивается, уставившись на мусорное ведро. — Ну вот, значит, — бодро продолжает древний. — Единственный выход, который я сейчас вижу, — это не дожидаться, пока ебанет, а попытаться предотвратить ситуацию. И не бороться с последствиями, а устранять причину. Нужно найти способ залезть мадам в голову и внушить ей прекратить все преследования в сторону вампиров. — Первородные могут внушать оборотням? — удивляется Арсений. — В том и дело, что нет, — вместо Поза отвечает Кос. — Так все было бы куда проще. Достаточно пролезть на какую-нибудь светскую вечеринку, подкараулить волчицу и шепнуть пару ласковых. — Да и этот вариант был бы маловероятен, — включается в разговор Сапер. — Если бы она была подвластна внушению, обливалась бы вербеной, как закаливающиеся ледяной водой. — Да хули об этом размышлять? В любом случае — мы не можем. Если только на помощь не придет магия, — Поз многозначительно смотрит на Сережу. Все остальные тоже поворачивают головы в его сторону. Право голоса явно переходит к гостю. — Чтобы ко мне потом не было претензий, — начинает тот, — сразу скажу: никаких гарантий я не даю. Я перерыл все доступные мне ведьминские источники и не нашел нигде упоминаний о проникновении в сознание к вервольфам. Однако есть одна зацепка. Я наткнулся на описание одного обряда в XVII веке, в котором подавляли оборотническую сущность. Волк так сильно страдал от обращений, что попросил ведьму изготовить для него зелье, избавляющее от этого проклятия. Она помогла ему, и зелье действительно сработало: в полнолуние он остался человеком. Только у эликсира был не излечивающий, а замедляющий эффект: обращение все же произошло, лишь двумя ночами позже. Короче, важны не детали истории времен динозавров (без обид, мужики), а то, что природу оборотня, пусть ненадолго, но можно подавить. И в теории вместе с ней должна пропасть и сопротивляемость к вампирскому внушению. — В теории, конечно, должна. Теория — вообще такое фантастическое место, где все возможно. Будь моя воля, я бы жил в теории, — саркастично произносит Антон, впервые подавший голос с тех пор, как они стали обсуждать саму операцию. Он уже не выглядит тем олененком в свете фар, которым Арсений его увидел, только зайдя в эту комнату. Вернул себе самообладание и внимательно вникает в происходящее. Серьезный, важный, красивый. И все же заметно, что он до сих пор не в своей тарелке: нервно перебирает пальцами и время от времени ведет плечами, будто джемпер маловат. Сережа, не поворачиваясь в его сторону, резко бьет ладонью левой руки по сгибу локтя правой. Гордо устремленный ввысь средний палец взрезает воздух. Антон закатывает глаза. — Я же сказал, что ничего не гарантирую. Но это единственная лазейка, которую я смог нарыть. Я захватил с собой все, что нужно для приготовления такого зелья. За сутки управлюсь. А как его вливать в жерло председательше — уже ваша забота. И еще. Тот обряд проводили в ночь перед полнолунием, когда оборотни наиболее слабы и уязвимы. Я погуглил, в этом месяце полнолуние выпадает на 23-е число, так что нужно напоить ее вечером 22-го или в ночь на 23-е мая. — А вот это хорошие новости, — ободряется Поз. — Смотрите, что мне удалось узнать. Все склоняются над разложенными по столу фотографиями роскошного особняка, постов охраны элитного поселка и снимками со спутника. Поз объясняет, что со стороны поселка подобраться к дому председательницы почти невозможно, к тому же вампирам без приглашения, даже если они прорвутся на участок, туда все равно не войти. Однако участок вплотную примыкает к обширной лесистой территории, на которой мадам и приближенные к ней оборотни пасутся в ночи обращения. — Каждый раз накануне полнолуния в лес завозят партию диких животных для предстоящей охоты: белок, лосей, кабанов, лисиц и т.д. Она всегда лично контролирует этот процесс, проверяет животных на подвижность и реакцию, чтобы волкам потом развлекаться было веселее. Нам нужно с вечера пробраться в лес с противоположной поселку стороны и ждать возможности. Кос начинает спорить, что лес слишком большой и вообще не факт, что животных привезут именно вечером, а не днем. Поз возражает, что днем у мадам заседания в правительстве, так что до захода солнца она вряд ли объявится в поселке. Их препирательства продолжаются, и теперь уже вскипает Сережа, обвиняя первородных в том, что им следовало для начала между собой договориться, а потом уже дергать его с другого конца света. Поз орет громче, Сережа не уступает, Кос время от времени что-то пытается кому-то доказать, и даже молчаливый Сапер иногда вставляет ремарки в общий гвалт. В перепалке не участвуют только Арсений и Антон. Последний сидит напротив чуть наискосок, и, когда они нависают над центром стола, рассматривая документы и снимки, Арсений понимает, что, если сдвинет руку на несколько сантиметров выше, сможет коснуться ребром ладони пальцев Антона. Голос хочет этого больше всего на свете, и, чтобы сопротивляться ему, Арсений жмурится до белых пятен и мотает головой. Потом он открывает глаза, и внезапно взгляд Антона направлен прямо на него. Ему не привыкать к такому: Антон вечно подолгу смотрел и раньше, вот только никогда так воровато, как сейчас.***
Так и не придя к консенсусу по поводу деталей мероприятия, они решают возобновить собрание на следующий день в то же время и дать Сереже возможность приступить к изготовлению зелья. До предполагаемой даты операции остается как раз два дня. Кос и Поз уходят первыми, продолжая спорить, потом прощается Сапер. Сережа вопросительно оглядывается на замешкавшегося Арсения, и он дает тому знак: не жди меня. Колдун приподнимает брови, но ничего не говорит и выходит, даже не кивнув на прощание новому знакомому. Антона едва ли это задевает: он возится с какими-то бумагами, складывая их в стопки. — Как Носферату и Валера? — спрашивает Арсений, дав себе наконец волю и сократив немного расстояние. — Жиреют, срут, спят — хорошо, в общем, — Антон не поднимает взгляда. — Это первое, что ты решил узнать после девяти месяцев? Ага. Все-таки тоже считал. Может, все не так уж и плохо. — На самом деле нет. Есть еще один очень важный вопрос. — Задавай. Арсений набирает воздуха в грудь, но тут Антон все же вскидывает голову, и его рентгеновский взгляд, как обычно, работает, как подсечка. — Почему тебя тут называют Шаст? — спрашивает Арсений вовсе не то, что собирался. — И что означает Сапер? Не занимается же он обезвреживанием мин? Лицо Антона расслабляется. — А, да это прозвища — производные от фамилий. Шастун и Сапрыкин. Фамилии за нами закрепились в XIII веке, когда мы, помыкавшись по захваченной монголо-татарами стране, осели фрилансерами в Новгородской республике. Я на одном месте долго не задерживался, тем более что вампирские сила и скорость много где были нужны. Ну и, поскольку меня вечно замечали то в одной, то в другой части города, стали говорить: «А, Антон — это вон тот, который шастает по окрестностям». Дальше, думаю, процесс словообразования ясен. А Леха стал Сапрыкиным, потому что жил и работал в доме у купца, которого звали Сапрыка. Со временем же прозвища от фамилий уже сами собой отпочковались, да так и прицепились. — Ясно. А Косу и Позу вы, что ли, прозвищ придумать не смогли? На вполне логичный вопрос Антон почему-то удивленно вскидывает брови, а уголки его губ медленно ползут в стороны, словно он смотрит на милого, но несмышленого котенка. Арсений опять чувствует себя идиотом, хотя и не может понять, где проебался, но его это не сильно сейчас беспокоит. Все-таки по улыбке и непринужденной манере речи Антона он скучал больше всего. Тот открывает было рот, чтобы ответить, но тут, как в плохой романтической комедии, звонит телефон. — Арс! — кричит Сережа из динамика. — Сорян, не хотел мешать, но ты своим мерсом забаррикадировал выезд какому-то мужику. Он тут орет, что сейчас вызовет ментов, приставов и дьявола, если ты не освободишь дорогу. — Блядь, иду, — Арсений сбрасывает звонок и виновато смотрит на выжидающего Антона. — Извини, мне пора. — Да все нормально. Завтра увидимся? Арсений надеется, что ему не чудится мелькающая в тоне робкая вера. — Да. Конечно. Счастливо. Уже у двери его опять окликают: — Арс! Спасибо за то, что решил помочь. Снова. Ладно — думает Арсений, петляя по запутанному лабиринту коридоров, — ладно. Может, и хорошо, что серьезный разговор не состоялся. Им сейчас не до выяснения отношений. Вот поймают председательшу, внушат ей отъебаться от вампиров — тогда можно будет и личное обсудить. Он ждал девять месяцев, подождет еще два дня.***
Сережа, конечно, дуется. Не то чтобы долго — все-таки ему сама природа предначертала быть добрым волшебником, а с такой ответственностью невозможно изображать обиженного больше пары часов. К тому же, как и было сказано, Арсений — его крест, и не Сережа его выбирал. Поэтому уже следующим утром Арсений, предварительно принеся должные извинения, выселяется из отеля и перевозит вещи в просторные Сережины апартаменты. Есть подозрение, что тот все же не до конца отпустил ситуацию с обманом и выслеживанием, потому что в комнате для гостей, где раньше стояла широкая удобная кровать, сейчас находится короткий раскладной диван со знакомой обивкой. Спрашивать напрямую, уменьшил ли Сережа магическим путем предмет мебели, лишь бы выбесить Арсения, он не собирается. Если надо, потерпит. В конце концов, действительно виноват. Не собирается он и консультироваться по поводу вновь объявившегося соседа по черепной коробке. Казалось бы, теперь уже скрывать нечего, и об августовских событиях знают сильно больше двух человек. А судя по реакции Поза, в разговоре с тем Антон упоминал Арсения и раньше. Интересно, до какой степени подробно?.. Как бы там ни было, сам он пока больше не хочет знать мнения Сережи о причинах возникновения у него в голове поехавшего на древнем голоса. Раз уж Антон снова появился на горизонте, сначала дождется от него объяснений. А если быть до конца честным с самим собой, не так уж он и хочет это выяснять. Правда бывает страшна, иногда проще продолжать жить в заблуждениях. На второй день собрание возобновляется, и, кажется, к этому моменту каждый присутствующий определяется со стратегией поведения. Сережа и Поз орут, Кос говорит, что устал, Сапер молча следит за происходящим, Антон и Арсений буравят друг друга взглядами, почти не скрываясь. И в результате они все еще пытаются разглядеть противоположный берег через жопу, а не подзорную трубу. Арсений вспоминает афоризм о том, что мудрость приходит с возрастом, но иногда возраст приходит один. Риторика собраний сводится к высказываниям приблизительно следующего содержания: — …знаешь, Поз, я заметил, что каждый раз, когда ты произносишь «при всем уважении», ты на самом деле подразумеваешь «вы хуесосы». — Да ты что, Сереж?! Как ты мог такое подумать? Я тебе прямым текстом могу сказать: при всем уважении ты хуесос… Или: — …да насрать мне, что там тебе подсказывает твой жизненный опыт! Я тоже не вчера родился и многое повидал! Мои пальцы помнят дыры дискового телефона!.. Или: — …иди на самый толстый хуй и катайся на нем по кругу, чтобы центробежная сила удерживала тебя на месте и ты не мог слезть!.. И так далее и тому подобное. Роды истины в этих спорах проходят трудно. К концу собрания в день операции они приходят примерно к тому же, с чего и начинали. Оговаривают общий сбор в восемь вечера у кромки леса с северной стороны, распределяют между Арсением, Сапером, Косом, Позом и Антоном квадраты территории, назначают ответственных за реквизит — веревки, цепи, ошейники. Будто на БДСМ-сессию собираются, а не похищать человека. Финальной нотой в подготовке становится момент, когда Поз забирает из рук Сережи серебристую флягу с зельем. — Мужики, — вздыхает последний, — несмотря на то, что я говорил в начале, сейчас чувствую себя неловко. Не хочу вести себя, как ссыкло. Давайте я все же поеду с вами. — Нет, — твердо качает головой Поз. — Я тебе обещал, что на разборки ты не попадаешь. Я своему слову верен. Сереж, спасибо за все. Даже если не справимся, ты сделал все, что мог. Правда, спасибо. И извини, если что. Сережа жутко смущается, пока остальные древние тоже его благодарят, и неловко ретируется, успев шепнуть Арсению, что подождет его в машине. — Арс, можешь ненадолго задержаться? — вдруг спрашивает Антон, когда другие кивают Арсению и говорят: «До скорой встречи». За предыдущий день они вдвоем не обменялись и парой реплик. Арсений бросает взгляд на время — до начала операции остается три часа. — Давай, если ненадолго. Я хотел еще домой заехать. В комнате они снова остаются наедине. — Я хотел тебя предупредить, — произносит Антон, потупившись, — что твоя жизнь больше не связана с моей напрямую. В начале этой годины я провел еще один обряд — по разрыву кровной связи, и теперь все вампиры из моей линии не пострадают, если со мной что-то случится. Поз, Кос и Леха об этом не знают. — В смысле? — хмурится Арсений, не совсем понимая, как на это реагировать. — Зачем? — Не хочу в случае чего тянуть за собой на погост кучу народа. Первое, что испытывает Арсений, — это испуг. Антон говорит так, будто его дни уже сочтены и он добровольно идет в лапы к оборотням, которые знают способ его убить. Арсений его не знает и не хочет знать. Потом он осознает другое. — Подожди. Зачем ты мне это сейчас сказал? — Просто. Чтобы ты знал. — Да ну? Чтобы я знал, что могу больше не переживать за твою возможную смерть? Ты что, идиот, думаешь, я собираюсь участвовать во всей этой заварушке только потому, что за собственную жопу трясусь? Чтобы присматривать за тобой?! Ты совсем охуел? Злость распирает Арсения, он мгновенно заводится и даже не замечает, что с начала этого короткого разговора Антон тихо, по шажку, приближается к нему. Осознает он это только, когда расстояние между ними сокращается до маленькой детской ладошки и появляется возможность рассмотреть щетину на подбородке Антона вплоть до корня каждого волоска. «Сейчас он меня поцелует», — думает Арсений и застывает, приоткрыв рот. Испуг возвращается и смешивается с предвкушением. Это все ужасно не вовремя — Арсений не готов, не обдумал, как ему действовать, что сказать, он даже не знает, нравится ли ему Антон на самом деле или это все действие магии! И в таком раздрае ехать через несколько часов на возможную схватку с оборотнями? Пусть в человеческой форме, но все еще опасными. Нет, только не это. Но Антон не целует. Он склоняет голову, так что их глаза оказываются на одном уровне, и произносит вкрадчиво, почти бархатно, но в то же время с тоской: — Это не все, что я хотел тебе сообщить. Есть кое-что куда более насущное. Арсений, — и тут он дотрагивается большими пальцами до висков лица напротив, а его зрачки расширяются, и Арсений понимает, что не может отвести от них взгляда — не из-за каких-то там сантиментов или любования, а физически не может. — Вспомни меня. Следующее, что он ощущает, — будто в мозгу снова разрывается аневризма, только боли никакой нет. Но от этого только хуже. Боль отвлекает, концентрирует все внимание на себе, а здесь Арсения накрывает шквалом из далеких воспоминаний более чем столетней давности, и никто защитить от оглушающего чувства переполненности его не сумеет. Это очень тяжело. Воспоминания не накатывают волнами, постепенно, и он не путешествует по своей голове, заново знакомясь с забытыми картинками — одной за другой. Все происходит в одну секунду — целый год жизни, который был заблокирован в памяти, одномоментно обрушивается на него, и он ощущает этот груз почти что физически. Все началось тоже в мае. Да, тогда было 29 мая 1912 года.***
Париж Арсению всегда нравился, но со временем он стал ставить границы в их отношениях. Во-первых, чтобы избежать чувства пресыщенности друг другом. Во-вторых, чтобы самому себя не избаловать. Хорошенького понемножку. Точно так же, как с четвертой отрицательной. В последний раз он уезжал отсюда еще на рубеже двух веков, после чего вернулся на родину, планируя провести там как минимум десятилетие. Но когда в империи начались война и революция (вот бы обрадовалась Анна-Фредерика-Иоганна-Альбертина-Мария-Магдалена), сбежал снова. Вернуться во Францию всего лишь спустя пять лет не решился и принялся путешествовать по миру, время от времени заглядывая и в Петербург. И вот наконец счел, что срок пришел и Париж вновь готов раскрыть ему объятия. Объятия оказались неуютными. Свое возвращение он приурочил к седьмому парижскому сезону Русского балета мсье Дягилева, но публика, на протяжении многих лет встречавшая его соотечественников восторгами на грани с экзальтацией, внезапно оказалась холодна к новым постановкам. Премьерных «Синего бога» и «Тамару» парижане приняли сдержанно. Арсений, восхищенный оригинальностью, изобретательностью и пластической красотой симбиоза работы композиторов, художников и танцовщиков, тихо злился на недалекость общественности. Но, конечно, все это было ничто в сравнении с сегодняшним скандалом. На протяжении двенадцати минут, что длился абсолютно новаторский по хореографии балет, публика, кажется, даже не дышала. А как только музыка Дебюсси стихла, зал расшумелся: одна половина восторженно рукоплескала, другая освистала артистов. Предприимчивый мсье Дягилев тут же распорядился повторить постановку, и после второго финала реакция была уже более благожелательной, но Арсений все равно имел несчастье лицезреть много искаженных отвращением физиономий. Мысленно он посылал им сигналы: «А я в 1814-м твою прабабку ебал, как тебе такое, ревнитель благопристойности?!» Не факт, конечно, что среди достопочтенной публики были потомки кокоток с Монмартра, но и мысли читать они тоже вряд ли умели, так что обвинить Арсения во лжи не смогли бы. Эротизм и чувственность эти тупицы приняли за пошлость и непристойность. А ему ведь казалось, что этот город свободен от предрассудков. Как же неприятно разочаровываться! Он как раз разглядывает украшающую холл театра Шатле талантливую афишу в исполнении господина Бакста, изображающую прекрасного молодого фавна с виноградной лозой в руках, как мимо проходит очередная возмущенная мадам, квакающая на ухо своему лысеющему спутнику: — Ce n'est ni une églogue gracieuse ni une production profonde. Nous avons eu un Faune inconvenant avec de vils mouvements de bestialité érotique et des gestes de lourde impudeur. — Старая чванная фригидная пизда, — произносит Арсений ей вслед по-русски, не понижая тона. А кого тут стесняться среди мсье и мадам? Раздосадованный, он тоже собирается продвигаться к выходу, как вдруг с противоположного конца холла слышит выделяющийся среди общего грассирования и прононса четкими гласными голос: — Фригидная пизда и есть. Не могу не согласиться, мсье. Арсений недоуменно ищет глазами источник звука и быстро натыкается на высокого хорошо одетого господина, только что принявшего из рук служителя театра черный цилиндр. Обнаружив, что его заметили, мужчина учтиво склоняет голову. Надо же, русский вампир в центре Парижа. Точнее, два русских вампира. Арсений кивает в ответ. В принципе, на этом обмен любезностями можно было бы и прекратить: он все еще неохотно шел на контакт с представителями своего вида и, завидев себе подобных, обычно сворачивал в сторону. Но испорченное парижанами настроение хочется хоть немного подсластить. А дылда, кажется, разделяет мнение Арсения по поводу происходящего. Да и издалека он не производит впечатление монстра. Впрочем, это ни о чем не говорит. Самые жестокие вампиры, как правило, принадлежат высшему свету. Взять хоть мистера Джека-потрошителя. Хорошо, что охотники все же убили эту тварь. Арсений неспешно приближается. Незнакомец приветливо ему улыбается и слегка приподнимает водруженный было на голову цилиндр. — Судя по вашей ремарке, местная публика не оправдала ваших ожиданий? — Похоже, это ее ожидания не были оправданы. Мои же — более чем. Господин Нижинский — гений. И как хореограф, и как танцовщик. «Послеполуденный отдых фавна» парализует своей откровенностью и оригинальностью. Это полная гармония мимики и пластики тела, точно выражающего то, что подсказывает ум… Артисты красивы, как красивы античные фрески и статуи: о таких моделях любой скульптор или художник может только мечтать. Это новая точка отсчета в истории танца, я в этом уверен. Те, кто не может этого рассмотреть, либо глупы, либо слепы. Либо во Франции какие-то проблемы со стеклами в лорнетах. — Полностью разделяю вашу точку зрения, — кивает вампир. — Но не судите их так строго: после второго выхода овации преобладали над свистом. Им просто нужно время, чтобы привыкнуть. Когда-нибудь все, кто остались сегодня недовольны, будут стыдиться своего ханжества. Я верю в людей. — Вы шутите? — Что вас натолкнуло на такую мысль? — Мало кто из нашего круга присоединится к вашим словам. У подавляющего большинства весьма потребительское отношение к смертным. — А у вас? — глаза вампира блестят, кажется, неподдельным интересом. Арсений пожимает плечами. — Я не приемлю насилие и жестокосердие. Но и к людям отношусь прохладно. — Ну, вот видите! — он искренне радуется. — Вас можно исключить из списка чудовищ. Это уже минус один, не такое уж и подавляющее большинство, получается. Значит, зря вы на нашем брате крест так рано поставили. А по поводу второго вашего заявления — ну вы же сами себе противоречите. По крайней мере, один человек не оставляет вас равнодушным. Вы давно являетесь поклонником Нижинского? — Я бы выразился — почитателем таланта, — осаживает Арсений. Он, пожалуй, действительно заинтересован пылкостью воззрений собеседника. Не зря все-таки подошел. — Да, я имел удовольствие лицезреть господина Нижинского еще на сцене Мариинского театра. Его прыжки завораживают. Признаюсь, я даже усомнился, что он человек, а не вампир. — Заверяю вас — самый настоящий человек, — авторитетно заявляет незнакомец. От фразы веет недосказанностью, и Арсений пытливо, впрочем, не нарушая границ, рассматривает собеседника, ожидая развития этой мысли. Но вампир продолжает молча дружелюбно улыбаться. — Из ваших слов можно сделать вывод, что вы с ним лично знакомы, — не выдерживает наконец Арсений любопытства. — Имею счастие. Хотите, могу вас представить? — Что? Вы серьезно? — Арсений теряется. — Прошу прощения, но с чего бы мне вам врать? Я путешествую с труппой Дягилева по гастролям на правах мецената. Сегодняшняя постановка оплачена из моего кармана, и в моих интересах, чтобы ведущий артист не падал духом. Я видел Вацлава за кулисами — он считает, что премьера провалилась. Расскажите же ему о ваших впечатлениях так, как рассказали мне. У него сразу глаза загорятся! Дягилев редко одаривает его комплиментами… Поверьте, Сергей Павлович не сможет мне отказать, если я попрошу представить моего знакомого труппе. Это все похоже на какую-то ловушку, подстроенную охотниками или ведьмами. Улыбчивый кровосос, пылающий верой в людей и вампиров, вкладывающий деньги в русский балет и готовый познакомить первого встречного с главной звездой мировой сцены. Неправдоподобно даже для этого мира, в котором какой-нибудь кавалер ордена Святой Анны может раз в месяц обрастать шерстью, весело скакать по лесу возле своего имения, выкусывать блох в собственном хвосте и срать под кустом. — Но я не ваш знакомый, — осторожно возражает Арсений. — Ах да, я же не представился! Вы должны меня простить: мое низкое происхождение всегда о себе напоминает вот в таких ситуациях. Столько лет живу, а все не научился светским манерам. Пусти свинью за стол, она и ноги на стол… — Вы сейчас смеетесь надо мной. — Нет. Простите еще раз. Антон Андреевич. И протягивает вперед затянутую безупречной белоснежной перчаткой широкую ладонь. Уверенно, но ненавязчиво — так, чтобы у Арсения осталась возможность сделать вид, будто он не заметил жеста. А говорит — низкое происхождение. Нет, точно смеется. Что не останавливает Арсения от того, чтобы схватить предложенную руку и деликатно сжать ее, почувствовав ответное движение пальцев. — Арсений Сергеевич. — Что ж, Арсений Сергеевич, очень приятно. Готовьте же ваше красноречие, я хочу видеть Вацлава пунцовым от удовольствия.***
— Ну, что скажете, Арсений Сергеевич? — Не уверен, что оставил о себе такое же хорошее впечатление, какое оставили артисты в моих глазах. Их улыбки показались мне натянутыми. — О, не переживайте. Просто они устали и вымотаны. Но ваши комплименты точно достигли цели. Они люди творческие и, конечно, тщеславны. Даже на непробиваемого Дягилева, кажется, вы произвели впечатление. Про Вацлава я вовсе молчу. Мальчик светился от радости. — Я рад, если мне удалось подсластить пилюлю. Я их понимаю — сам когда-то выходил на театральную сцену в этом городе. Только на куда более скромную аудиторию. — Правда? И почему же оставили труд во славу Мельпомены? — Слушайте, Антон Андреевич. Мы можем бросить этот тон и не изображать двух расшаркивающихся индюков? Я способен говорить по-человечески. — О чем базар, Сергеич? Нешто я без понятия? Давай чирикать по-фартовому, бля буду, если соскочу. — Не так радикально. Для начала достаточно перейти на ты. — На ты, так на ты. Итак, где же ты выступал?..***
— Антон! Отличная новость — скептики посрамлены! Мсье Огюст Роден дал положительную рецензию на «Фавна» в Le Matin! Уж к этому патриарху и лидеру мнений они должны прислушаться. — Да… Я в курсе… Видишь ли, только между нами… Рецензию написал не Роден. Дягилев заказал ее своему другу, а тот поставил чужую подпись. — Черт, ты серьезно? Какой стыд… И после такого ты веришь в людей? — Ну, то, что текст написал другой человек, не означает же, что Роден не мог бы с ним согласиться… Что? Ну ладно, ладно, согласен, осуждаю!***
— Поздравляю с очередной премьерой. Несмотря на всю спесь публики, я считаю, сезон прошел успешно. — Спасибо, но ты не тому это адресуешь. Я всего лишь толстый кошелек в этом процессе. Моих заслуг перед искусством пока не обнаружено. — Не скромничай. Я видел, как ты одергиваешь Дягилева, когда того совсем заносит. Без твоего контроля, возможно, гениальная труппа бы развалилась. Кстати, о нем… Я хотел спросить. Только не подумай, что я собираюсь сплетни распускать… Сергей Павлович и Вацлав. Они же?.. — Да. Но тебе при всем желании не удалось бы посплетничать — весь свет и так в курсе их отношений. — Это не мешает творческому процессу? Импресарио и ведущий артист. Опасное сочетание, когда люди так зависят друг от друга. Особенно в мире искусства, где нервы натянуты туже струн. Уж прости, если я сужу поверхностно, но Дягилев производит впечатление авторитарного собственника. А Вацлав так юн и эмоционален… — Так и есть. Но это их отношения, и я в них нос не сую. По крайней мере, пока их тандем на творческом поле работает безукоризненно. — С этим не поспоришь. Я потрясен и безмерно благодарен тебе за то, что ты хоть ненадолго впустил меня в эту среду. Это были восхитительные две недели. Завершение сезона 10-го июня, да? — Да… Я как раз хотел поговорить с тобой об этом. Мы сейчас едем в Лондон, затем в Берлин, Вену и Будапешт. Я помню, как ты говорил, что хочешь осесть в Париже на какое-то время, но… В общем, не хочу навязываться, но я был бы рад, если бы ты составил нам компанию и дальше. Конечно, только если ты сам этого хочешь. Ты ведь упоминал, как любишь Париж… — Я люблю красоту, а не Париж. Красоты в Париже в этом сезоне немного. А в вашем кругу ее создают своими руками, ступнями и талантом. Конечно, я буду счастлив поехать с вами.***
— Антон! Я тебя обыскался! Почему тебя сегодня не было ни в зале, ни за кулисами? Давали «Половецкие пляски» из «Князя Игоря», сколько же в завершающем общем танце по-варварски грубой силы и красоты! — Да так. Никогда не любил этот сюжет.***
— Арс, ты не запомнил название ресторана, в котором мы вчера ужинали? Карсавина заинтересовалась, когда я похвалил вино. — Как ты меня назвал? — Как я тебя мог назвать? Чудик? Старый брюзга? Привереда? Я не до такой степени запоминаю собственную речь. — Не строй из себя идиота. Ты сократил мое имя. — Ну, может, и сократил. Что с того? — Звучит по-дурацки. Как «задница» по-английски с британским акцентом. — Не вижу противоречий. — Ах ты… Я тебе это еще припомню… Zur Letzten Instanz. — Что?! — Это название ресторана, между прочим. Не благодари. И сам ты задница.***
— Да иду я, иду! Черт, ты мне сейчас дверь снесешь. Хватит так стучать, я же тебя слышал еще с лестницы! Так… Ну, и к чему был весь этот… Черт, Арс. На тебе лица нет. Заходи. Что случилось? — Я только что чуть было не сорвался. Антон, я чудовище… Была репетиция, я сидел в зале, и Бронислава порезала палец о стекло в декорации. Я почуял запах с восьмого ряда… Такого обостренного голода я уже давно не испытывал. Кажется, сломал подлокотник, чтобы не сорваться. Это было ужасно, я вскочил, сказал что-то вроде «мне дурно» и выбежал, едва сохраняя человеческую скорость. Все, наверное, решили, что я морфинист. — Да похуй, что они там решили… Арс. Арсений! Когда ты в последний раз пил кровь? — Я не помню. — Черт, черт! Ну что ты, как новообращенный? Так, успокойся, иди сюда. Сейчас. Вот, держи. Пей. Угу. Угу. Молодец. Все хорошо, все хорошо… — Да нихуя не хорошо! Я чуть было не убил ее! — Ну не убил же. — Мог. И еще раз смогу, если такое повторится. — Не сможешь. Такого, который бы убил, я бы не подпустил к своей труппе. — Нет, ты не понял. Я сам себя ввел в заблуждение. Я уже несколько месяцев вместе с вами. С тобой и людьми. Очень давно ни с кем так не сближался. И мы ведем обычную человеческую жизнь: ездим по городам, смотрим новые места, репетируем, выступаем. Я забылся! Мне показалось, что я такой же, как они! Позабыл, что я вампир, а не человек! До такой степени, что перестал пить кровь, и не заметил этого! А если бы я был не в зале, а рядом с ней, на сцене? Сумел бы сохранить контроль? Нет, эта жизнь слишком хороша для чудовищ, нельзя себе такого позволять. Нужно помнить свое место. — Да что за чепуха?! Что плохого в том, что ты очеловечиваешься, тянешься к чему-то нормальному? У тебя есть инстинкты, они и у меня есть, я тоже борюсь с искушением. Но что теперь — удалиться в замок на горе и приковать себя цепями? Чтобы потом сорваться еще сильнее и устроить резню похлеще Варфоломеевской ночи? Мы никогда не сможем обуздать все темное, что есть в нашей природе, пока не научимся сосуществовать с людьми. — Как же раздражает твой гуманизм… Антон, это Сизифов труд, тебе не удастся направить всех вампиров на путь истинный. — Я и не собираюсь всех направлять. Это личное дело каждого. Но если ты опустишь руки и скажешь: «Ой, все это бесполезно, я никогда не смогу себя побороть, нечего было и начинать», — ты, получается, сам с себя ответственность снимешь. Ни за что не признавай в себе чудовище, Арс. Не давай ему шанс. Потому что ты — не оно.***
— Ты в курсе, что среди труппы про нас с тобой ходят слухи? — Какого толка? — Что нас связывают отношения такого же рода, как Дягилева с Нижинским. — Не слышал, но не удивлен. Артисты — те еще сплетники. — Я не от артистов это узнал, в том и дело. Вчера во время репетиции «Дафниса и Хлои» я имел неосторожность в присутствии Дягилева сказать Тамаре, что она слишком переживает за положение рук в сцене, хотя они безупречны. Он раскричался, что я слишком много на себя беру для «смазливого любовничка». И все присутствующие стыдливо отвели глаза. — Из его уст это все равно что комплимент. Не обращай внимания. — Да нет, Сергей Павлович по-своему прав… Я действительно суюсь туда, куда не должен. Пытаюсь что-то объяснять выпускникам Императорского театрального училища. Будто бы сам могу идеально прыгнуть па-де-ша. — Арс, скажи, ты разум потерял? Весь смысл «Русских сезонов» заключается в уходе от привычной структуры танца. Это то, за что нас ценит публика. Как много в «Фавне» осталось от классического станка? Каноны здесь не имеют силы. И Дягилев это прекрасно знает, иначе не доверил бы Вацлаву самому ставить хореографию. Он злится из-за того, что ты лучше понимаешь артистов, ты им ближе, хотя он человек, а ты вампир. Ты чувствуешь музыку и движения, понимаешь красоту — вот что важно. Танцоры тебя любят и ценят твое мнение. Не стесняйся выражать его при них. Если тебя беспокоит твой статус в труппе, можем составить официальный контракт. Станешь… ммм… не знаю, скажем, «консультантом по красоте». — Будешь выплачивать мне гонорар? — Боюсь, не потяну… А если серьезно, тебя задели слова Дягилева? Я могу поговорить с ним… — Нет, пожалуйста, не нужно. Это будет выглядеть так, будто я тебе нажаловался, и только укрепит подозрения. Да меня и не беспокоит, что другие думают. Пока ты не пытаешься управлять моей жизнью, как Сергей Павлович Вацлавом, мне плевать, каким отношениям уподобят нашу дружбу.***
— Антон, а я тебе не рассказывал, что был знаком с Чайковским?..***
— Ты недоволен. — Это так заметно? — Пальцами все время перебираешь. Когда ты спокоен, они расслаблены. — Черт, а я думал, что меня сложно прочесть. — Не для меня. Я тебя слишком хорошо успел изучить. Так что случилось? — Меня беспокоит напряжение на репетициях. Ты не замечал? С тех пор, как Вацлав приступил к постановке хореографии «Весны священной», я чувствую разлад в труппе. Он все же слишком молод для роли руководителя. По-прежнему гений танца, но другие артисты не понимают, чего он пытается от них добиться. Страсть к экспериментам и фантастическая преданность искусству заставляют его на репетициях обращаться с танцорами как с марионетками, не имеющими в жизни иной цели, кроме как воплощать его идеи. Вацлав предпочитает показывать им, что делать, а не объяснять или анализировать движение. То же самое было год назад, когда он ставил «Фавна». Я боюсь, если так продолжится, к следующему сезону мы не успеем сделать премьеру. Если бы только существовал переводчик с его языка на русский… Если бы только… — Антон?.. Что? Почему ты так на меня смотришь? — Арс, а если тебе попробовать свои силы хореографа в «Весне священной»? — Ты с ума сошел?! Дягилев никогда этого не допустит. — Дягилев сделает все, что я ему скажу, пока я продолжаю спонсировать его постановки. — Да дело не только в нем! Я ведь никогда не обучался классическому танцу и даже не пробовал ничего подобного! Одно дело — советы во время репетиций, другое — хореография. А как же Вацлав? А что подумают другие танцоры? — Другие танцоры не будут возражать, они к тебе всегда прислушиваются. И я не прошу тебя заменить Нижинского. Просто помоги ему. Для него ведь это тоже почти новое амплуа. Соедини свое ви́дение и любовь к балету с его талантом. Арсений, пожалуйста. Хотя бы попробуй. Ну? Я же вижу — в душе ты сам этого хочешь! — Идите вы к черту, Антон Андреевич! Откуда такие выводы? — Я ведь тоже успел тебя хорошо изучить.***
— Я же тебе говорил. — Тебе понравилось? — Арсений, я с самого начала знал, что у вас вдвоем все получится. Продолжайте. Я в тебя верю.***
— Я сегодня узнал то, что повергло меня в шок. Вацлав признался, что у него нет контракта с Дягилевым. Главная звезда Русских сезонов — единственный из труппы, кто не получает никаких денег! Сергей Павлович фактически полностью его содержит! И я не вижу на твоем лице ни капли удивления. Ты знал об этом? — Знал, конечно. Думаешь, я не требую от Дягилева отчетов о том, как он распоряжается моими средствами? — И ты так спокойно об этом говоришь? Если Вацлав надоест, Сергей Павлович выкинет его на улицу, и он останется ни с чем! Они ведь даже не любят друг друга, это вопрос времени! — Они любят балет, и этого достаточно для их союза. Арсений. Я тебе уже говорил. Это их отношения, и я в них не вмешиваюсь. — Даже когда у тебя есть возможность на что-то повлиять? — Что ты подразумеваешь? — Внушение, конечно. Прикажи Сергею Павловичу, чтобы перестал вести себя с мальчиком, как его собственностью. Чтобы начал отдавать ему должное — и финансово, и по-человечески. В конце концов, чтобы оставил его в покое. Он не имеет права распоряжаться чужой жизнью. — А мы, значит, имеем? — Не сравнивай! Чем ближе я общаюсь с Вацлавом, тем больше замечаю, насколько он несчастен в этих отношениях. Он слабый, легко попадающий под чужое влияние человек, Дягилев просто подавил его. Я уверен, что не такой жизни Вацлав себе хотел. А ты можешь его освободить. Если бы ты на улице увидел раненую собаку, разве смог бы пройти мимо? Остался бы безучастным? — Вацлав — не собака. Я не могу принимать решения ни за него, ни за Дягилева. Арс… Мы не сверхлюди. То, что наши возможности выходят за пределы человеческих, не дает нам права ставить себя выше смертных. — Ты так много рассуждаешь о том, что мы должны быть ближе к людям, но боишься взять на себя ответственность, чтобы помочь одному из них! Это трусость и эгоизм, Антон. Ты же добрый и благородный человек, я знаю! — Я не человек. — Не выворачивайся в словах. А если бы на месте Вацлава был я, ты бы тоже остался в стороне и молча наблюдал, как я схожу с ума? — Арсений… Я не знаю, что бы я сделал, это сложно. Ты мой друг, и отношение у меня к тебе, разумеется, иное. Я не знаю ответов на все вопросы мира и не знаю, как правильно поступить в каждом из возможных вариантов развития событий. Но в этой ситуации я уверен, что не должен вмешиваться. И тебя прошу этого не делать.***
— Я все же спросил Вацлава, нуждается ли он в моей помощи. — Черт, Арсений, ты опять! Я же просил тебя! — Не сердись. Я ведь ничего и не сделал. Он ответил отказом. Я много размышлял над твоими словами и готов признать, что был не прав. Мы не должны менять чужую судьбу и спасать тех, кто об этом не просит. Только вот от этого бездействия такая тоска накатывает, что хочется умереть еще раз. — Ты не бездействуешь. Ты помогаешь ему и проявляешь участие. И это уже очень много. Я же говорил тебе: ты не чудовище.***
— Здравствуй! Как прошла репетиция? — Мне кажется, хорошо. Думаю, мы движемся к финалу. От этих неуклюже сжатых кулаков, поддерживающих голову, повернутых внутрь согнутых коленей и ступней веет чем-то из истоков рода человеческого, живущего милостью природы и своими собственными полными страха предрассудками. Надеюсь, зрители это поймут. А как переговоры с Парижем? — Тоже отлично. Габриэль Астрюк, наш французский импресарио, выбил для Русского балета Дягилева новую площадку. Сезон 1913 года начнется в недавно открывшемся театре Елисейских полей. — Чудесно! А дата премьеры «Весны священной» назначена? — Да. 29-е мая. Почему ты так улыбаешься? — А я ведь и не заметил. Почти год прошел. Ты забыл? Премьера «Фавна» тоже была 29-го. Тогда мы и познакомились. — Помню, конечно. Ты все еще улыбаешься. — Потому что я счастлив, Антон.***
Конечно, можно было и разместиться поближе к новой площадке, и гостиницу выбрать поскромнее. Отель «Риц» находится в 1-м округе Парижа, а театр Елисейских полей — в 8-м, но расстояние между ними не так уж и велико — полчаса пешком для человека, а для Антона с Арсением и того меньше, в случае если не найдется подходящего экипажа или автомобиля. Уговаривая Антона поселиться отдельно от труппы хотя бы раз, Арсений использовал этот аргумент, а еще настаивал, что они заслужили такой подарок своим трудом в последние месяцы. Пусть премьера только завтра, в совершенстве своего детища Арсений уже не сомневается. Он всего себя вложил в этот танец. О том, что им нужно объясниться, Арсений начал задумываться еще в начале года. Все вело его к этой мысли постепенно, без резких скачков и прозрений. Понимание того, что граница дружбы была уже давно пересечена, пришло не сразу, это был долгий путь. И дело тут не в том, что Арсений такой тугодум, просто в течение почти девяноста лет, которые он прожил вампиром, ему и в голову не приходило, что подобные ему все еще способны испытывать романтическую привязанность. Когда все сородичи, с которыми ты сталкиваешься, оказываются маньяками, а сам никого близко к себе не подпускаешь, наличие чувств начинает восприниматься как атавизм. Он никогда не раздумывал об этом всерьез, просто сама идея жила у него на подкорке как данность. И, наверное, поэтому внутреннее отрицание возможности влюбиться так долго не позволяло ему раскрыть глаза. Год, проведенный бок о бок с труппой Русского балета, оказался лучшим в его жизни, даже несмотря на некоторые разногласия и кривотолки. И если сначала он воспринимал это как результат нахождения в обстановке, где постоянно творят лучшие художники, композиторы и танцоры, потом осознал, что все положительные эмоции были прямо или косвенно связаны с Антоном. Чаще прямо. Приняв в себе те чувства, способность к которым давно считал утраченной, Арсений стал искать возможность выразить их напрямую. Их взаимность казалась очевидной, хоть Антон никогда не позволял себе ничего лишнего в их общении. Все ходившие про них слухи были абсолютно беспочвенны. И в последнее время это особенно остро хотелось исправить. Окна в номере Антона выходят на площадь. Он стоит вполоборота к Арсению и молча взирает на бронзового Наполеона на вершине колонны. Непривычно тихий с самого утра и будто бы уставший. Но почему-то именно сейчас, рассматривая, как забавно вихрятся его обычно прилизанные волосы на фоне по-закатному подрумянившегося неба, Арсений понимает — вот этот момент. Сегодня. Сейчас. И не нужно ждать красивой минуты — триумфа после завтрашней премьеры или нового предложения о сотрудничестве. Потому что то, что у них есть, не нуждается в подпитке другими эмоциями. Он делает шаг вперед и кладет руку на плечо. — Антон? Я хотел… — но договорить ему не дают. Антон поворачивается так резко, что ладонь соскальзывает с плеча, но по пути вниз оказывается подхвачена чужой рукой. Он крепко сжимает оба запястья Арсения — так, как никогда еще себе не позволял. — Прости меня, пожалуйста. Я не хотел, чтобы все так заканчивалось. Правда, не хотел. Я мечтал, чтобы завтра ты увидел плоды своих стараний на сцене, чтобы услышал, как зал купает твое творение в овациях. Но дошли слухи, что охотники на древних вышли на мой след. И возможно, завтра они уже будут в Париже и найдут меня. А значит, и тебя. Я дал себе слишком много поблажек, и теперь сам за это плачу. Знал же, что рано или поздно буду должен это сделать, но все время откладывал на «поздно». Помнишь, ты спрашивал, как бы я поступил, если бы ты оказался в беде? Я не врал, когда отвечал, что не знаю. Теперь у меня есть ответ — ты был прав. И я должен взять на себя ответственность. Арсений, — он делает один шаг вперед, и зрачки расширяются, — сейчас ты забудешь меня и все, что случилось с нами за этот год. Забудешь, что путешествовал по гастролям вместе с артистами балета и помог создать хореографию для «Весны священной». Забудешь, что знаком с Нижинским, Дягилевым, Карсавиной, Стравинским и другими деятелями балета. Ты выйдешь из этого номера, вернешься к себе, соберешь все вещи и поедешь на вокзал Сен-Лазар. Возьмешь билет на ближайший поезд, желательно в другую страну, и не вернешься в Париж в ближайшие несколько лет. Арсений так удивлен этой непонятной речью, что моргает. Только один разок опускает веки, а когда вновь их поднимает, обнаруживает, что сидит в уютном купе поезда, тарахтящего по дороге в направлении Брюсселя. Он не вполне осознает, как тут очутился и почему в груди сидит странное ощущение тревоги и чего-то незавершенного, но в голове поселилась необъяснимая железная уверенность — он поступает так, как должен.***
Арсений снова моргает. В тишине слух вырывает раздражающий стрекочущий звук. Он ищет глазами его источник, опускает голову вниз и обнаруживает, что это секундная стрелка на часах Антона ползет по кругу. Переводит взгляд на минутную и соображает, что переваривание всех утраченных воспоминаний заняло у него едва ли больше трех минут. А ведь целый год в них уместился, кто бы мог подумать. Он опять поднимает голову. Антон держит его за плечи, видимо, понимая, что иначе Арсений рискует рухнуть на пол. В глазах напротив вина, раскаяние и ожидание неминуемой кары, будто у собаки, разбившей вазу и уже понимающей, что хозяин обнаружил преступление. Арсений вспоминает, что в августе, когда, как он ошибочно думал, встретил Антона впервые, сам сравнивал себя с собакой, а того с хозяином. Надо же, как все повернулось. — Целый год, — произносит Арсений хрипло. Он, похоже, не сглатывал все это время. — Мы были знакомы в течение года. Мы были друзьями в течение года. Ничего себе. Он немного ведет плечами — даже не для того, чтобы сбросить чужие ладони, а чтобы ощутить вновь одеревеневшее тело, но Антон безвольно роняет руки по швам. Вроде бы все то же самое — руки, ноги, кожа, зубы, но, как ни парадоксально, с рухнувшим в памяти барьером возникает ощущение, будто что-то наоборот исчезло. Арсений инспектирует себя и вскоре понимает — голоса нет. Того самого, что практически не затыкался, когда Антон был рядом. — Что означает «знал же, что рано или поздно буду должен это сделать»? Сделать что? — цепляется он за последнюю нераскрытую тайну, прогоняя дрожь. — Стереть тебе память. Мы давно договорились внушать забыть себя всем, с кем контактируем в течение долгого времени. Мы, то есть древние. Чтобы не подвергать друг друга опасности. Мне ужасно жаль, Арс, но это не я придумал, — говорит Антон медленно, будто каждое слово — это преодоление. — То есть после сегодняшней операции вы планировали опять сделать это со мной? Воспользоваться моей помощью, а потом залезть мне в мозги? — Поз настаивал. Не вини его, он просто защищается. Я был против на этот раз. У нас скандал вышел из-за этого. Очередной… Нехотя, но он согласился, что в этот раз тебя никто не тронет. Как исключение. — О, как это мило. Спасибо, что вступился, — выплевывает Арсений, и щеки Антона краснеют. Его ни капли не жаль. — Выходит, больше ста лет назад ты задвигал мне о том, как неэтично управлять чужой жизнью, а сам все это время знал, что когда-нибудь возьмешь на себя право управлять моей. Здорово же ты меня наебал. Я ведь действительно с тобой согласился. Антон открывает было рот, но, видимо, возразить ему нечего, и монолог не развивается в диалог. Секундная стрелка на часах продолжает раздражающе цокать. Хотя уж лучше она, чем голос. — Тогда, в августе… Это все было подстроено? Ты следил за мной? — Нет, — о, он все-таки говорящий, — клянусь, я не подозревал, что там тебя встречу. Когда я увидел тебя в тот вечер на пороге бара, то так разволновался, что стакан в руке треснул. Натянул капюшон пониже, чтобы никто не заметил, что со мной творится. Ты вряд ли обратил внимание — был слишком слаб, но я буквально дрожал и дышал открытым ртом от паники. Моей первой мыслью было поскорее смыться оттуда, хотя ты даже в лицо не смог бы меня узнать. Но я все равно боялся сам себя. А потом взглянул повнимательнее — ты был измученный, голодный, раненый, явно нуждался в помощи. И я решил, что должен вытащить тебя оттуда. Потому и предложил эту сделку, ведь бескорыстная услуга выглядела бы слишком подозрительно. Я специально уходил из дома в первые дни, чтобы не поддаться искушению заговорить с тобой и вновь сблизиться. И в итоге опять проебался… Арс. Я правда искренне хотел помочь тебе выбраться из страны… — А заодно избавиться от собственной проблемы, как удобно, — Арсений горько усмехается. — Нет, я… Ладно, ты прав, как ни посмотри — мой поступок в любом случае отвратителен, я кругом виноват перед тобой, но, клянусь, ни на секунду у меня не было желания навредить! Арсений вспоминает разговор на Труворовом городище. — Вот почему ты тогда извинялся за то, что принял за меня решение. Я, идиот, думал, это ты, такой щепетильный и деликатный, просишь прощения за то, что склонил меня к сделке, а ты на самом деле говорил о вещах вековой давности… И попытка вырвать сердце… Действительно, неловко вышло для новой встречи старых добрых друзей спустя годы разлуки. — Теперь я уже не буду просить прощения, потому что это означало бы, что я перекладываю на тебя ответственность. А это эгоизм и самонадеянность. Я не прошу тебя решить, заслуживаю ли я того, чтобы ты не держал на меня зла. Знаю, что не заслуживаю. Но я говорю: мне очень жаль — и это правда. Смотреть на Антона сейчас тяжело сразу по нескольким причинам, поэтому Арсений прикрывает ненадолго глаза. Но не спросить он не может. — Скажи, если бы я не ушел в то августовское утро, пока ты спал, ты бы опять стер мне память? Антон понуро молчит, и это говорит громче криков на самых высоких частотах. — Понятно, — выдыхает Арсений даже без оттенка разочарования — он все знал еще до того, как произнес вопрос. — Я даю тебе слово, Арс, больше никогда в жизни, если ты сам меня об этом не попросишь, я не буду тебе ничего внушать, — произносит Антон очень тихо, но твердо. — Можешь не разоряться на клятвы на крови, такой возможности тебе все равно уже никогда не представится. Сами разбирайтесь с вашей волчицей. Я умываю руки. Арсений знает, что это звучит слишком громко: даже если близких отношений между ними уже никогда не будет, мир, как показывает практика, действительно тесен и риск того, что два бессмертных существа вновь случайно столкнутся в нем, довольно высок. Но сейчас ему плевать на излишнюю театральность: ему плохо, действительно плохо, он чувствует себя обманутым, преданным, использованным и пустым. Последнее хуже всего. В памяти всплывают вычитанные в какой-то беллетристике слова: «Худшее из злодейств — даже не погубить живую душу, а душу умершую к жизни воскресить и потом снова, уже окончательно, уничтожить». У Арсения мертвы и душа, и тело, и отныне надежда. — Я ведь был тебе другом, — произносит он, замирая возле двери и не оборачиваясь. — У тебя был один друг. Он выходит, не оглянувшись и даже не хлопнув дверью, и тем самым сберегает себя от того, чтобы запомнить выражение лица Антона в ответ на эти слова.***
Запаса равнодушия хватает почти до конца пути до Сережиного дома. Вполне достаточно времени, чтобы спокойно и отстраненно пересказать тому произошедшее голосом, по своей эмоциональности недалеко ушедшим от онлайн-ботов для озвучки текста. Сережа — хороший слушатель. Он не перебивает, не охает и — за что ему самая большая благодарность — не сочувствует. В самый раз. Но уже на подъезде к знакомому кварталу Арсения начинает бить дрожь от злости, и слова перестают складываться в связную речь. — Гондон! Сука! Пидарас! — переходит он на язык пациентов с синдромом Туретта. На смену тоске и безучастности приходят гнев и раздражение. — Ноги моей в Москве больше не будет! — заявляет Арсений уже в квартире, швыряя вещи в чемодан. — Может, пока не будешь торопиться с выводами? Тебе бы остыть… Ну, куда ты сейчас, Арс? Ты даже рейсы не смотрел, — дипломатично вставляет Сережа, но Арсений в своем порыве почти не обращает на него внимания. — В аэропорту разберусь. Лишь бы свалить отсюда поскорее. Ублюдок обоссанный… Лицемер херов… Спасатель заблудших душ… Блядь, да где этот сраный амулет от таможенников?! — Ты сжимаешь его в кулаке последние пять минут. — Что?.. А, да. Надо такси вызвать. — Не надо, я тебя отвезу. Еще попадете в пробку, так ты в этом состоянии таксиста загрызешь и не заметишь. Они спускаются вниз, и Сережа снимает сигнализацию, не доходя до машины. Но Арсений, которого сейчас потряхивает от напряжения, обгоняет его и направляется к водительской двери. Сережа вздыхает, но не спорит и садится в пассажирское кресло. Пробки, слава богу, не случается, но и взвинченное настроение никуда не улетучивается. — Целый год, Сереж! Целый блядский год моей жизни! Он просто, нахуй, отнял его у меня! — Мне казалось, после первой сотни лет вы перестаете придавать значение времени. — И какой год! — Арсений все еще игнорирует реплики друга. — Блядь, я знал Рериха и Стравинского! Я работал с Нижинским! Я помог создать «Весну священную»! Понимаешь?! Всю жизнь думал, что ничего значительного не сумел сделать, а оказывается, нет! Просто Антон Андреевич, этот доисторический поборник нравственности, решил, что имеет право забрать у меня воспоминания об этом! Сережа, который все перечисленные имена и названия услышал в этот вечер впервые, лезет в гугл. — Тут написано, что твою «Весну» освистали в день премьеры. Может, и хорошо, что ты этого не видел… Ох ты ж, а ваш Нижний, или как его там, реально в итоге спятил… Жаль пацана, довели… — Ты не сильно помогаешь, Сереж! — рявкает Арсений. Сейчас он сжимает руки на руле, представляя вместо него одну конкретную шею. Получается очень хорошо — кожа на оплетке гладкая, нежная, если бы еще отбивала горячий ритм в пальцы (Арсений помнит), вообще могла бы победить на конкурсе двойников эпидермиса Антона Шастуна. Козла этого древнего вонючего. Кому вообще придет в голову стараться копировать хоть какую-то его часть, даже за самый крупный денежный приз?! — Пизда рулю, — обреченно комментирует Сережа, когда Арсений, забывшись, впивается ногтями в оплетку. — А главное, прикидывался таким чистоплюем! Мы не можем ставить себя выше людей! Мы не должны распоряжаться чужой судьбой! Хуй там, оказывается, на меня это не распространяется! — Я его, конечно, почти не знаю, но, думаю, для него в этом и была разница. Тебя он хотел защитить. — Я его об этом не просил! И даже если бы на горизонте не появились охотники, он бы все равно стер мне память, только позже! — Это хуево, разумеется, но я эту древнюю компашку отчасти понимаю. Когда твоя жизнь равняется жизням всей твоей кровной линии, легко стать главной мишенью для охотников и всех, кто ненавидит вампиров. Они пытаются обезопасить себя, максимально подчищая за собой все следы. — Я не пойму, ты его оправдываешь, что ли?! — голос Арсения начинает истерично петушить, и он ненавидит тот факт, что более чем за двести лет не смог истребить в себе эту неприятную особенность. — Нет, — вздыхает Сережа. — Я согласен, что он мудак и поступил по-мудацки. Но не потому, что стер тебе воспоминания. Это он сделал, чтобы спасти тебя и спастись самому. Мудак твой Антон, потому что с самого начала знал, что так поступит, но все равно сблизился с тобой. А потом еще раз, спустя сто лет. И, походу, сам же от этого мучился. Вы, вампиры, вообще сентиментальны, как последние портовые шлюхи, и любите пострадать, хотя вечно строите из себя холодных сучек. Но в то же время есть в этом что-то человеческое. В неумении справляться с собственными слабостями. Арсений, хоть и прислушивается к Сережиным словам, все время выпадает из диалога, заново переосмысливая общие с Антоном моменты. — Сука, каким же слепым идиотом я был! Можно же давно было догадаться! Он мне будто сам порой намекал, что мы знакомы! Это его странное поведение, многозначительные фразочки а-ля «времени никогда не бывает достаточно»… — Не драматизируй, не мог ты догадаться. Внушение так не работает. Если Антон сказал тебе «забудь», ты бы не смог его вспомнить, какие бы намеки в лоб ни получал. — А я все понять никак не мог, что происходит, почему меня так к нему тянет… — продолжает размышлять вслух Арсений. — Даже списывал это на кровные узы, зелье, магию. Мне постоянно какой-то голос чудился, который меня к нему толкал, я, блядь, почти решил, что свихнулся! Сережа кивает с видом доктора психологических наук. — А это подсознание боролось с внушением, подсказывало тебе, что ты этого вампира знаешь. Память блокировала конкретные воспоминания об Антоне, но ведь есть вещи, которые ощущаются на другом уровне — язык тела, звуки, запах… Получается, их ты и узнал и сходил с ума, не догадываясь, в чем несостыковка. Чувства-то с мозгом никак не связаны… — Ты так легко и спокойно об этом рассуждаешь. Посмотрел бы я на тебя, если бы Поз тебе память почистил. — Я уверен, что, если бы мог, он бы так и сделал. Я бы тоже, конечно, расстроился, но долго на него зуб не стал бы держать. — Я не расстраиваюсь, Сережа, я в бешенстве. И… — он ненадолго замолкает и продолжает после паузы чуть тише и уравновешеннее, — у нас с Антоном отношения несколько иного характера, чем у вас с Позом. — Да понял я уже, какой у вас там характер… Я же не слепой. Буровая установка покончила бы с собой от комплекса неполноценности, если бы увидела, как вы друг друга глазами дырявите. Арс… Я правда думаю, что ты чересчур торопишься с выводами. Дай себе немного времени, приведи мысли в порядок. Возможно, у тебя получится взглянуть на всю эту вашу ебанистику с другой стороны. — И что будет дальше? Даже если я прощу его, кто гарантирует, что впоследствии он, вообразив, что мне опять угрожает опасность, больше не попытается вновь манипулировать мною и контролировать мою собственную… И, когда он произносит это вслух, пазл вдруг складывается. Оказывается, внушение, которое блокировало его подсознание, — это не единственное, что может скрыть правду. Пелена ярости и обиды тоже отличилась, застилая глаза на очевиднейший трюк. Арсений резко съезжает с шоссе на обочину и останавливает машину. — Ах ты, сука хитрожопая… — тянет он больше с восхищением, чем негодованием, обращаясь, судя по направлению взгляда, к асфальту за лобовым. — Что случилось? О чем ты? Арсений поворачивается было, чтобы выплеснуть на Сережу новую волну только что возникших претензий к Антону, но его речь предупреждает телефонный звонок. — Поз, — удивленно произносит Сережа, взглянув на дисплей. — Ал… Договорить последнюю букву он не успевает, потому что из динамика прислоненного к его уху телефона вырывается крик такой мощности, что никакого вампирского слуха не нужно, чтобы его разобрать. — МАТВИЕНКО! — следом из трубки доносится шуршание, а потом голос переходит на громкое шипение, будто говорящий очень сильно хочет кричать, но приходится сдерживаться. — Чернокнижник ты ебучий! Я тебя сожру, высру и сожру еще раз! Ты какого хера нас подставил?! Арсений невольно косится на часы на приборной панели и осознает, что операция длится уже минимум час. Он с этими эмоциональными качелями и забыл, что сегодня должно произойти. — Я?.. Что?.. В смысле? — едва не заикается растерявшийся Сережа. — Ты, блядь, по своему календарю месячных что ли высчитывал дни, еб твою мать?! Полнолуние сегодня, а не завтра! Мы сейчас вчетвером в лесу, который кишмя кишит обращенными волками! А затем из трубки различимо доносится одинокий волчий вой, который в следующую секунду разливается на несколько голосов и от которого у Арсения моментально волосы на руках встают дыбом. — Я, конечно, тоже еблан, какого хуя сам не перепроверил, знал ведь, на кого полагаюсь! Блядь, мы добровольно приперлись в ловушку, которую на нас даже не ставили! — Нет, это невозможно, я несколько раз проверял, по разным источникам… — лепечет Сережа, не с первого раза попадая пальцами по экрану, чтобы пролистать иконки приложений до календаря. Важный вид, с которым он пару минут назад рассуждал о подсознании Арсения, слетает с него, как штукатурка со зданий через два месяца после посещения города президентом. — Ошибки быть не может, полнолуние должно быть 23-го мая, то есть завтра… Ой, бляяя… — Он замирает, будто его ударила молния, потом переводит испуганные огромные глаза на Арсения. — Я ж рассчитывал-то по местному времени Таити… А тут разница в десять часов. Ну да, там сейчас уже 23-е… Получается, в Москве все начинается немножечко раньше… — Немножечко, блядь?! Немножечко мозгов у тебя не хватает, — рычит трубка. — Это все из-за спешки, — покаянно произносит Сережа, обреченно откидываясь на спинку и прикрывая телефоном глаза. Арсений снимает тот у него с переносицы и подносит ко рту. — Поз! Где вы сейчас? — Я на сосне какой-то ебучей сижу! Если сейчас еще и с дронов меня засекут, и правительственная вертушка сюда прилетит, мне пизда! Внизу нихера не ловит, до парней мне не дозвониться, значит, они где-то бегают! Если их еще не схватили, конечно… Оборотни, нас обнаружив, такой лай подняли, что с территории вокруг дома сбежалась охрана, а в охране у мадам знаешь, кто? — Охотники, — одними губами произносит Арсений, но Поз почему-то это понимает. — Ага, они. Если схватят хоть одного, это все. Мы же друг с другом связаны с момента обращения. Привлекут какого-нибудь провластного колдуна, и он вмиг вычислит остальных. И вся наша популяция тогда под угрозой, а не только мы всемером. Так что, если ты пока вещи с приезда до конца не разобрал, можешь уже и не торопиться. Не пригодятся. Арсений не отвечает, что ему самому, как и другим вампирам из кровной линии Антона, с учетом разрыва связи беспокоиться больше не о чем. Кидает телефон куда-то на колени Сереже, а следом делает то, за что последний его точно бы не поблагодарил, если бы не был сейчас в таком подавленном состоянии из-за допущенной ошибки: разворачивается в центре автомагистрали, сбивая пластиковый дорожный барьер. — Мы едем, Поз. Продержитесь как-нибудь до нашего прибытия. — Ты же хотел в аэропорт, — слабым голосом произносит Сережа. — Перехотел. Не обращая внимания на возмущенно сигналящих водителей, которых Арсений нагло подрезает, окончательно забив на правила, он напрягает все вампирские инстинкты, чтобы сосредоточиться только на дороге. Им нужно как можно скорее добраться с севера на юго-запад. Только бы к ним не прицепились гаишники. Только бы не встать где-нибудь. Только бы бензина хватило без дозаправки. Только бы Антон был в безопасности.***
Огромная луна висит над городом и окрестностями, когда они выбираются из автомобиля у кромки леса. Поблизости, в кустах, припаркованы еще две машины — значит, охотники сюда еще не добрались, иначе выставили бы засаду вокруг собственности древних. Сережа еще раз пытается дозвониться до Поза — в пути он уже предпринимал две попытки, а потом Арсений заставил его поочередно набрать троих оставшихся вампиров — но абонент по-прежнему недоступен. Напряжение из ладоней переходит в ступни, и Арсения тянет тут же сорваться с места подальше в чащу, но Сережа за спиной чертыхается, проваливаясь одной ногой в какую-то ямку. Обувь у обоих совсем не подходящая для лесных пробежек, но Арсению с его скоростью плевать, а вот Сереже придется несладко. — Давай руку, — говорит Арсений, протягивая колдуну свою. — Да нормально все, я ничего не вывихнул и не сломал, — отмахивается тот. — Я тебе не опереться предлагаю, бестолочь. Хватайся, я перенесу нас вглубь леса. — Э, ты чего? Я к тебе на ручки не пойду. И откуда тебе знать, куда нам нужно? — С чего-то же нужно начинать действовать. А ты что предлагаешь? Вместо ответа Сережа хмыкает. Потом деловито засучивает рукава, приседает и кладет ладони на землю. Арсений видит, как гнилые листья и труха начинают легко шевелиться под неподвижными пальцами. Тот проводит в такой позе много времени — около минуты, и Арсения трясет от бездействия, но он смиренно ждет и не мешает. Издалека доносится волчий вой. — В пространстве, которое мне удалось «прощупать», находятся девять охотников, семь волков, пять вампиров. И один колдун. Я, — Сережа наконец разгибается, отряхивая руки. — Тебе удалось понять, где кто? — Бесполезно, — качает головой. — Все перемещаются слишком быстро. Там явно идет охота. Вот только чья и на кого? — Ясно. В таком случае прости, Серег, но нам вынужденно придется стать еще ближе. Не дожидаясь неминуемых возражений, Арсений хватает друга под мышки, прижимает к себе и срывается вперед, высматривая поверх его плеча дорогу, чтобы не врезаться в темноте в дерево. Когда вой становится особенно четким, он останавливается и опускает Сережу на землю. Тот, правда, тут же делает попытку поближе рассмотреть мох у подножия пня, заваливаясь вперед вниз лицом. Арсений успевает схватить его за шиворот. — Ебать, как вы это делаете постоянно… Я сейчас кишки свои выблюю… — сипит Сережа. Переведя дух, он выпрямляется, смотрит грозно из-под бровей и толкает Арсения в грудь. Впрочем, несильно. — Мозги бы тебе поджарить, фуникулер херов. — Зато быстро. И теперь мы хоть чуть-чуть ближе к гуще событий. — Толку-то. Все равно не знаем, куда идти и кого… — Тихо! Арсений резко оборачивается, услышав какой-то треск за своей спиной. Он напряженно разглядывает тьму перед собой, но ни одна ветка не колышется. — Ты слышал это? — шепчет он, на ощупь хватаясь за нижний край Сережиной толстовки. — Нет. Сережу, видимо, еще мутит после резкого перемещения, потому что он неловко оступается и под ногой его громко хрустит ветка. Арсений оборачивается, чтобы раздраженно цыкнуть на нарушителя тишины, но его внимание отвлекает другой объект. Огромная зубастая пасть плавно приближается по траектории, конечной точкой которой неминуемо должна стать Сережина шея. Каким образом волк подобрался так близко, что Арсений со своим слухом его не почуял, есть ли у него сообщник, который и отвлек вампира в другую сторону, — ни один из этих вопросов он не успевает обдумать. Действует на одном инстинкте, отбрасывая Сережу куда-то на муравейник той же неловко вывернутой рукой, в которой была зажата одежда. От резкого движения и силы броска рука хрустит, но сейчас не до нее, когда клыки в волчьей пасти уже можно подробно рассмотреть даже без стоматологического оборудования. Волк больно бьет передними лапами в грудь, и Арсений опрокидывается навзничь на еще по-весеннему холодную землю, невольно увлекая хищника за собой. Слышится голодный щелчок зубами, которые метят в горло, но Арсений успевает резануть удлинившимися когтями неповрежденной руки, рассекая тонкую кожу под густой шерстью на шее. Получеловек-полузверь уязвленно взвизгивает, скатывается в сторону и прыгает в кусты. Он ужасно, почти по-вампирски быстрый — видимо, луна сейчас в наилучшей фазе. Арсений вскакивает на ноги, быстро отвлекаясь взглядом на Сережу — тот слабо шевелится и кряхтит в стороне. Кусты шелестят по кругу то по часовой стрелке, то против нее: оборотень не сбежал, он блокирует им пути к отступлению, запутывая своими действиями. Арсению не остается ничего иного, кроме как беспомощно топтаться на месте вокруг своей оси, пытаясь угадать, с какой стороны произойдет второе нападение. Из-за спины раздается громогласный рык в самый неудобный момент. Арсений пригибается и разворачивается уже на корточках, группируясь для нового витка обороны. В другой ситуации он бы, наверное, даже залюбовался силой и красотой этого мощного прыжка: волк сильно прогибается в спине и летит на Арсения чуть ли не отвесно — никаких шансов, что результатом не станет раздавленная грудная клетка. Но этого не случается. Прыжок прерывается на самом пике: слышится противный треск, а следом оборотень, жалобно заскулив, падает на землю, будто подломленный, и вертится юлой на спине. Приглядевшись, Арсений понимает, что того действительно подломили — обе передние лапы неестественно согнуты. Повозившись на земле еще несколько секунд, волк поворачивается и, продолжая подвывать, неловко уползает обратно в кусты. Звуки его присутствия становятся все тише с каждой секундой. Арсений вскакивает и одним прыжком, пусть и не таким красивым, как только что продемонстрированный, но куда более успешным, оказывается рядом с Сережей, по-прежнему лежащим возле муравейника с вытянутой в сторону кустов ладонью. — Спасибо, Серый, ловко ты другого серого приложил. Живой? — Вроде да. Ну и бросочек у тебя. Потом сам будешь мне муравьев из жопы выковыривать. — Почту за честь. — Блядь, нет, я передумал. Сам-то цел? — Почти. Арсений морщится, хватается здоровой рукой за плечо другой и на выдохе вправляет себе сустав. Сережа успевает только брезгливо зажмуриться при характерном хрусте. Арсений быстро одергивает задравшийся рукав. — Итак, это было довольно унизительное начало нашей операции по триумфальному спасению товарищей. Как объебемся дальше? В ответ из кустов опять раздается угрожающий шум, и Арсений заслоняет собой Сережу, принимая боевую стойку. Но вместо нового оборотня из тьмы на них вываливается человеческая фигура. И это даже не охотник. — Леха! — Серега? Арсений? Откуда вы здесь?! Шаст сказал, что ты передумал и не появишься… — Поз позвонил, сказал, что вы встряли. Мы приехали обратно, как только смогли. Сапер выглядит неважно — на его одежде в нескольких местах прорези в виде четырех параллельных узких полос, в волосах и бороде застряла труха. — Это отлично. Оставив в стороне уязвленное самолюбие и гордыню, вынужден признать, что помощь нам сейчас чрезвычайно пригодится, потому что уже несколько часов подряд нам наяривают очко насухую. — Ты знаешь, где остальные? — нетерпеливо перебивает Арсений. — Да, частично. Мы пытаемся сбить оборотней и охотников в кучу. Кос и Поз спрятались возле оврага в засаде, а я выманиваю врагов в их сторону. Волчица среди них одна, но пока не попадалась. Их много, блядь. Чуть было вас за охотников не принял. — А где Антон? — Без понятия. Он был в самом дальнем квадрате леса изначально, оборотни отрезали его от нас, как только стало понятно, что наш визит затянется дольше планируемого. Сердце неприятно сжимается. — Ладно, — Арсений пытается сохранить твердый голос и внешнюю невозмутимость. — Серег, иди тогда с Лехой, помогай ломать волчьи лапы в засаде. А я пойду искать Антона. — Ты ебанулся? — на полном серьезе удивляется Сережа. — Я тебя одного не оставлю. — Ты сюда приехал мою жопу прикрывать или помогать Позу? Я не маленький. — Арсений, — светлые глаза Сапера неодобрительно прищуриваются. — Я ценю твою самоотверженность и поддержку, но не нужно так рисковать. Меня оборотни и охотники могут ранить и схватить, но если ты попадешь к ним в лапы — это верная смерть. Арсений пожимает плечами. — Убивать меня вряд ли станут, им нужно же будет кого-то допросить. Уж если один из нас попадется — пусть лучше это буду я, чем вы. Я для них обычный вампир, что с меня взять. А схватив любого из древних, они возьмут в ежовые рукавицы сразу весь наш вид. — Слушай, ты, Соня Мармеладова! Ты, блядь, решил, что ниспослан в этот мир, чтобы умереть за чужие грехи?! — пыхтит Сережа. — Столько лет шухерился, никуда не лез, а тут вдруг резко героем побыть захотелось? — Серег. Хватит. Я тоже за тебя переживаю. Но давай сейчас эмоции оставим и будем действовать с умом. Ты должен быть там, где от тебя будет больше всего пользы. Как и я. Сережа смеряет Арсения презрительным взглядом и недоверчиво качает головой. — Не думал я, что ты до такой степени вляпался… — До такой, прикинь. Тот вздыхает, слегка отворачивается и разводит руками — делай, мол, что хочешь. — Ну-с, — Сапер покашливает, заполняя неловкую паузу, — стало быть, нам с Серегой туда, а тебе — вон туда, — он показывает рукой направление. — Если, конечно, Шаста вообще не загнали куда-нибудь в противоположную сторону. — Будем надеяться, что нет. Удачи, мужики. — И тебе. Вдвоем они разворачиваются и скрываются в кустах. Арсений проходит торопливо несколько шагов по заданному курсу, потом оборачивается, чтобы убедиться, что древнего и колдуна больше не видно и не слышно. И только после этого задирает рукав куртки. На белой коже, чуть выше запястья, омерзительно чернеет и наливается гноем рваная рана от укуса волчьих зубов. И не заживает.***
Лес, на карте казавшийся вполне компактным и редким, в реальности ощущается как трущоба из «Утра в сосновом лесу». Арсений идет уже минут пятнадцать, срываясь на вампирскую скорость на наиболее открытых участках пути, и старается не отклоняться от маршрута, но время от времени волчий вой и человеческие голоса вынуждают его сворачивать в сторону. Нарываться на новую стычку сейчас не хочется. Тем более что силы лучше поберечь — несмотря на то, что с утра он хорошенько подкрепился, рана ощутимо вытягивает из него силы и забирает кровяной ресурс. Рука пока болит не сильно, но ноет и зудит. Сознание вроде в норме, тело ощущается, как и прежде, но надолго ли это? Волчий яд действует на вампиров по-разному: Арсений знает случаи, когда укушенные проживали после нападения оборотня еще месяц, а другие сгорали за пару часов. Какой из этих случаев его — выяснится со временем. Лишь бы его хватило, чтобы обнаружить Антона и подсказать ему, куда двигаться. Очередной треск заставляет его замереть на месте возле толстой ели. Арсений прижимается спиной к стволу, пытаясь различить, человек или волк издает этот шум. Запах крови не человеческий, то есть вариант с охотником отпадает. Неизвестное существо совсем близко — неторопливо подходит сзади, но в звуке его шагов не ощущается угрозы. Будто кто-то просто прогуливается по ночному лесу, не обращая внимания на развернувшиеся вокруг догонялки. Звуки оно издает странные — не рычание и не писк, а какое-то низкое гортанное хрюканье. Обуреваемый любопытством, Арсений выглядывает из-за дерева. И сталкивается нос к носу с только что совершившей аналогичный маневр косулей. Ну конечно, ведь председательница перед полнолунием завозит в лес разных зверюшек на потеху себе и своим сородичам! Красивые влажные глаза наливаются ужасом, животное издает протяжный вопль, больше напоминающий гудок, взбрыкивает и бросается в сторону. От неожиданности Арсений делает несколько неуклюжих шагов спиной, а потом его левую ногу вдруг что-то обвивает вокруг щиколотки, и земля с небом резко меняются местами. Причем небо для него теперь в клеточку — крупную такую, как колготки Кристины Агилеры году эдак в 2003-м. Ловушка! Какая же глупость! Попался, как ребенок, а еще лез других спасать! И что теперь, висеть тут, пока какая-нибудь живая душа не забредет сюда ненароком? Хорошо, если свои, но ведь куда вероятнее предстать в столь незавидном положении перед волком или… — Ку-ку, упыреныш, — слышится низкий голос, и от одного из дальних деревьев отделяется коренастая фигура. Мужчина приближается неторопливо, одну руку держит вроде бы расслабленно в кармане, но Арсений видит, как крепко другая перехватила цевье арбалета. Нет причин усомниться в том, что при необходимости охотник воспользуется оружием без долгих раздумий. Или даже просто по желанию. — Ты сейчас прямо один в один летучая мышь. Висишь на ветке вниз башкой. Пьешь кровь. И такой же мерзкий. — Если основная причина твоего омерзения кроется именно в положении вниз головой, ты бы мог меня, ну, не знаю, просто отвязать? — произносит Арсений, понемногу начиная страдать от того, как его собственная кровь приливает к голове. — Отвяжу обязательно, — легко соглашается тот. — Только чуть позже. Вот всегда было интересно, у тебя больше шансов помучиться, если я оставлю тебя висеть тут до рассвета и ты сгоришь на солнышке, или если выстрелю тебе в сердце? Он подходит ближе, берет арбалет обеими руками и недвусмысленно направляет острие толстой деревянной стрелы прямо Арсению в грудь. Похоже, он ошибался, когда уверял Сережу и Сапера, что его возьмут в заложники, а не будут убивать. — Член у меня больше. — Что?.. Не дожидаясь, пока до него дойдет, Арсений резко дергает руку вперед, насколько позволяют прорези сети. Этого хватает, чтобы дотянуться и схватиться за плечо арбалета. От неожиданности охотник нажимает на спусковой крючок, и стрела вылетает вверх, не задев головы Арсения. Он тянет арбалет на себя, и мужчина то ли по инерции, то ли по глупости не выпускает оружие со своего конца и почти врезается лбом в голову висящего кулем Арсения. — Будь я человеком-пауком, сейчас засосал бы тебя, а так — извини, — проговаривает он на одном дыхании в ходе непродолжительной борьбы, дергает плечо арбалета вниз и от себя. Приклад незамедлительно врезается охотнику в лоб. Пока тот не успевает осесть на землю, Арсений неловко подхватывает его под руку. Поза неудобная, вторая ладонь застряла в сетке, тяжелое бесчувственное тело выскальзывает из пальцев, а рана продолжает высасывать оставшиеся силы. — Блядь! — безответный мужик, провернувшись на полусогнутых, будто хочет сделать книксен, вываливается из плотной камуфляжной куртки, оставив ее в руке Арсения на память об их непродолжительном знакомстве, и плюхается на землю лицом вниз. Он только вздыхает — ну хоть что-то. С трудом, перехватывая куртку в руке в несколько бросков, Арсений добирается до внутреннего кармана. Есть! Лезвие швейцарского ножа сверкает в темноте. Еще минуты четыре Арсений тратит на то, чтобы разрезать жесткие веревки, из которых сплетена сеть, и наконец падает вниз, причем приземление ему смягчает несостоявшийся обидчик. Дождавшись, пока перестанет кружиться голова, Арсений скатывается с поверженного тела и переворачивает его. Охотник жив, и жилка на его шее магнетически манит ослабевший вампирский организм. Арсений сглатывает и утыкается лицом в мох, чтобы свежий сырой запах земли перебил тот, что так соблазнительно дразнит рецепторы. Подкрепиться из этого идиота нельзя — либо оставишь тут истекать кровью, либо напоишь собственной с ядом оборотня. В других карманах обнаруживаются сигареты с зажигалкой, телефон, который тоже не ловит здесь связь, и ракетница, а с ремня Арсений снимает колчан. Сигареты он оставляет горе-охотнику, ракетницу сначала думает выкинуть подальше в кусты, но потом все же убирает в свой карман. Прислонив обморочное тело к дереву и подобрав арбалет, Арсений продолжает свой путь. Цель его сейчас кажется до смешного нереализуемой — ну каковы спустя столько времени шансы, что он найдет Антона? Тот же не стоял все это время на месте и не двигался по одной направляющей. Может, ему все же удалось выбраться с другой стороны леса? Ведь у Поза, Коса и Лехи получилось выманить часть охотников и волков на себя, значит, эта половина чащи стала безопаснее? Сколько поблизости врагов? Сейчас бы рядом очень пригодился Сережа, который может прощупать почву, и не в переносном значении. От этих безрадостных размышлений Арсения отвлекает едва различимый голос, похожий на слабый мужской вскрик. Будто кто-то упал на землю, выбив тем самым из себя невольный звук на выдохе. Навострив уши, Арсений выхватывает среди ночного шума вдалеке справа от себя тихое рычание. Поколебавшись, он рывками, от дерева к дереву, устремляется в сторону шума, в котором с каждым шагом все больше угадываются звуки борьбы. А еще с каждым шагом он все больше укрепляется в мысли, что этот мужской голос ему хорошо знаком, и переходит на вампирский бег. Обдирая иголками и ветками открытую часть рук и лицо, Арсений несется сквозь деревья напролом, не огибая кустарники. Драка все ближе: он уже явственно слышит лай с рычанием, а потом больно врезается плечом в ствол сосны, неудачно скрывшейся сразу за своей близняшкой, и, споткнувшись, вываливается на крохотную опушку, посреди которой на земле, поднимая вокруг себя облако из иголок, возятся волк и вампир. Оборотень огромный — раза в полтора крупнее того, который укусил Арсения. Когда он оказывается сверху далеко не маленького Антона, то полностью скрывает под собой его тело. Спутанным клубком они катаются по земле, и Арсений стоит в стороне, бесполезно выставив вперед руки с заряженным арбалетом. Наконечник стрелы вихляется из стороны в сторону, повторяя движение сплетенных тел, но нажать на спуск Арсений не решается: Антон все время в зоне поражения, даже когда волк подминает его под себя. Отравленная волчьим ядом кровь, видимо, слишком застоялась в мозгу, пока Арсений косплеил люстру, потому что иначе нельзя объяснить тот факт, что простейшая по очевидности идея приходит ему в голову, когда Антон уже выглядит порядком выбившимся из сил. Сигнальный выстрел с громким хлопком разрезает ночное небо. Волчьи инстинкты в оборотне предупреждают человеческие, и тот отскакивает в сторону, испугавшись резкого звука и алой вспышки. Пару секунд он тратит на то, чтобы прийти в себя, а когда осознает присутствие второго вампира, рычит и с места кидается на него. Но пара секунд — это довольно много, и Арсений успевает прицелиться. Дерево пробивает заднюю левую лапу в районе бедра. Взвыв так, что Арсений роняет арбалет и вскидывает руки к ушам, волк падает, с непрекращающимся скулежом катится по земле, а потом неловко, прихрамывая, бежит прочь, оставляя за собой темный мокрый след. — Как думаешь, он выживет?.. — растерянно спрашивает Арсений охрипшим тоном. Когда оборотень перекинется обратно, не исключено, что ранение придется на шейку бедра. Может, даже кости окажутся раздроблены. Он, конечно, прикончил бы Арсения, не оглядываясь, но это не повод желать ему смерти. Даже если порой тянет. Пацифизм так не работает. Воздух возле щеки щекотно шевелится, раздраженный резким движением. Арсений отворачивается от замеревших наконец после побега волка кустов и сталкивается с тяжелым взглядом Антона. Им никогда не удавались сцены встреч. Даже после непродолжительной разлуки. — Какого хуя ты тут забыл? — рассеченная когтями кожа на щеке Антона завораживающе плавно стягивается обратно. — А есть варианты? Дышу свежим воздухом — говорят, для легких полезно. — Тебя не должно здесь быть! — Ну да. Ты неплохо постарался для этого. Антон тушуется. Глаза его нервно бегают, да и Арсению тоже неловко, поэтому он кратко объясняет про звонок Поза. — Надо вывести тебя отсюда поскорее, пока еще на какого-нибудь оборотня не нарвемся. Пошли, я, кажется, понял, в какой стороне шоссе, — Антон тянет руку, пытаясь зацепить чужой рукав, но Арсений уходит в сторону. — Ну уж, дудки! Там, — Арсений неопределенно показывает куда-то себе за спину, — твои родичи и мой друг. Все еще пытаются разобраться со всей этой хуйней. Никуда я не уйду. И тебя не оставлю. Правда в том, что Арсений теперь уже совершенно не представляет, как возвращаться. Он несколько раз менял траекторию, а последний марш-бросок и вовсе сбил его с пути. — Слушай, Арс, — Антон вздыхает, как он любит делать перед какой-нибудь проникновенной мотивационной речью в стиле «ты не чудовище», поднимает взгляд, сосредотачивая его на лице Арсения, но выдох почему-то застревает в его горле. Висит пауза в несколько секунд, Антон не отводит глаз, а рот его изумленно приоткрыт. — Ты чего? — Почему… Как это… У тебя порезы на лице не заживают… Блядь! Арсений вскидывает руку к щеке, и от прикосновения грязной ладонью моментально щиплет открытые ранки. Хотя в его положении заразить кровь еще больше уже сложно. Антон потрясенно смотрит на кусты, в которых скрылся оборотень. — Он тебя задел?! Ты же стоял далеко! — Нет, нет… Ничего он не… — а впрочем, чего теперь скрывать правду? Антон так или иначе узнает, когда Арсений умрет. Разумеется, взвалит вину на себя. Будет таскаться везде, глупый, небритый и печальный, убиваться и мучиться угрызениями совести. И не объяснишь ведь древнему придурку, что каждый сам несет ответственность за свои решения и поступки. — Это произошло раньше. Меня укусил другой оборотень. — Насколько раньше?! — Думаю, около получаса назад. Может, немного больше. Арсений закатывает рукав и, отвернувшись от неприятного зрелища, демонстрирует свою рану. Реакцией на гуро-контент неожиданно становится облегченный выдох. Арсений недоуменно поворачивается и видит, как плечи Антона расслабленно опускаются, а нервное напряжение уходит с его лица. Такое безразличие к чужой незавидной участи, честно говоря, обескураживает и уязвляет. — И чего ты сразу с этого не начал, идиот? А если бы я не заметил? — А какая разница? — бурчит обиженный Арсений, избегая изучающего его взгляда. — Все равно ничего уже не изменишь. — Разница во времени. В глазах еще не мутнело? Не рвало? — Нет… Только общая слабость. — Значит, инкубационный период после укуса еще не завершился, — удовлетворенно кивает Антон. — Обычно часа два длится, но бывают и редкие скоропостижные случаи. Тебе повезло. Пей. И зачем-то сам тоже закатывает рукав, подносит запястье к лицу Арсения. — Ты охренел? Зачем?! — Затем, что это лекарство. Если до начала проявления основных признаков заражения выпить кровь своего древнего пращура, ты исцелишься. О таком Арсений никогда раньше не слышал. Но, признаться откровенно, на экзамене по истории и теории вампиризма он бы, скорее всего, получил в лучшем случае тройку. — Но… — он медлит, разглядывая тонкую отливающую в темноте синевой кожу совсем близко, — ты же разорвал свою кровную линию… — Я избавился от побочки, которая связывала мою жизнь с жизнями произошедших от меня вампиров. Состав крови же у меня от этого не изменился. С момента обращения в тебе всегда была малая ее часть. Моя кровь имеет иммунитет к яду оборотней, а значит, очистит и твою. Арсений смотрит недоверчиво, но, пусть к Антону и скопилось определенное количество претензий, упрекнуть его в желании жестоко пранкануть над умирающим, пожалуй, все-таки будет несправедливо. Поэтому, бросив еще один сомневающийся взгляд наверх и получив в ответ уверенный кивок, Арсений склоняется над протянутым запястьем. Его охватывает непривычная робость. Процесс обмена кровью между вампирами — вообще редкость, поэтому ощущается слишком интимно, деликатнее любой другой физической близости. А уж с учетом их с Антоном общей истории и в особенности непонятного нынешнего статуса взаимоотношений все вообще воспринимается чересчур обостренно. И Арсений осторожничает: прокалывает клыками кожу, стараясь по возможности минимально касаться ее губами и, упаси боже, языком. Делает мелкие глотки, узнавая вкус, в котором сейчас ощущаются нотки земли, но это почему-то не вызывает отторжения. Тело удивительно быстро наполняется утраченными силами. — А в прошлый раз так не стеснялся, — раздается сверху чуть насмешливый голос. Волна смущения тут же прокатывается по телу и гнездится внизу живота. Вот же сволочь. В отместку Арсений намеренно погружает клыки сильнее. Антон судорожно выдыхает, и Арсений не уверен, что эта реакция спровоцирована именно болью. Пока все не перешло в плоскость, в которой он сейчас не понимает, как себя вести, Арсений отрывается от запястья и украдкой собирает языком последние капли, застоявшиеся в уголках рта, а потом робко поднимает голову. У Антона вид… Ну, скажем так, заметно, что процедура оздоровления его тоже не оставила равнодушным. Слизнув испарину над верхней губой, он берет Арсения за руку. Тот чуть было не выставляет себя дураком, потому что первый необдуманный инстинкт — податься вперед, но вовремя спохватывается, понимая, что Антон не тянет его за руку к себе, а разворачивает ее ладонью вверх и поднимает выше. От омерзительного укуса не осталось и следа. Только засохшие кровяные корки, которые тут же отваливаются, стоит пошевелить кожу пальцем. Арсений вновь дотрагивается до щеки, и на этот раз прикосновение не приносит жжения: здесь тоже все затянулось. — Спасибо, — выдыхает он пораженно. — Не за что. Ты спас от оборотня меня, а я тебя. Хотя вынужден со стыдом признать, что усилия мы приложили вельми не равные. Арсений хочет возразить, чтобы Антон не прибеднялся, но его прерывает возникший из ниоткуда голос: — Арсений… Арсений… Иди туда, где насрано… Арсений… Антон стоит напротив, рот у него закрыт, и, если он не скрывает среди своих талантов искусство чревовещания, голос определенно принадлежит не ему. Арсений в панике озирается, но вокруг по-прежнему никого, кроме них двоих, даже волчий вой в последние несколько минут раздается все реже и где-то в отдалении. — Арс? — а вот это уже точно Антон, и звучит и смотрит он обеспокоенно. — Ты не слышишь? Меня кто-то зовет. Озадаченное мотание головой из стороны в сторону пугает еще больше. — Арсений… — вот опять! Голос звучит приглушенно, будто из-под земли или из-за толстой стены. Схватившись за виски, Арсений едва не стонет. А к хорошему, оказывается, быстро привыкаешь. Всего несколько часов он провел без сраных голосов в голове, и уже успел забыть, как это хуево. — Блядь, Арсений! — голос вдруг принимает объем и четкость, и в нем теперь легко узнается тембр Сережи. — Отзовись ты, сука! — Сережа?! — Арсений произносит это, продолжая смотреть Антону в лицо, и глаза того округляются. — Тихо, не пугайся, это Сережа у меня в голове… В смысле, он мне не чудится, он меня сам нашел. Серег, это я не тебе. Как ты это делаешь вообще?! — Я колдун, Арс, — значительно выдает невидимый собеседник. — Очень многое из того, что я могу, тебе и не снилось. — Погоди, все это время ты мог телепатически общаться?! А почему тогда мы сразу не связались с древними, как только вошли в лес?! — Да не так это работает, дурик. Для канала связи нужен какой-нибудь магический артефакт, изготовленный мною. На тебе, слава богу, все еще мой амулет от таможенников. Пригодился, где не ждали. Правда, я и Позу тоже пытался «дозвониться» на флягу с зельем для волчицы, но не вышло, через жидкость связь не работает. Короче, не забалтывай меня! К делу: нашел ты своего Антона? — Нашел, он рядом сейчас. — Заебись! Идите к нам скорее, тут помощь нужна. Сможешь найти то место, откуда мы заходили в лес? — Попытаюсь… — Вот, в полукилометре вправо оттуда есть овраг. Его со стороны чащи почти не видно. Ориентир — огромная свежая куча дерьма, кто-то из наших новых блохастых друзей постарался. Прямо за ней обрыв. Иди туда, где насрано, и найдешь нас. Все, отбой, поторапливайтесь.***
С помощью компаса на телефоне им удается определить направление движения. На пути встречаются пять человеческих и пять волчьих тел — судя по дыханию, крепко спящих. Арсений с Антоном задерживаются только возле первых двух и, обнаружив, что охотники уже кем-то обезоружены, продолжают двигаться вперед уже без остановок. Разговор в дороге не вяжется — не потому что обоим неловко, а потому что на вампирской скорости сложно еще и удерживать нить беседы. За обещанной неаппетитной кучей ближе к краю леса действительно скрывается овраг, но на его дне пусто. — Может, не то говно? — с сомнением спрашивает Антон. — Ну, сколько таких куч за сегодняшнюю ночь оборотни могли навалить. Вдруг они, как сигнальные костры, разбросаны по всему периметру леса… — Да, и если их соединить линиями, получится пентаграмма, — хмыкает Арсений. — Нет уж, пошли вниз, думаю, мы не ошиблись. Чутье его не обманывает. Спустившись и пройдя пару десятков шагов к центру, они останавливаются, как вкопанные, когда перед ними из ниоткуда материализуется живописный пейзаж. На дне оврага обнаруживается скрытая до этого от глаз раскидистая ель. Вокруг нее, будто в ожидании хоровода, стоят Поз, Кос и Сережа, а ствол обвивает крепкая цепь, заканчивающаяся плотным кольцом вокруг лапы. Не еловой лапы, а лапы спящего волка. — Чего застыли? — шипит Сережа и манит рукой. — Идите скорее сюда, и так этот купол невидимости поддерживать трудно, а тут вы еще тормозите. — Это она? — спрашивает Антон, подходя ближе к оборотню. — Она самая, — кивает Кос. — Председатель Правительства Российской Федерации собственной персоной дрыхнет без задних ног и ждет, чтобы ей почесывали брюшко. — Как вы ее опознали? — Видишь на передней левой лапе след, будто клеймо поставили? У нее в человеческом облике на этом же месте татуировка. Действительно, то, что на первый взгляд кажется проплешиной в шерсти на крупной лапе, оказывается знаком в виде спирали, отдаленно напоминающей скрипичный ключ. — А Сапер где? — Все еще работает наживкой. Уводит оставшихся охотников подальше отсюда. Бо́льшую часть мы вырубили, а Серега сверху еще крепким сном приложил. До рассвета не должны вскочить. С волками то же самое. Один только нам не попался, бегает сейчас где-то. — Если и бегает, то небыстро. Арс ему ногу перебил из арбалета. Сюда не сунется. — Так что, — Арсению не терпится покончить с ревизией противников и перейти к сути дела, — вы уже влили в нее зелье? Внушили отстать от нашего брата? — Да если бы все так просто было, — разводит руками Сережа. — Зелье только в человеческом обличии могло ее взять, а раз обращение уже произошло, теперь оно бесполезно. Волчица тихо порыкивает во сне, будто соглашается. — И что теперь? — возмущается Арсений. — Все было зря? Расходимся по домам и сидим там, поджав хвосты? — Погоди. Есть один вариант, поэтому мы вас сюда и дернули. Шансов, опять же, немного, но я и насчет зелья не был уверен. У оборотней есть еще одна уязвимая фаза — болезненный процесс превращения из человека в волка и обратно. Ломка и сращивание костей и мышц, все такое. Полагаю, сознание в этот момент у них тоже уязвимо. Что, если попробовать заставить ее превращаться безостановочно туда-обратно? Есть несколько заклинаний, которые могут подойти. Только вот ее пидарасить в этом процессе будет неимоверно, пригодятся все доступные вампирские силы, чтобы удержать на месте. Арсений переводит взгляд на волчицу. Ее мощное тело покрыто красивой темной густой шерстью, под которой даже во сне ощущается огромное скопление силы. Да, такую попробуй удержи. — Я, конечно, к ней теплых чувств не испытываю, — подает мрачный голос Антон, — но это же просто истязание живого существа. — Ой, блядь, Шаст, ты опять со своим прекраснодушием?! — закатывает глаза Поз. — Невозможно прожить больше восьми веков и ни разу не запачкать ручки. Ты сам иногда пьешь кровь из людей и потом пудришь им мозги — и ничего. Некоторым даже на пользу. Я готов немного пострадать от угрызений совести, если это остановит истребление моего вида. Это называется самозащита. — Я не пиздюк, Поз, не надо мне все разжевывать и вкладывать в рот, — качает головой Антон. — Я не собираюсь вас останавливать и, если все согласятся с этим планом, сам буду ее держать. Просто говорю вслух: сама по себе идея — хуйня. — Тем не менее другой у нас нет. Ну что, значит, дожидаемся нашего Сусанина и приступаем? Все присутствующие хмуро переглядываются и по очереди кивают. Трудное решение, кажется, принято единогласно. — Ну, вообще есть одна загвоздка, — Сережа смущенно чешет затылок. Все поворачиваются в его сторону. — Я не помню нужных заклинаний. Общий разочарованный выдох на четыре персоны прокатывается по оврагу. Даже волчица как-то возмущенно всхрапывает. — Ты, блядь, издеваешься?! — вскипает Поз. — А что мы тогда тут обсуждаем все это время?! Нахуя решаем сложные моральные дилеммы? Ты же сам предложил этот вариант! — Да я как-то, — Сережа нервно гоняет носком кроссовки шишку по земле, — забыл, что у меня плохая память… А пока вы сейчас болтали, начал вот в уме прогонять строчки на латыни и понял, что есть некоторые пробелы… Гримуарчик бы мне сюда. А он дома остался… Кос беспомощно всплескивает руками: — Если ты сейчас за своим молитвенником поедешь, мы не управимся к рассвету! Может, наоборот, отвезти председательшу в Москву? — Кос, с ума не сходи, — встревает Антон. — Как мы попрем огромного угашенного волка через весь город и затащим в обычную квартиру?! Прикинемся бродячим цирком? — Погодите, не надо никого везти! — осеняет Арсения. — Я все равно тут из вас всех наименее полезен. Волчица меня запросто лапой надвое перебьет, не соберете потом. Лучше вот как поступим. Я поеду к Сереже домой, возьму гримуар, сфоткаю страницы и пришлю. Скажи мне только, где искать твои заклинания. За этим следует новый этап переглядываний, но уже куда короче и без ярко выраженных сомнений. Поз сует руку в карман, выгребает оттуда телефон и поворачивается вокруг своей оси, внимательно вглядываясь в экран. — Одно деление. Опять на сосну лезть придется, чтобы твои снимки принять. Ладно. Скоро рассвет, выхода нет. Езжай, Арсений. И, пожалуйста, постарайся. От тебя сейчас многое зависит. Кос тоже кивает: — Давай, только поторопись, умоляю. Сережа лишь быстро объясняет, где лежит гримуар и в каком его разделе искать нужные страницы, вкладывает ключи от машины и квартиры в ладонь и кратко сжимает плечо. — Арс. Главное, будь осторожен, — раздается из-за спины, когда Арсений уже стартует в сторону их импровизированной парковки. Он прекрасно знает, кому принадлежит голос, произнесший эти слова, и что сейчас любая заминка может стоить успеха всей затеи. Еще он знает, что крутые парни не оглядываются. И, несмотря на все это, все равно оборачивается. Он уже почти добирается до автомобиля, когда до его слуха вновь доносятся голоса Коса и Поза, разговаривающих вполголоса — видимо, чтобы Сережа не услышал. — Не нравится мне все это, Поз. А если она превратится только один раз — в человечью форму, и мы ничего не сможем ей внушить? Увидит нас, запомнит. Не убивать же ее… А у нее ведь есть армия… — А у нас — Сережа. Все будет хорошо, Кос. Не душни.***
— Арс! Это я! Слышишь? От неожиданности правая нога дергается, машина газует, и Арсений едва не врезается в припаркованную у поребрика (хотя нет, в этом случае у бордюра) Хонду. Он уже почти у цели — Сережин двор за следующей аркой. — Блядь, Серый! Нахуй так пугать?! Я же за рулем! Ты в моей голове уже расположился, как у себя дома! — Извини, не хотел. В общем, такое дело. Я сам вспомнил заклинание. От злости Арсению тут же хочется въехать в чей-нибудь зад уже намеренно. Пусть потом этот страдающий провалами в памяти разбирается с последствиями. — Ну, шикарно. Поздравляю. Значит, я зря гнал изо всех сил, рискуя разбиться в лепешку? — Слушай, не злись. Я же не специально. — Мне возвращаться? — Нет, не нужно. Ты лучше будь на связи, амулет пока не снимай. И гримуар держи под рукой на всякий случай. Сапер вернулся, мы сейчас начнем. Просто волшебство какое-то. Арсений будто свалил из клуба, решив, что вечеринка довольно скучная, а наутро узнал, что сразу после его ухода на сцену вышла Бейонсе, на разогреве у которой было шоу с дрессированными курицами, виртуозно исполняющими на укулеле «Gangstaʹs Paradise», потом с потолка стали распылять кокаин, из пола внезапно начала бить нефтяная струя, каждому присутствующему подарили по минипигу, а в конце вечера приехала Марго Робби и с порога заявила, что переспит с тем, кому в гардеробе достался номерок 34. Разумеется, именно он был у Арсения до ухода. Следующий час он напряженно сидит у Сережи на кухне, гипнотизируя гримуар глазами и сжимая амулет в руке, и каждую секунду ждет нового появления голоса. В какой-то момент даже сам пытается мысленно отправить сигнал, сосредотачиваясь на чужом имени, но успеха не добивается и только чувствует себя идиотом. А вот Сережа, вместо того чтобы еще раз залезть к Арсению в голову, присылает сообщение в мессенджер: «закончили» А следом второе: «она спит щас умаялась понаблюдаем за ней пока» Арсений спрашивает, нужно ли забрать Сережу, раз уж он остался без колес, но минут через десять тот отказывается, ссылаясь на то, что тут есть, кому его подбросить. Ощущение собственной бесполезности не отпускает, да и вопросов остается много, но Арсений решает не доставать друга. Тот наверняка вымотан — это вампирам отдых не так уж сильно необходим, а Сережа сегодня отдал слишком много энергии. Арсений снимает наконец испачканную землей, кровью и травой одежду и принимает долгий душ, который не приносит долгожданной расслабленности. Пожалуй, сейчас он бы отступился от своих убеждений и добровольно согласился на магический сон или внушение, стирающее память. Мыслей и переживаний так много, что непонятно, каким образом черепная коробка еще не трещит. Арсений идет в выделенную ему комнату и только там вспоминает, что все его вещи сейчас находятся внизу, в багажнике. Пусть на улице фактически все еще темно, но время суток уже правильнее будет определить как утро, поэтому вариант быстро сверкнуть булками на лестничной клетке, в лифте и на весь двор в погоне за чемоданом он отвергает. Подождет до завтра. Он ложится, но сон не идет, и он только ворочается с одного бока на другой. Волнуясь, Арсений пишет Сереже еще одно сообщение, которое остается без ответа: то ли проблемы опять в отсутствии связи, то ли колдуну просто не до зависания в телефоне. От резкого звонка в дверь он вздрагивает, но тут же вспоминает: Сережа ведь остался без ключей. Решив, что на сегодня тому достаточно потрясений и лицезрение срамных частей Арсения его вряд ли подбодрит, он оборачивает вокруг голых бедер не до конца высохшее полотенце, с которым вышел из душа, и идет открывать. На пороге стоит совсем не Сережа. Антон недоуменно оглядывает почти полностью раздетого Арсения. — А у тебя вырабатывается какая-то привычка встречать меня в таком виде. — В этот раз я не специально, — произносит Арсений и моментально прикусывает язык: проболтался! Впрочем, сейчас уже плевать. Да и Антон, хоть и дергает коротко уголком рта, его невольно вырвавшееся признание не комментирует. — Я могу войти? Арсений беспомощно разводит руками: — Хозяин этой квартиры — Серега. Извини, мое приглашение не сработает, ничем не могу помочь. — Он уже пригласил меня. Собственно, это была его идея. Сережа сказал… нет, настаивал, чтобы я приехал поговорить с тобой. Он все еще там, подчищает хвосты вместе с моими. Арсений удивленно поджимает губы, но сторонится и придерживает дверь. Пожалуй, с Сережей потом тоже нужно будет обсудить границы вмешательства в личную жизнь. Хотя в этой ситуации Арсений ему благодарен: необходимость объясниться с Антоном сейчас ощущается, как потребность в крови. — Ты выглядишь так, будто несколько часов носился по лесу, отбиваясь от стаи оборотней. — Я и носился несколько часов по лесу, отбиваясь от стаи оборотней. — Видишь, какой ты логичный. Причина, следствие — все соблюдено. Разувшегося и помывшего руки Антона Арсений ведет на кухню. Быстрым нелюбопытствующим взглядом тот проезжается по помещению и садится за стол. — Кровь будешь? — спрашивает Арсений, устроившись напротив. Ну, раз уж они на кухне… — Не хочу, но спасибо за предложение. — Как прошло? — Арсений начинает издалека, с безопасной темы. На самом деле нихера она не безопасная, как и все, что их связывает. Антон мнется, жует губами и неопределенно качает головой. — Да хуй его пойми. Вроде бы все получилось. Она обратилась несколько раз, сначала выла страшно, так что хотелось уши заткнуть, но нельзя было ее отпускать, — на этих словах скулы у него ходят ходуном. — Потом даже скулить перестала — так обессилела. Тогда Поз и приступил к внушению. Произнес все, что нужно, у него речь была заранее записана. Только с учетом изменившихся обстоятельств пришлось добавить пункт «не верь никому, кто будет утверждать, что этой ночью на вас напали пять вампиров и колдун». Зрачки у нее расширились и сердцебиение замедлилось. Потом Сережа ее снова вырубил. — То есть вы довольны результатом? — Угу. Так понравилось — накончали три ведра, — невесело усмехается Антон. — Слушай, — Арсений пытается поймать его бегающий взгляд. — Не вини себя за то, что причинил ей боль. Она бы из нас всех котлетный сет сделала, если бы могла. Ты поступил правильно. Он хмуро кивает, но это мало похоже на активное согласие. Повисает пауза. — Арс, я не знаю, как приступить к этому разговору, поэтому скажу, как умею. Без предисловий. Ты должен знать: мне ужасно жаль, что я обманул твое доверие, воспользовался своим преимуществом и решал твою судьбу за тебя. Я никогда не прощу себе, что сделал тебе больно. Но также ты должен знать, что, если бы мне предоставили такую возможность, я бы ничего не стал менять. Даже если это неправильно. Тогда, в 1913 году, речь шла о твоей безопасности. И я предпочту жить, сколько бы мне там ни осталось, мучаясь от того, что ты меня ненавидишь и презираешь, нежели с мыслью, что ты погиб из-за меня. Арсений слушает внимательно, хотя в этой речи для него нет новой информации. Что-то Антон сказал ему раньше, что-то он додумал сам. Поэтому он задает вопрос, который волнует его больше всего: — Ты знал, что я собирался сказать тебе до того, как ты стер себя из моей памяти? — Догадывался, — Антон поднимает на него глаза. По лицу видно, какое усилие он для этого прикладывает, превозмогая стыд. Арсений это ценит. — Я хотел стереть тебе память после премьеры балета, чтобы ты успел увидеть плоды своих стараний. Надеялся, что за один день охотники до нас не доберутся. А потом я почувствовал твое волнение. Не из-за премьеры, из-за меня. И я поторопился. Арс, я знал: если бы ты произнес то, что хотел, я бы не нашел в себе сил проститься с тобой. Ты же не представляешь себе, как на меня действуешь! Вампиру нельзя ни к кому привязываться — это аксиома. Древнему — тем более. А я даже не заметил, как влип! Если бы кто-то из врагов узнал об этой моей слабости, ты бы пострадал. — Поклянись, что больше не будешь принимать за меня решения, даже когда дело касается моей жизни. Если я тебе действительно дорог и ты не смотришь на меня как существо низшего ранга, то поставишь уважение к моим принципам выше своего беспокойства. А в моей системе ценностей внутренняя свобода сто́ит больше жизни. Поклянись. — Я ведь уже давал тебе слово сегодня, — опять увиливает, ну сколько можно! — Это было про другое. Ты говорил, что никогда больше не применишь ко мне внушение без моего согласия — но это лишь один из способов воздействия. Я же хочу, чтобы ты никаким из возможных вариантов не пытался управлять моей жизнью. — Это звучит так, будто ты не собираешься прямо сейчас выставить меня за дверь и избегать в дальнейшем любого упоминания обо мне… — Антон. Не уходи от темы. Поклянись. — Хорошо, — он вздыхает. — Клянусь. Арсений тоже позволяет себе, не скрывая эмоций, удовлетворенно выдохнуть. А потом переходит к главному. — А теперь послушай и ты меня. Когда ты говоришь, что принял за меня решение в 1913-м, ты не договариваешь. Потому что ты, дерьмо мамонта, сделал то же самое несколько часов назад. Просто не так явно. Я сообразил только по дороге в аэропорт. Когда до меня дошло, что ты специально вернул мне память в день операции, чтобы я разозлился и на эмоциях уехал подальше от опасного места, я разозлился еще больше. Если бы ты в тот момент попался мне на глаза… Не знаю, что бы я сделал, но, ой, никакая твоя древняя бессмертная поебень тебя бы не спасла. А потом был этот звонок от Поза. И известие о том, что все пошло не по плану и ты, сучонок, в опасности, вмиг перечеркнуло все: я забыл обиду, злость, стало совершенно плевать на гордость и собственные принципы. Все заместил собой страх за тебя. И я понял. Понял, что ты чувствовал, когда думал, что опасность грозит мне. Врагу бы не пожелал испытать такое, даже волчице-председательнице. И это расставило все по местам. Оказалось, что ты — мой главный приоритет. Антон болезненно жмурится. — Ты отдаешь себе отчет в том, что сейчас разишь меня моим же оружием и манипулируешь? Я больше всего на свете боялся услышать такие слова, потому что против них я бессилен, я превращаюсь в жалкий комок, с которым ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится! Ты же это понимаешь?! — Немного, — Арсений в первый раз улыбается. — Пожалуйста, Антон. Ты мне теперь должен. Позволь нам быть счастливыми. Я прожил 198 лет после обращения, и счастлив из них был только один год. Не лишай меня этого больше. Помнишь, ты сравнивал вампира, человека и муху-поденку? Так вот, я бы лучше прожил один день, как эта муха, но рядом с тобой, чем вечность без тебя. Какой тогда в ней смысл? — Эти избитые пафосные фразы звучат ужасно дешево, но, сука, работают, когда ты так смотришь! — снова вздыхает. — Арсений, черт… Мы уже знакомились дважды, и оба раза я проебался. — Третий раз — алмаз. — Ты же потом об этом пожалеешь, а я останусь виноват… — Ничего. Тебе не привыкать. Белого флага не нужно, чтобы понять, что Антон сдался. Поэтому Арсений действует, как победитель: подходит и забирает свой трофей, обвивая руками шею, зарываясь пальцами в короткие на затылке волосы и притягивая к себе. Антон не сопротивляется, но тело его в руках ощущается безвольным слизнем, которого подогрели в микроволновке. — Ты что, боишься до меня дотронуться? — хмурится Арсений, немного отпрянув. — Я не понимаю, как сейчас себя с тобой вести. — Ууу, какой глупый и старый вампир. Придется тебе показать. Арсений хватает его ладони и демонстративно укладывает плашмя себе на зад, прямо на мягкий махровый ворс. — Ого. Прям так сразу? — Это не намек. Просто показываю тебе границы. Или их отсутствие — это зависит от твоей трактовки. Безо всякой задней мысли. — Я оценил каламбур, Арсений. Он отвратителен. — Под стать тебе. И Антон все-таки улыбается — неярко, без явного веселья, но зато добродушно, светло — знакомо. Арсений видел эту улыбку больше столетия назад в те моменты, когда их ничего не беспокоило. Не прельстившись подставленным огузком, Антон поднимает ладони наверх и укладывает Арсению на шею, а большими пальцами приподнимает лицо за подбородок. Прижимается лбом ко лбу, носом к носу и прикрывает глаза. — Я так скучал все 111 лет, ты себе не представляешь… — кончик его носа соскальзывает по крылу арсеньевского и уютно утыкается в щеку. — Я тоже. Я не знал об этом, но скучал. Арсений чуть поворачивает голову, и его наконец целуют. Без напора и страсти, без летящих во все стороны ошметков слюны и здравого смысла. Ласково так, трепетно, извиняясь, возвращая отнятое и принимая неизбежное. Арсений улыбается в поцелуй и тянется вперед — и языком, и телом. Кто его здесь осудит за несдержанность? Ладони соскальзывают с горла, баюкают плечи, спину, бока и возвращаются на бедра. — Полотенце влажное, — замечает запыхавшийся Антон. — Эй, не принимай это на свой счет, секс-символ Киевской Руси. — Да нет, это я к тому, что у меня самого теперь штаны мокрые. — Тогда снимем их? — спрашивает Арсений, стараясь сохранять в голосе непосредственность. И он понятия не имеет, что у Антона в голове и был ли этот не блещущий информативностью диалог поводом повернуть объятия в иное русло, но когда он кладет руку тому на ширинку, сам еще до конца не понимая, с какой целью, Антон срывается с места и вжимает его в стену. Опять. Это тоже становится доброй традицией. И вот теперь уже слюна и здравый смысл сходят с истинного пути на кривую дорожку похоти. Движения рук и губ становятся хаотичными, нетерпеливыми, а кожа болезненно трется о заскорузлую одежду. Полотенце, кажется, свалилось еще до того, как лопатками Арсений коснулся стены, и Антон вовсю пользуется этим преимуществом — мнет, тянет, гладит. Арсений не против — ему нужны, ему до белых отметин ногтей на коже Антона нравятся эти прикосновения, но в то же время их явное неравенство в этом отношении раздражает. Он пытается поправить ситуацию: стягивает с Антона куртку, пробует расстегнуть пуговицы на рубашке, но тот напирает и пространства между ними слишком мало для таких тонкостей, поэтому Арсений просто рубит вниз ребром ладони, просунув ее в вырез. Пуговицы весело отбивают короткую чечетку по Сережиному ламинату. — От тебя псиной несет, ужас просто, — ворчит Арсений, зарываясь лицом в область оголившейся ключицы. — Погоди, ты меня раздеваешь, чтобы вымыть? — Антон слегка отодвигается и вопросительно заглядывает в глаза. Губы у него блестят, будто только что ел жирную курицу. — Это ты так намекаешь, что я старый? — Еще чего, мыться сам будешь, чай не барин. — Нет, если серьезно, я правда не совсем понимаю, к чему мы сейчас идем. Я все еще охуеваю от того, что ты меня выслушал, не выставил и, если я окончательно не спятил, даже хочешь и дальше видеть рядом с собой. И я, в принципе, готов рассмотреть такую версию, что в лесу меня вырубил оборотень и я свалился рожей вниз прямо в семейство галлюциногенных грибов, где до сих пор и пребываю. Так что, если ты моя мокрая фантазия, будь, пожалуйста, милосерден и скажи прямо: мы сейчас… — Да. Мы прямо сейчас. Поэтому ты нужен мне без волчьих ферментов и чистым. Ну, хотя бы в анатомической плоскости. В остальных можешь оставаться грязным. Антон издает короткий полуудивленный смешок, прижимается еще раз губами и в следующую секунду исчезает. Сохранивший его тепло воздух греет Арсения еще несколько мгновений, пока он так и стоит у стены с закрытыми глазами. Хлопает дверь, слышится мат, затем еще один хлопок — перепутал туалет с ванной. Арсений улыбается: эти бытовые звуки для него сейчас звучат изысканнее музыки Стравинского, Дебюсси и Бородина. Он отталкивается от стены и идет к себе, останавливается возле разложенного дивана и опять вспоминает про оставленный в машине чемодан. В этой комнате сейчас нет ничего, что может пригодиться в реализации его планов на остаток ночи и утро. Арсений направляется в Сережину спальню и, мысленно извинившись (амулета на нем уже нет, так что это останется односторонним действием), открывает прикроватный шкафчик. Там совершенный бардак, глазные капли валяются рядом с какими-то пахучими травами, салфетки рядом со скомканными клочками бумаги, на которой выведены руны; использованные батарейки, зубная нить, презервативы, ключи, огрызок карандаша, зарядное устройство, носки, неиспользованные батарейки — все в одной куче. Арсений чертыхается и шарится по другим ящикам и поверхностям — нигде нет того, что ему нужно. Неидентифицируемая старинная монета выскальзывает из-под его руки и закатывается под кровать. Арсений вздыхает, идет к себе за телефоном, возвращается, опускается на пол, стараясь не касаться голой грудью поверхности, направляет луч фонарика в темноту и тут же радостно присвистывает, забыв про монету: у края валяется тюбик с вполне конкретным содержимым. Сев на корточки, Арсений изучает состав на задней стороне и удовлетворенно кивает: не совсем то, что нужно, но на один разок сойдет. Он поднимает голову: ноздри щекочет ирисовый запах кондиционера для белья. Чуть поколебавшись, Арсений дергает покрывало в сторону. Постель явно застелена свежим бельем, на котором еще никто не ночевал. Видимо, Сережа планировал сегодня выспаться с комфортом. Матрас навскидку кажется очень мягким, и Арсений вспоминает диван в его комнате, с которого свисают пятки. Что ж… Нехорошо это, конечно, но ведь они же друзья? И должны выручать друг друга в трудных ситуациях? А главное, то, о чем Сережа не узнает, ему не навредит. И, оставив ложную скромность позади, Арсений забирается на чужую постель. Судя по звукам ударной деятельности, доносящимся из ванной комнаты, Антон действует по принципу «пятилетку за три года». Арсений решает, что время до возвращения Антона он тоже может провести с пользой, разводит ноги шире и щелкает крышкой от тюбика. Он прикрывает глаза, прислушиваясь к шуму воды, и рисует в воображении картинки, на которых упругие струи расчесывают волосы, массируют спину, облизывают ноги. Вероятнее всего, на самом деле происходящее за стенкой абсолютно лишено всякой грации и эротизма с учетом спешки, но это не мешает Арсению с участившимся дыханием закусывать губу и подаваться бедрами навстречу движениям собственной руки. Через несколько минут вода останавливается, а следом слышится скрип открывшейся двери. Вместо того, чтобы позвать Антона голосом, Арсений ведет свободной ладонью по простыне — тому этого шороха будет достаточно, чтобы найти его в незнакомой квартире. Он действительно появляется на пороге почти в ту же секунду: даже с закрытыми глазами Арсений понимает это по колебанию воздуха, по шумным выдохам, по колотящемуся сердцу. Тот молчит и не приближается, но его жадный взгляд ощущается все равно что прикосновение, под которым Арсений дергается, чуть отрывает поясницу от кровати, проталкивая средний палец глубже. — Как я вижу, у вас товар, у нас купец, — нарушает тишину хриплый голос. Арсений открывает глаза. Антон подходит к краю постели. Вытирался он явно на отъебись, с волос капает, и не исключено, что матрас под тонкой простыней сегодня тоже промокнет. Он забирается на кровать, садится у Арсения в ногах, лихорадочно бегает глазами от лица к руке между ног, и взгляд его сейчас полностью соответствует ожиданиям того Арсения, что в августе караулил его в полотенце в митрополичьем душе. Кисть Антона ложится на согнутое колено, и Арсений уже собирается убрать от себя собственную руку, но тот вдруг останавливает его, хватает за запястье и не позволяет ни одному из трех пальцев выскользнуть наружу. Тяжело дыша, Арсений замирает в ожидании дальнейших действий. Браслет из пальцев ласково проворачивается вокруг запястья и разрывается на несколько звеньев: большой палец нежно массирует мякоть ладони и тянется к своему близнецу на руке Арсения, целуясь с ним подушечками; другие четверо обводят вены и погружаются в зазоры между косточками на тыльной стороне, а следом ползут к костяшкам, делят их между собой и мягко надавливают. Собственные пальцы под этим напором скользят глубже, а внутри действуют нежно, не столько тянут, сколько гладят. И резонанс от этого взаимодействия анатомически не то чтобы приносит какое-то немыслимое удовольствие: в конце концов, это просто подготовка. Но когда Арсений думает о том, что Антон его трахает его же собственными пальцами, непосредственно не участвуя в проникновении, на эмоциональном уровне его подкидывает до потолка, и горло пронизывает первым полноценным стоном. Антон убирает ту руку, что поглаживала все это время колено, и заменяет ее губами, не прекращая умело давить другой на тонкие косточки, и суставы, будто марионетки под его пальцами, подчиняются, сгибаются так, как Антон хочет и как нужно Арсению. С пола раздается раздражающий сигнал уведомления, а секунд пять спустя — еще один. Арсений морщится, хочет отмахнуться от внешнего мира, но потом вспоминает, что вообще-то не все из их компании сейчас заняты приятными делами, и стыдится. — Подними, пожалуйста. Серега просил оставаться на связи, вдруг ему что-то понадобилось из гримуара? Удрученно вздохнув, Антон подчиняется. Положения он, правда, сильно не меняет: не убирает руки и только ложится щекой Арсению на колено, пригибая его к постели. Длины рук ему хватает, чтобы дотянуться до пола. Антон вытягивает кисть с телефоном вперед, и экран, распознав перекошенное негой лицо, снимает блокировку. «мы все, едем по домам» «буду мин через 40» — Блядь! — Что такое? — у Антона очень сосредоточенное лицо: то ли потому что его интересует содержание сообщения, то ли потому что он пытается заставить указательный палец Арсения согнуться внутри его тела. — Сережа… а-ах… приедет через сорок минут… — Ну так заебись. Все успеем. Как раз тридцать шесть минут еще останется на то, чтобы привести и себя, и квартиру в порядок. Арсений бодается коленом, к которому все еще прижимается щека, и Антон тихо смеется, тут же зацеловывая воинственную конечность. Пальцы его бегут обратно к запястью Арсения, обвивают его и высвобождают наконец затекшую руку. — Поторопись. У нас мало времени, — теперь, когда у Арсения свободны обе руки, он пользуется ими, чтобы зацепиться за плечи Антона и потянуть его на себя. — Времени никогда не бывает достаточно. Антон целует его, почти полностью укладываясь сверху. Арсений закидывает тому руки за шею, а ногами обнимает за талию, намекающе подталкивая пяткой в ягодицу. Чуть приподнявшись на локте, Антон недолго копошится внизу, приноравливается, а Арсений, когда чувствует долгожданное давление, сам толкается навстречу и проглатывает собственный и чужой всхлипы. Антон ловит его бедра руками, прижимая к постели и не позволяя насадиться до конца, мычит что-то укоризненное в рот и возобновляет движение в неторопливом темпе. — Да чего ты так возишься, — Арсений задыхается от медленно-мучительного распирающего ощущения, когда Антон застывает и принимается мелко целовать его челюсть. — Нежный, как майонез. Можно побыстрее? — Ну так с кем имею дело? Еще развалишься прямо тут, старый пердун. — Сам такой, даже еще старше и еще пердунистее. — Нет такого слова. — Теперь есть. Это мой вклад в развитие культуры. Ты придумал «Слово о полку Игореве», а я — слово «пердунистее». — Слишком много слов, Арс. И вот тут он согласен. Пока они больше болтают, чем трахаются. Но Антон и сам, кажется, устает изображать непробиваемого и, наконец, дает себе волю. Руки его все еще сжимают тазовые кости, но уже не с целью остановить, а наоборот — направить, раскрыть, приподнять. Действуют жестче, но никогда не срываются на грубость. Арсений выстанывает одобрение на тех движениях и прикосновениях, что приносят наиболее сильное удовольствие, и Антон учится читать его по этим звукам. Член внутри ведет себя идеально — как ебаная самонаводящаяся ракета. Арсений специально нарывается — вновь тянет к себе лицо, кусает его губы до крови и выпускает когти в кожу. И это срабатывает именно так, как задумано: Антон рычит в поцелуй, а следом Арсений ранится о выступившие клыки и едва не захлебывается собственной кровью и эмоциями. Ему сейчас так оглушающе хорошо и спокойно, что это противоречит здравому смыслу. В сущности, это ведь все еще не счастливый конец. Даже если сегодня они сделали все правильно и председательница притормозит все агрессорские инициативы, ничего на этом не закончится. Их все еще будут ненавидеть, они все еще будут изгоями общества. Даже если Антон поклялся больше не принимать за него решения, он по-прежнему сам себя не простил. Арсений видит оттенки этой вины и самокопаний в его глазах даже сейчас, когда они светятся страстью и нежностью. Может быть, счастливый конец вообще никогда не наступит. Но Арсению слишком много лет, чтобы до сих пор гнаться за идеалом. И он готов довольствоваться тем, что есть — хотя бы этим одним абсолютно, всепоглощающе счастливым мгновением, которое он наконец выторговал у судьбы за плату в 111 лет слепого одиночества. Антон дышит чаще, руки его напрягаются, а мышцы сокращаются быстрее. Находясь почти у края нирваны, Арсений, раньше не замечавший за собой склонности к таким аттракционам щедрости, испытывает к нему столько благодарности за это состояние, что следующие слова вырываются из него неконтролируемо: — Можешь в меня. Поперхнувшись вдохом, Антон сбивается с ритма, через секунду ловит его заново, и Арсений с удовлетворением наблюдает, как осознание наполняет его глаза и растекается азартом и нетерпением по чертам. А потом его зрачки вдруг сужаются, впиваются в Арсения жадным взглядом, и он вовсе останавливается. Только на финал это совсем не похоже. — Что такое? — обеспокоенно спрашивает Арсений, испугавшись, что сказал что-то не так. Антон нервно ведет подбородком по воздуху, будто раздумывает, озвучивать ли вслух то, что у него на уме. — Я дал тебе слово, что не буду применять внушение, если ты сам меня об этом не попросишь. — Да? — полуутвердительно, полувопросительно произносит Арсений с осторожностью. Антон медлит с ответом. И он, сука, все еще внутри, но не двигается. — А если попросишь, могу применить. Это звучит интригующе, и Арсений поддается соблазну. — Продолжай. — Если захочешь, я могу внушить тебе удержать мою сперму внутри одними мышцами. И проносить ее в себе какое-то время. Чтобы потом я мог досуха вылизать ее из тебя. Если захочешь. Арсений цепенеет, словно его уже загипнотизировали. «Если захочешь». Манипулятор хренов. Какая хрупкая иллюзия выбора. Как будто он может не захотеть. Как будто у него не дергается член от этих тона и слов. Проблема только одна. Хотеть и мочь — вещи разные. Технически Антон может внушить что угодно — даже попытаться отрастить шестой палец на руке. Но хоть ты положи всю жизнь на воплощение этой идеи, против природы не попрешь и все потуги успехом не увенчаются. — Я сомневаюсь, что это физически возможно, — отвечает Арсений неуверенно. — Проверим? — Антон качает бедрами один раз, выскальзывая до головки, и это нечестно. — Ты сильный, и тело у тебя способно на невероятные вещи, — второй, погружается до основания, — Вдруг это одна из тех, о которых мы не подозревали? Самое смешное, что все эти якобы случайные, ни на что не рассчитанные фрикции в действительности никакой роли не играют. Потому что Арсений мысленно сказал «да» еще до того, как Антон договорил свое предложение вслух. — Ладно, черт возьми, я согласен! — стонет на третьем толчке этого размеренного каданса. — Ты не согласиться должен, а попросить, — четвертый. — Иначе я нарушу данное обещание. — Сука, Антон! Блядь, нахуй иди, я прошу, прошу! Внуши мне это! Добившись своего, Антон склоняется над его лицом. Арсений опять чувствует это сковывающее ощущение, когда не можешь отвести глаз, только на этот раз вместо страха он испытывает предвкушение. Губы Антона шевелятся, но Арсений вслушивается лишь в месмеризующий тембр, а не значение слов, которые он уже знает, и смотрит, не мигая, в огромные зрачки. Антон сам сбивает с него это наваждение возобновившимися толчками и больше не останавливается. На секунду Арсений пугается, что своим неосторожным согласием на соблазнительную авантюру сам себя лишил оргазма до наступления того загадочного «потом», но его опасения оказываются напрасны. Словно в вознаграждение за предыдущую мучительную минуту Антон становится ласковым и заботливым до поджимающихся пальцев: целует губы, уши, нос, шею, ключицы, параллельно шепчет в кожу похвалы и комплименты, изводит скользящим царапанием на сгибах локтей и коленей. Блуждающих прикосновений так много, что под ними дрожит все тело, и Арсений не замечает, в какой момент они сосредотачиваются исключительно на его члене. Он не старается сдерживаться и продлить ощущения, и все же его выгибает удовольствием исподтишка, когда сам этого не ожидает. Арсений жмурится, пытается выпустить наслаждение звуком, но стон вязнет в горле, как разбухший ватный комок. Слух будто бы тоже выключается, но даже оглохшим он угадывает стон Антона по вибрации прижавшегося к нему горла, когда сверху обмякает тяжелое тело, а внутри становится теснее и горячее. — Сможешь встать? — через пару минут спрашивает вновь вытянувшийся над ним Антон не с первой попытки — предварительно трижды прочистив горло. Он, кажется, пытался спросить что-то еще до этого, но Арсений не разобрал. — Думаю, да. Только, — он вспоминает их спонтанный эксперимент и тут же чувствует острое смущение, не зная, как об этом говорить, — ну, тебе нужно… сначала вытащить. — Я уже, Арс. О. Арсений с трудом отрывает голову от подушки и заглядывает между ними. Антон не врет. Собственные бедра плотно прижаты друг к другу. Но ощущение внутренней тесноты все еще с ним, а все тело ниже пояса сводит напряжением, хотя он для этого ничего вроде не делал. Охуеть. Внушение работает. Антон спрыгивает с кровати и протягивает руку. Арсений цепляется за нее и осторожно спускает ноги на пол, стараясь не разводить колени. Выпрямляется и охает от нового ощущения. — Это неприятно? — тут же обеспокоенно заглядывает в глаза Антон, едва приобнимая. — Нет, нет. Скорее… Пока только странно. Арсений воровато оглядывается на постель, ожидая увидеть там мокрое пятно, которого нет. Он заводит руку себе за спину, но прикоснуться так и не решается. — Я очень быстро тут закончу, и мы поедем ко мне домой, — обещает Антон и трепетно целует в висок, а потом превращается во вспышку. Почти буквально — он двигается вокруг замершего на месте Арсения сплошным бежеватым потоком, вытирая его тело, хлопая дверцами, открывая окна, двигая мебель, меняя белье. Затем поток вдруг окрашивается в другие цвета, и Арсений замечает, что Антон уже одет. Почему-то в его вещи. В другой ситуации этот факт бы его чрезвычайно взволновал, но сейчас Арсений почти не способен концентрироваться на чем-то, кроме пульсации в собственном теле. Антон вдруг останавливается у его ног на корточках и легонько гладит по ступне, намекая на то, чтобы ее приподнять. Натягивает на Арсения носки, осторожно придерживая щиколотку, целует в косточку. Потом берет трусы. — Откуда ты их взял? — все же спрашивает Арсений. — Принес твой чемодан. Ты же не против, что я переоделся в твои вещи? Арсений машинально мотает головой. Боксеры Антон стратегически выбрал самые тесные, а штаны, наоборот, спортивные, свободные. Это хорошая идея, потому что вызванное внушением напряжение вкупе с теми касаниями, которыми Антон натягивает на него одежду, заставляет член снова твердеть. Когда тот просит Арсения переступить на месте, чтобы надеть штаны, он пугается, что развел бедра слишком широко, но ничего страшного не происходит. К тому моменту, когда раздается звонок в дверь, Арсений полностью приведен в порядок, если не считать его внутреннее смятение, постель Сережи застелена покрывалом и вновь благоухает ирисами. Арсений запоздало вспоминает про монетку под кроватью, но решает, что это слишком слабая улика для того, чтобы восстановить всю их последнюю деятельность. Антон идет открывать, а он сам, мелко переступая, облокачивается о дверной косяк, стараясь выглядеть непринужденно. — Ты еще здесь? — Сережа подозрительно щурится, когда видит на пороге Антона. — Угу. Мы с Арсом сейчас уйдем. Не будем больше тебя стеснять, — преувеличенно радушно отзывается тот. — Как там все прошло? Тебя Поз подвез? — интересуется Арсений, надеясь, что голос звучит невозмутимо. Сережа смотрит на него. Потом смотрит на Антона. Потом быстро вертит головой, будто пытается выследить взглядом назойливую муху. Потом изумленно ахает, огибает Антона и бросается в спальню, чуть не сбив по пути Арсения. — Да вы что, пидарасы антикварные, совсем охуели?! — кричит он, остановившись возле постели. — Вы ебались в моей комнате?! Наверное, все-таки стоило предусмотреть, что Сережа не обычный человек и проветриванием с уборкой его колдунское чутье не обманешь. — Сереж, извини, пожалуйста, я все могу объяс… Ааа! Тот разворачивается и вытягивает руку с будто сведенными судорогой пальцами в сторону вещающего Антона, который, взвыв, хватается за виски и юркает за шкаф. — Серег, — подает слабый голос Арсений и делает шаг вперед. Защитник из него сейчас такой себе. — Не нужно его трогать. Это я виноват. Я первым к нему полез. — Нет, это был я! — кричит Антон из своего укрытия. — Но ты ведь сам велел мне сюда приехать! — Чтобы ты, первородный ублюдок, поговорил с ним, а не трахал! — разъяренный Сережа вновь поворачивается лицом к собственному ложу. — Я на эту кровать даже присесть теперь не смогу, и дело не только в том, что это мерзко! Стоит один раз тут поспать — и все, магическая импотенция на две недели обеспечена! Тут же все в вашей мертвячьей ауре, мне теперь проще кровать новую купить, чем месяц с бубном в спальне прыгать, чтобы эту темную энергетику вывести! — Прости? — выдавливает Арсений, вновь прижимаясь к косяку. С опорой под спиной вроде как чуть легче. — А ты! Ты же еще несколько часов назад видеть его не хотел и был готов свернуть ему шею! — Я отходчив. — Я, блядь, чувствую, — Сережа морщит нос, ведя им по воздуху, — чувствую, как отлично тебя отходили. И знать не желаю, почему ты сейчас такой заторможенный. Арсений надеется, что действительно не знает. Они, конечно, близкие друзья, но у всего есть границы. — Выметайтесь немедленно, прелюбодеи сраные. И неделю, нет, месяц мне на глаза не смейте попадаться, а то жопы наизнанку выверну! Антону дважды повторять не нужно. Он выныривает из-за шкафа, сиротливо цепляет Арсения за локоть и тянет в прихожую, по пути продолжая извиняться. Сережа позади дышит, как трехглавый дракон. Из подъезда они вываливаются, представляя собой странную композицию: Арсений мелко семенит, а Антон вертится вокруг него юлой, удерживая за талию. Самые ранние прохожие, выползшие на работу, с любопытством смотрят в их сторону. Со стороны они, наверное, выглядят почти трогательно: заботливый друг поддерживает товарища, которому слегка поплохело. Если опустить детали, почти так оно и есть. Антон подводит Арсения к автомобилю, ни цвета, ни марки которого тот не запоминает. Учтиво открывает пассажирскую дверь. Арсений сглатывает, пялясь на сиденье. — Я не уверен, что смогу сейчас сесть. — Хорошо. Хочешь, поедем на общественном транспорте? За углом обнаруживается трамвайная остановка. Антон задает кому-то вопросы, пока Арсений подпирает рекламный щит, а потом вновь возникает рядом и шепчет на ухо успокаивающе: — Нам минут двадцать пять ехать. Без пересадок. Потерпи, пожалуйста. Арсений кивает, прикрывая глаза. Выражение «напрячь булки», оказывается, может быть буквальным. Внутри вагона он все еще не регистрирует реальность. Лоб весь мокрый, и Антон украдкой вытирает его рукавом. Рядом вроде бы взволнованно спрашивают о самочувствии Арсения и предлагают уступить место, но Антон вежливо отказывается, говорит, что друга укачало и ему сейчас лучше будет постоять у окна. — Долго еще? — лепечет Арсений, не открывая глаз. — На следующей выходим, — обещает Антон. Он прижимается сбоку, гладит спину под курткой, и Арсений ощущает бедром, что тот тоже возбужден. Господи, если ты все же есть, вразуми. Спускаясь с трамвайной ступеньки, Арсений спотыкается и, если бы не Антон, мог бы провести ближайший час за выращиванием новых передних зубов. Перед глазами мелькают люди, скучные стены, кричащие надписи «в рассрочку», «вкусный кофе», асфальт, снова ступенька, еще одна, еще, еще, еще, слово «хуй» на двери лифта, Антон. Антон, Антон, Антон. Он опять превращается в вихрь, когда заталкивает почти онемевшего Арсения в квартиру. Сдергивает с него обувь, толкает куда-то вперед по коридору. Арсений, не видя, покоряясь только чужим подсказкам, передвигает ногами, пока они не упираются в мягкость матраса. Антон обдирает его, будто дикий койот вожделенную березку в голодную зиму, наверное, даже рвет одежду в процессе. На кровать Арсений, уже будучи раздетым, падает сам, неловко ползет на прилипающих к скользкому покрывалу локтях к центру, замирает на четвереньках, когда его плеча касается ладонь. А вторая поддевает подбородок и аккуратно выворачивает голову вбок. Тепло чужого тела касается спины мягче пухового одеяла. Глаз впервые за последние полчаса наконец фокусируется — на черном расширенном зрачке. — Ты можешь расслабиться. Арсений стонет, кажется, со слезами в голосе, чувствуя, как напряжение мгновенно его отпускает, но лихорадочный огонь будто разливается из одного места по всему телу, и его трясет еще больше. Антон пропадает из поля зрения, но Арсений ощущает тепло его рук, скользящих по пояснице и ниже, разводящих ягодицы шире. Он сам опускает голову к локтю, прогибается и ждет обещанного мокрого прикосновения языка. Но его не случается. Вместо этого Арсения подкидывает вперед, когда в него без предупреждения вновь загоняют член до конца и тут же начинают быстро двигаться, заставляя нагретую теплом внутренних органов сперму выплескиваться наружу с каждым толчком, пачкая ноги и покрывало. — Ты же… обещал… ее… вылизать… — с заминками выговаривает Арсений, не в силах справиться с дыханием. — Обещал — сделаю, — доносится сверху, тоже не слишком членораздельно. И на этих словах Арсений перестает беспокоиться и отпускает ситуацию. Стон его рассыпается на набор коротких отрывистых звуков «а», которые он выбивает голосом в изгиб локтя, как азбуку Морзе. Мышцы уже вернулись в свое природное состояние, но Арсений сейчас находится в такой степени возбуждения, что, даже если бы в него засунули бараний окорок, он бы все равно, наверное, воспринял это с жарким одобрением. Капли текут по внутренней стороне бедер, а жар — по щекам. Колени разъезжаются, и он тянется вперед, рассчитывая схватиться за прутья в изголовье кровати, но Антон держит его крепко, не позволяя сдвинуться с места. Арсений плюет на все, ложится грудью на кровать, задирая бедра выше, и воет какие-то звуки, лишь отдаленно складывающиеся в слово «Антон». Терпеть это долго он больше не в силах, поэтому неловко подсовывает под себя руку и пачкает ее о сочащийся член. Антон прерывает эту инициативу в зачатке, крепко берет за запястье, останавливает: — Не сейчас. Сначала я. Арсений протестующе мычит, но он тут мало что может сделать, только ждать. Антон хватает его за горло, когда кончает, — вряд ли намеренно, асфиксия сейчас была бы уже перебором. Просто это первое, что попадается под судорожно сжимающиеся пальцы. Он наваливается сверху, расправляя тело Арсения по покрывалу, сжимает по-человечески короткие зубы на затылке и мелко дергает бедрами последние несколько раз, вновь заполняя. — Пожалуйста… — просит Арсений, вывернув лицо так, чтобы была возможность дышать. Надо отдать Антону должное — он не эгоист и не пытается изводить сильнее, чем того позволяет ситуация. По крайней мере, он не дает себе передышки после оргазма, суматошно сползает с Арсения, и тот ежится, будто смертный, лишившись его тепла. Антон обхватывает вытянутые вдоль постели голени и толкает их вперед и чуть в стороны, сгибая ноги в коленях. Арсений слишком устал, чтобы вновь подниматься, поэтому просто позволяет протолкнуть колени себе под корпус, не отрывая головы и линии плеч от кровати. Антон о большем и не просит. И наконец Арсений вздрагивает, когда его левого бедра почти на границе со сгибом касается долгожданный язык. Мокро тычется острым кончиком, собирая след от потека, ведет наверх. Повторяет эту щекотную процедуру несколько раз, потом переходит на вторую ногу. И, добравшись в очередной раз до ягодицы, кусает выше складки. Арсений рефлекторно дергается и выдыхает, следом почувствовав, как сзади на коже отпечатываются контуры чужого лица. Совершенно несвоевременно Арсений вспоминает, что, зайдя в квартиру, они даже не вымыли рук. Не то чтобы вопросы личной гигиены были для него сейчас приоритетны. Антон мнет его бока и живот, будто пытается выдавить, как тюбик. То просто подставляет язык и ждет, как капли сами соберутся на его поверхности, то мелко двигает им, то активно проталкивает внутрь, вынуждая Арсения ахать и сжиматься. Из-за раздраженной щетиной кожи он вздрагивает от каждого мокрого касания, но сам насаживается на них, качает бедрами, чтобы еще раз почувствовать, как нос Антона тычется чуть ниже копчика. Арсений думает, что в нем уже давно ничего не должно было остаться, даже если учесть оба захода, в конце концов, вряд ли у Антона яйца объемом с Куйбышевское водохранилище. Но тот все равно продолжает ласкать языком, целовать ягодицы и делать картинку перед глазами мутной. Когда Арсений уже хочет взмолиться о пощаде, лицо Антона соскальзывает к мошонке, а рука с нажимом ведет от живота к члену, опуская его вниз. Тот берет в рот головку, обводит ее по кругу, и, как только прижимает язык к уретре, Арсения бьет оргазмом под дых. У него закладывает не только уши, но даже, кажется, нос, будто у человека. Собственное тело, у которого, казалось бы, в силу вампирских способностей почти нет слабых сторон, предает его, превращая в кого-то незнакомого — беспомощного, но счастливого. — …рядке? Арс?.. Арсений? Ты в порядке? Он с трудом просовывает язык между слипшихся губ и облизывает их. Прочищает горло — голос вроде есть. Затем открывает глаза. Антон взволнованно смотрит на него сверху. Как давно, интересно?.. — Ты как? Я переборщил? — Еще чего, — заставляет себя выхрипеть Арсений. — Мне такие борщи и не снились. Готов перейти на этот рацион на постоянной основе. — Ты опять ужасно каламбуришь, значит, все не так плохо? Я переживаю, что делал с тобой что-то, на что ты не соглашался. Арс, ответь, я с ума схожу. Если бы у Арсения оставались еще хоть какие-то силы, он бы расхохотался. — Господи, да как ты такой хороший в своем темном средневековье уродился-то… Тут явно какая-то наебка. Переживает он… За то, что меня било в конвульсиях от удовольствия? — Нужно было заранее спросить… Я опять решил за тебя, блядь… От искренности и горечи, с которыми Антон это произносит, болезненно тянет даже мертвое сердце. Черт бы побрал его муки совести. — Ты опять загоняешься, прекрати. За то, что было раньше, я простил тебя, Антон. А сейчас все хорошо. Антон недоверчиво шмыгает носом и укладывается рядом, так что они почти касаются лбами. — Я все же надеюсь, что ты потом образумишься, отойдешь от эмоций, поймешь, что я на самом деле жалкий неудачник под маской могущественного вампира, и сам от меня свалишь. — Пиздеж. Ни на что такое ты не надеешься. — Ты прав. Я пиздец как этого боюсь. — Не смогу я от тебя уйти. Такими знакомствами не разбрасываются. Ты же в буквальном смысле умеешь повелевать моей жопой! Где я еще одного такого найду?! Нет, Поз, Кос и Леха не считаются, фу. — Умение повелевать жопой звучит как сомнительное достижение… — Это от жопы зависит. Нет, серьезно, ты умеешь затыкать задницу словом, как пробкой! Один древний замещает собой целый стеллаж секс-игрушек! Ты запросто можешь обанкротить всю индустрию эротической продукции! — Арсений, заткнись, пожалуйста. — Моей матушке, земля ей пухом, бабка-знахарка косточку на стопе заговаривала, чтобы не болела, а ты можешь заговаривать сфинктер, это впечатляет куда сильнее! — Заткнись, заткнись! — Да, именно это ты и сказал моей заднице. — Я сейчас заберу свое слово обратно и внушу тебе замолчать навсегда. — Ты этого не сделаешь, мой анальный заклинатель… — Арсений, если ты думаешь, что смешной, то ошибаешься. — Мой повелитель прямой кишки… — Почему меня не убили этой ночью?! — Мой мастер ректального гипноза! Антон вытаскивает из-под головы подушку, опускает ее на пылающее лицо и воет в ткань. Тихо хихикая, Арсений возится с минуту, пытаясь отодрать подушку от чужой головы. Справившись с этой задачей, он коротко чмокает сжатые губы и укладывается подбородком Антону на плечо. — Знаешь, ты очень странный вампир, если после всего, что я натворил, моего умения внушать тебе не расслаблять булки достаточно, чтобы ты оставался рядом, — произносит тот спустя несколько тихих расслабленных минут. Арсений слышит из-за стены какое-то шуршание. Кажется, Носферату с Валерой проснулись. — Ну, странный, да. Ты тоже не слишком тривиален, знаешь ли. И потом, не может быть такого, чтобы других причин не нашлось. — Из рациональных я не вижу ни одной. Я ужасно с тобой поступил, рядом со мной все еще опасно, сегодня из-за меня ты чуть было не погиб. Нет, нету никаких причин. — В таком случае я ставлю целью своего существования их поиск. Ну должны же хоть какие-то быть. Вот прямо с утра этим и займусь. Засыпай, ископаемое, завтра я тебя удивлю.***
Рациональных причин Арсений так и не находит. Ни на следующий день, ни через месяц, ни через год, ни через десять лет. Одна иррациональная все же есть. Они оба ее знают.