Мы — уроды

Чудовище шипит во всю глотку, душит в своём шипении комплекс и черепной короб; Ю пренебрегает этим с завидной стойкостью, смотря куда-то за горизонт. Небесная плазма транслирует ночь, проеденную искусственными источниками света, широкомасштабный экран, а он — в первых рядах, вот так везение. Обещают, вроде, осадки в виде новостей о массовом захоронении тех, кто «пал в неравном бою со злом», и парочка битых пикселей сползает за телевизионный ободок. Или это звёзды?.. Хрен их разберёшь, Ю как синяя гусеница из Страны Чудес — весь зарос сигаретным дымом, обжился в дебрях сгоревшего пепла, очень сильно игнорирует мир. …приглашает Ю прикончить его наконец, а у Ю даже нет возможности привести приговор в исполнение, проклятье; в первый раз их желания так совпадают (чудовище хочет смерти, — интересно, с чего бы это, я же говорил: сам попросишь — и Ю хочет для него того же), а он только и может слушать сквозь тысячи этажей, как того всего выкручивает во всех направлениях; превращает в мясную нарезку в вакуумной упаковке кожи. Ю думает мстительно: подождёшь, у меня из-за тебя ахренительные проблемы и куча гематом без цвета. Ну а ещё мозги неразмороженным полуфабрикатом обитают в глубине черепного короба (но это не из-за гадёныша, много чести; это Пэгс и её ладони, с которых он ест всё, что его попросят), в котором шипение-шипение-шипение… Дождись меня. Я хочу видеть, как ты сдохнешь. На «той» стороне если и слышат, то не отвечают больше; там споры и дебаты («ты должен вернуться», «зачем ты ушёл?», «ты бросил её», «похуй»), а ещё — последние фазы, метастазы… в прочем, кому не плевать? Ю впускает в себя никотиновых птиц, расправляющих в лёгких чёрные крылья — рак дыхательных путей гарантирован! Бинго! — и наносит экосистеме мира непоправимый ущерб, а он и рад. Вредоносный засранец, и если у него под кожей хаос, — нет-нет, ничего не сломано, ни пятнышка, Команданте — мастер и не придраться — то хаос должен быть везде. Лопнуть бы мыльные пузыри домов под ногами, в котором рыбьими мальками живут все нормальные, и чтоб все они обвалились… туда. — Время вышло, — оповещает его один из бойцов, спокойный, как изваяние, правильно, чего ему переживать — это не у него голодный серпентарий шипит во всю мощность лёгких, на всю громкость динамиков в ушах. Ю сбрасывает никотиновую пыльцу за «борт» и совсем не торопится. Здоровыми пальцами, не присоединёнными костяными путями к недожившей мясной массе и ключичному перелому, демонстрирует недобитый сигаретный объедок. — Уж прости, ещё не всё, — быть благожелательным даётся максимально тяжело; в голове — кровавые расправы и бани, Ю думает с пугающим безразличием: «я ведь могу просто тронуть тебя и ты разлетишься на части, отвали от меня». Это правда, парочку раз Ю действительно проявлял незаурядные способности не только к сожжению заживо, но и к потрясающей детонации — было много грязи, а ещё он узнал, какие внутренности на запах; блевал он тогда знатно. Судорожно затягивается, чтобы ни в коем случае не вспомнить об этом запахе опять. Боец позади него напрягается, прочные мышцы шевелятся под плотным материалом формы; он делает шаг по направлению к Ю, намекая всем своим существом на то, что сейчас — самое время передумать. — Меня плохо слышно? — Эй, спокойнее, — старается выглядеть как можно менее враждебно, потому что тело ещё не остыло от побоев и помнит… ох чёрт, много чего помнит, — я просто хочу докурить, ладно? — Да мне до… — Отставить, рядовой, — воздух лопается резиновым шаром от его голоса. Ю вздрагивает испуганным животным, только сейчас замечая, как хитро дверной проём таращится сощуренным взглядом, а боец замирает всё тем же изваянием, каким он был до нарушения Ю дисциплинарных правил. — Можешь быть свободен, — говорит Команданте, и его фигура, по правде сказать, сжирает всё пространство: внезапно становится тесно и душно, как в лифту, непредназначенном для перевозки чего-то, ну знаете, крайне смертоносного и весящего как легковая машина. Железные прутья протеза только добавляют Команданте веса. — Да, сэр! Вернее… сэр, но?.. — Ты не хочешь со мной спорить, — и вот те раз, безымянный рядовой действительно не хочет; что такое, думает Ю, смелость отсохла? — Я прослежу за тем, чтобы объект дошёл до места назначения. «Объект». Конечно. Ю привык к этому процентов на семьдесят, не реагирует практически, а остальные тридцать заталкивает поглубже, чтобы не… ты, что, о б и д е л с я? Может быть и да, тебе то что, заткнись вообще нахер, ему итак уже прилично надрали зад и только тебя и не хватало. Рядовой присверливает его к месту взглядом — для сохранности, вероятно, — отвешивает воинские любезности и становится очередным безлицим солдатиком в памяти Ю. Не то, чтобы это важно, но Ю смотрит на то, как дверной проём прячет пространство за собой до финального щелчка. В общем, всё, что угодно, лишь бы не смотреть на Команданте. Учитывая последние обстоятельства… — Курение убивает, парень, — удивительный мужик, думает Ю, дня три назад втирал под кожу синяки и телесные повреждения ментоловой мазью, а теперь строит из себя хорошего дядечку, беспокоящегося о его благосостояние; впрочем, дядька реально хороший, кто ж виноват, что у него такая… работа. — Ага, «мучительная смерть», я помню, — Ю презентует пустой карман сигаретной упаковки, на ней действительно написано что-то про не самую приятную смерть и, кажется, импотенцию. — Это всего лишь вторая за день, — и он как будто бы оправдывается. А раньше могло быть и десять за раз, он неплохо справляется, так? Даже не ныкает никотиновый «запас» в места не столь отдалённые от него, не сбегает из-под надзора и выдерживает предписанную норму — самый послушный пациент на планете, самый лучший мальчик из всех, но всё ещё самый большое разочарование в семье. Ю перевешивается через перила, отделяющие его от свободного падения, ему моментально становится некомфортно здесь; синтетическая ночь не делает лучше, она без ветра и без дыхания, Ю чувствует себя насекомым под куполом стакана. На него смотрят очень внимательно. — Ты неплохо справляешься, — замечает Команданте, присоединяясь к нему. Перила судорожно вздрагивают под весом чистейших мышц, рискуя оборваться верёвочным мостиком, перекинутым через пропасть, вниз, и чернота усыплённого города на миг становится ближе; у Ю, что ж, эта самая чернота сужается до точки в зрачках. Беспокойно отшатывается, пальцы на перилах, — каких-то зелёных, да, он только сейчас замечает, что они имеют цвет, — не размыкая, стараясь словно бы удержать и удержаться. — Как ты, парень? Наверное, он ожидал этот вопрос; возможно, даже прокручивал некоторые ответы по типу: «Я? Команданте, обижаете, всё путём»; «полный порядок, готов к надиранию мерзопакостных задниц тварей», ну или, на крайний случай примитивное «пойдёт»; вы же помните, Ю — хороший парень, он всем нравится (старается, по крайней мере) и не пристало хорошим парням жаловаться на нелюбящего папашу, которому всегда недостаточно, разорванные мышцы, висящие на лучевой кости, и зудящую от ударов спину, гнущуюся сейчас против воли в знак подчинения. Это даже в теории звучит, чёрт, смешно. И лицо иссякает что-то крайне невразумительное — криво выстроенная улыбка на губах, она идёт совершенно вразрез тому, что он говорит дальше: — Болит, зараза, — ага, а Эбс ты просто ответил, что это так, царапина, наглый обманщик. — Не, я… не подумайте, иду на поправку, правда, ключица-то зажила, а рука… Да что ты ему рассказываешь, он всё видел своими глазами, преподавая тебе урок одиночного спарринга: это когда мутузишь засранца, а он тебе не отвечает, впрочем, с Команданте всегда так. Ему платят не за сопротивление, и Ю не хочет доставлять ему лишних проблем. Он итак достаточно его, Ю, жалеет. — Я знаю, — что и следовало ожидать. — Но я про тебя. И что-то внутри травмируется очень сильно, это почти что выстрел, но Ю выживает, перенося ранение; оно обосновывается где-то под рёбрами. Только при вздохах теперь тяжело. Может быть, даже мокро, кровопотеря, горячо, наверное, поэтому Ю решает и вовсе не дышать, сжимая и разжимая пальцы на зелёной перекладине (она всё ещё предохраняет его от падения в городскую яму), ну а сигарета прижигает костяшку. Он по началу этого даже не замечает, а потом кожа начинает вонять жареным. Отправляет бычок в никуда. — Не знаю, — честно отвечает Ю, это как-то… немного странно, ладно? У него давно такого не было, чтобы вот так, подходили и спрашивали, парень, ты как, не-не, я про твоё душевное состояние, представляешь? И тут уже не покривляешься, не поулыбаешься косоглазым дурачком на потеху медицинского персонала, тут нужно что-то отвечать, особенно когда смотрят т а к. У Команданте во взгляде темнолесье, но какое-то тёплое, покровительственное, в таком темнолесье скрываются оборотни по заходу солнца. «Ты только что сравнил себя с псиной, чувак, так держать». — Вы не говорили про патрульную группу. Ю прикусывает язык с опозданием, а что теперь толку-то… — У тебя итак тут переживаний, — впрочем, Команданте не зря считается «крутым мужиком», отвечает без выебонов, деловито разрабатывая протез — он мягко шуршит и его наличие никак не мешает Команданте бить очень сильно. Ю морщится, вспоминает, наверное, какого это — ощущать нравоучительность протеза на собственном теле. — Не до того было. Ещё подумаешь, что это ты виноват. — Но это так. Отец так считает. «Если бы я убил тебя тогда, ничего бы этого не было» «Бла-бла-бла, иди поплачь папочке». Команданте теряет интерес к пустоте под ногами, сильному сиянию уличных фонарей и крысиной возне автострад где-то между домами; он легко отталкивается ладонями от хлипеньких перекладин, разворачиваясь к темноте спиной. И дай бог доверять кому-то также, как Команданте доверяет этим поручням, держащимся на соплях. Сейчас темно, свет выдаётся порционно лампами, но этого вполне хватает, чтобы обозначить всё самое главное: Ю не может игнорировать крепкое телосложение этого мужика. Он неприлично долго задерживается глазами на мышечной структуре его живота, съезжает взглядом на вздёрнутую пряжку ремня, и только потом осознаёт, что что-то не так. Выбрасывает взгляд за ограды и в пространство, еле проглатывая слюну — она саднит в горле и непонятно от чего. — Каждый из ребят знал, на что идёт, — что? О чём мы сейчас? Ну точно не о том, какой ахеренный у него прессак, пацан. — Вся «Центавра» провалила это херово задание, но каждый делал всё, что мог. И ты тоже, парень, не списывай себя со счетов. Ю выглядит смущённым, вы только посмотрите на него: уши красные и голову втянул; в этом разговоре для него неприятно абсолютно всё, и, что хуже, не верит ни единому слову Команданте. Как день же ясно, что он просто старается держать его на плаву, боится, что тот скиснет на очередной миссии и пустит всё коту под яйца. И что-то Ю сомневается, что этот «крутой мужик», армагеддон в человеческой коже, обходит вот так каждого выжившего члена «Центавры», выступая чем-то вроде военного психолога для бойцов с ещё свежим ПТСР. Он просто считает тебя слабым звеном, вот и нянчится, и Ю хочется сиганут через перила от этого осознания. На скорости света проломить земную кору и провалиться сквозь неё куда-то поглубже; неудачник. — М. Это вас тварь так, да? — да ты мастер переводить темы, малыш, так держать; а что ещё делать, если ничего, кроме профессионального неприятия к тварям, их с Команданте не объединяет? Посудите сами: мощный матёрый капитан элитного подразделения и неуравновешенный сопляк; «Эй, — думает Ю. — Ничего я не сопляк, мне уже двадцать один». Приходится выкручиваться, а Ю у нас, если вы помните, мальчик-развлекатель, ненавидит неловкие паузы и не даёт им причин для существования. — Да. Вредный малый, — и чертовски прожорливый. Ю помнит его: тощий, облезлый, но сожрал бы всё под ноль, если позволить. И куда только лезет?.. — В точку. И живучий, — благодаря кое-кому, правда? — Ненадолго. Мы ведь найдём его. Предадим его тело Двулицему Богу, как оно и положено. Ю улыбается без веселья; если бы только Команданте знал, что искать больше никого не надо, что вот он, гадёныш, рядом, пойман и загнан в вольер — ожидает своей очереди умереть… что это сам Ю прячет его от всех, не слыша, как что-то очень омерзительное шепчет в нём упоительно «моя добыча, моё животное». — Мы? — до него доходит не сразу, что Команданте смотрит в упор, ожидая реакции; темнолесье пропускает немного лунного света, выманивая оборотня из глубин дебрей. И Ю послушным щенком волочится на самое открытое место: его удивление чисто и искреннее, а он редко с кем бывает… ну, чистым и искренним. — Да. Ты. Я. Ребята, — Команданте доволен эффектом, производимым им, он щурится заговорщицки, как будто у них с Ю один секрет на двоих, и в общем-то… Американские горки у него в груди. Сначала всё на максимумах и пиках, вагон гусеницей вползает в гору и в нём пучок пассажиров, а потом съезжает вниз. Ю, было, радуется, но потом вспоминает кое-какие обстоятельства, и парочка винтов от общий конструкции отскакивает, да и вагон обваливается и пассажиры — туда же… Досадливо скрипит челюстями, и зубная эмаль стирается; аккуратнее, повышается риск образования гиперестезии, знаешь ли… — Отец поспорил бы с вами. Он запретил мне покидать комплекс. Никаких заданий. Команданте смотрит на него со снисходительностью доброго наставника, мол, глупость сказал, парень, попытайся ещё раз, и Ю занимает собственное внимание его локтём с чёткой гравировкой сустава, соприкасающейся с тканью худи. Можно сквозь материал ощутить, какой он тёплый. Беспокойство взбрыкивает где-то в груди, но особенное, что ли, и Ю кажется, что эта ночь затянулась как-то слишком надолго, а телевизионный экран неба подзавис на без пяти двух. — Твой отец — человек, с которым стоит считаться, — соглашается Команданте. — Но он даже не представляет, насколько ты важен. Ты — единственный, кто чувствует эту падаль. Говорить ему о твоём участии в заданиях необязательно. И Ю даже не знает, радоваться ли ему или истерически смеяться, потому что… хах, что за херня? Это что же получается… ему придётся водить их кругами, поспешно заметать следы, лишь бы не выйти на себя же? Или, может, лучше сразу раскаяться, пасть на колени и вымаливать у каждого прощение, приговаривая «да, да, я во всём виноват?». Дырища в груди произрастает изморозью от этого варианта: от возможного взгляда отца, Дока и Команданте, позорище, нет, только не это; у Ю мысли вскакивают одна за другой, все кривые и ржавые, как гвозди, и каждая впивается в мозг. Ю делает судорожный вздох, но вовремя вспоминает, что под пристальным вниманием; он выпускает из лёгких конденсат, «что-то тут прохладно, да?» — А Соня? — это должно прозвучать как бы между прочим. — Она ведь тоже важна, не так ли? — настолько, что мой папаша рассматривает её на роль своей преемницы, блять. Насильственно удерживает улыбку на собственных губах. — Соня? Девчонка же. Маленькая, хрупкая, — Команданте говорит об этом почти что с отцовской нежностью; Ю действительно надеется, что он просто не заметил, как его тряхнуло от предыдущих новостей. — Её стоит беречь. А ты у нас… единственный джентльмен в команде; справишься, а? — Ага, — ну да, думает Ю, депрессивная дрянь может случайно выпасть из окна, тут действительно нужен глаз да глаз. — Расслабься, парень. До визита твоего отца успеешь совершить парочку подвигов; восстановить своё доброе имя. Было бы славно, а ещё избавиться от: а) тварёныша в стеклянной банке и б) главной конкурентки на его место. Как вообще папаше пришла эта гениальная идея?.. Но он снова слышит шипение, оно возвращается с двойным остервенением, будто бы хочет растворить в себе, как в кислоте, весь комплекс, всю Федерацию-2. И Ю просит устало: заткнись, я доберусь до тебя и тебе это, нахрен, совсем не понравится, но что с гадёныша взять? Разве он слушает хоть кого-то… когда-то?.. — Команданте? — сквозь звуковые помехи едва ли слышит себя, тем не менее, считает, что это важно — задать вопрос сейчас. — Да. — Твари… они вообще как? Могут быть… не знаю, разумными? Были такие случаи? — Научный интерес, надеюсь? — Ага, — есть тут один… пререкается со мной всё время. — Хочу знать, насколько Господь сделал их далёкими от нас. — Достаточно, — хмыкает Команданте. Тёплый локоть исчезает из поля восприятия, а Команданте решает, наверное, что на сегодня хватит задушевных речей. Смотрит кривыми стволами мокрых деревьев, болотами зрачков, когда произносит это: — Они просто плотоядные суки, парень. Не думай, а уничтожай их ко всем херам. И Ю самодовольно улыбается, столь же самодовольно отвечая: — Мне не надо повторять дважды.