От неизбежной связи до больного разрыва

Андрогины. Греция

Хосок очень любит Юнги и скажет это без промедления всегда, где бы ни был и какие эмоции бы не были в его разуме, теле. По сути неуверенность в них никогда не была чем-то правильным, потому что они всегда вместе, буквально. Они улыбаются, зная, что делают это друг для друга, ярко смеются, а ещё любят болтать обо всём на свете, Юнги иногда храпит, из-за этого получает пяткой прямо в живот. Всё идёт так хорошо, как только может, но иногда ссора неизбежна и то, что они соединены, не придаёт им ни одного плюса к этому. Они смотрят друг на друга разъяренно, извергая отвратительные слова, не думая. Закатывают истерики только для того, чтобы потом помириться, сказав, как были не правы. Но в этот раз после ссоры Хосок почему-то чувствует себя совсем по-другому, как-то иначе, слишком тяжело. Тёплое одеяло жжёт тело неприятно, это всегда случается летом, когда сон настолько хорош, что просыпаешься с неохотой, но после всё исчезает вместе с тёмными пятнами пота на простынях в речке. Неприятное ощущение после сна. Он чувствует себя почему-то очень неполноценно, словно у него отобрали один глаз или руку, а может всё вместе. Всё это проявляется с тем, что никто не ворчит под ухом, не трещит о том, что нужно ещё поспать. Нет. Всё словно исчезло, а шок наступает быстро, потому что невозможно легко ощущается тело, но от этого на самом деле только хуже. Потому что Юнги почему-то нигде нет, его нет рядом с Хосоком. В зеркале, в отражении, он не ловит сонным взглядом отражение того, кто мило морщит глаза и тянет голову вниз, утягивая прямо за собой Хосока. На щеке, по которой бегут дрожащие пальцы, нет абсолютно ничего, только ровная кожа без среза или шрама, что предупреждал о том, что Юнги украли, просто отрезали от него его часть, украли половину Хосока. — Юнги! — истерически зовёт, потому что больно ощущать вместо двух сердец лишь одно, не касаться к теплу около себя. Ничего из этого. Он смотрит под кровать, словно Юнги может быть закатившимся пропавшим мячиком, который просто разыгрывает, так несмешно почему-то, — Где ты, Юнги? — Хосок, представь! Я проснулся сегодня, — Хосок слышит тонкий голос словно из-подо льда, пока высматривает по всем углам и комнатам хоть какое-то проявление Юнги. Может, он просто спрятался? Мысль о том, что они поделены, совсем его теперь не волнует. Ну и что? — А мы с Тэ поделены! Представь! Ого, вы тоже? — Ты видел Юнги? Скажи, Чимин, ты видел его? — у Хосока неприятно холодные пальцы и, кажется, что крови на обогрев его тела теперь не хватает. В мысли закрадывается мысль, но она не слышна сквозь остатки мысли о том, как он ещё жив, — Где мой Юнги? — он проводит по гладкой щеке Чимина, смотря на то, как и от него оторвалась его часть. — Я не..я не видел. Его не видел, — у Чимина глупые глаза, которые кажутся блюдцами или большими дисками, может даже той фигурой, которая постоянно светит в небе будь то ночь или день, просто иногда ярче, а иногда тусклее, — Что произошло? — Где же он? — кровать прогибается, моментально выгнувшись назад, потому что нервное потопывание вышибает в реальность Чимина обратно, — Где же мой Юнги, Чимин? Куда он мог пойти без меня? — Хосок, погоди, — у того текут слезы непроизвольно, когда он случайно задевает ногой арфу Юнги, которая совсем не звучит правильно в неумелых руках. К ней особый подход нужен, который только Юнги подобрать и мог, — Мы его найдём. Обязательно найдём. — Я уже так скучаю, — Чимин понимает, потому что в горле у самого пересыхает от одной только мысли об этом. Когда они жмутся друг к другу, пытаясь успокоить дыхание сбитое, Чон вскакивает, чуть ли не падая, залезает под кровать, смотрит на сундучок в руках, прижимает к себе близко, словно это самое дорогое, что у него когда-либо в жизни было, — Когда мы найдём моего Юнги, это будет очень скоро, — говорит как будто для себя, будто кого-то успокаивает в своей голове, надеясь, что Юнги тоже услышать может. Как он там один? — Пришью его обратно к себе. Когда плакать становится до одури больно, когда остаться одному раньше казалось нелепой сказкой без осуществления в реальность, тогда разгневанный бог, смотря на счастье мирно склеенных меж собой людей, разрубил их напополам, обрекая на вечные страдания и поиски своей второй половины. Кто-то называл их бесстыдными существами, не желающими делиться с кем-то другим своей второй частью, но те по определению были слишком счастливы, слишком радостны, мозолившие глаза и смотревшие свысока, с далёких небес. Смотреть и наблюдать за никчёмными потугами найти свою половинку, вновь объединиться, сплестись, становилось до боли неприятно, а хохочущий смех сверху превращался в раскаты грома на земле. Бездействие одолевало, потому что вечное сплетение, постоянно соединённые тела и в миг расставшиеся, стали главной причиной грусти. И каждый раз, каждая неудавшаяся попытка поисков словно откалывала кусок от тела, сердца, заставляя рассыпаться на тысячи кусков, не в силах собраться вместе. Смотря за страданиями, не нашедших половин, жена властителя этого мира дала не то шанс, не то обрекла на новые страдания: — Если любовь ваша настолько сильна, что вы притянетесь друг к другу, как магнитом, будучи разорванными физически, но духовно всё ещё соединены вместе, если дойдёте друг до друга, оставляя километры пути за спинами, то так и быть, в силу вашей непорочной любви, я дам шанс продолжить поиски, — окончание этого монолога голосом прекрасной женщины разносились в головах у всех отделённых, уже нашедших или только находящихся в поиске. Такие же слова четко пронеслись в голове Хосока, озабоченно искавшего свою вторую половину, забывшего про сон и еду, — Пока не встретитесь вы вновь, не найдёте друг друга, до тех пор будете искать свои вторые части в каждой последующей жизни. Хосок чётко запомнил, кутаясь в края одеяла, представляя в голове былые времена, когда рядом была ещё такая же половинка тебя, совсем не походившая внешне, но внутренне будто склеенная из всех чувств и эмоций, идентичных твоим. — Где же ты? — и где-то на другом конце белого света одновременно шептались те же слова.