Тэгу, Южная Омегаверс Корея, 9 марта 199*
Новоиспеченный папа Мин Давон, на чей живот сразу положили новорожденного крепыша-альфу, с некоторой тревогой взглянул на врача-акушера частной VIP-клиники в Тэгу, где проходили роды. Хотя поводов волноваться, кажется, и не было – УЗИ не раз показывало, что у малыша нет никаких видимых отклонений. Но мало ли – убедиться наверняка можно было только, когда младенец появится на свет омегаверсный. Впрочем, опасения так и оказались напрасными: маленький альфа ничем не отличался от других новорожденных. Разве только кожей – с первых же минут очень светлой. Мин Дин, новоявленный отец, в отличие от папы девять месяцев ожидания не переживал вовсе: последний гибрид с очевидными признаками манула – наипушистым хвостом и густейшей мягкой шерсткой вдоль позвоночника – в их роду появился на свет больше ста лет назад. И приходился отцу всего лишь двоюродным прапрадедушкой. С тех пор ничего подобного в семействах Мин не случалось. Человеческие гены, похоже, полностью возобладали над кошачьими. И новорожденный альфа не стал исключением. Впрочем, отец признавался себе, что едва ли стал бы любить отпрыска меньше, даже если бы случайно сохранившийся дерзкий ген выстрелил хвостом, когтями или круглыми темными мануловыми пятнышками на светлой коже. «Был бы здоров, а все остальное – ерунда несусветная», – думал отец, нежно прижимая к себе первого и, как оказалось впоследствии, единственного отпрыска, сейчас чрезвычайно громко орущего и пустившего на светлую рубашку отца довольно пахучую струйку, первую в своей жизни. ***Пусан, Южная Омегаверс Корея, 13 октября 199*
Папа, морщась и прикрывая нос руками, отказался от младенца в первые минуты после того, как произвел на свет в элитном пусанском родильном доме. Отец взял сына на руки еще час спустя. Понадобилось совсем немного времени, дабы он понял, что находиться рядом с отпрыском не сможет, наверное, никогда. Сдерживая непрекращающиеся рвотные позывы, альфа едва ли не броском передал малыша пожилому медбрату и вылетел из отделения для новорожденных, чтобы больше туда не возвращаться. Ребенок, только что появившийся на свет, кажется, был совершенно здоров, за исключением одного невидимого, однако отлично обоняемого «но». Неонатологи, принявшие его, поначалу решили, что столкнулись с редчайшей аномалией: кроха-омега появился на свет течным. При этом аромат младенца если и не ставил крест на его будущем, то усложнял до предела: резкий запах несвежей рыбы, что сразу начало источать тело малыша, был настолько неприятен, насколько очарователен сам новорожденный. *** – Хвост, хвост, у него хвост!!! – восхищенно-удивленный мальчишеский вопль взрывает тишину элегантного особняка семейства Мин. Десятилетний Юнги, чьи небольшие темно-карие глаза сейчас увеличились до невероятных размеров, а взгляд лучится непередаваемым любопытством, развернул перед родителями внушительных размеров старинный фотоальбом в потрескавшейся кожаной обложке, инкрустированной потемневшими витиеватыми металлическими украшениями. На большой фотографии – представительный, плотного телосложения мужчина в строгом цивильном костюме, рубашке и галстуке-бабочке. В руках у него трость красного дерева с набалдашником из слоновой кости в виде внушительных размеров кошачьей головы. Да и сам господин чем-то неуловимо похож на довольного кота. Кругловатые глаза чуть прищурены, нос немного приплюснут, крупные ноздри расширены – он точно принюхивается к чему-то. Часть очень густых длинных волнистых волос на голове слева и справа не то хохмачом-цирюльником, не то природой уложена в виде самых настоящих, топорчком стоящих, кошачьих ушей-треугольников. Небольшие растрепанные бачки от висков спускаются вдоль щек. Внушительных размеров усы, напомаженные сверх меры, уверенной горизонтальной щеткой стоят над изогнутыми в хитровато-ироничной улыбке губами, пересекают пухлые щеки и крутыми завитками уходят вверх. Но главное, что удивляет и вновь и вновь восхищает паренька… – Папа, отец, вы только посмотрите, у аджосси хво-о-о-о-ст! Хвост! Представляете! А я даже не знал, что у нас есть такие родственники! Юнги, вдобавок к глазам приоткрыв от удивления еще и рот, тычет кончиком пальца в диковинного господина. Но его отец прекрасно, до самого мелкого штришка, знает это фото. И, глядя на реакцию Юнги, с улыбкой вспоминает, как много лет назад, обнаружив этот же снимок, с такими точно воплями-вопросами и, вероятно, удивленно-прибалдевшим выражением лица, прибежал к своим родителям. В самом деле, навытяжку стоящий строго параллельно телу, заканчивающийся почти у подмышки темным скругленным кончиком, длинный, препушистый, светло-серый, в обильные черные полоски хвост усатого господина не может не привлекать внимания. Папа недовольно морщится, а отец, спокойно улыбаясь, притягивает мальчика к себе. – Юнги, сынок, зачем тебе вдруг понадобился альбом? – На уроке истории нам дали задание «вырастить» фамильное дерево. Так, чтоб оно охватывало хотя бы столетие. И родственников нарисовать. Где лежат старые альбомы, я и так знаю. Но вот этот среди них не видел никогда раньше. Поэтому с него и начал. И сразу такая необычная фотография. Отец, это настоящий хвост или аджосси на маскарад собирался? Мин Дин бросает взгляд на супруга. Тот хмурится, а потом, улыбнувшись, чуть заметно кивает. – Сынок, это Мин Минхо, наш дальний родственник. И хвост у него настоящий. – Ух! Вы никогда не говорили, что у нас в роду были гибриды, – Юнги воспринимает информацию с интересом и без всякого негатива, которого напрасно боялся папа, чей близкий друг, между прочим, тоже полукровка. – С того момента, как была сделана эта фотография, прошло чуть больше ста лет. Господин Минхо до сих пор остается последним альфой-гибридом в нашем роду, унаследовавшим один заметный признак своих далеких предков. – А откуда у него такой роскошный хвост? – Юнги смотрит внимательно. – Для обычного кошачьего слишком толстый, длинный и пушистый. – Тем не менее, им наградили наш род именно манулы, дикие коты, много тысячелетий назад начавшие династию. Но, как я уже сказал, век прошел с тех пор, как этот ген, наверное, был полностью раздавлен человеческим. Хотя поверить в такое непросто. Манулы – очень гордые, непокорные и свободолюбивые личности. Лидеры по натуре. Впрочем, все это теперь в прошлом. Давай-ка посмотрим, кто тут еще есть в альбоме, чтобы ты мог нарисовать самое ветвистое фамильное древо и опять стать лучшим в учебе. Юнги улыбнулся, коротко довольно заурчал, кивнул головой. Первый во всем – вот, что всегда было ему по душе. *** Мин Давон ровным счетом ничего не имел против гибридов. Главным подтверждением этому было то, что полукровкой, пусть и безо всяких признаков, являлся его любимый супруг Дин. И, принимая предложение лапы и сердца, а потомок манулов именно в таких выражениях его и сделал, омега знал, конечно, из какого хвостато-усатого прошлого у его любимого альфы эти «лапы» растут. И понимал прекрасно, что у будущих наследников Мин вполне себе могут и ушки кошачьи на голове появиться, и шерстка, где угодно, «выстрелит», и круглые черные пятнышки на лице – перспектива вполне реальная. Но все-таки надеялся – обойдется. До встречи с будущим мужем ему не раз приходилось видеть, что гибридам, даже очень талантливым и умным, нередко приходилось бороться за место под солнцем и в учебе, и в работе, и в прочих, не столь значимых областях. И солнце это для полукровок нередко заходило за тучу, когда конкуренцию умнице-гибриду составлял человек, пусть даже не столь умный и талантливый. Давон сам не раз невольно становился на пути у таких полукровок-умничек. На межуниверситетской олимпиаде по философии в финал вышел он и альфа Ким Тэмин, гибрид филина. Из-под круглых, с мощными линзами очков смотрели круглые же, светло-желтые глазищи с черным зрачком, умные, пронзительные, чуть насмешливые. На месте бровей у паренька торчали пушистые вертикальные пучки удлиненных перьев. Они придавали его круглому личику выражение перманентного удивления и испуга, что не только сильно диссонировало с дерзким взглядом, но и полностью его прятало. Блестящую работу Тэмина «Современная нейрофилософия и проблема искусственного интеллекта» Давон проглотил за несколько дней до финала и честно признался себе, что его «Философская антропология» объективно уступала «филиновой» и по глубине, и по значимости, и по легкости изложения и восприятия. Омега настроился на второе, вполне справедливое место. Но в день финала стал невольным и незаметным свидетелем беседы двух седовласых ученых мужей, представителей жюри, которая в итоге свелась к тому, что какое-то там чудо в перьях, гибрид недоделанный, не имеет права обойти человека по уму и талантам. Давон, в самом деле, умный, талантливый, вдобавок еще и порядочный, немедленно и безо всяких объяснений отозвал свою работу, на что имел право. Таким образом, гениальное чудо в перьях назло старческому расистскому маразму стало абсолютным победителем олимпиады, а потом и добрым приятелем омеги. Спустя десять лет их сыновья тоже стали лучшими друзьями. Еще одна, судьбоносная для омеги ситуация разыгралась в его любимой кофейне, завсегдатаем которой он был уже не первый год. За напитками стояла небольшая очередь из людей и одного добродушного, смущенно-неуклюжего гибрида панды. С забавными полукруглыми ушами, нежной, но довольно смуглой кожей лица и на ней – темным носом-кнопкой и черными пушистыми окружностями около темных глаз. Давно знакомый, всегда весьма симпатичный Давону бариста средних лет намеренно игнорил стоящего едва ли не первым «мишку», обслуживая людей. Омега те десять минут, что находился в очереди, наблюдая при этом за робкими тщетными попытками «панды» сделать заказ, преисполнялся гнева праведного. Когда пришел его черед, обратился к бариста: – У вас, похоже, прогрессирующая соул-слепота. Тот замер на мгновение, осмысливая сказанное, опуская «соул», концентрируясь лишь на понятном «слепота». Потом схватился за лицо, принялся ощупывать глаза, отчаянно моргая. – А вы доктор, да? Что это? Оно лечится? – Зависит от вас. Пока совесть спит, а расовые предрассудки херней страдают, ничего не поможет. Кстати, вы видите вот этого молодого человека? Омега указал на стоящего перед ним, вновь проигноренного сотрудником кофейни, гибрида. Бариста глянул испуганно. – Да. – Точно? – издевательски-строго переспросил Давон. – Да, да, конечно. Вижу отлично. Он тут уже минут двадцать стоит. – Так какого хрена вы до сих пор его не обслужили?! – завопил разъяренный омега. – Бегом. Иначе до вечера ослепнете. Гарантирую! Скромный заказ был выполнен с запредельной скоростью. «Панда», благодарно улыбнувшись Давону, вышел из кафе. – А вам, как обычно? Двойной эспрессо без сахара и горький шоколад,– обратился к омеге бариста. – Мне, как обычно, но не там, где обычно, – Давон развернулся и вышел из кофейни. Через несколько минут его догнал очень симпатичный, высокий, темноглазый альфа. В руках он держал два бумажных стаканчика. Давон запомнил парня: тот стоял за ним в очереди, а занимая ее, привлек внимание омеги роскошными, очень густыми, почти доходящими до талии волосами, собранными в простой хвост. – Знаете, все-таки вот ваш двойной эспрессо, – неуверенно протягивая Давону стаканчик, улыбнулся незнакомец и добавил. – Я тоже решил, что это будет и моя последняя покупка в этой кофейне. А горьким шоколадом, с вашего позволения, угощу вас там, где к нам нормально относятся. – К нам? – переспросил омега, внимательно глядя на парня, который визуально ничем от обычных людей не отличался. – Ну, к пареньку-панде, ко мне. К гибридам, в общем. И я подумал, что, в случае чего, очень нуждался бы в вас, в вашей защите. Вы так чудесно поставили на место бариста, защищая права полукровок, – альфа мило улыбнулся, смешно сморщил нос. Через год Давон обзавелся новой фамилией – Мин. Через пять появился на свет сын альфы и омеги. Спустя четыре года после того, как Юнги нашел в старинном альбоме необычное фото, отец и сын остались одни – папа и кроха-младенец погибли во время родов. *** Отец и сын Мин, чьи отношения и так были теплыми и доверительными, теперь еще теснее держались друг за друга. Хотя виделись по большей части утром и поздним вечером. Юнги, как и его лучший друг Ким Намджун, учился в престижной частной школе, где помимо основных предметов существовало немало обязательных факультативов по маркетингу и менеджменту, юриспруденции, основам ведения бизнеса. Ибо с экономико-правовым уклоном школа ориентировала своих выпускников на учебу в соответствующей направленности вузах, сразу давая отличную базовую подготовку. При этом свободного времени у учеников оставалось немного, очень уж плотным было расписание. Помимо учебных дисциплин вне школы специально для молодого альфы был разработан еще один персональный обязательный теоретико-практический спецкурс «Введение в семейный бизнес» авторства отца Юнги. С двенадцати лет несколько раз в неделю Мин-младший непременно приходил в офис, дабы вникать в хитросплетения и нюансы той сферы, которая, согласно вековой семейной традиции, спустя время должна была и его принять в свои деловые объятья. Мин Дин был владельцем успешного риэлтерского агентства «Домой» с головным офисом в Тэгу и десятком представительств в крупных и не очень городах Кореи. Первую контору основал в Тэгу его прапрадед более века назад. С того момента все мужчины династии Мин так или иначе приложили умы и руки к тому, чтобы развивать и совершенствовать семейное дело. И поскольку наследники династии были и с головой, и с руками, бизнес процветал. Равно как на небольшом участке около дома Мин в изобилии цвели пионы всех возможных расцветок и сортов. В самом деле, была у многих поколений альф семейства Мин такая необычная слабость. И если в Корее пионы повсеместно благоухали с апреля по июль, то на приусадебном участке Мин их цветение неустанными заботами главы семейства продолжалось до октября, а в небольшом парнике – и вовсе круглый год. Мин Дин, как и многие его предки, не мог объяснить, почему так происходит, но вид нежных бутонов, пухлых из-за обилия примыкающих друг к другу лепестков, их запах, от насыщенно-густого до легчайшего, неизменно радовал глаз и сердце, приносил уверенность, радость, умиротворение в душу. Словно забота была обоюдной, и цветы тоже отвечали на альфийские «ухаживания». Дин, даже когда был жив еще супруг, с удовольствием радевший обо всем, что росло, цвело и зеленело на участке около дома, Давона к пионам все равно не подпускал, предпочитал заботиться о них самостоятельно. – Все же цветок императора, да еще мужское начало символизирует, – бережно окапывая и аккуратно поливая двадцатый за утро пион, в который раз повторял Дин своему беременному мужу, с удовольствием, несмотря на приличного размера животик, возившемуся рядышком, у клумбы с бархатцами, на императорство не претендующими, но милыми и нежно-ароматными. Юнги и Намджун – два озабоченных создания в начальном периоде пубертата, что релаксировали неподалеку в плетеных креслах, услышав ремарку Дина, переглянулись: – А я-то думал, что символ мужского начала не на клумбе растет, а совсем в другом месте, – хлопая себя по джинсам в области паха, низким, умышленно-томным голосом пророкотал Юнги, глядя на Нами такими глазами, точно собирался здесь же это начало использовать по назначению в отношении лучшего друга. – Юнги-я, – Намджун прищурился, в свою очередь раздевая Юнги глазами, выразительно поводил языком за щекой, ухмыльнулся и подчеркнуто-безэмоционально выдал. – Я всегда считал, что это не начало, а конец. Но, видимо, у кого как. Впрочем, главное – результат. Парни переглянулись, неприлично громко заржали и переключились на обсуждение актуально-сладкой для альф-подростков темы: кто, где, когда и с кем лишится, наконец, тяжелых оков девственности. И кому из двоих повезет быть первым. Беседу, результаты которой неизменно вызывали возбуждение и болезненно-приятное давление в известной области, прервал спустя время Давон, подошедший с двумя большими тарелками в руках. – Перекусите, молодежь. Нами, давай-ка со своей посудиной подальше от этого гурмана. Ким вскочил, отодвинул кресло метров на десять от того, в котором развалился лучший друг, и вернулся за своим угощением. Аппетитнейший аромат запеченной свинины, что оказалась перед Намджуном, едва пробивался сквозь сильный и резкий запах гниющей рыбы, шедший с той, что Давон протянул Юнги. Мин-младший втянул носом воздух, задвигал ноздрями, прищурился, заурчал довольно и только что слюну не пустил. Намджун, теперь сидящий на относительно безопасном расстоянии от друга, тяжело вздохнул, недовольно морщась, выдал по слогам: – Опять твой сюр-стрём-минг. Будь я начальником таможни, запретил бы эти консервы в Корею ввозить. Юнги, пофыркивая, разбирался с роллом, заполненным квашеной особым способом селедкой и издававшим такую вонь несусветную, словно в тонкую лепешку закатали запах помойки с рыбного рынка. – Ой, что ты понимаешь в шведских мега деликатесах, – промурчал с набитым ртом и выражением непередаваемого удовольствия на лице. – А аромат какой! Династические пионы отдыхают! – Аромат!!! Да ты один такой гурман-извращенец на всю Корею, наверное, – скривился Намджун. – Точно не один, отец эту вкусноту тоже обожает, – промурлыкал Юнги, отправляя в рот последний кусок ролла. – Кот и есть кот, мои гены на ушах, твои вот в этом вкусе извращенном, – Ким только сейчас, когда Мин расправился со своим жутким деликатесом, смог приступить к обожаемой свининке. – А вот и нет, Нами. Манулы рыбу никогда не ели. Где ты в степи ее найдешь, скажи, умник? Это мы в Швеции с папой и отцом отдыхали четыре года назад и попали на рыбный фестиваль. Там впервые и попробовали, – Юнги облизнул губы, которые хранили еще немного вкуса и запаха обожаемого деликатеса. – Представить боюсь, какая там вонь стояла, – Намджун, наверное, впервые в жизни закатил глаза от удовольствия и отвращения одновременно. Свинина была необыкновенно хороша, но представления на обонятельную тему, подкинутую деликатесом Юнги, пахли невыносимо дурно. – Нами, отвали, а. О вкусах не спорят. Ты когда в прошлом году мышь у себя около дома словил, прихлопнул и слопал, я тебе хоть слово сказал? – Слышь, потомок манулов, – Намджуна нехорошо прищурился, – ничего, что я слопал только половину, а вторая тебе досталась? И было такое единожды в жизни. Охотничий инстинкт называется, кот ты драный. – Все, молчу. Не заводись, – Юнги примирительно похлопал по плечу лучшего друга, ибо после этого, совершенно неожиданного для обоих прецедента, парни дали друг другу слово забыть о нем и подобное не повторять. – И да, сегодня был не первый, но последний раз, когда моя ароматическая селедочка тревожила твой нежный нос. Юнги подумал немного, бросил взгляд на отца, который заканчивал окапывать и удобрять последний на сегодня цветок, гордость коллекции – невероятно пушистый, ярко-желтый, с лёгкими красными всполохами у основания лепестков. И выдал совсем невпопад. – Нами, ты в курсе, что две трети пионов у отца на участке – гибриды, смесь древовидных с травянистыми… Тут Юнги смутился и резко осекся. Выражение ожидаемого искреннего недоумения отразилось на круглом лице Ким. – Вот уж не знаю, чему удивляться больше: тому ли, что данное явление существует или тому, что ты, вечно игнорящий династическую страсть к цветам, о таких вещах вообще имеешь представление, – вполне серьезно произнес Намджун. Про себя же, и вполне справедливо, альфа подумал, что друг о цветочках знает, видимо, намного больше, чем может показаться, да и не так уж к ним равнодушен, как демонстрирует. Юнги, в самом деле, никому, даже отцу, не признавался: запах пионов давно радовал его чуткий нос, – да только бы нос! – а нежная красота, вопреки желанию, глаза и душу. Любимый сорт гибрида Мин, тоже гибрид, носил название «Черный жемчуг». Прямо под окном комнаты Юнги на отдельной клумбе росли три таких роскошных куста. Перламутрово-бархатистые лепестки некрупных бутонов темно-бордового цвета на солнце выглядели почти черными, отливали ярким глянцем. А аромат – тонкий, легкий, нежный – гладил, щекотал горло и запускал в живот бабочек, которые мгновенно опускались ниже, бесстыдно-непонятным образом лаская и будоража пухлого жильца альфийского паха. Но разве мог признаться в цветочной зависимости юный гордец Юнги?! Ага, чтобы его, такого брутального красавчика, звезду школы, отличника, спортсмена, бизнесмена даже, уличили в каком-то омежьем пристрастии, даром что отца и многих предков общественное мнение в этом вопросе вообще не трогало. А уж кому рассказать о том, что он теплыми весенне-летними ночами ласкает себя... на пионы глядя, точнее, на запах, реагируя. Ну да, в окно высовывается, аромат вдыхает, заводится мгновенно и – вперед, до победы! Намджуну вот мальчишки из k-pop группы TNT нравятся, он с ними, пусть и в одностороннем порядке, проводит нескучные интернет-вечера. Юнги тоже не прочь в глобальной сети найти картинки и видео, чтобы пар стравить, но «Черные жемчужины» дают не менее приятный эффект. Размышления прервал Нами, озвучивший с некоторой ехидцей в голосе внезапно возникший остро-пахучий вопрос: – А вот с каким омегой, чисто гипотетически, ты замутил бы, хен: сюрстрёмминговым или пионным? – С тем, что не задает дурацких вопросов, – хмыкнул Юнги и продолжать разговор напрочь отказался. «Пионным, все-таки, – подумал про себя. – Рыбный, конечно, очень хорош, только кто это понимает? Да и разве могут омеги пахнуть сюрстрёммингом?» *** Через два месяца ожидаемое семейством Мин радостное событие перечеркнула совершенно неожиданная катастрофа. Актуальные подростковые вопросы, запросы и ожидания, дискотеки и прочие радости под тяжестью потери утратил всю свою значимость. Равно как надолго утратил легкий, веселый, общительный нрав Юнги. Казалось, он вообще разучился улыбаться и смеяться. Исключение не делал даже для Нами, который готов был на все, дабы поднять хену настроение, увидеть его улыбку, услышать низковатый, чуть хриплый смех, от которого замирала в эстетическом и иных видах оргазма половина омег школы. Но Ким в своих желаниях всегда был чрезвычайно настойчив. – Хен, ну, как хоть немного поднять тебе настроение? – в который раз то вслух, то про себя с тоской вопрошал Намджун. Юнги, замкнувшийся в хмуром молчании, больше прежнего окунувшийся в учебу, лишь бы только поменьше думать о катастрофе, что безвозвратно разбила теплый, уютный семейный мир, порядком устал от попыток друга вернуть его хотя бы отчасти к привычной жизни подростка. Той, где, помимо учебы, было и немало всяческих развлечений, на которые Юнги забил теперь полностью. Даже традиционная в последние несколько месяцев субботняя, в доме Ким, встреча школяров – альф и омег – для игры в «Мафию», «Монополию» и иже с ними, что пользовалась невероятным успехом и получить приглашение на которую жаждали многие, потеряла для Мин-младшего всякий интерес. Хотя до этого была самым ожидаемым событием выходных и для лучших друзей, и для тех счастливчиков, кто имел доступ на субботнюю, желанную, игру. Ибо под прикрытием «Мафии» и газировки в просторной комнате Намджуна процветали энергетики, немного соджу, но, главное, давно и навсегда покорившая подростковый мир во всем Мире «Бутылочка». Ну, и иже с ней иные умеренно-тактильные желанно-приятные игрища, позволявшие молодым альфам и омегам более детально, на практике, и с неизменным удовольствием изучать физиологию друг друга. Игры, впрочем, за известные пределы пока не выходившие и ряду статей уголовного кодекса не противоречащие. Намджун и Юнги, кстати, были уже в шаге от того, чтобы вступить на скользко-приятную дорожку более глубоких и притягательных, чем поцелуи, поглаживания, пощипывания и ощупывания радостей. Амбициозный, несколько прыщеватый шестнадцатилетний сталкер-однокашник обещал доставить плавящихся в гормонально-сексуальном угаре неудовлетворенности друзей в место, где легко и безопасно случилась бы самая желанная и сладкая для подростков потеря. Горе погасило страсти лучше любого подавителя. А беда семейства Мин стала и бедой семейства Ким, глава которой потерял лучшего друга. Намджун же, в свою очередь, не знал, как вернуть к жизни забившего на все Юнги. *** –Юнги, что я должен сделать, чтобы ты одарил меня своей улыбкой. Я твои десны уже который месяц не вижу, истосковался ужасно, – морща нос и, как в любые сложные или волнительные моменты, теребя и подергивая пальцами густые вертикальные филиновы кисточки-перья на ушах – полукровный ген дал о себе знать таким вот интересным образом – ныл по пути из школы Нами. – Волосы покрась в темно-розовый цвет, – буркнул Юнги. – Обещаю улыбнуться, потому что смотреть на тебя точно будет весело. Да и полезно. Мне, как и всем Мин, положено любить пионы, а я ничего такого к ним вообще не чувствую. Пусть твои волосы напоминают мне об этих цветочках. Глядишь, пристращусь и не нарушу семейную традицию. «Про то, что «не чувствую», ты, хен, заливай кому-нибудь другому. Помню я твои древесно-лиственные рассказы, – хмыкнул про себя Намджун. – А остальное – не проблема. Ко мне главное не пристрастись. Я, конечно, на многое готов ради лучшего друга, но вот задницей точно жертвовать не стану», – хмыкнул Ким и повернул в обратную сторону. – Ты куда? – окликнул его Юнги, ибо у них запланировано было на вечер совместное написание необходимого к факультативу бизнес-плана по открытию барбершопа. Намджун же, по удачному стечению обстоятельств, рассчитывая заодно изучить на практике барбер-бизнес, потопал в нужном направлении. Один из популярных альфийских салонов красоты «Жги!» принял его в свои горячие, уютно-брутальные объятья. Финансово-экономическими подробностями работы с ним никто, конечно, не поделился. Но судя по астрономической сумме, которую он в салоне оставил, бизнес-план составляли не люди, а акулы, давно и безжалостно сожравшие собственною совесть. Впрочем, финансовые вливания не прошли бесследно. Причем первый след горел желанием оставить на попе и шее здоровяка Намджуна его отец, Ким Тэмин. И только сыновьи истошные вопли: «Я Юнги спасаю от депрессии», – спасли самого Нами от некоторого физического насилия, доселе в семье Ким места не имевшего. «Кто бы еще меня спас?» – болезненно поморщился Тэмин, тяжело переживавший потерю друга. На следующий день в школе засияла оригинального цвета звезда Ким Намджуна. Его волосы, равно как и перьевые филиновы кисточки, были окрашены в насыщенный бордовый цвет. И теперь, ожидая на ступенях школы запаздывавшего Юнги, он, нисколько не смущаясь, ловил на себе преимущественно завистливо-восхищенные взгляды однокашников и оценки типа «красотень», «отпад», «зашибись», «пиздец тебе от директора будет, но выглядишь супер». Что же, Ким сильно диссонировал с остальным, сплошь черноволосым ученическим сообществом. Да и, в самом деле, рисковал: школьный устав, видимо, в чем-то списывали с чиновничьего. Ибо он предъявлял ученикам не только строгие костюмно-брючные требования, но вопросы внешности также затрагивал, причем про бордовый окрас волос умалчивал однозначно, желая видеть на головах школяров только натуральный черный минимализм. Мин, как всегда в эти последние месяцы, опустив голову и плечи, уныло тянулся в школу. – Юнги, до звонка три минуты, поторопись, – громко окликнул его с крыльца Намджун, привлекая своим предельно-низким, глуховатым голосом внимание не только друга, но и директора школы. Издалека увидев бордововолосого Намджуна, руководитель престижного учебного заведения в три секунды словил невроз: такого издевательства над классикой в стенах его «детища» себе никто еще не позволял. Разве только сам директор, который был абсолютно лысым и уставу об аккуратной деловой прическе тоже, строго говоря, соответствовал слабо. Он ускорил шаг, заранее подбирая подходящие слова для воспитательной беседы, но, подойдя поближе к стоящим друзьям и став свидетелем их разговора, так и не произнес ни слова: ода дружбе запечатала уста. А директор был хоть и вспыльчивым, но отнюдь не бесчувственным альфой. И лучший друг у него имелся тоже. И еще вчера вечером его волосы имели прелестный небесно-голубой цвет. Но поскольку генотип хамелеона превалировали над человеческими, то никаким постоянным окрасом ни волосы, ни глаза друга не отличались, и как они будут выглядеть в следующий момент, одним генам было известно. *** – Нами? – последний раз Шуга так широко открывал глаза почти пять лет назад, увидев фотографию своего хвостатого предка. – Вообще-то я хотел цвет светло-розового пиона. Помнишь? Того, самого любимого господином Давоном? Но мастер сказал, что у него рука не поднимется волосы альфы покрасить в такой прям совсем омежий цвет, – разглагольствовал Намджун, пока Юнги, совершенно обалдевший, осмысливал увиденное. – Ну, хен. Ты просил – я сделал! Специально же для тебя старался. Что скажешь? – О, Небо! Хорошо, что не попросил тебя перья с ушей сбрить или с крыши сигануть. Подозреваю, ты бы и на такое пошел. А еще скажу, что ты самый лучший друг, – Юнги слабо улыбнулся, обнял Намджуна и заплакал впервые с тех пор, как узнал, что ни папа, ни младший братишка домой никогда не вернутся. Плакал он долго, как и долго перед этим не позволял себе пролить ни единой соленой капли. Отец мог, а сын – нет: альфийская, иногда такая ненужная и даже опасная гордость, помноженная на юношеский максимализм, несколько месяцев не позволяла дать слабину. И только теперь спасительные слезы, что текли и текли из глаз, кажется, хоть немного забирали с собой горечь и боль тяжелой потери. Нами, на голову выше Юнги, крепко обнял друга, прижал к себе и горячо бормотал все слова утешения, которые знал, пока слезы Мин оставляли следы на белой рубашке Намджуна. – В порядке исключения, – прошептал-прохлюпал директор, мягко глядя на Ким подозрительно влажными глазами, проведя рукой по своей лысой макушке, а потом указав на бордовый беспредел кимовых волос. Едва миновав друзей, потянулся за дизайнерским носовым платком в нагрудной карман пиджака. *** Как бы ни переживали отец и сын, время смягчило боль утраты. Жизнь вернулась пусть и не в привычное русло, но улыбок, смеха, простых житейских и прочих радостей в ней точно прибавилось. И мафиозно-бутылочные вечеринки стоящих на пороге восемнадцатилетия друзей возобновились и продолжались уже несколько лет. Причем теперь, как правило, в просторном особняке Мин, который предоставлялся по субботам во владение Юнги со товарищи. Вот и сегодня, отправляясь на выходные в гости к своему новоиспеченному другу и посовместительству юристу «Домой», Мин Дин традиционно напутствовал сына: – Дом до основания не разносить, соседей воплями и громкой музыкой не бесить, не напиваться, пионы и прочую цветочную прелесть на участке не ломать, после вечеринки решить вопрос с наведением порядка. И да, главное, – протянул Юнги очередной шуршащий пакетик… – …пользоваться презервативами и партнеров выбирать совершеннолетних, – придав лицу мученическое выражение, коротко мурлыкнул Юнги. Отец картинно закатил глаза, покачал головой и тоном, каким разговаривают с младенцем, выдал: – Какие презервативы, малыш, ты о чем? Я всего-то хотел напомнить, чтобы ты уроки не забыл сделать. – Отееец, – Юнги заурчал оскорбленно-возмущенно вслед хохочущему Дину. Ибо в ближайшие пару часов молодой альфа планировал не сделать, а преподать урок несколько иного свойства новому знакомому, омеге чуть старше себя, заранее предвкушая горячую ночку. Парни познакомились несколько дней назад в офисе «Домой», куда омега Хан Джунсо пришел в поисках съемной квартиры. Юнги, который уже без малого шесть лет варился в семейном бизнесе и поднаторел во всех тонкостях оного, включая мельчайшие нюансы, удачно решил вопрос с жильем за полчаса. И тут же был приглашен на новоселье, в качестве бонуса получив доступ к телу омеги, вступившего накануне в течный период и потому в физической любви чрезвычайно нуждавшегося. Тяжелый аромат ландышей вызывал у Мин небольшую головную боль, во всем остальном Джунсо его очень даже устраивал. Инициативу не проявлял, целиком и с удовольствием подчиняясь альфе, который такое поведение всегда в партнерах приветствовал. При этом демонстрировал чудеса гибкости, мышцами играл там, где для более ощутимого удовольствия это больше всего требовалась, а стонал хоть и не совсем, как показалось альфе искренне, но старательно и громко. Мин удовольствие получил не раз и не два, и совсем не прочь был продолжить на своей территории. Омега, тоже более чем довольный партнером и особенно его достойного размера пухлым членом, к тому же заведенный течкой, также был рад продолжить особого рода общение хоть где-нибудь, лишь бы быстрее. – Только должен сразу предупредить, – цокнул языком альфа. – Секс и ничего больше. – Вполне себе устраивает. А если еще третьего найдешь, вообще отлично будет. Люблю, знаешь, тройнички, – усмехнулся Хан, несколько даже высокомерно взглянув на растерявшегося от такого неожиданного предложения альфу. – А я классику люблю, она всегда в моде, – нашелся Мин, – так что вдвоем уж как-нибудь справимся. – Втроем, – кивнул омега, облизнувшись и выразительно, с аппетитом глядя прямо на пах Юнги. Там только что задремал неслабо упахавшийся за последний час член, который, впрочем, едва только хозяин бросил взгляд на снова заводящегося партнера, проснулся, готовый к новым приятным подвигам. – Ладно, еще разок, в качестве бонуса, – муркнул Юнги, притягивая к себе «ландыша» и с удовольствием потираясь о его вновь затвердевавший пах. – Это кто еще кому бонус предоставит? – хмыкнул язва-омега, стянув с Юнги транки и джинсы, и, виляя аппетитным пышным задом, направился в сторону дивана, нежно сжимая член Юнги и ведя за собой альфу на таком вот закипающем страстями оригинальном «поводке». *** С шестнадцати лет альфа Мин Юнги почти круглогодично пребывал в состоянии мартовского кота: всегда и с большим энтузиазмом готов был на всяческие амурные подвиги исключительно собственного удовольствия ради. И никаких букетно-конфетных периодов. Физиология в чистом виде – быстро и необременительно. Ибо какие там встречи под луной и солнцем: учеба, подготовка к поступлению в престижный сеульский вуз, помощь отцу в бизнесе и в наиближайшей перспективе открытие первого офиса в Сеуле, где должность замдиректора на время учебы должен был занять Юнги. Объективно отец не мог не гордиться сыном. Тот, судя по всему, метил на звание «Лучшего выпускника школы», немного обгоняя в учебе умницу Нами, который вообще не отличался честолюбием да и на короткой ноге был с матушкой-ленью, лишь только поэтому уступая Юнги первенство в обучении. У Мин же честолюбие зашкаливало, перфекционизм стоял во главе угла, и потому он не только отлично учился, но и «делал» бизнес так успешно, словно был не семнадцатилетним парнем, а как минимум поднаторевшим в делах молодым бизнесменом. Упрямство, не личностное, но профессиональное, на юношеско-альфийский максимализм помноженное, помогало справляться со сложными вопросами и задачами, блестяще решать их всеми возможными, иногда и несколько сомнительными с точки зрения закона способами. Зато в амурных делах молодой альфа ни разборчивостью, ни вдумчивостью не отличался. В 16 лет, после очередной «целомудренной» мафиозно-монопольной вечеринки в собственном доме благодаря омеге-старшекласснику с легким нравом и бешеным темпераментом Юнги, наконец, «выстрелил» оргазмом не в натруженный кулак, а в соблазнительно-горячее нутро. Контраст был невероятным. И игнорировать отныне подобные радости в планы Мин не входило. Да и в том, с кем их делить, он не привередничал. Партнеров вообще менял легко и беззаботно. Намджун, который в ту же ночь в соседней комнате особняка Мин тоже решил, наконец, колом стоящую девственную проблему, и даже, в отличие от Юнги, трижды, чувства испытал не менее приятные. Однако, в отличие от своего темпераментного друга, в вопросе плотских радостей проявлял некоторую сдержанность, более избирательный подход к омегам и более трепетное отношение к их чувствам. А Юнги? О, большего эмоционального «сухаря» надо было еще поискать. Если в физическом смысле партнеров он не обижал: удовольствия брал по максимуму, давал, по возможности, столько же, то чувства тех, кто разделял с ним телесные радости, волновали альфу мало. Нет, конечно, почему не поговорить о погоде, там, скажем, или сложностях учебы в старшей школе, или о безусловном превосходстве последней модели Samsung над iPhone или… О любви и серьезных отношениях?!. – О чем-о чем?! Радость моя, так вот она же она, любовь. Смотри, как сильно и долго я люблю этим вечером, ты уже два раза ловил запредельное удовольствие, – заходя в который раз в приятно-тесную глубину очередного омеги, вздумавшего поговорить о to be continued-отношениях, мурлыкал Юнги. Справедливости ради, Мин, будь он соблазнителем или соблазняемым, всегда честно предупреждал партнера, что до оргазма его довести может, а вот до брачного ложа точно нет. «И после окончания университета тоже нет», – скроив печальную физиономию, заранее уверял альфа очередного омегу. Почти каждый омега, в свою очередь, наивно полагал, что он круче остальных и сказанное к нему не относится. В результате тем, кто метил к Юнги в супруги, обижаться приходилось только на свою недальновидность. Но под раздачу попадал сам альфа. Кто-то выговаривал ему в глаза, кто-то в спину. Таких недальновидных, довольных телом, но кипящих гневом праведным из-за невозможности отношений, выходящих за пределы физиологии, набралось к окончанию и в границах школы никак не менее полдесятка. Примерно столько же вне ее. Все обиженное омежье сообщество школы, сплотившись, в едином порыве, желало, чтоб у альфы отсох, никогда больше не встал или, похлеще, стоял вообще всегда… Эгоистичные омеги! Намджун, которого любовная активность Юнги вкупе с полным эмоциональным равнодушием всегда несколько обескураживала, вначале намеками, потом открытым текстом, а точнее полноценной лекцией, призвал друга перестать разбрызгивать себя налево и направо. Аккурат после субботнего школьного факультатива и за пару часов до очередной вечеринки. – Да остановись ты, мартовский котяра, на одном-двух, в крайнем случае, трех партнерах. Ну, есть же у тебя такие, которые разговорами о замужестве не достают! Уже поэтому они достойны твоего внимания и некоторой эмоциональной привязанности. В конце концов, менять омег так часто для здоровья неполезно. А те, кого ты не обидел своим членовниманием, но игнорил во всем остальном, чуть ли не массовые проклятья в твой адрес посылают, точнее, в адрес твоей личной жизни. А слово-то материально. Юнги скроил поначалу физиономию нашкодившего кота в состоянии раскаяния. Слушал очень внимательно и серьезно, вселяя в Намджуна безумную экзорцистскую надежду, что мартовского манула из его приятеля можно-таки изгнать умным словом. Когда Нами, впечатленный собственным красноречием, закончил и под влиянием оного решил сократить число партнеров с трех до двух, Юнги зло прищурился, тщательно почесал языком изнутри щеку и презрительно-холодно отчеканил: – Дружище, во-первых, я направо и налево не разбрызгиваю, у меня всегда презервативы с собой. Во-вторых, сам решу, кто и когда достоин внимания не только моего воробушка, но и его хозяина. В-третьих, ни одного омегу я не испортил, до меня уже постарались, и я всех предупреждал, что кроме секса им рассчитывать не на что. А слова и есть слова, уж как-нибудь переживу. Сменил тон и промурлыкал. – Спасибо, дружище, за заботу. Побегу, очередной омега ждет. И ему, если не врет, от меня, кроме воробышка, ничего не надо. – Воробушек-то почему? Вроде, ты всегда размером доволен был. – И сейчас доволен. А воробышек, потому что неутомимый, подвижный и пухлый. Пока, Нами. Приходи, как обычно, к семи. Отец уезжает к другу, весь дом в нашем распоряжении, но и до этого амур ждет. – Ой, долетаешься, воробышек, – вздохнул Намджун и отправился восвояси. *** В первом часу ночи очередная вечеринка закончилась почти для всех приглашенных. В особняке Мин остались только Намджун со своим пассией и Юнги с Джунсо. Мин пропустил в свою комнату омегу, зашел сам, закрывая дверь. – Тройничка так и не случится, а я все же надеялся. Думал, твой друг нам компанию составит, – притягивая к себе Юнги, обдавая ландышем и теребя сквозь тонкую ткань футболки его небольшие соски, томно промолвил чуть заводящийся омега. – Не составит. Нами, в отличие от меня, личность высоконравственная, – хмыкнул Мин. – У него свой, давно устоявшийся тройничок. Ни в него, ни из него он никого не пускает. – Ладно, – проурчал Джунсо,– ты меня еще ни разу не разочаровал. Слышал краем уха во время вечеринки, что опыт у тебя богатый, практика пока это подтверждает. Кстати, твой аромат, он какой? Я во время течки, когда блокаторы не пью, кроме ландыша мало что слышу. Вот сейчас пионом, вроде, пахнет. Но этот запах больше омеге подходит. – Бергамот и сицилийский мандарин. Dior свой Fahrenheit придумал после того, как я на свет появился. На самом деле знакомый парфюмер отца мой аромат так определил. А пионы, вон они, под окном. Как ты их только унюхал? Альфа подошел к открытому окну, втянул любимый запах. Течный омега стал рядом. Два возбуждающих аромата в унисон ударили в мозг, нежно, щекочуще отдались в паху. Минуты – и обнаженный Джунсо с разведенными широко ногами и подушкой под пышными ягодицами лежал, чувственно постанывая и теребя соски альфы, на кровати. А Юнги, тоже в костюме Адама, пристроился между крепких бедер, одной рукой лаская возбуждающийся член Джунсо, другой оглаживая своего распушившегося воробушка. Омега, возбужденный сверх всякой меры, уже лежащий в небольшой ландышевой лужице-смазке, выдохнул хрипло: – Возьми… Альфа приставил головку члена к растянутой течкой и желанием ямке, провел, лаская, вверх вниз. Медленно, аккуратно заходя в пульсирующую, обильно сочащуюся смазкой глубину, не встречая никакого сопротивления, еще больше возбуждаясь от рваных стонов. Руками опираясь о постель, начал резко, быстро двигаться. Омега сомкнул веки, коротко, неглубоко дышал, языком пробегал по верхней губе. Голова металась по подушке, лицо залил румянец возбуждения. Юнги, чье удовольствие стремилось к наивысшей точке на максимальных скоростях, тоже закрыл глаза, входя все так же быстро и резко, ощутив вдруг незначительное давление в копчике, услышав легкий свист рассекаемого воздуха и внезапный резкий вопль партнера: – Юнги, ты что творишь, перестань немедленно, я щекотки боюсь! Вздрогнув всем телом, мгновенно выйдя из сладкой глубины в шаге от пика, Юнги открыл глаза и столкнулся с полным ужаса взглядом омеги, плавно перетекающим в недоуменный, а потом и игриво-заинтересованный. И без того возбужденные соски Джунсо оглаживал невероятно пушистый, толстый, темно-медовый в обильных, идеальной формы черных кругах хвост. – Ух ты: нас все-таки трое. Я, ты и твой… хвост. – Мой хвост? – спросил с недоумением. – Мой хвост, – произнес едва слышно, осмысливая увиденное и сказанное. – Мой хвост!!! – заорал в ужасе, обомлел и рухнул лицом в подушку. Хвост участливо похлопал и нежно погладил хозяина по спине, после чего вытянулся вдоль позвоночника, свернувшись в самом верху образцово-показательным завитком, и замер.