Заброшенный дом культуры возвышался над Пропащинском, словно призрак, затерянный в мире живых. Там, в самом сердце здания, в зале, пораженном плесенью, Влад Череватый оказался пленником зла. Цепь, выполненная из черных теней, обвила молодое тело, обездвижила, лишив каких-либо сил. Парень был слаб, абсолютно измучен; страдания отражались на его бледном лице.
— Всё хорошо, — шептала, склонившись над юношей, Настя. — Всё будет хорошо, ты только верь.
Демоны толпились перед парнем и девушкой. Ярко-красные радужки глаз их сверкали, точно раскаленные угли в костре. Колдун был уверен: стоит Безымянному всего лишь пальцами щелкнуть, и эти твари разорвут их с Настей на куски.
Они обречены. Отсюда нет выхода. Им уже никогда не спастись.
— Не дрейфь, человетинка, — просквозило в мыслях, и Влад снова ощутил незримое присутствие Главаря. Он словно под кожей прятался, в голове или в сердце; существовал, будто второй хозяин сосуда, в котором теплилась колдовская душа.
— Соберись, позорище! — шикнул черт ворчливо. —
Кому сказано, шаромыжник? Соберись!
Подумалось Череватому, что выжил он после дьявольских пыток только потому, что бес его не покидал. Главарь помогал превозмогать боль и муки, служил поддержкой, источником жизненных сил. Точно страж, что защищает короля от неминуемой смерти, он, как мог, оберегал Влада от демонических атак.
—
Хм… — Безымянный наблюдал за людьми брезгливо-презрительным взглядом. Лицо его непрерывно морщилось, будто смердело вокруг, а Настя, рыдающая над полуживым телом юноши, казалась ему червяком, копошащемся в кучке дерьма.
— Глупышка, — фыркнул он, покачав головой.
— Настолько слепа или умышленно отрицаешь, каков мир в действительности есть?
У девушки волосы на затылке зашевелились. Она заглянула в глаза, окольцованные огненным светом, и сиюминутно позабыла, как дышать. Демон казался ей существом исполинского роста: он, словно гора, нависал и давил, растаптывая всех и вся. Это величие, эта всеобъемлемость были столь влиятельны и мощны, что Настя никак не могла побороть собственный ужас. Сердечко её стучало с такой дюжею силой, что буквально могло выкатиться из груди.
—
К светлым примкнуть удумала, — докладывала Ворониха, извиваясь перед Хозяином. Лебезила перед ним, заискивала, будто сама в ловушку рыженькую привела. —
Думает, висельникам ангелы петли распутывают. Наивна, тварь, и чиста!
Чертовка разразилась мерзопакостным смехом, отчего и ублюдок Бельфегор хохотнул, и даже второй, вечно помалкивающий бес. Но Безымянный веселости не испытывал — смерил послушников таким грозным взором, что те мигом умолкли и опустили взгляды к ногам.
—
Ангелы? — всматривался он теперь в бескровное лицо Насти, которая едва не лишилась чувств. Ей было до того жутко и страшно, что бедняжка, кажется, запамятовала, как именно очутилась в эпицентре кощунства и зла. —
Ангелы, добро, благости — всё превратилось в тлен. Твои пращуры достаточно потрудились, чтобы от людей отвернулись покровители светлых сил.
Девушка словесно контактировать не была в состоянии. Фантазия рисовала ей кровавые картины, губы безостановочно тряслись. Настя лишь головой, не соглашаясь, помотать сумела да пальцы Влада чуть сильнее сжать.
Безымянный же в ответ выдавил горькую ухмылку и глаза в сторону отвел. Похоже, не фальшивил — ему взаправду взгрустнулось. Аж зловещий глас сделался значительно смирнее:
— Издревле человек перекладывает вину на кого-то. Казнит и мстит, не умеет прощать…
Настя зажмурилась, взвизгнула от боли. Размытые образы, точно кадры испорченной кинопленки, замелькали под веками один за другим.
…Подвал, мастерская. Очаг, наковальня. Языки пламени ласкают металл. Седовласый кузнец занят делом — кует меч. Но свет вдруг тускнеет, лампадка гаснет. Под вой ветра распахивается дверь.
На пороге в кузницу возникает фигура, закутанная в черный, плотный плащ. На голове капюшон, лица не видно. А в руках — острее любого клинка коса.
— Смерть! — охает кузнец, хватаясь за сердце. Но гостья к жатве приступать не спешит.
Она, сгорбленная, тяжело шагающая, протягивает умельцу косу:
— Наточи, а то совсем проржавела. Да и руки не слушаются меня.
Кузнец, не дыша, принимается за работу. Медлит, не торопится, дабы продлить отведенный срок. И решается он наконец заговорить со страшною путницей, надеясь хоть как-то задобрить или вымолить еще пару минут:
— Поверить не могу. Держу в руках оружие, что перекосило столько невинных душ!
А Смерть, замершая у печи, внезапно бросается на старика с кулаками:
— Я никого никогда не убивала! — кричит она отчаянно, выхватывая костлявой рукой косу. — Это вы безжалостно убиваете друг друга, но во всём почему-то вините меня!
Смерть кричит, кричит с надрывом, и голос ее превращается в жалобный плач:
— Раньше я была красивой девушкой; встречала души людей, провожала в последний путь. Но сегодня я облачена в черные одежды, чтоб не видна была на них ваша кровь. Я ношу капюшон, чтоб незримы были мои слезы, которые постоянно текут из-за вас по моему лицу.
Кузнец, жизнь долгую проживший, смотрел, сожалея, на Смерть. Стыдно ему стало неимоверно: стыдно за себя, за родителей, за детей.
— А теперь, погляди… теперь я старуха. И это вы сделали меня такой.
Выхватив косу, Смерть двинулась к двери. И кузнец, отмерев, тихо-тихо спросил:
— Коли не убиваешь… зачем косу с собой носишь?
— Потому что дорога в рай заросла травой…
Видение исчезло. Настя опомнилась; осознала себя в реальности, сжавшей пальцы Влада до синевы. А Безымянный буравил своих жертв интенсивным взглядом. Безмолвно проклинал, желая несусветных бед.
—
Брат убивает брата, — заговорил он вновь громко, —
мужа предает жена… Зло не в геенне огненной прячется. Зло таится внутри каждого из вас.
Пылающий заревом взор зафиксировался на Владе, и, кажется, вид его, безмятежный и бесчувственный, окончательно вывел демона из себя. Лицо Безымянного побагровело, глаза заискрились. Изо рта вырвался громогласный крик:
—
Очнись! — завопил он, отчего здание за малым не обрушилось. —
Приказываю, человек, очнись!
Череватый простонал нечто невнятное. Его голос звучал так слабо и искаженно, словно последние вздохи на смертном одре.
—
Астарот! — яро загорланил Безымянный, и демон, избранный правой рукой, сделал шаг вперед.
Не выглядел он так, будто наслаждался процессом; наказывать людей Астарот не любил. По возможности делегировал «грязь» на своих легионеров, готовых в любой момент поглотить человечью чернь. Куда охотнее Астарот вел с призывателями беседы: просвещал, снабжал знаниями, душами в конце концов торговал… Разнообразную деятельность вёл высокопоставленный демон, но руки марать в крови презирал.
Оглянувшись, Астарот, к слову, крайне удрученный, кивнул бесам, подавая знак. И Ворониха и Воин, став тенями, тут же ринулись исполнять приказ. Настя кричала, изо всех сил сопротивлялась, но нечистым, тем не менее, удалось растащить ворожею и колдуна по разным углам.
—
Не рыпайся, — рыкнула ей на ухо чертовка, сдавливая юное тело в энергетических тисках.
Череватый же, оказавшись в заточении темного вихря, даже признаков жизни не подавал. Тело его, пребывающее под воздействием Воина, стало чужим, незнакомым, совсем неродным. Зато в мыслях, будто на волнах океана, Влад перенесся куда-то далеко за пределы всевозможных границ.
…Он шагал по лесным опушкам. Сквозь кроны деревьев пробивались теплые лучи. Впереди трусцой бежал Васька; оглядывался и муркал, призывая юношу не отставать.
Пробираясь через листву, наслаждаясь щебетанием птичек, Череватый вышел на берег реки. И там, под плакучей ивой, он увидел знакомый силуэт.
— Руська… — дыхание перехватило. В груди всё сжалось в комок. — Руся!
Влад рванул, бросился с места, полетел вперед со всех ног. Он не мог упустить мгновение счастья, которое могло подарить воссоединение с любимой сестрой.
— Владька! — девчушка тоже вмиг подскочила, запрыгала, улыбкой озаряя всё вокруг.
Не забоялась. Не убежала. И от осознания этого в злом и жестоком Череватом теплым потоком разлилась любовь.
Не задумываясь, сон то или видение, издевка дьявольщины или желанная явь, юноша подхватил малышку на руки и прижал к себе так крепко, что косточки могли б захрустеть.
— Руська!.. — обнимая, целуя в макушку сестренку, Влад плакал и нисколечко не стеснялся слёз.
Они делили на двоих одно воспоминание — летний день, проведенный у прохладной реки. В тот момент им казалось, нет большего счастья. И потому из мира живых в мир усопших отворилась дверь.
Любовь — это не просто эмоция, это мост, соединяющий души. В ней заключается непостижимая мощь, способная преодолеть границы времён. Казалось, целая вечность отделяла Череватых друг от друга. Но теперь их ничто не могло разлучить.
— Почему ты про меня забыл? — прозвучал детский голосок грустно-грустно. У Влада сердце защемило в груди. — Ты не приходил ко мне ни разу. А я сидела тут и ждала.
— Руська… — прошептал юноша, вновь срываясь на слезы. — Я искал тебя. Честно-честно. Звал, но ничего не слышал в ответ.
— Ко мне приходил только страшный монстр. Я боялась, что он причинит мне вред.
Череватый вспомнил, как душа сестренки пугалась его попыток выйти на связь. Получается, он виделся ей монстром? Чудовищем, что пытается её поглотить?
— Больше тебя никто не обидит, — решительно произнес парнишка и еще крепче обнял сестру. — Теперь я с тобой. Навсегда с тобой.
— Но ты же уйдешь, — кроха чуть отстранилась. Глазки ее стали, как чаши, полны горьких слез. — Тебе не разрешат здесь надолго остаться.
— Почему? — просипел Череватый. Голос дрожал, ведь он знал ответ.
— Ты плохой. Помнишь, как говорил тебе папа? На-по… как же?..
— Напортачил?
— Угу! — закивала малышка, чье лицо стало серьезным, точно у женщины, умудренной опытом лет. — Натворил ты дел, Владька… напортачил. Но ведь всегда можно всё изменить.
Или солнечный блик, или лучик надежды засверкал в голубых-преголубых глазах. И Влад ухватился за этот лучик, будто утопающий за спасательный круг.
— Баба Дуся говорила, что одно доброе дело способно много-много ошибок перекрыть. Просто сделай правильный выбор. И мы больше никогда не расстанемся.
Речи, слишком разумные для ребенка, которому на веки вечные не более шести лет, вводили Влада в состояние гипноза. Он не мог пропускать через себя ничего, окромя фраз, побуждающих на благие поступки. Он внимал каждому слову младшей сестры и продолжал вглядываться в ее мудрые глазки. Вглядывался, утопал, будто в бескрайнем небосводе, и вдруг понял, что на этом полотне что-то алым искрит.
Солнце тотчас погасло. Резко стемнело. Красные радужки зажглись в Руськиных глазах. Она, точно дикая гарпия, зубами в шею брата вцепилась и принялась рвать с Череватого плоть. Он закричал, попытался стащить с себя гнусную сущность, но перевертыша было не остановить. Мертвой хваткой дрянь из тонкого мира присосалась к одураченному колдуну…
— Проснись, малыш чернокнижник, — раздалось громогласно, и Влад распахнул глаза.
Всё тот же зал, поросший паутиной. Демоны, не сводящие с юнца очей. Настя забилась в лапах треклятой Воронихи, но попытки выбраться только лишали девушку сил.
Словно прекрасное сновидение, перед Владом возникла суккубиха. Красотка улыбалась пылающими от поцелуев губами, бархатистый смех исходил из ее нутра.
— Давно не виделись, — прохрипел Череватый, что пытался в себя после летаргического сна прийти.
—
Извини, я проголодалась, — ледяные пальчики коснулись скулы Влада. —
Да и дьявольской бенефис не могла пропустить.
Через прикосновение эта дрянь словно по капельке жизнь из ведуна извлекала. Слабость охватывала его все сильнее и сильнее. В плену греха Череватый уже почти смирился со своей участью, погружаясь с каждой секундой всё глубже во тьму. Он оставлял позади себя мир, который принадлежал ему когда-то; превращался в свет угасающих звезд.
—
Мразь! — вдруг завизжала суккубиха. Пальцы ее горели, будто их кислотой серной полили: задымились, превратились в труху.
Она, разгневанная, теряющая девичий облик, засобиралась было на колдуна напасть. Но Бельфегор, заскучавший в закулисье, решил главную роль отобрать. Схватив демоницу за волосы, он отшвырнул ее с дороги и двинулся к Владу, демонстрируя стать.
—
Ты, верно, забыл, малыш чернокнижник, что демоны не по зубам простым людям?
Стало так паршиво, так безрадостно. Свет буквально поглощался тьмой.
— Думаешь, ты здесь самый умный? Как бы не так.
Кулак, огнем полыхающий, вонзился Череватому в грудь. Влад заскулил, от боли выгнулся, но Воин, крепко-накрепко парнишку сковавший, не отпускал его из рук.
В облаке пепла, черного дыма горели алым Бельфегоровы глаза. Юноша в них бездну видел и ему казалось, что там погибает чья-то душа.
— Выходи, бородавочник! Я тебя за сотни миль почую! — прорычал сквозь зубы демон, выжигая из Череватого кого-то, точно паразита.
Влад еле-еле на ногах держался. Склонив безжизненно голову, он был близок к потери сознания, как вдруг с пронзительным криком из него вырвался сгусток, переливающийся в лунных лучах.
— Попался! — возликовал Бельфегор, придавливая полудохлого беса к половицам.
Влад приоткрыл веки. У его ног, словно дворняжка, разорванная стаей волков, лежал Главарь. Бездыханный, побежденный. Отдавший все свои силы ему.
—
Жалкое зрелище, — прокомментировал действо Воин, что наслаждался расправой над спесивым сородичем.
Бельфегора это изречение, вероятно, раззадорило. Демон поднял беса за шкирку и, поиграв бровями, обратился к юному колдуну:
—
Скажи мне, малыш чернокнижник, — покривился он улыбкой маньяка, —
как ваш народ обыкновенно поступает с предателями?
Главарь с трудом распахнул глаза. Горели они уже не столь ярко — каким-то тусклым, темно-малиновым свечением.
—
Ну?! — не унимался Бельфегор и от нетерпения на его лице начали вздуваться черные вены. —
Говори!
Главарь, не мигая, смотрел на Влада. Странно как-то смотрел. Но Череватый отвел глаза в сторону и, облизнув пересохшие губы, просипел:
— От предателей избавляются.
—
Бинго! — захохотал Бельфегор.
А бес, прикрыв тяжелые веки, усмехнулся, да горько так:
—
Молодец, человетинка, — молвил он тихо.
— Будешь верно Силе служить.
Влад не смел взглянуть в глаза храброго беса, что принес себя в жертву, дабы человека спасти. Его спасти — труса и злодея, сыгравшего на чужой привязанности. Выходит, это Череватый — предатель? Он настоящая тень?
Комната озарилась багровым светом. Прогремел хлопок, и фигура беса разорвалась в черный прах. Куски пепла посыпались на пол, и Влад со всей силы зажмурил глаза.
—
Чудненько, — выдал Бельфегор облегченно. —
Наконец перестанет вонять тухлой псиной. Малыш чернокнижник, в следующий раз заводи более чистоплотных питомцев. Ах да, я забыл… следующего раза не будет!
Гадкий демон захохотал, Воин и Ворониха следом. Настя беззвучно плакала, пытаясь что-то сказать, но чертовка плотно сжимала ей рот.
Влад продолжал бесцельно пялиться под ноги и на творящееся рядом безумие не обращал ровным счетом никакого внимания. Мыслями он был далеко — в пучинах совести.
— Хм, интересно, — задумчиво протянул Безымянный, что всё это время наблюдал за колдуном. Стоило ему заговорить, бесы и демоны замолкли и прекратили паясничать.
— Легко, однако, ты принимаешь решения. А если так?
Астарот снова кивнул, и черти, его легионеры, что держали в цепких лапах людей, одновременно приставили к человечьим шеям острые коготки. Влад будто бы ото сна отпрянул. Нервно сглотнув, он вперился тревожным взглядом в девушку, по щекам которой продолжали течь безнадежные слезы.
—
Выбирай, — Безымянный состроил лицо крайне будничное. Будто не происходило сейчас нечто судьбоносное и роковое.
Настя взвыла, застонала, задергалась, но выбраться из бесовской ловушки никак не могла.
— Мы так не договаривались, — дерзко запротестовал Череватый. — Душа в обмен на душу — такой был уговор.
— Помнится, ты желал славы…
— К черту вашу славу! Ничего уже не хочу.
Безымянный повёл бровью — грубый тон в отношении себя лютый демон терпеть не желал. Воин предупредительно царапнул колдуна по шее:
—
Не хами, — процедил он и сильнее затянул силки.
Влад почти задыхался. Слишком многое ему пришлось пережить за одну ночь. Навь, явь — всё смешалось. Реальность трещала по швам.
—
Полно, полно, — взмахнул рукой Безымянный, и Череватый наконец смог сделать полноценный вдох. Алоглазый в настроении вдруг резко переменился, заговорил голосом сочувствующим, мирным: —
Понимаю, жизнь тебе опостылела. Человечье бытие — скука смертная. Потому и предлагаю тебе нечто особенное. Такое, что не сравнится с тем, о чем ты грезил в мечтах.
Странное чувство заизвивалась в глубинах Череватого. Все рациональные мысли рассеялись, и через призму обманчивых искушений он позабыл о самом главном — о душе.
—
Я хочу поделиться с тобой секретами вечности, — продолжал интриган, —
секретами самого мироздания.
Полет воображения продолжался, точно лавина, что не может быть прекращена. В стремлении к новым горизонтам колдун размечтался и уже вполуха слушал искусительный спич.
— Тебе станут доступны любые тайны. Ты получишь безграничную власть.
И Влад уже не слышал, как рыдает Настя. Эгоцентричные мысли захватили над ним абсолютную власть.
—
Просто сделай правильный выбор, — оскалился Безымянный. —
Ты же так долго к этому шел.
Сомнения испарились. Влад, за мгновение взвесив всё, сжал кулаки.
— Прости, — шепнул он, глядя на Настю. И кивнул головой, решившись на отчаянный шаг.
Половицы окрасились в красный. Кляксами кровь усеяла пол. Чертовка, полоснувшая человечью шею, взвилась, хохоча, под потолок. Чары ее рассеялись, ведь больше незачем было пленницу под контролем держать.
Настя повалилась на пол. Задыхаясь, закашливаясь, она пыталась руками хлынувшую из горла кровь сдержать. Однако всё напрасно — ворожея умирала. Захлебывалась в собственной крови.
Влад смотрел, как миловидное личико корчится в муках, как взгляд, всегда светлый, темнеет на глазах. Щечки девичьи стали почти прозрачными, губы теряли цвет…
Всё прекратилось. Она не дышала. Смертельная пытка подошла к концу.
—
А теперь, — нарушил гробовую тишину Безымянный, —
настало время собирать камни.
Воин выпустил Влада из оков, и тот рухнул на пол, перепачкав ладони в Настиной крови.
—
Запомни этот день, малыш чернокнижник, — лыбился подонок Бельфегор, —
день твоего истинного рождения!
В кромешной тьме, когда контуры города смешиваются с мраком, окна дома культуры ярким светом взорвались. Над крышей здания летучие мыши в воронку собрались, венчая победу мглы.
Нечто немыслимое творилось в ту ночь в Пропащинске. Нечто такое, о чем стены старого здания пообещали самозабвенно молчать.
***
Деревья прогнулись под натиском ливня, склонив голые ветви к земле. Пожелтевшая газета, подхватываемая потоками ветра, прибилась к стволу трухлявого дуба. «Пропала девушка», — гласит объявление; фото улыбчивой красавицы изображено на первой полосе.
Вдоль проржавевшего забора тяжело вышагивает тощий кот. Весь седой, исхудавший, он слишком слаб, чтоб отыскать путь домой.
— Ненавижу! — выкрикивает вдруг кто-то громко и мимо котяры проносится тень.
Пушистый слабым голоском мяучит, будто пытается о чем-то предупредить. Но силы покидают старого сплетника, и Васька, совсем истощенный, ложится на землю, не в состоянии больше идти.
— Ненавижу-ненавижу-ненавижу! — истерит некто, глотая горькие слезы. И последнее, что слышит Васька — как, скрипнув, распахиваются кладбищенские врата.
Глаза кота закрываются, рот остается открытым. Под вой ледяного ветра фамильяр испускает дух.
А мальчонка, оказавшийся в ночь на погосте, шлепает по лужам, не беспокоясь о тех, кто мирно спит вокруг. Утирая слезы, шмыгая носом, подросток рассыпается в проклятиях, желая обидчикам гореть в аду.
— Ненавижу! Чтоб вы все сдохли! — а руки, дрожащие от эмоций, тем временем наматывают веревку на сук.
Слезы, дождь — ничто не помеха. Решительно настроен юнец. И даже когда петля завязывается на шее, мальчонка не приходит в себя:
— Может, хоть там я найду себе место, — бормочет подросток, готовясь на отчаянный шаг. — Раз здесь я никому не нужен, катитесь вы все к чертям.
Худосочная фигура повисает на ветке. Всё прекращается: и боль, и страх. Но вдруг в безграничное серое пространство приходит кто-то ещё.
—
Прошу, Владыка, тебя о помощи, — нашептывает некто неведомый быстро-быстро, —
сотворяй, говорю, через пекло, через супостата… сотворяй! Пусть встает, нечего ему лежнем лежать. Вместе поработаем...
Хруст дерева. Тело падает в лужу. Мальчонка, очнувшись, потирает ушибленный бок. И кашляет, кашляет, выворачивая глотку, пытаясь в легкие воздух протолкнуть.
— Сука! — шипит горе-висельник и садится прямо, пытаясь со зрением совладать.
Но взгляд его фокусируется сначала на цифрах,
2003 — 2009, затем на оградке, внутри которой годами никто не прибирал. Под руками мальчишка нащупывает влажную землю, на уровне глаз видит прогнивший крест. В приступе паники он за секунду соскакивает с чьей-то могилы и, спотыкаясь, вновь падает в грязь.
— Проклятье! — бьет он сгоряча кулаками по жиже, и хлябь мерзкими брызгами покрывает ему всё лицо.
Перевернувшись на спину, исстрадавшийся верит, что хотя бы дождь смоет с него позор. Но прямо над собой, в звездном сиянии он вдруг обнаруживает полупрозрачный образ, от которого сердце издает глухой стук.
—
Ну, здравствуй, родственничек, — щерится ему широкой улыбкой неплотный, алоглазый дух.
Высоченный, под два метра ростом красавец, не отрываясь, смотрит на мальца. И за секунду до того, как бедняга разразится криком первородного страха, подмигивает, желая приободрить:
—
Обратно-таки, реакция вполне объяснима, — рассуждает тень, пока парнишка беспрерывно орет.
— Кто… что ты такое?! — вопит юнец полным ужаса криком. А переливающийся в свете Луны образ начинает лишь смеяться в ответ:
—
Ой, — машет образ рукой небрежно, —
сейчас ты скажешь: «Блять, что за секта?»; что маразм тут происходит, начнешь причитать…
Мальчик, явившийся на кладбище дабы распрощаться с жизнью, узрев нечто потустороннее, передумал умирать. Подскочив, оббежав за метр нечистого, он рванул прочь с погостной земли.
—
Господи, спаси и сохрани! — ухохатываясь, кричит ему в спину дух. —
Ничего, завтра снова свидимся. Передам тебе с того света «привет».
Мальчонкин след давно простыл, лишь ворота распахнутые от ветра, скрипя, колыхались. Призрак, что хозяйничал на погосте, обратил взор на дохлого кота, валяющегося под забором.
—
Подъем, блохастый! — щелкнул пальцами алоглазый. —
Нас ждут великие дела.
Грудка кошачья затрепыхалась, хвостик, лапки задергались, и, издав жизнеутверждающее «мяу», котяра очнулся. Черная, лишенная серебра шерстка залоснилась. Желтые глаза загорелись ярко, точно два фонаря.
—
Иди, иди, мешок с костями. Отрабатывай свой хлеб.
Васька, не пререкаясь, направился в хутор, а темный дух, рассеивающийся в предрассветных лучах, к могилке некой девочки подплыл.
—
Кто же ты такая? — всматривался он в кем-то выцарапанное на кресту «
Руська», но вспомнить усопшую никак не мог.
Потихоньку птицы запевать трели начали, стали просыпаться лесные зверьки. Ночь сплеталась воедино с утром, как и жизнь пересекается вечно с мором. Дух еще долго парил подле неизвестной могилы, пока солнечные лучи не прогнали его прочь. Будто кто-то всевластный был категорически против, чтобы алоглазый наконец понял, какую цену за могущество уплатил.
***
На уединенной пристани, где ветер смешивался с запахом водорослей, ранним-ранним утром мужики на рыбалку пришли. Рассветное солнце заливало берег волшебным светом. Голубое небо без единого облачка обещало теплый, недождиливый день.
— Борисыч!
— Оу? — отозвался усатый, задремавший в плакучей ивы тени.
— Спишь, гад?
— Нет! — издав сонный хрюк, выпрямился Борисыч. — Нет, Палыч, нет. Да чтоб я сдох!
— Ходь сюды, хлопец! Быстрее!
Вприпрыжку Борисыч поспешил к товарищу, ведь голос его отзывался тревогой.
— Что там, что там? — причитал усатый. — Неужто язь? Или, может, сом?!
Однако рыбаки вместо щедрого улова обнаружили жуткую находку в сетях. Нет, не русалку, не чудо дивное — безжизненный, раздувшийся труп. Темные волны омывали бледное тело. Рыжеволосые пряди, словно речная тина, хаотично расползлись по воде. Глаза, полные невысказанных историй, остекленели. У горла виднелся глубокий шрам.
— Надо это… сообщить, наверное? — сумел выдавить Палыч. А Борисовича тем временем мутило прямо в прибрежный камыш.
Не знали мужики, что буквально метров через двести в рыболовные сети угодил еще один одутловатый труп — молодой парень, на шее которого какие-то антихристы, помимо смертельного пореза, изобразили богохульный знак…
Настя жизнь прожила благими намерениями; Влад просуществовал у злобы в тисках. Их дороги разошлись: пока Влад становился посланцем тьмы на Земле, Настя отправлялась в небеса...
