Liebe ist für alle da, auch für mich
(c) Rammstein, «Liebe ist für alle da»
«В этом мире любовь существует для всех, даже для меня»
Это произошло совершенно неожиданно: Нигма поцеловал Освальда. Пернатый отшатнулся, натыкаясь задом на край стола. – Что?.. – шёпотом спросил он, уставившись потрясённым взглядом на Эда. – Вау… – Нигма задумчиво смял свои губы и облизнул внутри рта. – Вау… Я сделал это. – Эдвард, что происходит?.. – глухо спросил его Пингвин, обеими руками впиваясь в стол. Эдвард смотрел ему в глаза, что-то осмысляя, и, наконец, дал ответ. – Я боялся узнать, кем я могу стать, если получу ответы на некоторые вопросы. От этих загадок я бежал долго, Освальд. Очень долго. Но сейчас я попробовал, и теперь у меня есть ответ. Да, я поцеловал тебя. И я не стал никем новым. Я остался самим собой. Во мне ничего не изменилось. Я – это просто я. И всё. Эдвард осторожно взял его за плечи и пустился в дальнейшие пояснения. – Ты прав, я не был честен даже с собой. А ещё боялся, что если попытаюсь перейти эту грань, но не смогу, то у нас не выйдет остаться друзьями, и я потеряю всё то, что у нас уже есть. Хотя мне предельно ясно, что мы с тобой удивительный и непобедимый тандем, мы жизненно необходимы друг другу. Когда ты сказал, что готов оставаться просто друзьями, я понял, что никакого риска нет, и что мы не потеряем друг друга, вне зависимости от того, будет это дружба или что-то большее. Освальд. Я готов к большему, чем просто дружба. Освальд слышал и слушал его, но поверить в услышанное было трудно. Ведь он смирился. Смирился. – Да разве меня можно полюбить? – растерянно прошептал он, пряча взгляд куда-то в сторону и в пол. – Почему нет? – Я слаб и жалок. – Разве человека любят за силу? Кроме того, быть сильным не обязательно значит обладать силой физической. У тебя сильный внутренний стержень и несгибаемый дух. – Это не так, Эдди. Я трус. – Трус? Разве трус бросается защитить кого-то от гранаты? Разве трус отказался бы от возможности покинуть осаждённый город на субмарине? – Я боюсь начинать отношения… – Я тоже. – Нет, Эд. Это другое. Посмотри на себя: ты высокий красивый мужчина, который легко может найти себе пару. А теперь посмотри на меня: коротышка с длинным носом, ещё и хромаю. Не человек, а посмешище… В его погасших глазах всплывали бесчисленные воспоминания, где в разные годы сверстники смеялись или даже издевались над ним. Подставляли. Жестоко разыгрывали его, а он потом старался смеяться вместе с ними. В воображении настойчиво всплывали все эти скотские улыбочки и гнусные ухмылки – настоящий парад зубоскальства. И ублюдочный злорадный смех, переливающийся по очередной компашке, в которую он пытался влиться. – Хочешь, я буду портить жизнь каждому, кто над тобой посмеётся? – спросил Эдвард. Скажи это кто-либо другой, то можно было бы легко угадать в этом шутку. Но Нигма не отличался чувством юмора. Он предложил это на полном серьёзе. Змеям очень хорошо, змеи в восторге от этой перспективы. От этого почти так же хорошо, как от признания в любви. – Хочу, – признался Пингвин, возвращая взгляд светлых глаз на Эда. Нигма вновь приподнял его подбородок и пальцем огладил уголок губ, возвращая Пингвину то ощущение, которое он подарил ему не так давно. – Освальд, пойми, я не бросаюсь на красивую обёртку. Мне важен сам человек. Личность. Я принимаю тебя ровно таким, какой ты есть, и для меня черты твоего характера или твоей внешности не делятся на хорошие и плохие. Ты – это просто ты. А я – это просто я. Вот и всё. Не ищи изъяны только лишь в себе. Их можно найти в каждом. И во мне тоже. Уж я-то точно далеко не подарок со всеми моими особенностями поведения и мышления. И тем не менее, ты точно так же принимаешь меня и видишь меня настоящего. Ни мне, ни тебе не нужно быть идеальными, чтобы оставаться любимыми. Я люблю естественного и настоящего тебя. Змеи любят греться на солнце. И сейчас им тепло. Они не кусаются, только немного копошатся и греются. Змеи не порхают как бабочки; они опасны, часто ядовиты. Но они тоже нуждаются в тепле и умеют быть нежными. Освальду тоже сейчас стало тепло. Он коснулся пальцев Загадочника, мягко сжимавших его плечо. Эти пальцы больше не направят на него оружие: он в это верил. – Я тоже люблю тебя, Эдди, – прошептал он, не сводя взгляд с мужчины. – Мне пока что всё это кажется кажется ненастоящим. Я верю в то, что это происходит на самом деле, но… Это сложно объяснить… – Мне знакомо это ощущение, поверь. – Я всё ещё боюсь. У меня никогда не было ничего подобного, и я не знаю как себя вести, что говорить. Мне страшно ошибиться или разочаровать тебя… – В любви нет правил, Освальд. Есть только чувства и желания. Просто делай то, что хочешь сделать. Чувствуй себя свободно. Я не причиню тебе вреда и не отвергну тебя. Обещаю. Пингвин затаил дыхание. Это до сих пор походило на какой-то сон или мечту: вот так вот открыто говорить с Эдвардом о любви. Без ножей и пушек, без ублюдочных причалов и ледяных преград. Не только ледяных. Сейчас он почувствовал, как невидимая грань, разделявшая их, растворилась. Его рука потянулась к лицу Нигмы и осторожно очертила его скулу; тот прикрыл глаза и погладился щекой о ладонь, едва не сбивая с уха очки. Да, между ними в самом деле больше не было барьера. Теперь Освальд смог бы открыть ту дверь. Хотя, если переходить на язык метафор, то дверь настежь распахнул Эд. Аристократ поднялся на носочки, морща концы своих ботинок, и робко коснулся губ, о которых так часто думал. Волна мурашек окатила его тело с головы до ног, но то был уже не испуг, а трепет. Кончики его ушей пылали; он посмотрел в чёрные глаза и удивлённо улыбнулся. – Я смог! Эдвард мягко улыбнулся в ответ. Пингвин обнял его под руками и осторожно прижался. – Только не торопи меня, пожалуйста… Мне нужно больше времени, чтобы… – Не объясняй, – прервал его Загадочник, проходясь ладонями по лопаткам. – Будем привыкать вместе. – И пообещай больше не ломать меня. Клянусь тебе, Эдди, я этого не выдержу. – Обещаю, Освальд. *** – Представь себе лаунж-бар, в котором можно не только посидеть за столиком и выпить с друзьями, но и уйти в переговорную комнату для обсуждения с партнёрами дел без всяких посторонних личностей. Или уединиться с теми, с кем тебя видеть не должны. Айсберг Лаунж будет безопасным для таких встреч местом, потому что туда не пустят ни журналистов, ни простых копов. Каждый гость будет проверен, охрана будет знать в лицо всех до последнего посетителей, которым разрешено посещать это место. А ещё там будет большое количество напитков со льдом, застеклённый вольер с пингвинами, и у всего персонала будут клички как у птиц. Я лично проверю и отберу каждого бармена, каждую хостесс и раздам им такие птичьи прозвища, которые будут им подходить. Освальд мечтательно жестикулировал, глядя сияющим взглядом на Загадочника, а собеседник, подперев голову, с улыбкой любовался им и внимал каждому его слову. Пингвин лежал напротив него в тёмном халате с золотистой вышивкой, бывшем ему великим в плечах; их разделяло огромное блюдо с фруктами и орехами, активно подъедаемыми аристократом. Вот и сейчас он отправил в рот очередной финик, замолчав ненадолго и насладившись вкусом экзотической пищи. – И ещё будет подпольное казино. У айсберга ведь верхушка – ещё не всё "тело". А ещё будут кальян, сауна, комнаты для приватных танцев… В общем, всё, чего бы только ни захотели богатые люди этого города. Всё это – в одном месте. У меня. Это будет грандиозный проект площадью не менее тысячи квадратных футов. – У тебя очень смелые идеи, Освальд. Где ты собираешься развернуть такой большой проект? – Может, выкуплю "Сирен" у Барбары; может, отстрою бар с нуля в другом месте – Готэм большой город, вариантов достаточно. Может, мой новый Айсберг Лаунж будет лениво плавать вокруг Готэма и снаружи выглядеть как настоящий айсберг. Я не знаю, Эдвард. Важна сама идея. Сегодня она в моей голове, а завтра, возможно, уже видна из окон в апартаментах где-нибудь в Даймонде. – Восхитительно. Мне нравится твой энтузиазм. Но на реализацию всего, что ты описал, нужно много времени и ещё больше денег. – Я знаю об этом городе всё, Эдвард. Я неотделимая его часть. Готэм – это город перспектив и возможностей для тех, кто готов рисковать. Это мой город. – Но возвращаться на пост мэра ты не собираешься? – Нет, Эдди. Я буду править Готэмом иначе: из тени. Имея связи и влияние и в криминальном сообществе, и среди тех же политиков. Кресло мэра не дало бы мне такой свободы. Моë место в этом городе – своя особенная ниша, которую я сам и вырублю, прежде чем занять. Увидишь, я стану куда более могущественным чем мэр. Успешный бизнесмен для одной половины населения и криминальный король для другой. – Я не могу не отметить, как ты преобразился за последнее время. Ты весь словно светишься от счастья. – Так и есть. Я счастлив, Эд. Ты делаешь меня счастливым. Я люблю тебя и могу свободно говорить тебе об этом. – Интересный факт: кушетки были придуманы ещё греками в античное время. Они назывались клиниями, и их сделали специально для того, чтобы лежать, есть и беседовать. К ним ещё полагались круглые столики высотой ниже клиний, чтобы опустевший столик можно было задвинуть под кушетку. – Эдвард… Ты ничего не хочешь мне сказать? – У тебя ожирение первой степени. – Я не об этом, бестактный ты... Человек! Я вообще-то признался тебе в любви. – Я тоже люблю тебя, Освальд. Но буду следить за твоим питанием, а то отрастишь себе огромное брюхо, которое будет перевешивать тебя. – Вот и не отращу! – Не отрастишь, – с улыбкой пообещал Эд. – Я об этом позабочусь. *** – Как ты думаешь, Эд, что мучило Лесли Томпкинс во время того помутнения? – спросил Пингвин, расслабленно водя пальцем по оголённой ключице Загадочника. Эдвард задумался, хмурясь. Не то, чтобы ему было интересно, как теперь складывается судьба его бывшей. Но если рассматривать этот вопрос как увлекательную загадку, то это всё меняло. – Самый мучительный промежуток в жизни, говоришь? Ну, давай подумаем. Расставание с Гордоном? Не думаю. Смерть первого мужа? Возможно. Но для женщины существуют более серьёзные потери, чем утрата партнёра. Ли потеряла ребёнка. Для матери не может быть ничего хуже. Это и должен быть её самый мучительный промежуток жизни. Легко могу представить, как Барбара оставила своего младенца у Гордонов, а у Лесли в этот момент произошло помутнение, и она, допустим, посчитала, что это её собственный ребёнок. Отказалась возвращать его, угрожала Барбаре или что-нибудь в этом роде, а Джим был меж двух огней и пытался как-то контролировать эту ситуацию. – Эдвард, я не перестаю тобой восхищаться. Уверен, всё так и было. – Может, так. А может, всё было совсем иначе. Вряд ли мы узнаем правду, да и в этом случае это не так важно. Меня не интересуют их жизни. А ты почему вдруг спросил? Ревнуешь? – Нет, я просто вспомнил, и стало интересно. – Ты ревнуешь, – с улыбкой прищурился Эд. – Не ревную! – обиженно проворчал пернатый. – Тогда докажи это. Освальд не стал ничего отвечать. Только подтянул к себе лицо Нигмы и впился в его губы своими, будто пытался съесть улыбку. Но она так и не сошла с губ, ответивших ему поцелуем. Их руки, холодные и горячие, сплелись с телами друг друга. Между ними больше не было никаких границ. КОНЕЦ