От неизбежной связи до больного разрыва

Афины. Олимп. 1852 год до н.э.

Юнги скучал. Ему наскучили те развлечения и вакханалии, которые устраивал Намджун, созывая всех богов вокруг себя, обсуждая чуть здесь и там, а потом переходя на решение не очень важных вопросов. Сокджин не поддерживал эти вечера, называя их до боли скучными и уж совсем не похожими на весёлое время и сразу же уходил, оставляя за собой лишь томный аромат цветов, и каждый раз тот менялся: были и розы, орхидеи, ромашки и даже васильки. Юнги бы тоже с радостью удрал оттуда, продолжая слушать тихое капанье воды и журчащий поток необъятной реки Стикс. Но однажды на собрании прозвучало интересное предложение. — Олимпийские игры! Суть тех была проста. Скучающие боги, покорившие злых великанов и Титанов, которые находились в заточении в подземелье на дне морском, не представляли угрозы, и какие-то внешние факторы угрозы были решены по щелчку пальцев Намджуна, что даже было неинтересно. Бог войны, Чимин, скучал, смотря на ладящие между собой государства, умеющие построить дружественные отношения. Тошнило от этого. Глаза мозолил, ярко притягивая к себе всё внимание, лишь мило улыбающийся одними лишь уголками губ Тэхён, бог красоты, завораживая взглядом и плавными движениями рук. То случайно выпавший цветок, в миг рассыпавшийся на отличном ковре, то пересчитанные яркие звёзды попадают из ларца раньше ночи. — Какой же интерес в борьбе меж собой? — Будь Чимин хоть трижды богом войны, всё равно знал, что с Намджуном даже ему не справиться – бесполезно. — А кто сказал про это? — хитро сощурив взгляд проговорил тот, перемещая деревянную фигуру с одного края стола к другому, — Смертные будут бороться за нас. Вот это звучало интересно, что подтверждал огонёк, проскользнувший в его глазах. Следующие недели было любопытно наблюдать за копошащимися людьми, готовящимися к соревнованиям, коротким взглядом прямо с неба, куда забегал Юнги буквально на пару минут, проявляя внешне самый малейший интерес. Бунтовать внутри всё стало из-за одного лишь взгляда, когда время первого дня соревнований перекатило к трём часам пополудни, объявляя последнее. Он приподнялся со своего трона, лишь чтобы поудобнее усесться, наблюдая за лишь одной фигурой, привлекающей внимание: тёмные волосы с чуть закрученными кончиками, красиво перекатывающиеся мышцы, когда свист оглушил, и все пятеро сорвались с места, прыгая в реку. Тогда Юнги сказал, потянувшись ближе к голове брата, шепча совсем тихо, чтобы никто не уловил их разговора, точнее монолога: — Мне нужен тот парень. К слову, неделя тянулась долго, превращая ожидание в тягучую смолу. Ожидание паршиво скрашивалось не только на Верхушке, но и на самом Подземном царстве, где чуть, но пошатнулось всё: перевозить души стало слишком тяжело, толпящиеся умершие днями выжидали своей очереди, чтобы кануть в забвение. Жаль, что воспоминание не стереть богу даже в реке Стикс, когда подкрадывающиеся шаги, которые должны были сообщить радостную весть, притащили совсем другую: — Он не желает. Мы можем сделать так, что сегодня же он попадёт к Вам в царство. Юнги отмахивается, неприятно шурша своей тёмной мантией. Очень удивительный парень, раз отказал в просьбе самому богу. Но ведь так неинтересно: если он попадёт сюда с чьей-то помощью, то только по реке Стикс, а это совсем другое, ему нужен живой парень с блестящей улыбкой и чистой, Юнги уверен, душой. Поэтому когда в бессоннице проходят два дня и ночь, когда солнце поднимается в который раз, ослепляя невольно при рассвете даже Царство Мёртвых, в голове вспыхивает коварный план, от которого пострадают многие, но ради достижения своей самой желанной цели не жалко ничего и никого. Когда он снова поднимается на Олимп к другим, смотря на флиртующего Чимина, который стреляет глазами на Тэхёна, перешептывающегося с кем-то по левую сторону, а Намджун, ломая голову, чуть ли не пускает в него молнию за несчастную и такую детскую выходку, кажется, что всё удалось на славу. Кто-то впервые видит, как Юнги улыбается, складывая голову на подогнутые руки. — Доволен? Наскучило в день по сотне душ принимать, что решил такое вытворить? — Юнги молчит на слова младшего брата, смотря на тающие облака вокруг золотых ворот. Чимин присоединяется к диалогу, отрываясь глазами от Тэхёна. — Правда, конечно, хотелось бы сражаться, но с твой помощью никого не останется. Юнги сам удивлён и восхищён своему продуманному плану и ему совсем наплевать на увеличившееся количество душ, что поступают с каждым днём всё больше, когда он невзначай отправил со своими приспешниками на землю кусочек чумы. Всё очень просто: если он не добьётся своего простым путём, то пойдёт по головам. — Мне нужен первый пловец Афин. Всё липнет в голове, когда спустя какое-то время обострения чумы, Хосока чуть ли не вытаскивают из дома порябевшие люди с красными глазами и волдырями на руках, что от неимоверной жары лопались, как шкварчащее масло, надевая петлю на руки, туго затягивая. Он не решается начать плакать, но всё происходящее так и настаивает на этом, потому что его крики скрываются тряпкой в его зубах. Когда он приходит в себя, то чувствует себя ужасно и наступающая паника делает своё дело, пиная в тысячи раз сильнее. Крики совсем не проходят, когда из речи какого-то озабоченного мужчины, что-то тараторящего про себя, он понимает, что какого-то чёрта его хотят подарить богу. Разразившийся гром чуть опустошает его душу, и эмоции с лица слетают одна за другой, от принятия до панического ужаса. Катастрофа в глазах отражается, когда он стоит на коленях около огромной статуи, превосходящей его в несколько раз в высоту, оглушая возбуждёнными возгласами и надеждами. Кажется, болезнь сойдёт на нет после всего этого. Он прикрывает глаза лишь для того, чтобы восстановить дыхание, которое пронзает его, кажется, в последние минуты жизни. Но после он слышит лишь тишину, никто не пытается вогнать нож ему в спину или перерезать горло остриём, слышны лишь медленные шаги и грохот, гулкий и громкий. Он не думает, что все могли бы оставить его умирать здесь, прямо в храме, поэтому не придумывает ничего лучше, чем начать читать молитву, быстро шевеля губами. — Ты молишься не тому богу, — в глазах плывут переливающиеся точки, а следом - кромешная тьма, пугающая. За все те века, что Юнги поклонялись люди, жертвы были самым низким подношением для него, неужели и в этот раз было трудно запомнить, что убитый человек для него лишь одна новая отправленная в никуда душа, — Приносить жертву против воли совсем не то, что мне нужно, — тёплый говор успокаивает нервы Хосока, но глаза всё так же раздражённо бегают по темноте, пытаясь разглядеть хотя бы обладателя этого чудного голоса. — Кто ты? — он чувствует, как верёвки спадают с его запястий с тихим шорохом, чувствует как около него кто-то присаживается, пальцами он нащупывает почти что невесомую ткань. — Тот, кто никогда тебя не отпустит. Хосок уверен, что перед тем, как упасть в бессознательную негу, он точно видел зубастую улыбку, пусть и в полной темноте. Он просыпается с глубоким вдохом, словно наглотался воды, но через секунду восстановления дыхания, чувствует себя более, чем отдохнувшим. Его пальцы снимают самые мягкие и невесомые шёлковые простыни, которые он когда-либо чувствовал, а под его головой была пуховая подушка, сделанная словно из облака. Его мышцы расслаблены, а в голову лезут мысли о последних событиях, он не думает, что так должен выглядеть рай: тёмные тона комнаты без единого окна заставляют его скрючиться. Когда любопытство берёт верх, и сознание почти решает выйти за дверь, то та раскрывается тихо. В просторной комнате сразу становится душно. Хосок будто где-то видел очертания этого лица. — Как ты себя чувствуешь? — кровать медленно прогибается под весом тела и, кажется, оно весит больше, чем выглядит. — Где я? — единственное, что он может сказать. — В Подземном Царстве. У меня дома. Точно, Хосок вспоминает проблески той сверкающей улыбки. Юнги совсем не похож на то, каким изображают его в сказаниях. Он был не таким уж и высоким, но, как и ожидалось, в чёрном одеянии, с пепельно-белыми волосами и красивыми чертами лица. Бог выглядел так, как Хосок не мог ожидать точно – красивый, неземной и слишком величественный. — Я мёртв? Умер и попал в ад? — Нет, ты живее всех живых, пока что. Если хочешь оставаться таким же, то запомни пару правил: никогда не дотрагивайся до меня и не ступай в воды моих пяти смертельных рек. Единственное, что я запрещаю. — И что же это? Я, что, должен остаться здесь навсегда из-за чьей-то прихоти? — кулаки сжались сильно, собирая морщинами простынь. — Всё, что ты захочешь, будет исполнено, чего бы ты не просил. Ты будешь счастлив, просто оставайся здесь. Для тебя открыты все двери, кроме врат из Загробного Царства. Хосок не помнил как провёл первую, долго тянущуюся неделю в незнакомом месте, но после два месяца его проживания протекли слишком быстро. Обещание Юнги сдержал – любая прихоть была исполнена. Его собственную комнату украшало золото, отсутствие окон и солнечного света заменила светящаяся на стене звезда, содранная и украденная с неба во второй день его пребывания в царстве мёртвых, когда глаза соскучились за светом, а свечи таскать с собой совсем надоело; каждое утро начиналось с завтрака, названным проще пиром, с застланным яствами столом, который ломился от еды. Привыкнуть к такой жизни было, понятное дело, просто, но что смущает, так это то, что привыкнуть к богу и его компании было намного легче, чем Хосоку казалось. Неприятное тянущее чувство скуки давило его полностью, когда в тёмных стенах, освещённых лишь свечой, нельзя было отыскать знакомое лицо, озаряющееся при виде Хосока улыбкой. Самые яркие и свежие цветы, собранные самой Артемидой, украшали его пол и стены. Некоторые боги изъявили желание познакомиться с интересом Юнги, созвав по этому поводу собрание на Олимпе, и Хосоку понравилось однозначно. — Почему твоё сердце так скучает? — унывающий взгляд всегда цеплял глаза Юнги, отчего-то такая забота согревала душу Хосока, который укладывается головой на смятые простыни. — Скучаю по солнцу. — Тебе не хватает света этой звезды? Я могу принести ещё. — Не стоит, звезда чудесная, но я скучаю по свету, по солнцу. По теплу. Юнги кивнул, собираясь уйти, но остановился, целуя почти невесомо и боязливо колено Хосоку. У того зашлось сердце в бешеном стуке с очередными долгими остановками. Он успел лишь нагнать неоднозначные мысли, ссылающие его к мысли о том что, наверное, любовь для него теперь не в новинку, когда в дверь его комнаты постучали. Хосок медленно поднялся, укрываясь одеялом, потому что холод проникал быстро внутрь. Помимо Юнги, с которым хотелось поговорить, в помещение зашёл Чонгук, с которым он встречался лишь однажды на сборе всех богов на Олимпе. — Это Чонгук, он прокатит тебя на колеснице сегодня, когда будет поднимать солнце. Насыться светом. — Правда? Что, правда? — его светлые глаза заблестели от предвкушения и ожидания этого желанного часа. Он не понял, как сам потянулся к Юнги, но тот быстро отвернулся, пропуская его к двери. Ах, точно, не касаться. Дни шли, неприятно жгли темнотой. Прокатиться на колеснице, посмотреть на лучи и пару раз даже обжечься стало каким-то из ритуалов начала дня. Скучать приходилось неимоверно не только по жизни на земле, по плаванию и теплому рассвету, скучать по тому, чего Хосок никогда раньше не испытывал, чахнув на глазах всех вокруг, – по объятьям Юнги. Хотелось того, чего ни в коем случае нельзя было просить. Его будто не слышал бог смерти, словно затыкал уши, а потом откупался золотом, драгоценными камнями, компаниями других богов, с кем он хоть чуть подружился. И когда смотреть на увядающее лицо и болезненное тело стало совсем невыносимо, Юнги просто спросил, не ожидая такого ответа, хриплого и бессильного, наполненного слезами. — Хочу поцеловать тебя, — на секунду Юнги замешкался, думая, замирая всем телом, но отодвинулся дальше по кровати, когда почувствовал тёплое тело почти около себя, — Всего один поцелй – единственное, что я прошу. — Ты знаешь, что я не могу дать тебе этого. Всё, что захочешь, но только не это, Хосок, — даже внутри стало холоднее, чем обычно, потому что лицо Хосока, кажется, насупилось в гневе, туника запуталась в ногах, когда он приподнялся, ступая по холодному мрамору, обжигая этим ступни, — Всё, что пожелаешь: любые камни, шёлк, любая твоя прихоть, но только не это. — Я хочу лишь этого! — закричал тот, яростно вдыхая воздух носом, — Зачем было тащить меня сюда, запечатывать, влюблять, чтобы потом отталкивать и не давать того, без чего я жить не смогу? Зачем всё это? — Потому что я полюбил тебя, — просто ответил бог. — Значит ты чёртов эгоист! Запираешь против воли, а потом бегаешь от меня, как девица, боясь отдать даже поцелуй или мимолётное касание. Почему? — Я убью тебя. К чему бы я не прикоснулся – всё живое умрёт, не прожив и минуты. — Значит, — громко рассёк тишину Хосок, облокачиваясь на мраморный стол с фруктами, — Ты знал с самого начала, значит я был лишь птицей в золотой клетке? Любоваться, но не трогать, так? А что получаю я в этом случае? Что? — Любовь, послушай. Ты был прекрасным, заворожил мои глаза, я не мог не думать и секунды о тебе. Давай, присядь, присядь.. — Надоело! — крикнул Хосок, швыряя поднос с едой на пол, отчего тот вдребезги разлетелся, покрывая трещинами мрамор. Было всё равно, — Ты получил, что хотел. Я скажу в последний раз, если ощутить тебя рядом с собой приравнивается к смерти, я готов умереть. Жить без этого будет невозможно! — Нет. Я не буду этого делать. Хосок хмыкнул, расправляя ткань своей одежды, когда решил, что делать им в одной комнате нечего, направился куда-то в тёмные просторы дворца, не желая останавливаться, не слушая просьбы. — Я не хочу видеть тебя с этого момента. Моя прихоть. Последнее, что слышал Юнги, отпуская из вида тянущуюся вперёд фигуру. Тень от свечей и факелов ярко билась на стенах и полу, Чон и сам не знал, куда идёт. Устраивать истерики было не в его стиле, удовольствия тоже никакого не доставляло от слова совсем. Слёзы катились и неприятно щипали глаза. Он, наверное, главный человек-невезение во всех Афинах. Пловец–неудачник: не испытал счастья и любовь потерял удачно. Хосок зацепился за звук шуршания, холод ещё неприятнее морозил кожу, было понятно, куда он забрёл, словно сама судьба со старухами–мойрами привела его сюда. Единственное, что он сейчас хотел – это ощутить чужое прикосновение, что ж, всё здесь связано с Юнги, верно? Где-то вдалеке он даже увидел блуждающие перелетающие неупокоенные души, а вдалеке Харон перевозил новых жителей Загробного Мира. Ахерон. Хосок почувствовал, как слёзы стали капать сильнее, останавливать их было бесполезно. То, с чем смирился парень, тело отчаянно не хотело принимать, заставляя задуматься. Его глаза метнулись по сторонам пару раз. Времени оставалось всё меньше, потому что сзади послышались тяжёлые шаги – Юнги не мог усидеть на месте, было ясно. — Хосок, стой! Остановись! Чон пару раз протёр лицо от слёз, снимая с себя тунику, оставаясь полностью голым. Он умрёт от своей страсти. Не успел он ступить даже одной ногой в воду, чувствуя холод, как ощутил словно через него пролетают миллионы душ умерших, одним движением удалось повернуть голову назад. Сзади его обнимал Юнги. Спорные чувства ощущались им в последние секунды жизни, умирать было не больно, не страшно и ощущений неприятных не было, просто пустота вокруг и внутри. Ощутить объятья любимого человека так и не удалось. В последний раз соединиться с водой – тоже. И всё же, Хосок был неудачником и в том, и в другом.