i want this body and all it renders possible —
the dance, the gather, the bend, the bringing forth —
to be your church. let a reverence
for all i encompass found your new religion.
— McKenzie Chinn, «h o l y / w a r»
_____________________________
В воздухе витает запах горелой плоти. Ее вкус, вместе с пеплом, дымом и соленой горечью крови (он потерял счет трупам, их кучи и кучи), оседает у Джона на языке и сжимает горло, как петля палача. Грязь и кишки войны — войн, боги, как много их было — просачиваются сквозь его доспехи, пока он пробирается мимо верениц чужих, мрачных лиц. Есть в их глазах что-то такое, что нервирует его так, как никогда прежде: что-то холодное, недвижимое, непостижимое. Они мужчины, да, но они стали предвестниками порочной — даже жестокой — смерти. Они мужчины и они солдаты. Ее солдаты. Джон вздрагивает. Запах смерти ничуть не сравнится с обжигающей мыслью о ярком зелено-золотом пламени и едком черном дыме, о громадном крылатом демоне, который ревел тысячелетней яростью. О падающих камнях, жалких стенаниях, звериных криках страха и агонии, о городе, сожженном дотла огнем и кровью. Пламя и кровь. Девиз Таргариенов. Их девиз. Девиз Дени. Боги. Тирион обратился к нему с той же житейской логикой, которая уже прокляла их всех. Где была эта логика накануне сокрушительной атаки Короля Ночи на Винтерфелл? Где была эта хитрость, когда нужно было перехитрить жестокого пирата, обмануть еще более жестокую королеву? Джон должен быть взбешен, должен быть в ярости от одной только идеи логики и здравомыслия, преподнесенной ему Тирионом. В конце концов, почему поборники морали и нравственности должны верить, что их победа — лишь позолоченный провал? И все же. Все выборы крутятся в его голове. Каждый выбор, каждое действие, каждая пройденная дорога — все они привели его, из всех людей, сюда, в тронный зал, посыпанный пеплом дракона, парящего где-то позади него тенью сожаления. С момента, как он покинул Винтерфелл все эти годы назад, до того дня, когда он очнулся, задыхаясь от небытия смерти, и до того первого нерешительного поцелуя с королевой драконов на борту галеры, все пришло к этому, и какая-то часть его горько задается вопросом, является ли это истинным пророчеством, которое видела и в которое верила Мелисандра. Ты — щит, охраняющий царство людей. Быть обещанным принцем кажется не более чем еще одним бременем, очередной ложью. Джон видит ее перед собой, стоящую как маяк в созданной ею же тьме. Он, конечно, может ее вразумить, но даже пока он спорит сам с собой, покуда он будет спорить с нею, он знает, что Тирион, Санса, Арья и все остальные уже заключили свой договор и сделали свой выбор. Санса почти сразу нарушила данное ему слово, понимая, что сделает Тирион, и играя в игру престолов до последнего. В глазах Арьи он видел порицание смерти и разрушений в массовых масштабах, едва скрываемое отвращение и усталость от всего происходящего. Сам Тирион не справлялся, терпел неудачи и провалился, и теперь он посылает Джона сделать то, что сам не может, чего он не хочет. Джон — лишь орудие в их руках, потому что прежде всего он — человек чести. И за всю свою жизнь он никогда так сильно не хотел быть чем-то другим, кроме этой проклятой добродетели, как хочет этого сейчас. Она поворачивается к нему, глаза сияют таким удивлением и триумфом, что отчаяние внутри него почти поглощает его целиком. Он не хочет этого. Ответ должен быть прост. Он хороший человек, справедливый человек. Она убила тысячи невинных огнем и кровью — девизом дома Таргариенов. Ее девизом. Их девизом. Слова, мольбы, доводы — все они вырываются из него потоком ужаса, но он чувствует себя так, словно мчится наперегонки с изнеможением, грозящим его захлестнуть, и надвигающимися призраками Королевской Гавани, нависшими над ними обоими. Их трупы взывают к нему с улиц далеко внизу, требуя справедливости, требуя возмездия. Убей Безумную Королеву, вопят с отчаянной яростью и мукой их запекшиеся и почерневшие рты, их конечности скручиваются, обугливаются и рассыпаются пеплом. И вместе с тем он слышит в голове голос Тириона. Решать нужно сейчас. Она не может жить. В нем поднимается горечь. Он был слишком слаб; он знает это — корона, которой он не желал, превратилась в корону, которую он слишком быстро сложил. Он преклонил колено и стал потерянным. Он позволял оправданию за оправданием срываться со своих губ, каждое из последующих слабее предыдущего, потрепанный и измятый щит против натиска правды, с каждым днем делающейся все более запредельной, все более непостижимой. Кем стала Дени — в этом нет никакого смысла. Это не она. Такой она никогда не была. А что, если бы он сделал больше, чтобы не допустить подобного? Что, если бы он стоял на своем и перед Сансой, и перед Дени, вместо того, чтобы постоянно сгибаться, постоянно ломаться? Что если, что если, что если… И все же… Он любит ее. Он не может нарушить данное ей слово. Но он должен нарушить данное ей слово. Вот что логично, вот что справедливо — отмщение и конец безумию. — Прошу. — Пожалуйста. В ее глазах кремень и спокойная решимость. Он и раньше замечал у нее похожий взгляд, но никогда не такой. Это не та женщина, которую он знает. Он не может поверить в то, что она говорит. — Дени. — Не заставляй меня это делать. Даже сейчас он слышит пронизанные ужасом слова Арьи. Убийцу я нутром чую. Мы все убийцы, с тоской думает Джон, и он снова им станет. Он смотрит, как Дени улыбается, и видит надежду и доверие в ее глазах, и он не может этого сделать, он не может… — Будь со мной. Мы построим новый мир вместе. Это наша цель. Пламя и кровь. Он — Таргариен. Она тянется к нему, свет в ее глазах так прекрасен и так искренен, что разрывает его сердце напополам. Чувство долга убивает любовь. Но он также Старк. И пред мысленным взором предстают Санса, Арья и всеведущее существо с лицом Брана. Он видит темное и спокойное знание в глазах Ворона. — Ты моя королева, — произносит он, чувствуя, как душат слова. — Сейчас и навеки. Я — огонь, разгоняющий холод, свет, несущий рассвет, рог, пробуждающий спящих, щит, охраняющий царство людей… Его пальцы обхватывают рукоять кинжала. В голове рев. Что-то бьется о край его разума, ледяное, как зимние ветры, и раскаленное, как сердце драконьего пламени. И в реве слышится шепот чего-то иного, чего-то могущественного, древнего… Ужасного. Его губы касаются ее губ. …в эту ночь и все грядущие._____________________________
В Винтерфелле кричат вороны. И древнее существо, когда-то известное как Бран Старк, яростно дергается, пылающая боль искажает и расчерчивает его мальчишеское лицо. Его Зрение — живая дышащая история и будущее мира — схлопывается с такой силой, что он качается в кресле, стискивая пальцами подлокотники, а от жгучей боли перехватывает дыхание. Как будто барабан миллиона непрерывных голосов резко сменился пронзительным криком ужаса, ввергая его в слепоту. Вдалеке слышны тревожные возгласы сестры мальчика — холодной северной леди — и Сэмвелла Тарли. Как много голосов. Боги, и все они кричат. Его тошнит. Та его часть, что не полностью очерствела и не была раздавлена познанием мира, та маленькая отдаленная часть, все еще остающаяся мальчиком, лазавшим по стенам и любившим истории о героях, злодеях и чудовищах, добавляет свой голос к крикам. Эта часть всегда знала, эта часть может увидеть то, что никогда не мог видеть Ворон. Ибо у Ворона нет брата, он не внимал историям с мальчишеским воображением, не знал, не мог знать… Огонь и лед. Огонь и лед. Ворон чувствует, как Зрение горит и гаснет, и он уверен, абсолютно уверен, что где-то во тьме пара некогда сверхъестественно синих глаз смотрит на него с гневом… и жалостью. Нет. А потом все исчезло. Исчезло. Нет! — Джон!_____________________________
Севернее, севернее и севернее Черный замок погряз в призраках и тишине. Под его сенью собираются черные братья, возвращающиеся в единственное место, которому, как они знают, они принадлежат, и вольный народ, устремивший взор на север. В сторону дома. А Стена, плачущая, как и тысячелетия назад, маячит застывшим дозорным, даже когда что-то горит в сердце льда, даже когда тонкие игольчатые трещины начинают расползаться по сине-белой массе. Треск. Треск. Треск._____________________________
Темноволосая и статная женщина с юным лицом, противоречащим старческой мудрости в ее глазах, хмурится на огонь, ревущий и танцующий видениями обещаний и предупреждений. Замок лорда Штормовых земель, в каменные стены которого глубоко вплетена магия, — сомнительный проводник для ее бога, но пламя по-прежнему светится золотом, его жар безмерен. Она хранит молчание с нечитаемым выражением лица, глядя в глубину пламени. Затем, за один удар сердца, жар от огня исчезает из комнаты, красные тени тускнеют и гаснут, а багровые языки пламени преображаются и застывают в ледяную синеву зимних глубин. Женщина, чье дыхание клубится неестественными кобальтовыми тенями, очень, очень долго ничего не говорит._____________________________
На руинах величественного города королева огня целует принца льда. Земля содрогается. На Севере бушует буря. Дремавшие тысячелетия силы, силы моря, неба и горящей земли, старше памяти, старше самого времени, понемногу, спокойно, планомерно… открывают глаза. И где-то, позабытый в морской пучине, поднимает голову зеленый дракон.