Страсть неудачных свиданий.

      — Очень странно, мне казалось на встречу с подрядчиками одеваются не столь вульгарно, — аль-Хайтам оценочно окинул взглядом Кавеха, который уже в третий раз метнулся мимо него к шкафу, а оттуда размерил пол прихожей шагами обратно до зеркала. Кавех поджал губы и шумно вдохнул, слегка понурившись. Последнее, что сейчас ему хотелось услышать - едкие комментарии от любезного соседа, просиживающего диван за очередной книгой. Ему не хочется ссориться в день, когда в его жизни, особенно на любовном фронте, всё может измениться в лучшую сторону, но аль-Хайтам будто бы так и напрашивается на перепалку. Архитектор решил дать шанс надежде на быстрое окончание разговора, коротко и нехотя бросив: «Сегодня не по работе».       Аль-Хайтам присвистнул и перелистнул страницу, вздёрнув брови.       — Опять? Я уж было обзавёлся слабой надеждой на то, что ты, Кавех, наконец образумишься и заработаешь денег на оплату аренды. Но стабильность в неудачах, тебя, кажется, влечет немного больше.       Кави закатил глаза, приспустив с плеч накидку.       — Заработаю, — огрызнулся архитектор, через плечо покосившись на Хайтама, и раздраженным рывком вернув на плечи накидку. — Обязательно заработаю, даже больше, чем нужно! Потом разберусь с долгами и съеду от тебя, как только появится возможность, а ты хоть удавись своей арендной платой! Но прежде... — он сделал небольшую паузу:       — Я намерен обзавестись кем-то, кто будет ценить меня и мои старания, — на последней фразе голос архитектора заметно дрогнул, а подступивший ком к горлу дал понять, что на этом ему стоит закончить.       — Довольно низкие стандарты. Неудивительно, что ты срываешься на всякое свидание с поводом и без - кто угодно может сделать вид, что восхищается и ценит, только чтобы в конечном итоге воспользоваться тобой, — разочарованно и, почему-то, с ноткой раздражения в голосе ответил мужчина, сокрыв ту под видом насмешки, а затем подпёр рукою щёку, уткнувшись взором изумрудных очей в страницы книги, но изредка, всё же, с интересом то и дело поглядывая на соседа, однако делая то искусно и незаметно, лишь краем глаз, исподлобья, спрятавшись за небрежно рассыпавшимися прядями серебряных волос.       — Тебе ли говорить! Небось, до сих пор так никем не обзавёлся только потому, что с высоты твоих стандартов плевком и сокола убить — много ума не нужно.       — Поверь, знай бы ты о моих нынешних стандартах, — мужчина многозначительно хмыкнул и отложил в сторону книгу. — Ты бы рано или поздно одобрил мой выбор.       — Да ни за что! — фыркнул Кави, поджал губы и отвернулся к зеркалу, приложив к щекам треугольные золотые серьги. Склонив голову набок, он оценочно скользнул взглядом, невольно зацепившись вниманием в отражении зеркала за аль-Хайтама.       В сердце кольнула нотка обиды, но острое лезвие быстро затонуло в пучине неописуемой тоски, которая из раза в раз посещала Кавеха, когда он собирался на очередное свидание. Именно поэтому он предпочёл бы не говорить с секретарём перед выходом! Именно поэтому он не хочет на него смотреть, отвечать на эти дурацкие колкости, не хочет думать о Хайтаме!...       ...Потому что после этого уже не в силах остановиться.       Аль-Хайтам тоже более не обмолвился и словом, только протянул руку к тарелке ароматных персиков, дольками нарезанных сегодня утром. Сладко. Даже приторно, почти до тошноты, до кома в горле, желания взять стакан воды и запить только чтобы забыть медоточиво-гадостный вкус. Да, именно такой же вкус чувствует учёный, провожая Кавеха на очередное свидание вслепую с кем попало. Кто же на этот раз? Вариантов много, и на каждый аль-Хайтам искривит губы от противной приторности, от мерзкой той мысли, что чьи-то дрянные руки сегодня обязательно коснутся аккуратных запястий инженера, от гнусного понимания, что чьи-то губы изуродуют своим касанием иконописный образ уст Кавеха.       Сколько можно без разбору шляться по встречам и свиданиям, позволяя незнакомцам, жаждущим одной только наживы, трогать тело и не слышать слова «нет», менять пустую похвалу и лживое восхищение на лоскута своей души и нравственности? Если так подумать, то Кави всегда выбирает для свиданий один типаж: светлые волосы, строгий взгляд, плотно поджатые губы, немногословность вкупе с остротой языка, различие в годах (при том, в явную пользу Кавеха) — размытый, мнимый образ-портрет аль-Хайтама, что Кави собирает по крупицам, тянет с каждого незнакомца по нитке, сам того не осознавая, ища во всех бесчисленных любовников того, кто каждый вечер ждёт его дома. А Хайтам предпочитает не выбирать никого, только чтобы ненароком вдруг его выбор не пал на кого-то, кто не Кавех. Он готов мириться с извечным одиночеством, сам в него не веря, ведь каждый вечер он ждёт дома из таверны или с очередного неудачного свидания того, кого ни в ком больше не отыщет. Кави без спешки, невольно беря невольного зрителя - аль-Хайтама - истомой, скинул с плеч домашнюю накидку и та, споткнувшись о выпирающие косточки лопаток, бесполезным напоминанием о доме упала на пол. Вместо неё на голое тело легла прохладным шёлком белоснежная рубашка, худые руки мастера скользнули внутрь рукавов, а застегнутыми оказались лишь несколько нижних пуговиц. Глубокий вырез обрамил грудь, а серьги утонули в золоте волос.       — Ну, и как тебе? Неплохо для второго свидания? — Кавех повернулся к аль-Хайтаму и спросил неожиданно даже для самого себя, развел руки и покрутился в пол-оборота. Секретарь молча взглянул на соседа. Его взгляд оценивающе скользнул снизу вверх, и обратно к лицу Кавеха, задержавшись на нём мгновением дольше обычного.       — Серьезно? — архитектор свёл брови и поджал губы. Молчание именно сейчас почему-то показалось в сотню раз обиднее любых колких комментариев. — Так и будешь молчать? Даже не назовёшь мой наряд уродским?       — Я никогда не называл твои наряды уродскими, — аль-Хайтам заметно понизил тон голоса. — Может быть, разве что вульгарными, — добавил он, для ясности, а затем вздохнул и сомкнул ресницы наконец, чтобы больше не смущать архитектора пронзительным взглядом: — Тебе идёт, — подытожил он скупо и немногословно. Но таков аль-Хайтам. Таким он хочет, чтобы его видел Кавех, чтобы не заметил тёплого взгляда или того, как в перерывах между фразами Хайтам делает незаметный вдох, подавляя всякую дрожь в голосе. Он должен быть серьезным, должен быть отстранённым и незаинтересованным. Должен хотя бы выглядеть...       Архитектор уже было открыл рот, чтобы огрызнуться, как вдруг запнулся на полуслове и растерянно опустил руки, украдкой покосившись на собственное отражение в зеркале, словно удостоверившись, что комплимент предназначался именно ему:       — Что ты только что сказал?       — Я не буду повторять дважды, не обольщайся, — отмахнулся мужчина и отвернулся, уткнувшись обратно в книгу. Кави хочется ответить, он даже приоткрыл уста, но все мысли из головы разом выбил гудок телефона, оставленного на тумбе под самой кромкой зеркала, заставив его обладателя шумно и растерянно выдохнуть вместо десятка слов. Архитектор протянул руку и взглянул на содержимое уведомления. На мгновение в его взгляде мелькнуло сомнение, но то быстро оказалось накрыто непробиваемой завесой твёрдой убеждённости, что так ему будет лучше.       Несколько шагов к входной двери и остаётся последний штрих: эфирное масло. У Кавеха, можно сказать, образовалась непредвиденная обширная коллекция. На каждый праздник Тигнари любезно преподносит новый аромат в красивой пробирке, а Кави не смеет выкидывать, складирует всё в шкафчике у входа и неизменно пользуется при случаях, хотя, накапливаются они явно быстрее, чем расходуются. На каждую склянку Тигнари сделал заметки, группируя те каждый раз, стоило ему оказаться в гостях у Кавеха и Хайтама.       «Душица, герань, майоран, мимоза, апельсин, роза — картинные, яркие и сладостные, подойдут для неформальных вечеринок и неофициальных встреч» — рядом лежит приписка от Тигнари.       «Мята, мелисса, лимон, лаванда, жасмин, пихта — благостные, утешающие душу ароматы — великолепный выбор для расслабляющих вечеров или встреч с коллегами, свиданий с солидными клиентами и походов в дорогие заведения» — аккуратным, почти каллиграфическим почерком вторая записка от Нари.       Кавех, недолго думая, макнул два пальца в душистую жасминовую жидкость и провёл ими неспешным мягким росчерком по красивому изгибу шеи вниз, к обрамлённым одеждой ключицам, следом разок мазнул на запястья и растёр теплеющий, щекочущий нос аромат, даже не замечая, как пристально и уже неприкрыто за ним наблюдает Хайтам, пронзительным взглядом малахитовых глаз ловя каждое движение архитектора. Он уже почти было толкнул бедром входную дверь, как вдруг замер и по привычке быстро прощупал ладонями карманы.       — Ключи! Чуть не забыл. Да где же... — он прошелся ладонями по груди, вниз к талии, а оттуда к задним карманам на брюках. — Хайтам! Только не говори, что ты опять их спёр.       — Опять? — тихий голос учёного беззлобной усмешкой раздался слишком близко, а ключи с железным перезвоном ударились друг об друга. Кавех поднял взгляд на протянутую ему связку и сразу же нахмурился, попытавшись выхватить ту из рук.       — Я опаздываю, — он хмуро скрестил на груди руки.       — Ты всегда опаздываешь, Кави, но почему-то обычно тебя это не сильно напрягает, — мужчина ловко отвёл ключи от ладони Кавеха и сжал связку крепко в кулак, обратив чёткость фраз в спокойный шёпот, пробирающий холодком до самых костей: — Или твоих опозданий были достойны только наши с тобой встречи?       — Это действительно важная встреча, — на последнем слове голос архитектора надломился, но Кавех вовремя себя поправил: — Свидание. Поэтому мне уже нужно идти, мой спутник правда ждёт меня. Аль-Хайтам не дал договорить своему соседу, оборвав его на полуслове по-хозяйски упёршись крепко сжатым кулаком недалеко от лица архитектора, намеренно перекрывая ему путь к отступлению:       — Отмени свидание, — голос прозвучал угрожающе, с характерным гортанным рычанием.       — Что? Кави моргнул удивлённо и рукой попытался сдвинуть чужую, но безуспешно. Чёртов кабинетный учёный.       — Ты с ума сошёл?       — Я хочу, чтобы ты отменил свидание и остался со мной, — настойчивый горячий шёпот опалил ухо архитектора, пробив тело на предательскую дрожь.       — Но я не могу так поступить.       — Тогда давай скажу ему это я?       — Нет! — Кави возмущенно нахмурился. — Я должен пойти.       — Во-первых, — мужчина укоризненно вздохнул так, словно старший здесь он, а не Кавех: — Не должен. Во-вторых, я вижу, что ты не хочешь идти. Сперва я думал, что мне показалось, но теперь всё встало на свои места. Дай мне свой телефон. Ком упрямства подступил к горлу, а сердце ушло в пятки так, словно его раскрыли с поличным. Неужели его нежелание заметно настолько сильно?       — Допустим. Но телефон я тебе не дам, — сдавленно отозвался инженер и потупил взгляд в пол, не спеша отдавать Хайтаму смартфон.       — Тогда почему идёшь? — аль-Хайтам склонился к уху соседа, спрашивая, казалось бы, впервые без упрёка.       — Он был слишком добр ко мне всё это время, дарил цветы, выводил в люди, осыпал комплиментами. Сейчас ты скажешь «Как мало, Кавех, тебе нужно для счастья». Но пойми, — голос архитектора пускай и звучит уверенно, однако, он полон отчаяния. Уверенного и горького отчаяния с неприятной, но легкопрочтимой ноткой одиночества. — Он единственный, не считая тебя, кто не сбежал от меня после второго свидания. Но теперь сбежал от меня и ты. Я не могу отказать ему, понимаешь? У меня нет выбора, я не хочу остаться один.       — А мне, значит, сейчас ты отказать можешь?       — Могу, — упрямо.       — А если точнее? — широкие ладони настойчивее сжали талию архитектора. Немного помедлив, Кавех всё-таки сдался:       — Могу, но не хочу.       — А ему хочешь, но не можешь, — с горькой иронией подытожил учёный и утешительно вывел ладонью на оголённой спине Кавеха замысловатый незримый узор, нарочито задевая кончиками пальцев выпирающие позвонки.       — Заткнись, — буркнул он и отстранился.       — Мне всего-то нужно создать ещё один повод, чтобы не отпустить тебя на встречу? Архитектор только поднял на него измученный, но тем не менее изумлённый взор потускневших перед тяжестью выбора рубинов. Он уже и позабыл, когда в последний раз аль-Хайтам втручался в его проблемы и своевольно соглашался решить что-то, предоставляя Кавеху душевный лад и спокойствие. Это что, сон?       — Мы давно расстались, ты забыл? Какой здесь может быть повод? Молча и без всякой спешки, указательным пальцем свободной руки аль-Хайтам подцепил острый подбородок архитектора и вздёрнул его, заставив своего соседа взглянуть в глаза. Большой палец учёного лёг поперек розовых лепестков губ, покрытых тонким слоем помады и, слегка надавив на нижнюю, ласковым росчерком провел к краю. Не успел Кавех возмутиться подобной наглости, как их уста, по явной инициативе Хайтама, соприкоснулись в неторопливом, тягучем и нежном, но вполне себе настойчивом поцелуе, заставляя Кави лишь негодующе промычать что-то в губы со сладковатым привкусом персика. На одно лишь мгновение Кавех забывает как дышать, его сердце пропускает удар и предательски безразборно колотит в грудь. Ему кажется, что он вот-вот задохнётся, но не от нехватки воздуха, а захлебнётся в противоречивых чувствах, что накрыли Кавеха с головой, заставляя глотать его вместе с судорожными, полными смеси наслаждения и возмущения, вздохами, ведь ему так не хочется, чтобы их услышал Хайтам.       Помада смазалась... Кавех упёрся ладонями в крепкую грудь соседа. Аль-Хайтам, по-хозяйски отправив чужую связку ключей на тумбу, тотчас любезно придержал рукой талию архитектора, не позволив до конца отстраниться. Победная улыбка мимолетной искрой мелькнула на устах учёного, а затем те тотчас прильнули к тонкой бледной коже на шее инженера, впились в нее неожиданно острым поцелуем вместе с шумным вдохом приятного жасминового аромата.       Любимый аромат аль-Хайтама. Рука учёного на талии соседа сжалась крепче любой стали, впилась пальцами в одежду, пока Кавех всеми силами вцепился в плечи своему соседу, запрокидывая голову и вновь задыхаясь возмущением, в этот раз перешедшем в мягкий и тихий, едва слышный полустон. Ноги подкосились, а сердце было готово разорваться на куски от импульсов возбужденной страсти, когда архитектор почувствовал влажный и горячий росчерк языка вдоль его шеи, поверх артерий, рокочущих пульсом под кожей, споткнувшись о кадык и остановившись под подбородком. Там же коснулись губы Хайтама, смешав рьяную страсть с нежностью, а неприкрытую ревность с заботой. Учёный прижал Кавеха крепче, но теперь к себе, сжав пальцы на его заднице, жадно сминая тонкий слой одежд. Два пальца упёрлись меж ягодиц Кави, заставляя архитектора привстать на носочки. Он запрокинул голову от нового поцелуя, бархатно упавшего между острых ключиц. Кончиком носа учёный провел вверх по шее, заставляя своего соседа мелко задрожать. Рукою Кавех попробовал поискать опору, упёршись ладонью в тумбу. Тихо выругавшись, он сомкнул светлые ресницы и зажмурился, не в силах противиться желанию. Желанию давно сокрытому даже от него самого, понятному всем вокруг, кроме двух соседей, живущих бок о бок, поругавшихся однажды до громкого расставания, так до сих пор и не пришедших к миру. Их страсть студенческих лет однажды беспомощно оборвалась красной нитью и рухнула, разбилась с громким крахом на тысячи мелких кусочков, как им хотелось верить, раз и навсегда. Каково знать друг друга лучше любого другого человека во всем Тейвате, но упорно делать вид, словно вы незнакомцы? Каково быть двумя упрямцами, столько лет внушая себе, друг другу и окружающим, что тем днём несколько лет назад всё закончилось раз и навсегда? Каково любить друг друга, но уверенно считать, что ненавидите один другого? «Глупо» — так однажды во времена студенчества описал свои любовь и чувства аль-Хайтам. «Да, действительно немного глупо. Именно так, наша с тобой любовь глупее некуда, и ты знал это с самого начала» — с усмешкой, наконец, спустя уйму ушедших лет без спору соглашается Кавех в одних только мыслях, целуя своего соседа в ответ, наслаждаясь исконно родными чувствами, что наконец пробрали тело вновь, ровно так же, как несколько лет назад в самый первый раз, а затем в последний. Десятки партнёров, что он примерил за это время — не вызвали и грамма чувств, когда аль-Хайтам заставляет его дышать прерывисто и ненасытно хватать ртом воздух от одних его ладоней на бёдрах архитектора.       — Значит, ты остаешься?       — А какой повод? Или, думаешь, я пожертвую своим последним шансом ради того, чтобы смотреть, как весь вечер ты сидишь здесь, уткнувшись в книгу? Изволь! — Кавех, кривя губами, воротит носом. Лёгким артистичным росчерком руки в воздухе он задевает кончиками пальцев чужой подбородок и отворачивается, доставая из ларца и вновь надевая своё излюбленное украшение - сучий характер. Ах, как это раздражает аль-Хайтама, бесит до скрипа зубов, но также предательски возбуждает, вынуждает вцепиться всей силой в бёдра архитектора, сжать их до болезненного выкрика, до безрезультатных попыток отцепить пальцы мужчины от себя прежде, чем они не оставят на нежной коже следов даже через одежду. Тщетно.       — Хочешь, чтобы я сказал как есть? Хорошо, — мужчина сомкнул ресницы, выдерживая паузу. — Я хочу тебя. А если попытаешься улизнуть - свяжу, выпорю, и повторю задуманное снова, пока ты не образумишься, или не выбьешься из сил. Сойдёт за повод остаться? Можешь считать это свиданием, — прорычал он в самое ухо Кавеху, грубо увлекая за собой и бросая архитектора на мягкие подушки дивана в гостиной. До спальни идти слишком долго, лишняя минута подсластит адреналин в крови настолько, что сдерживаться будет уже болезненно для тела.       — Хайтам!       — Хватит играть недотрогу. Я терпел все твои свидания, давал тебе возможность сбежать, пока не поздно, а ты всё крутил передо мной своей задницей, уверенный, что я не понимаю намёков. Но теперь ты мой, и я тебя не отдам, — в конце фразы мужчина понизил голос и грузно сел рядом с Кавехом, неаккуратно притянув его за плечи ближе и, сжав золотые пряди густых волос, уткнул инженера лицом в свой пах. Горячо. Даже сквозь одежду можно ощутить жгучее тепло возбуждения учёного. Неужели это всё из-за него? Кавеху, что привык всячески себя принижать, в это верится с таким трудом, что ему требуется хотя бы несколько мгновений, чтобы осознать происходящее. Это, что, взаправду всё сейчас? Аль-Хайтам, который только и умеет, что грубить да относиться ко всему наплевательски, вдруг сам едва ли не набросился на него, и всё за что? За очередное свидание, далеко не первое, на которое он его проводил. Неужели учёный почувствовал, что этот шанс для них последний...? Аль-Хайтам впервые выглядит таким возбужденным, впервые говорит и делает так много. Кави не спешит отстранятся, берется ладонями за чужие бёдра и трется щекою о внушительной твёрдости бугорок, лишь сильнее раззадоривая учёного. Однако, это тотчас обходится ему дорого: тяжёлая ладонь громким шлепком ложится на ягодицы Кавеха, заставляя его вздрогнуть и инстинктивно вжаться в пах Хайтама.       — С каких пор ты научился быть таким страстным? Неужели ревнуешь своего бывшего, которого сам же всегда грозился выставить за дверь? — едко отозвался Кави, игриво проведя влажным кончиком языка по ткани чужих брюк. Влажный след, едва видный на чёрном быстро обратился узором - архитектор не спешил приступать к делу, а лишь выдразнивал в своё удовольствие. Шлёп! Его идиллию прервал средней ощутимости удар поверх нежной чувствительной кожи, выглянувшей из-под приспущенных брюк. Это приказ поторапливаться. Зубами взявшись за застёжку на молнии, Кави потянул ту вниз. Руками он помог себе вынуть из-под ткани влажный набухший возбуждением член. Ладонью он ощутил мягкую пульсацию, а взор уловил настойчивую мелкую дрожь по всей чувствительной длине ствола. Сердце на мгновение пропустило удар от осознания того, как сильно аль-Хайтам завёлся, потому не смог отказать себе в усладе коснуться бархатным поцелуем основания члена и оставить на нежной коже багровый след помады. От второго, в этот раз тяжёлого шлепка, Кави красиво выгнулся и тихо проскулил сквозь крепко стиснутые зубы. Больно. Но от этого почему-то только сильнее свело внизу живота, потянуло колючим возбуждением, заставляя мелко задрожать и упереться подрагивающими коленями в диван, инстинктивно вздёрнув задницу вверх. Он не мог увидеть реакцию на лице аль-Хайтама на это, но смог её почувствовать. Прохладные пальцы бережно, с толикой самодовольства обвели яркий пылающий от удара след, а следом ладонь беспощадно шлёпнула поверх вновь. Чувствительное место вспыхнуло яркой болью, разнеслось в бурлящем кипятке крови по телу, заставило Кави закусить губу и в отместку сжать член любовника ладонью, крепко сдавить, упереться большим пальцем в ямочку на головке и обвести влажным языком рельеф пульсирующих вен. Солёный привкус дурманит голову словно афродизиак, делая из Кавеха уязвимую мишень для любовных истязаний. Как бы архитектор не старался показательно делать вид, словно ему нет дела, реакция тела выдавала его с поличным. О, эти так забавно розовеющие от стыда уши, яркий румянец на щеках, дрожь в голосе и мягкие протяжные вздохи каждый новый раз, когда Кави вновь и вновь обводил языком член, обводил им головку, жадно и с пристрастием слизывая каждую новую каплю полупрозрачной горячей смазки. В то же время, помогая себе рукой, архитектор неспешно скользит рукою вслед за собственным языком: вверх-вниз, собирая и размазывая вновь по длине ствола всю влагу, по вине которой каждое новое движение сопровождалось слегка похлюпывающим звуком из-под ладони и аккуратных пальцев. Если так подумать, их распри не заканчивались никогда, но ранее, в студенческие годы, в постели они лишь обращались эротичным образом, где каждый изводит друг друга до тех пор, пока кто-нибудь не сдастся первым. А сегодня, спустя столько лет, наконец первым сдался Кавех, изнемогая давно желанной близостью, он вбирает в рот член, неслышно давясь смесью слюны и солоноватой смазки, толкает в себя глубже, пока свободная от истязаний задницы рука аль-Хайтама одобряюще поглаживает золотые локоны, не позволяя Кави отстраниться. Архитектор играет языком, плотно обхватывает влажными губами член, с каждым новым толчком всё ниже и ниже по длине ствола оставляет смазанные яркие отметки от помады, словно ведя пересчёт рекордов способностей собственного горла. От низкого «мой умница» у архитектора замирает сердце, а тихое приказное «продолжай активнее» побуждает закатить глаза от удовольствия, смахнув с влажных слипшихся ресниц несколько слезинок. Те упали на ткань тёмных брюк рядом с каплями смазки, впитались тёмными влажными пятнышками воспоминаний о смеси страдания и эйфории. Шлёп! Новый беспощадный удар по ягодицам, даже два, или три без перерывов выбивают из архитектора остатки духа и самомнения, он пытается уклониться, виляя бёдрами, но делает тем только хуже для себя и тяжёлая ладонь ложится на старые горячие следы, делая ощущения болезненнее и ярче. Мало? Аль-Хайтаму не жалко добавить поверх ещё несколько ударов, от всей души впечатывая ладонь в нежную кожу. Шлёп! Шлёп-шлёп!       — Перестань! Я... — Кави неожиданно выпустил изо рта чужой член на придыхании и задохнулся во всхлипе от последнего безжалостного шлепка, заставившего его судорожно задрожать всем телом, закатить глаза и крепко сжать пальцами чужие бёдра, изливаясь горячим семенем на покрывало дивана. Он кончил от шлепков?... От одних только клятых шлепков в беспощадном ритме, от болезненности ударов Кавех позорно кончил без любой другой стимуляции, бьясь в агонии и в то же время наслаждаясь безвыходностью ситуации. Бесстыдство и позор. Стыдно теперь смотреть на себя в отражении ближайшего зеркала, чувствовать, как макияж нелепо мажется по лицу вместе со слезами, пока аль-Хайтам самодовольно, даже чуточку удивлённо смотрит на него сверху вниз, водя до сих пор неудовлетворённым членом по его влажной мордашке, тем самым только сильнее наводя беспорядок на любимом лице. Казалось бы, как жалко выглядит архитектор, почему-то этот вид заводит учёного только больше, быть может, даже осознание, что так Кавех не подумает не сунуться на улицу, на очередное бессмысленное свидание...       — Разве я разрешал тебе кончить? — вдруг в мягкости и бесстрастности голоса аль-Хайтама промелькнула легко читаемая укоризна без тени сострадания.       Кави упрямо поджал губы.       — Предлагаешь мне сдерживаться?       — А ты не сможешь? Очень жаль. Тогда поднимайся, — велел он и под возмущённое «Эй!» аль-Хайтам рывком сорвал с шеи Кавеха какое-то украшение - бижутерию, принявшись бесцеремонно разглядывать то на свету.       — Что за дрянь ты носишь? Не помню, чтобы я тебе его дарил. Это от того ублюдка? Отлично, пускай побудет полезным хотя бы в чём-то, — с этими словами он крепко обвязал золотую цепочку с драгоценным камнем вокруг поспешно вновь твердеющего члена Кавеха, да покрепче. Теперь он не кончит без согласия учёного.       — О, архонты, я так тебя ненавижу, — Кавех процедил это сквозь зубы и его пальцы утонули в серебряных волосах, сжали пряди и оттянули их в сторону. Он вытер влажные губы свободной рукой, только сильнее размазав помаду и сел поверх чужих бёдер, потираясь ягодицами о чужой член.       — И это абсолютно взаимно, Кави, так бы и прикончил тебя прямо здесь, вот только твоя дрянная слащавая улыбка и сучий характер уж больно мне греют душу. Никому не отдам, будешь тешить только меня, — с усмешкой ответил Хайтам, до боли стягивая запястья Кавеха своим же ремнем - чтобы не мешались в процессе, а сам колюче целует любовника в шею, прикусывает тонкую кожу бесцеремонно где-то под кадыком. Прямо игнорируя мольбы архитектора о том, чтобы наконец начать, аль-Хайтам уделяет время прелюдии, превращая её в маленькую пытку для своего ненаглядного любовника. Размеренно и неспеша он подготавливает Кавеха, толкая внутрь сперва один палец во влажной смазке, затем второй и разводит оба в разные стороны, растягивая тугие, но мягкие стенки, упиваясь нетерпеливым скулежом любимого, ёрзаньем по бёдрам и активным вилянием задницей, в инстинктивных попытках насадиться поглубже хотя бы на пальцы. Если бы Кавех только мог, он бы давно расцарапал аль-Хайтаму спину, а потом и самодовольную рожу, но стянутые вместе запястья не дают ему никаких шансов на возмездие: сиди, ёрзай и терпи. Сама красота и очарование. Как приятно видеть Кавеха таким. Теперь он уже не падок на чужие лестные слова, сейчас он забыл обо всех своих кавалерах на один вечер, держа во всей голове одну только жажду заполнить в себе именно членом аль-Хайтама гложущую пустоту. Третий палец вошёл уже без труда, и все разом они согнулись, нарочито задев клубок нервов внутри. Учёный с нескрываемой улыбкой подметил ответную на то мелкую дрожь, коей пробрало всё напряжённое тело архитектора, и то, как резко он вздрогнул, едва ли не подпрыгнув.       — Ладно, хватит с тебя, — он наконец сжалился. Вынув влажные пальцы, мужчина, не стряхнув с них влаги, взялся за талию архитектора. На том парад жалости от секретаря закончился, а на его место пришло новое испытание не лишенное жестокости:       — Дальше сам. Кави, пускай и с нескрываемым возмущением, но послушно двинул бёдрами и помог себе упереться растянутым колечком мышц в обжигающую теплом головку члена Хайтама. Как унизительно следовать его приказам, но он не может отказаться, не может взять себя в руки, когда перед ним сидит аль-Хайтам и прожигает холодным хищным взглядом. Кавех всегда выбирал себе любовников, чем-то похожих на него. Светлые волосы, бесстрастный взгляд, любовь к чтению - что угодно. Но сейчас, когда между ними вновь вспыхнула искра, держать при себе здравый рассудок становится чем-то сродни невозможному. Потому он быстрым шлепком насаживается почти во всю длину, до самой последней ярко-красной отметки помады у основания члена Хайтама, сам же оттого и звонко ахает, запрокидывая голову и содрогаясь в мелкой полной эйфории судороге. О чём он только думал, сделав это так резко? Даже аль-Хайтам не ожидал такого напора и явно напрягся, стиснув зубы от нежданно сдавившей его член узкой сколько ни растягивай задницы Кавеха. Упёршись коленями в диван - сыскав тем равновесие, архитектор стыдливо спрятал лицо в изгибе чужой шеи прежде, чем начал двигаться, с громкими шлепками быстрее насаживаясь на твёрдый член под разными углами, изредка останавливаясь и притираясь, ёрзая бёдрами помедленнее. В такие моменты он напрашивался, а аль-Хайтам исполнял - крепче сжимал талию и насаживал Кави до упора, до лёгкого едва видного бугорка внизу живота. А через несколько минут они оба завалились на диван. Учёный навис сверху, а Кави только и успевал, что шире раздвигать ноги, выстанывая любимое имя. Очередной громкий стон в унисон прервал рингтон звонка телефона, что выпал из кармана Кавеха при смене позиции.       — Это тот твой...? Кави подавился стоном и замолчал. Кто же ещё ему мог звонить в такое время...       — Ответь на звонок, — внезапно выдохнул мужчина, а с его виска скатилась капелька пота, которую он тотчас стёр тыльной стороной ладони прочь. Инженер запротивился и отрицательно мотнул головой, прижав к груди обе руки.       — Ты, наверное, меня не понял, Кави. Это не просьба. Ответь. На. Звонок, — угрожающими паузами он разделил все три последних слова и беспардонно протянул руку к смартфону.       — Что!? Эй, подожди! Хайтам, отдай телефон! — Кавех выкрикнул из последних сил, даже попытался повернуться и выхватить устройство связи обеими руками, но чужая ладонь тотчас развернула голову архитектора на девяносто градусов чудом не до хруста шеи и с силой вжала его щекой в подушку, заставив заткнуться.       — Отвечай, — гортанно прорычал аль-Хайтам и прижал к уху Кавеха его же телефон, другой рывком разводя ноги любовника шире и не оставляя ему никакого выбора.       — Алло? Да, здравствуй... — он не без труда выдавил из себя самый мягкий безропотный голос, но даже тот был не лишён смеси хрипотцы и предательской дрожи. Кави поверить не может, что общается со своим кавалером, когда его трахает его же бывший, но почему-то...это даже заводит.       «Что такое с твоим голосом? Кавех, тебе нездоровится?» — голос из трубки прозвучал с неподдельным беспокойством.       — Только если самую малость, — глухо кашлянул он в ответ, скорее давясь собственным полустоном, чем в подтверждение своим словам. Кави немного помедлил и в его, пускай и затуманенной похотью и возбуждением разуме, возникла коварная пакость. Он набрал в лёгкие побольше воздуха, сдвинул ноги так, чтобы Хайтаму было тяжелее двигаться внутри и растянул влажные уста в ехидной улыбке:       — Ты ведь ещё не купил цветы? Отлично. Тогда как ты смотришь на то, чтобы перенести нашу встречу, скажем, на несколько дней? Например, на следующих выходных? Оборвав звонок на полуслове, аль-Хайтам ударил пальцем по кнопке сброса вызова и рывком отбросил в сторону смартфон. Склонившись к Кавеху, он положил ладонь на его шею и сжал, заставляя запрокинуть голову, чтобы взглянуть в эти наглые, сучьи и помутневшие ехидством алые рубины.       — Через неделю? Архитектор, кажется, впервые видит Хайтама немного вышедшего из себя.       — Ты сам сказал ответить. Не нравится? Какая жалость, — с нескрываемым нахальством отвечает Кавех, шумно сглотнув и закатив глаза от нехватки воздуха. Пальцы аль-Хайтама крепко сжали его шею едва ли не до хруста, впились в глотку над и под кадыком, а тот причудливо задрожал между ними.       — Значит, ты всё-таки собрался на встречу? Ненасытная бесстыдная сука, тебе что, не хватает в заднице одного члена?       — А ты ревнуешь? Или взаправду думаешь, что я уйду к нему? Уж и не думал, что у такого высокомерного выскочки как ты будут такие очевидные комплексы! — видимо, кое-кто напрашивается... И делает это с завидным успехом, виртуозно играя на нервах, казалось бы, самого непоколебимого человека во всей Академии. От нехватки воздуха Кави вдруг задрожал всем телом и что-то неразборчиво прохрипел, напоследок криво и самодовольно ухмыльнувшись. Колечко мышц в судороге сжалось вокруг члена с особой силой, отчего аль-Хайтам и сам неожиданно для себя простонал, одёрнув руку от чужой шеи - еще бы несколько секунд не отпускал, и точно бы прикончил собственного любовника. Должно быть стыдно, но ему, кажется, впервые так весело. Пускай, этого и невозможно прочесть по лицу.       — Хм...Я не разрешал тебе отключаться, — мужчина хладнокровно похлопал ладонью Кавеха по горячей щеке, приводя в чувства. Архитектор с трудом разлепил глаза. Он едва не потерял сознание, а на его шее, помимо отметок и кровавых укусов, теперь еще надолго останутся красоваться пылающие жаром багрово-красные отпечатки пальцев Хайтама. Красиво и ужасно. В их фирменном стиле. Хайтам, изо всех сил вбившись резким толчком во всю длину до упора, замер и медленно склонился к уху очнувшегося от возбужденного полубреда Кавеха:       — Я не позволю случиться вашей встрече. Всё довольно просто, не находишь? И если этот мудак рискнёт позвонить ещё раз... — он замолчал, обдумывая ценность собственного решения. — ...То я от своего имени сделаю ему небольшой прощальный подарок. Он вновь потянулся за некогда отброшенным в сторону телефоном и взял его в руку, разблокировав.       — Эй! Да оставь ты мой телефон наконец! — возмутился Кавех, когда почувствовал, что его жестоко обделяют вниманием, предпочитая ему какой-то дрянной смартфон.       — И даже не вздумай ему писать. Что ты задумал!? — борясь с возбуждением, запротестовал инженер.       — Собираюсь запечатлеть нечто прекрасное. А, быть может, даже поделиться этим с тем, кто возомнил, что ты можешь принадлежать кому-то кроме меня... — с предвкушающей, праздной, даже чем-то пугающей улыбкой произнёс Хайтам и навёл на Кавеха камеру устройства. Та сфокусировалась не сразу, а архитектор в это время попытался тщетно закрыть обеими руками лицо, шепча: «Безумец ты клятый». Кто бы мог подумать, что аль-Хайтам может ревновать? Никто. Особенно, что он может делать это так сильно. Но раз в год и палка стреляет, а учёный свободной рукой сжимает чужие горячие щёки, пытаясь вернуть внимание любовника к объективу.       — Покажи личико, — аль-Хайтам посмотрел на Кавеха. — Или я вытрахаю из тебя всю дурь, но не позволю кончить и уйду, оставив тебя вот так. Архитектор, поджав губы, нехотя, но всё-таки убрал руки прочь от лица и повернулся к нему. Кривя губами и глядя на своего любовника исподлобья, Кавех почему-то не мог почувствовать злобу, хотя, следовало бы.       — Мудак.       — Ты сам меня выбрал, и тебе это нравится, — мужчина пожал плечами и продолжил с громким развратным хлюпаньем толкаться навстречу аппетитной заднице, задевая головкой члена самое чувствительное место. Щелчок. Ещё несколько. А затем небольшое видео - на память. И вуаля! Постыдные файлы - конец репутации Кавеха - готовы. Смазанный макияж и помада, слипшиеся ото слёз ресницы, испорченная прическа, следы губ, пальцев и зубов по всему телу - Кавех выглядит до безумия жалко, но неприкрыто довольно на получившихся фотографиях. Он, пускай и хмурясь в негодовании, но кусает довольно окровавленные губы, закатывает глаза, царапает ногтями свои собственные запястья и громко, почти взахлеб стонет в унисон со шлепками новых толчков, только шире разводя ноги. Наконец, вдоволь наигравшись с фотокамерой, Хайтам отложил телефон в сторону, теперь аккуратнее - с мыслью о ценности сокровенных фотографий, решив наконец уделить всё свое внимание изнемогающему, содрогающемуся под ним Кавеху и собственному оргазму, который подкрадывался всё ближе с каждым новым движением навстречу любимым бёдрам. Они становились всё менее ритмичными, но более глубокими и резкими.       — Смотри мне в глаза, — аль-Хайтам взялся за чужие щёки и резко развернул голову архитектора к себе. — Вот так, молодец. Хочешь кончить вместе со мной? Униженный собственной беспомощностью, Кавех просто кивнул. Он бы хотел ответить, а в лучшем случае даже огрызнуться, но ком в горле помешал ему. Ему приятно. До безумия, до сумасшествия хорошо, и мучительная боль, разливающаяся по всему телу кажется такой уместной, что хочется выть, а натёртые кожаным ремнём запястья лишь добавляют недостающий оттенок в бурю экстаза, захлестнувшего Кавеха. Слёзы вовсе не горести, но наслаждения от бессилия и безвольности скатились по щекам, разбившись о пальцы Хайтама.       — Не слышу.       — Хочу! — хрипло, до боли в истерзанных сотнями стонов связках сказал он как можно громче. Кави выгнул спину и покрепче обхватил ногами поясницу Хайтама, когда тот благосклонно наклонился и наконец приобнял его за плечи, чтобы с последующим толчком густо излиться обжигающим семенем в горячее влажное нутро Кавеха. Почти сразу вынув еще пульсирующий член, учёный оценивающе взглянул вниз, находя взглядом сжимающееся колечко мышц, из которого неспешно начало вытекать семя.       — Ты... — архитектор задохнулся от возмущения и усталости. Золотая цепочка, обернутая вокруг подрагивающего набухшего члена болезненно сжимала его до сих пор, не позволяя кончить. Теперь любое касание к органу сопроводился болестным откликом возбуждения. Учёный садистски усмехнулся и наклонился к нему.       — Немного не заслужил, — цокнул языком мужчина и упёрся ладонью рядом с головой Кавеха, неотрывно следя за его реакцией. Пальцами другой руки он с несвойственной ранее нежностью прочесал золотые спутавшиеся локоны. Инженер попытался восстановить дыхание и встать, но беспомощно опал на диван, а каждый вздох обращался позорным хрипом. Всё, на что сейчас ему хватило сил, это приподняться, согнуть ноги в коленях и вновь бессильно завалиться на подушку. С дрожью вздымалась и опускалась оголённая грудь архитектора, пока тело неприкрыто дрожало от напряжения. Эта пытка оказалась в действительности жестокой, и Кави не помогли ни ёрзанья задницей по покрывалу, ни отчаянные попытки обеими руками стянуть с члена туго затянутую цепочку. Секунды тянутся часами для Кавеха, а аль-Хайтам неотрывно за тем наблюдает: как меняется выражение лица любовника, как, сколько ни старайся, вновь сбивается дыхание, а с головки члена на низ живота тягучими каплями падает смазка. Наконец мужчина хмыкнул и провёл пальцами меж ягодицами инженера, заставив его неконтролируемо затрястись. Два пальца подобрали неспешно текущее семя из нутра Кавеха и легким толчком вернул обратно в пылающее лоно.       — Если сможешь удержать моё семя в себе хотя бы десять секунд, тогда...       — Я согласен, — отчаянно выкрикнул Кави, сразу поняв правила, и сжался вокруг пальцев Хйатама, сдвигая ноги и усердно не позволяя эякуляту вытечь наружу.       — Девять, восемь, семь... — монотонный счёт словно сильнее растягивал время, а пристальный взгляд аль-Хайтама щекотал возбуждением низ живота. — Шесть, пять, четыре... — учёный играет не по правилам и мягко целует Кавеха под коленкой, затем опускается и проводит языком вдоль набухшего члена. Архитектор бессильно завыл сквозь стиснутые зубы, удерживаясь из последних сил под бешеный стук колотящегося в груди сердца, поджимая даже пальцы на ногах, стискивая изо всех сил зубы, жмурясь и даже забывая как дышать.       — Три, два... Один. Узел цепочки развязывается, а Кави изливается себе на живот с громким полустолом-полухрипом сорвавшимся с сухих губ в пустоту комнаты, с судорогой в теле. Следом, почти сразу, Кави сомкнул вздрогнувшие ресницы, опав на диван и отключившись от избытка чувств.       — Кончить и потерять сознание одновременно. Очаровательно... Ты не перестаёшь меня удивлять, — хмыкнул Хайтам, неотрывно наблюдавший за этим, вынул из задницы Кавеха пальцы и взял телефон, усаживаясь на край дивана. Он вновь зашел в камеру, сделав финальный щелчок своей фотографии на фоне обессиленного любовника и отправив её тому несчастному ловеласу, который грезил сегодня повидаться с великим сумерским архитектором на свидании. Тотчас занеся его в чёрный список и удалив переписку, дабы не получить нагоняй от Кавеха позже, он наконец откладывает несчастный смартфон в сторону, мягко целует Кавеха в висок и берёт на руки, направляясь в ванную... По крайней мере, теперь точно можно быть уверенным, что никто не помешает второму шансу их клятого романа, ведь Кавеху по-прежнему чертовски не везёт в любви, а аль-Хайтам его единственная надежда. Безвыходность ситуации граничит с прелестью, где оба остаются и проигравшими, и победителями, кроме, конечно, того бедняги, который всем сердцем ждал встречу с Кавехом. Впрочем, а есть ли кому-то из них теперь до него хоть какое-то дело?