"Хвост" и "Рыбка"

– Есть ли объяснение этому недоразумению? – сидя в кабинете господина Юн До, главврача элитного пусанского родильного дома, и прижимая к ноздрям ароматическую салфетку, с холодной брезгливостью спрашивал альфа Пак Донсу. Полтора часа назад в этих стенах появился на свет его третий ребенок, таковым, по обоюдному решению четы Пак, уже более часа не являвшийся. Де-факто, по крайней мере. Юридические тонкости Донсу, один из крупнейших и богатейших корейских бизнесменов, уже поручил уладить своему юристу и ближайшему другу Ше Чану, а сейчас намеревался привлечь к решению неприятного вопроса и господина Юн. – Случай редчайший, но не единичный, господин Пак. Как правило, здесь все определяет генетика… Немолодой главврач, услышав негодующее злобное шипение собеседника, поднял глаза, тут же осекся. – Слова подбирайте, господин Юн. Альфы семейства Пак, как и омеги, которых они выбирали и выбирают в качестве спутников и продолжателей рода, всегда отличались чистотой крови. И вам ли, нашему семейному омегологу, не знать, чем, и только с наступлением течки, пахнут все без исключения омеги Пак. Ведь вы приняли не одно их поколение, да и наших будущих супругов осматривали и обследовали до заключения брака. Итак, это недоразумение должно быть скрыто ото всех. Вы передадите моему юристу заключение о смерти ребенка. Для нас с мужем он и так умер. Так что дальнейшая судьба омеги меня не интересует. Займитесь этим вопросом тоже. Что там положено для таких дефектных? Мне нужен от вас только номер счета, который вы откроете на имя этого младенца. До наступления совершеннолетия ребенка я буду переводить достаточные для его безбедного существования суммы, и еще одну, разовую, крупную, он получит в день совершеннолетия. Деньги на лечение, если таковое для омеги возможно, я также пожертвую. Любые суммы, если это возможно, любые лекарства, вплоть до разработки персонального препарата. Как видите, своих мы все-таки не бросаем. «Жертвователь хренов, благотворитель. Это не твой ребенок, а ты полное недоразумение, что бы ни говорил о чистоте крови, – внутренне кипел врач. – С первых минут жизни младенец своим состоянием обречен на тяжелые лекарства, а семьей на одиночество. И вот ведь: что я могу сделать, если у этого куска льда половина правительства сидит на подсосах. В случае чего, всегда найдется тот, кто защитит его, подтвердит любую ложь. Да и мы ведь ежегодно получаем от семейства Пак крупную помощь. Клиника оснащена великолепно, и на две трети в этом заслуга Донсу. Вот только не мог я подумать, что он так легко похоронит собственного малыша. Впрочем, какая жизнь ожидала бы ребенка в этом семействе? Ненависть и презрение! Понятно, что и от общества не стоит ожидать лучшего отношения, когда ты так не вписываешься в него… Но все-таки мир не без добрых людей. Да и финансовая независимость омеге, уже хорошо, обеспечена. И о разработке персонального препарата, в самом деле, есть смысл подумать. Тем более, когда у тебя приятель – глава крупного корейского фармхолдинга, да еще и имеющий возможность неплохо заработать, поставляя немало своей продукции в мой роддом». – Я сделаю все, что от меня зависит, господин Пак, – сухо, сдержанно произнес врач, поднимаясь с кресла. – Благодарю. В течение часа на счет клиники будет переведена приятная сумма. На ваш персональный – тоже. За помощь и беспокойство. Помимо озвученных просьб я требую молчания. Любое лишнее слово, сказанное за пределами роддома, может быть последним для произнесшего его. И последним днем существования вашего заведения тоже. Да, вот еще, – Донсу достал из кармана крошечный футляр розовой кожи. – Теперь нам это ни к чему, можете распорядиться им по собственному усмотрению, раз уж и дальнейшую судьбу омеги я отдаю вам на откуп. Супруга заберу прямо сейчас, через неделю привезу на осмотр. К тому моменту, надеюсь, проблема будет решена. – Не сомневайтесь, и никакое личное вознаграждение мне не требуется. Малыш заслуживает сострадания и помощи. Разговор о деньгах здесь, – врач напрягся под ледяным, презрительно-надменным взглядом альфы, но нашел силы завершить, – выглядит, по меньшей мере, кощунством. Донсу коротко, раздраженно кивнул и вышел из кабинета. Юн открыл футляр. На белом бархате лежала цепочка розового золота и такого же цвета изящный кулон в виде цветка пиона, усыпанного бриллиантовой пылью. Врач подошел к окну. Даже в лучах скромного октябрьского солнца казалось: крохотные брызги утренней росы переливаются на нежных лепестках. Кулон, безусловно, был выполнен искусным мастером. От живого бутона золотой отличался только размером. Глядя на украшение, врач размышлял о необычной, если не сказать волшебной закономерности: все без исключения омеги династии Пак имели одинаковый нежный, легкий аромат пиона. «И вот пришедший в мир малыш не просто нарушил многовековую традицию, но какой запах принес в мир! Гнильца-то в чистой крови предков маленького омеги все же есть. И он, невинный, с первых часов жизни расплачивается за это». *** Главврач спустился этажом ниже, в неонатологию. Выйдя из лифта, поморщился: запах подгнившей рыбы витал в отделении. В палате для отказников с капельницей в крохотной ручонке и с пустышкой в пухлых губках крепко спал новорожденный, источавший неприятнейший аромат. – Маленькая Рыбка, обреченная на большие проблемы, – вздохнул доктор, подавляя рвотный рефлекс, доставая кулон из футляра и надевая на шею крохе. Пожилой медбрат в маске заглянул в палату. – Блокатор? Для течных омег? – указав на капельницу, спросил До. Ответом был утвердительный кивок. – Минимальная дозировка. А чем еще запах притушить? Малыш здесь всего два часа, но уже все отделение несвежей рыбой пропахло. Как зовут его, кстати. Я же правильно понял, что ребенка отправят в специальный приют. Надо бумаги оформлять. Юн кивнул, улыбнулся грустно. – Вот и назовем сейчас, есть предложения? – главврач поморщился и тоже натянул маску на нос, чтобы хоть немного спастись от резкого аромата. Медбрат задумался, малыш закопошился, просыпаясь, разжал на мгновения маленькие кулачки с невозможно крохотными мизинчиками, сморщился, выплюнул пустышку, заплакал по-младенчески, без слез. – Пусть будет Чимин: имя обозначает силу воли и ум, а пареньку и то, и другое в жизни пригодится. Моего деда-врача так звали. В его судьбе много трудностей было, но почти всегда он выходил победителем, – промолвил медбрат. – Пусть так. Что же, Пак Чимин, добро пожаловать в этот мир. Только в доброту его я ни на йоту не верю, – скривился заведующий, выходя из палаты отказников. *** Вот уж воистину: можно быть абсолютно одиноким, даже когда рядом, совершенно точно, немало людей. Взрослых и совсем маленьких, взрослых и постарше, взрослых и подростков, взрослых и почти взрослых. Иногда девятилетний, слишком рано повзрослевший и не по годам смышленый Чимин представлял себя центральной точкой большой окружности, за пределами которой кипела жизнь – бурная, разнообразная, интересная. И ему, сколько он помнил себя, всегда хотелось выйти за эту, не имевшую ни конца, ни края, линию. Но едва он делал в ее направлении хоть несколько шагов, она ровно на такое же расстояние сдвигалась, и омега опять оказывался в самом центре. Пустоты и одиночества. Но человек ведь, кажется, и привыкает ко всему. Вот и Пак большую часть времени привык проводить один. Начиная с пусанского дома ребенка для младенцев с генетическим нарушениями – Донсу захлебнулся бы, наверное, от ярости, узнав о том, что чистота его крови все-таки поставлена была под сомнение, – и заканчивая нынешним, недалеко от Сеула расположенным пансионатом, в который из Пусана перевели его, десятилетнего. Тут он и прижился, наконец, и немного ожил, как оживает увядающий цветок, которому долгое время подбирали и, наконец, кажется, подобрали более-менее подходящую для жизни почву. Да и сам он теперь с удовольствием помогал старику-садовнику ухаживать за прекрасными цветниками и немаленьким садом, что окружал территорию, пряча от посторонних глаз жизнь необычных воспитанников и самого Чимина. *** Это был частный пансионат, в который попадали маленькие альфы и омеги, нуждающиеся в постоянной заботе и внимании, реабилитации и помощи особых специалистов. Все воспитанники были из состоятельных семей, родители, пусть и нечасто, но непременно навещали своих чад. За исключением Чимина и еще двух-трех круглых сирот. У большинства пациентов приюта был детский церебральный паралич, кто-то родился с тяжелыми нарушениями слуха или речи, кто-то незрячим, несколько воспитанников почти постоянно ездили на колясках, закованные в гипс, ибо их косточки были сродни хрупкому стеклу и легко ломались от любого, несильного даже удара или совсем незначительной нагрузки. Гибрид кролика Донук часто мучился от тяжелой аллергии, главным злом которой был насморк. И тогда парень мог чихать без остановки по три часа кряду, после чего совершенно обессиленный, с мучительными болями в мышцах, приходил в себя по несколько суток. Глаза альфы-геккона Ильёна, лишенные век и снабженные вместо них тонкой, прозрачной, бесполезной в теле человека пленкой, были настолько чувствительны и к обычному свету, а, тем более, яркому солнцу, что даже специально сделанные для него очки не всегда спасали от ожогов роговицы. И помогавший ему медбрат ежедневно и, казалось, ежеминутно капал множество различных препаратов в вечно припухшие, красноватые глаза. Вообще, почти у каждого воспитанника здесь были индивидуальные помощники, в зависимости от проблемы, свой учебный план и система реабилитации. У Чимина же кураторов уже не было, да он в них теперь и не нуждался. В течение первых десяти лет жизни каждое второе утро маленького омеги начиналось с капельницы-блокатора, которая позволяла смягчить резкость запаха. Самый неприятный аромат уходил. Оставался такой, как если бы вы находились в самом центре fish-рынка или на рыболовецком траулере после только что завершенного мегаудачного лова. И с ним можно было хоть как-то мириться и самому омеге, и окружающим. *** В комнате пансионата, как и во всех предыдущих, омега, по понятным причинам, жил один. Хотя она, просторная и уютная, рассчитана была на двоих, и кроватей в ней находилось столько же. Ненужная была спрятана под покрывалом и Чимин, на нее поглядывая, представлял иногда, что воображаемый сосед просто ненадолго вышел по делам. Одиночество омега лет, кажется, с четырех компенсировал гаджетами, в изобилии в комнате имевшимися – и ноут, и планшет, и комп, и телевизор с приставкой, и мобильник, который по прямому назначению не использовался. Чимин же мечтал, что настанет, наконец, день, когда в папке «Мои контакты» появится хотя бы одно имя. А пока сам освоил все технические новинки, к десяти годам управляясь с ними виртуозно. *** В семилетнем возрасте Пак как бы пошел в школу при одном из пусанских интернатов, в котором и жил тогда. За неделю до начала учебы все необходимые принадлежности, учебники, тетради и восхитившую Чимина школьную форму строгого кроя ему принесли в комнату, которую омега покидал очень редко. Ради завтраков, обедов и ужинов, где он всегда был последним, да небольших одиноких прогулок ранним утром или поздним вечером под окнами интерната. Иногда его возили к детскому омегологу. Вот, пожалуй, и всё. Сейчас он не мог поверить, что выйдет, наконец, за пределы комнаты далеко и надолго. Пойдет в школу, начнет общаться хоть с кем-то из сверстников. Чимин понимал прекрасно и видел, что не только он такой уж особенный. В интернате у всех свои физиологические «заморочки». Но он в те редкие моменты, когда пересекался с другими воспитанниками, никогда и никого ни единым словом не обидел. Так, может, и другие отнесутся к его «уродству» с пониманием? И он ждал этого дня, этих перемен так же сильно, как и боялся. Заранее попросил воспитателя пригласить к нему врача, чтобы тот разрешил капельницу с более сильными блокаторами, которые максимально подавили бы проклятье его маленькой жизни. Он хотел и готов был доказать всем, что физиология не помешает ему быть самым внимательным и прилежным омегой. Отличным учеником. Хорошим другом. Эх, ему бы одного, хотя бы одного друга. И неважно, придет ли тот на занятия самостоятельно или в медицинской коляске приедет. Маленький, худенький Чимин готов был сам тащить эту коляску с воображаемым другом в школу. Только чтобы тот нашелся. «В гости его приглашу», – мечтал омега, облачившись в форму и робко поглядывая на себя в зеркало. *** Накануне нового учебного года директор едва ли не консилиум собрал, дабы решить, может ли Пак Чимин, эта маленькая «рыбка», посещать уроки очно. Ибо стойкий аромат никакими блокаторами не гасился полностью. И не все преподаватели готовы были терпеть на своих уроках, по выражению одного из таких несогласных, «запах fish-рынка». – Паренек, как я слышал, несмотря на юный возраст, в компьютерах неплохо разбирается, – промолвил директор. Кон Соджун, воспитатель, который присматривал за Чимином, согласно кивнул. – Значит, пусть пока учится он-лайн. – Господин директор, быть может, пусть все же попробует сходить в школу? Вы не представляете, как он готовится, как ждет, как это важно для него. Такое решение убьет мальчика. А у него и так немного радостей в жизни. Он даже попросил пригласить врача, чтобы тот назначил максимально возможную дозу подавителя. Так не забирайте у него эту надежду, пожалуйста. Несколько нерешительных голосов поддержали монолог. Директор остался при своем – у него не было ни времени, ни желания разбираться в чувствах и эмоциях маленького омеги. *** В ночь накануне первого учебного дня Чимин почти не спал. Встал заранее, умылся, приготовился к капельнице. По словам воспитателя, врач просил передать, что дозировка блокатора у Чимина и так максимальная, увеличивать ее нельзя. Медбрат, что-то уж очень хмурый, пришел, как обычно в шесть. – Доброе утро. Знаете, я в школу сегодня иду, – звеня нежным голосом-колокольчиком, сияя очаровательной улыбкой, которая немедленно превратила счастливо блестящие, в густых недлинных ресницах глаза в два забавных полумесяца, поделился омега. – Доброе утро, Чимин, давай лапку, – бета в маске никак не отреагировал на сообщение, и маленькое сердечко чуть дрогнуло от непонятной тревоги. Омега прогнал ее, авторитетно заявив себе, что медбрат просто не выспался, а будь что не так, господин Кон предупредил бы Чимина заранее. И вот омега, уже одетый, поправлял перед зеркалом небольшой галстук и принюхивался к себе, по-детски надеясь, что феромоны переполнявшей его радости еще больше купируют противный рыбий запах. Воспитатель зашел в комнату, когда паренек, надев на плечи рюкзак, стоял у дверей. Чимин несколько секунд внимательно смотрел на Соджуна, потом опустил голову, снял и аккуратно поставил на пол рюкзак. Не раздеваясь, лег на кровать, носом к стене, свернулся клубком. Кон не нужны были слова, чтобы понять всю силу боли, охватившей его маленького воспитанника. Ужасный запах взорвал пространство комнаты, вышел далеко за его пределы, словно и не было несколько минут назад никакой капельницы. Понимая, что не в силах справиться с подступившей тошнотой, мужчина быстро вышел из комнаты. Через три года десятилетнего Чимина из Пусана перевезли в пансионат, расположенный недалеко от Сеула, где он прожил больше восьми лет. *** Омега не помнил уже, когда и кто впервые назвал его Рыбкой, но, точно клейкая чешуя, это прозвище пристало к нему намертво. Взрослые часто обращались к Пак так же. Обычно с ласковой интонацией, реже – надменно и пренебрежительно. Это ранило, обижало, но Чимин упрямо убеждал себя, что и на такое имеют право окружающие. Право не видеть боли и тоски, что вмиг заполняла взгляд, не обращать внимания на глухой и робкий голос, еще мгновение назад звучавший звонко и нежно. Доверие, надежда, которые крохотными ростками все пробивались в сердце, в очередной раз погибали и от презрительного взгляда, недовольно-раздраженного выражения лица. Чимин привык почти на всяком новом видеть поначалу эмоции, ясно дающие понять, насколько неприятен обонянию очередного собеседника аромат омеги. Кто-то справлялся с собой мгновенно. Но было немало тех, на чьих лицах чувство отвращения, возмущения и неприязни задерживались надолго. И тогда омеге хотелось, по им же и придуманному выражению, залезать в «шкаф» – эмоциональный вакуум, который позволил бы ему на какое-то время полностью отрубиться от внешнего мира, погрузившись в собственный. В нем, будучи еще малышом, Чимин представлял на огромном цветущем лугу себя и родителей. Папа держал его на коленях, отец же заключал в объятья их обоих. Возвращение в тоскливую реальность провоцировало вторую «мебельную» серию: Чимин, в самом деле, залезал в свой небольшой одежный шкаф и сидел там некоторое время в полной темноте и тесноте, прижав колени к груди, пытаясь примириться с прошлым, настоящим и будущим. Став старше, он искал спасения в созданном фантазией саду, в котором, наподобие их, пансионатского, росло немало цветников с разными сортами пионов. Чимин наклонялся, чтобы вдохнуть любимый аромат, почему-то сталкиваясь лбом с неизвестно откуда появившимся молодым черноволосым альфой, тоже наслаждавшимся ароматом цветов. Потом они смущенно смотрели друг на друга, потирая ушибленные лбы. Верхняя часть лица альфы всегда была наполовину размыта – ни лоб, ни глаза, ни нос Чимин разглядеть не мог. Улыбаясь необычной, обнажающей не только небольшие ровные зубы, но десны, улыбкой, глубоко втягивая носом воздух, альфа говорил: «Ты пахнешь так же чудесно, как эти пионы». *** Он ничего не знал о родителях. В Сеуле Хон Юнги, директор пансионата, рассказал, что колыбель с новорожденным Пак оставили у дверей одного из пусанских роддомов. На шее младенца была цепочка с кулоном в виде пиона, рядом записка из одного слова: «Сирота». – Но кто-то же оплачивает мое пребывание здесь? И учебу, и одежду, и все те крутые гаджеты, что у меня есть? А лекарство, специально для меня созданное? Я слышал от воспитателей, что оно очень-очень дорогое, – спросил тогда тринадцатилетний Чимин. Директор, глядя на серьезного паренька, ответил честно: – Чимин, у тебя есть покровитель. Говорят, что это один из врачей того роддома, около которого тебя и нашли. Но это лишь слухи, а правды я не знаю. Да и какая разница: деньги, что поступают на твое имя, в самом деле, дают возможность сейчас не так уж и плохо жить, учиться. В будущем ты сможешь получить хорошее образование, купить свое жилье. Все как-то устроится. – Жаль только, что за деньги нельзя купить семью, – горько прошептал омега, выходя из кабинета и оставляя после себя привычный, но теперь и близко не такой интенсивный аромат. – Эх, Рыбка, – сочувственно прошептал Хон в спину уходящему мальчишке. *** Запрет учиться в школе, с которого начался для омеги первый учебный год, долго еще отдавался тоской и болью. Не помогали ни слезы, ни «шкаф», ни утешения Соджуна, который использовал все свое красноречие, всю ласку и нежность, на какую был способен. У Чимина забрали мечту, надежду, крохотную уверенность, что и он сможет жить почти обычной жизнью, которая начнется для него с походов в школу. Он стал еще более замкнутым. Все свободное время теперь отдавал учебе, за пару месяцев выйдя в лидеры, компьютерным играм, интернету. Из комнаты по-прежнему выходил в столовую и на одинокие прогулки в сад. Только здесь, в окружении цветов и деревьев, которым его тяжелый запах не причинял никаких забот, омега чувствовал себя спокойно и умиротворенно. Маленькие пальчики нежно касались шершавых стволов, гладили, ощущая мощную силу старых деревьев, которой так не хватало омеге, чтобы противостоять миру, где не такой, как все, нередко обречен на одиночество и насмешки. И еще он любил цветы. Ароматы сирени и розовых пионов были любимыми. Омега зарывался носом в бутоны или обхватывал их ладонями, отчаянно мечтая, чтобы его собственный запах изменился когда-нибудь на этот легкий цветочный аромат. Чимин никогда не снимал кулон и, размышляя над тем, почему именно это украшение носит на шее, вполне справедливо полагал, что аромат пиона был бы его собственным, если бы ни вмешались дрянные рыбные обстоятельства. *** Жизнь в сеульском пансионате не сразу, но потекла немного в другом русле. Близкого друга у омеги по-прежнему не было. Но воспитанники, за исключением некоторых, относились к Чимину неплохо. И быстрее взрослых приняли, что от юного омеги разит рыбой и с этим ничего поделать нельзя. Страдание, казалось, не только облагораживало этих маленьких и молодых альф и омег, но делало не по возрасту мудрее и взрослее. Прошел месяц с того момента, как Пак оказался в пансионате для детей с особенностями в развитии, где он по-прежнему всех сторонился, редко выходя из комнаты. В один из жарких июньских дней не выдержал: взял книгу и устроился в тени деревьев, на окраине большого пансионатского сада. В двадцати метрах от него под тентом расположилась маленькая компания ребят-колясочников. – Эй, давай к нам, – окликнул Чимина один из них, омега по виду старше Пак на пару лет. Тот глянул недоверчиво: это было первое за десять лет его жизни приглашение. Отложил книгу, поднялся, сделал несколько шагов и остановился метрах в пяти, не решаясь идти дальше, ибо жара, казалось, усиливала неприятный запах. – Ты что там замер? – Ближе мне подходить не стоит, – пробормотал смущенно. – Это еще почему, иди сюда, не выпендривайся. – Ладно, только не ругайтесь потом, – Чимин подошел вплотную. – О! Понятно теперь, почему у тебя комната отдельная, – парни одновременно поморщились, Чимин повернул обратно. – Ты куда? – Туда, где мой запах не будет так в нос лупить, – впервые сказал, наверное, даже с легким вызовом. – Брось, все мы тут красавцы, каждый по-своему. Кто без ног, кто без рук, кто слепой, а кто не в туалет по нужде ходит, а в калоприемник, что на боку болтается. Тоже запах, знаешь ли. Ничего, никто не умер, Рыбка. Ребята заулыбались, Чимин вздрогнул. – Откуда ты знаешь мое прозвище? – Аромат твой подсказал. Да не тушуйся, – видя, как заалели щеки омеги и взгляд заблестел влажно, – спокойно сказал парень. – Приходи, общайся, привыкай. И мы привыкать будем, меня Чон Хосок зовут. Для друзей – Хоби. Хоуп. Он протянул руку. – А тебя? – Чимин. Пак Чимин, – протянул ладонь, впервые в жизни ощущая прикосновение ладони сверстника и снова робкую радость и надежду. Теперь, кажется, этим росткам дадут не только проклюнуться, но и тянуться потихоньку ввысь. *** Прошло время, отношения этих двоих пока не переросли в дружбу, но парни приятельствовали, общались, гуляли вместе, а в прохладную погоду Чимин не раз получал приглашение от Хосока на чаепитие и игру в настолки. И именно его имя стало первым, пусть и на долгое время единственным, в мобильнике Чимина. И первый звонок, услышав который, омега от неожиданности вздрогнул так, что содержимое чашки в его руке оказалось на футболке и джинсах, был от Хоби. А время спустя он вздрогнул так же сильно, когда у приоткрытых дверей комнаты Хосока услышал обрывки диалога: – Нашел ты себя дружка. Не Рыбка, а клоп. Мал да вонюч. Чимин замер, подумав, что от ответа того, кого он начал считать другом, зависит его жизнь. И сейчас она либо окончательно потеряет всякий смысл, либо… – Свали отсюда и никогда не воняй больше словами и ртом своим поганым, – коротко и зло прозвучало в ответ. …не потеряет. И все же боль пронзила. Он полетел к себе в комнату, бросился на одеяло. Слезы одновременно горя и радости лились из глаз, тяжелый аромат вдруг резко усилился. – Ты все слышал, Рыбка?.. Хосок сидел в коляске в дверях комнаты омеги. Тот поднялся, утирая слезы, кивнул смущенно, а потом упал на колени перед Хоби, головой уткнулся в его почти неподвижные ноги и зарыдал, выплескивая, кажется, всю боль, что накопилась в душе за двенадцать лет. Ужасный запах, поначалу заполнивший пространство комнаты, невольно заставивший Хосока сморщиться, по мере того, как успокаивался, затихал омега, тоже растворялся в воздухе, словно уходил, испарялся вместе с горечью и болью. И под конец в комнате остались лишь слабые нотки аромата. Хосок гладил Чимина по голове и рукам пока тот рыдал безутешно, потом произнес с легкой улыбкой: – Очистительные слезы, Чимина, друг… «Друг». Двенадцать лет прожил на свете омега, чтобы услышать, наконец, обращение, дороже которого сейчас и быть для него не могло. Пак поднял на Хосока распухшие от слез глаза. – Очищаешься от всего дерьма, которого не заслужил с рождения и с рождения же и поимел… Пойдем-ка в сад, поговорим да и покажешь те клумбы с пионами, которые ты неделю назад – как это у вас, биологов, правильно называется – расхерячил?.. – Разбиииил, – улыбаясь сквозь слезы, парировал Чимин. – Окей, клумбу можно и разбить. Сердце свое только глупыми словами не позволяй разбивать никому. А вот по взаимной любви и когда время придет – можно. Переход от одной темы к другой был настолько резким и неожиданным, что Чимин опешил, остановился. Потом вздохнул грустно: – Кому я такой нужен, маленький и вонючий? Хосок поморщился болезненно. – Вангую! Еще на свадьбу меня позовешь. Внешне ты чем дальше, тем все больше хорошеешь, распускаешься, как те пионы на твоих клумбах. Чимин рот чуть приоткрыл от удивления, смешно сморщил нос. Хосок засмеялся. – Во-во, ты через пару лет, когда вот так губки свои прекрасно-пухлые приоткроешь да улыбнешься ими очаровательно-смущенно, как один только и умеешь, да глазищами вот этими посмотришь, да голосом своим обалденным заговоришь… – Да феромонами рыбными как заиграю, – перебивая, рассмеялся Чимин. – Ащщщ, омега, все испортил. Блокаторы тебе в помощь. – Спасибо… друг… – радостно было слышать это слово, еще радостнее произносить. – И не знал, что я такой… Вроде как симпатичный. – Симпатичный, очень. Я б с таким замутил, но, во-первых, омега, как и ты, да и мутить нечем, – вдруг горько усмехнулся Хосок, тут же беря себя в руки. – Ноги после аварии почти обездвижены, член, скорее, мертв, чем жив. Спасибо, выше паха все цветет и пахнет. Отец, правда, говорил, что делают в Штатах операции таким, как я. И успешно. Ладно, посмотрим. Может, и замучу еще когда-нибудь с кем-нибудь. Но друзья неприкосновенны. – Так и я ведь кому кроме своих цветов нужен буду? Блокаторы для взрослых с рождения сделали меня бесплодным. Если бы сразу принимать тот крутой препарат, что для меня специально столько лет разрабатывали, тогда был бы шанс. Но на последнем осмотре омеголог сказал, что ребенка я вряд ли когда-то смогу зачать. – Знаешь, но этот новый подавитель, на самом деле, очень классный. Результат с самого начала был разительный. После приема Рыбка – только твое прозвище, но не запах. Разве только чуть-чуть. А что врач говорит! Ну, усыновишь, в конце-концов, ребенка, да и чудеса ведь случаются. Омега кивнул, задумавшись. – Скажи, Хоби, а тебе не кажется, что когда я очень сильные негативные эмоции испытываю, блокатор не справляется совсем. Ведь ты, кажется, именно так и понял, что я твой диалог с Им Хваном услышал. Хосок задумался на секунды, кивнул утвердительно: – Есть такое дело, Рыбка. Только, знаешь, он и растворяется очень быстро, так, как раньше и близко не было. – Все равно: слышать его, даже короткое время, кому будет приятно? – Слушай, Чимина. А ты спроси своего врача. Может ли течка, начавшись, как-то повлиять на запах, убрать его совсем или изменить? Все-таки сильный гормональный всплеск и все такое. – Спрашивал уже. Врач сказал, маловероятно, но все может быть. Если только она у меня вообще когда-то начнется. УЗИ показывает, что едва ли. Вся репродуктивная система, как у малыша. Опять же спасибо блокаторам. Омега закусил губы, нахмурился. Хоби кивнул грустно: – Ладно, Чимина, пошли. А-то так и не доберемся до твоих пионов. *** И именно от Хосока услышал повзрослевший Чимин слова, ценность которых для омеги возрастала невероятно именно потому, что сказаны они были подростком всего на пару лет старше и, с точки зрения общества, таким же, как Чим, не совсем полноценным: – Знаешь, Рыбка, к моему отцу, а семья у нас, мягко говоря, небедная, раньше приходили иногда бизнес-партнеры. Все такие холеные, чистые, выбритые, кажется, везде, где можно. И зубы у них белые, и ногти наманикюренные, и парфюм дорогущий. А воняет от них при этом похлеще, чем от какого-нибудь пьянчуги-клошара. От слов, от действий, от поступков. И вони этой они не чуют, и плевать хотели на все, из-за чего этот шлейф за ними тянется. Вот такого аромата и стоит стесняться. Понял? Но не твоего, который, как я не раз за эти два года убеждался, состоит из доброты – откуда она только у тебя берется – терпения, умения прощать. И ума, кстати. Кто там на очередной городской олимпиаде по биологии первое место занял, Рыбка? И вот ведь, ни слова не сказал! Разговор перешел в иную плоскость, слова засели глубоко внутри. Когда Чимину исполнилось семнадцать, Чон вместе с родителями уехал из Кореи в Штаты. Видеосвязь и разговоры по мобильному, конечно, не могли заменить живого общения, но альтернативы у обоих не было, зато и дружба не прервалась. А Хосок по-прежнему был и оставался единственным другом. У Чимина в пансионате появилось несколько приятелей, но ни с кем он не чувствовал себя так спокойно и уверенно, как с Хоби, никому не доверял так, как ему. Всегда готовый выслушать и поддержать, сам Пак был закрыт для всех. Эмоции, переживания, страхи хранил теперь глубоко внутри, доступ к ним имелся только у Хоби. Для остальных Рыбка-Чимин был спокойным, сдержанным юношей, который, конечно, и посмеяться мог, и пошутить, и поболтать, но как-то вполсилы, что ли. Неуверенность в себе, боязнь причинить связанное с его особыми феромонами неудобство другим связывали его, не давая радоваться жизни в полную силу. Хосок и цветы – только с ними омега Пак Чимин был собой. На протяжении пяти лет они созванивались и общались едва ли не ежедневно, а на свой день рождения Чимин, помимо огромных посылок с американскими сладостями, до коих был очень охоч, в качестве подарка получал еще и различные семена. По весне, разбивая все новые и новые клумбы и клумбочки, сооружая альпийские горы и пригорки, высаживал подарки Хоби в саду и около здания пансионата. Семена и рассаду со временем ему начали приносить и родители воспитанников, и сотрудники пансионата. Улыбчивый парень, симпатичный, всегда чуть застенчивый, держащийся на физическом, что было очевидно всем, расстоянии от любого собеседника и эмоциональном, о чем знали единицы, теперь располагал к себе многих. О его особенности знали все, так или иначе относящиеся к жизни пансионата, альфы и омеги. И так ненавидимый им запах рыбы теперь, казалось, больше расстройства и переживаний приносил не окружающим, а ему. Ибо вся та цветочная красота, которую он создал и теперь неутомимо трудился над ее поддержанием, мало кого оставляла равнодушным. – Чимин-щи, вашими стараниями у нас тут скоро Эдем земной будет, – улыбался директор Хон Юнги, видя, как омега вместе с пожилым садовником Ли Сон Чжу возился с цветами и растениями, поливал, удобрял, пересаживал и рассаживал, компоновал то по сортам, то по цвету, то по запаху. – Такой красоты, пока вы за дело ни взялись, здесь и близко не было. – Но и запахов таких тоже, – омега произнес эти слова, кажется, шутливо, но тут же нахмурился, опустил голову. – Чимин, ну что вы такое говорите. Да, блокаторы не решают проблему полностью, но очень неплохо справляются с ней. Вас опять кто-то расстроил? – Нет, что вы, – тут же уверил его Чимин, который часом раньше, пропалывая одну из пестрых, усеянных нежными анютиными глазками клумб, услышал за спиной: – Не старайся, всех цветов пансионата не хватит, чтоб твою вонь притушить. Голос Им Хвана узнать было несложно. После того памятного разговора между Им и Хоби в комнате Хоупа несколько лет назад, Чимин ни разу с этим молодым альфой больше не общался. Вот и сейчас замер на секунды, вздрогнул, выступающие под тонкой тканью футболки лопатки замерли. Потом, не оборачиваясь, продолжил свою работу. В жизни Им, между тем, за эти несколько лет произошли перемены к лучшему: занятия с реабилитологом, процедуры, несколько операций – и альфа распрощался с инвалидным креслом, встал на ноги. Пусть и прихрамывал, но мог передвигаться уже при помощи костыля или трости. Глядя на него, Чимин не раз ловил себя на мысли, что и Хоби, может быть, не просто вернется когда-нибудь в Корею, но придет в цветочный магазин омеги – была у Чимина такая мечта – самостоятельно, на своих двоих. «Да, хоть как-нибудь, только чтобы увидеться!» Между тем, тяжелые, неровные, шаркающие медленные шаги слышались прямо за спиной: Им приблизился вплотную. Спустя секунды омега ощутил удар круглым твердым предметом между лопаток и упал лицом прямо на клумбу. – Трость теперь придется мыть, воняет. Чимин поднялся, выпрямился, стряхивая темные песчинки с тела, рук и лица, молча глянул на альфу. Тот внимательно, безо всякого стеснения, покусывая с раздражением губы, смотрел на омегу. Невысокий, худенький, темноволосый и темноглазый, с густыми черными волосами, чуть тронутой загаром кожей, что подчеркивала простая светлая футболка, восемнадцатилетний Чимин был очень хорош собой. Им, стоявший в нескольких шагах от омеги, вдруг сделал шаг вперед, потянулся рукой к его лицу. Чимин не успел отпрянуть – пальцы альфы коснулись губ, задержавшись, потом прошлись по ним, по подбородку. Омега резко отстранился. В руках Хван держал несколько фиолетово-желтых лепестков, что пристали к подбородку Чимина после падения. Прищурился, еще раз смерил парня взглядом, языком провел изнутри по щеке. – А ты, оказывается, хорош, Рыбка! Засадить бы тебе в такие губы да по самые мои яйца… И не раз. Если и задница такая же аппетитная, так и рыбные феромоны потерпеть можно, – альфа принюхался, удивился. – Да и запаха особого нет. Правду говорят, что блокатор тебе разработали какой-то уж очень крутой. Чимин не обиделся. Не смутился. Нет. Он взбесился. Преисполнился ярости, какой никогда и не испытывал прежде. При этом понизил голос, добавил в него бархата и сексуальности. Чуть улыбнулся. – Приходи, Хван. Я тебе отсосу по высшему разряду… Альфа замер, глянул заинтересованно, удивленно-выжидательно: … так тщательно, что никогда не встанет, но вонять будет – не отмоешь. А попробуешь достать раньше, чем я разрешу, – отгрызу все, что у меня во рту на тот момент будет, и вот в этой клумбе закопаю как удобрение. Так что до задницы моей ты в любом случае не доберешься. Не для тебя хорошеет, дружочек. – Ах ты, маленькая шлюшка, извращенец хренов. Для Хоби, что ли, губы и зад свой бережешь? Так он давно был безнадежен: ни ноги, ни член у него никогда не поднимутся, а крыша поехала, когда он своего лучшего друга на вонючего омегу поменял. – Да пошел ты… Чимин отвернулся, не желая ни слушать, ни продолжать… Хван больно сжал тонкое запястье, резко повернул парня, прижал к себе, потерся твердеющим пахом о пах омеги, чуть поморщил нос: – И отсосешь, как следует, не раз, и задницу твою отымею по полной. Пусть не здесь, не сейчас. Но совершенно точно. Запомни хорошенько. Чимин вырвал руку и пошел прочь, чувствуя, как взрываются тяжелым ароматом его рыбные феромоны. *** – Чимин, у меня к вам просьба, – голос директора вернул омегу, прокручивавшего в голове часом ранее произошедшее, в реальность. Пак кивнул, глянул внимательно. – Мне на день рождения японские коллеги-педагоги подарили маримо. Директор кивком головы указал на подоконник, где в небольшом, простого прозрачного толстого стекла аквариуме сидело два маленьких забавных зеленых шарика. – Один, тот, что побольше, дарители сказали, мой тезка. Второй пока безымянный. Назовите его сами и, пожалуйста, позаботьтесь об обоих. – Да они ведь никакого особого ухода не требуют. Только, господин директор, что же вы их на окно под солнце поставили, им это совсем не полезно, – поморщился Чимин. – Вот, мой мальчик, а я даже этого не знал. Да и времени на самую скромную заботу о маримо у меня нет. Знаю, что и у вас его нет тоже, но все-таки найдете, быть может. Вы любите растения, а они вас. У меня эта парочка точно загнется, а у вас будет цвести и пахнуть, как цветет и пахнет все, чего касаются ваши руки. Чимин улыбнулся, кивнул. – Ладно, давайте сюда этих несчастных. Второго назову Хоби. Директор взглянул, не спросил, а, скорее, констатировал. – Скучаете без Чон. Чимин кивнул. После сегодняшнего происшествия, как он ни крепился, на душе было муторно и тоскливо. Он взял аквариум, направился к себе в комнату обустраивать быт домашних питомцев. *** – Чимин, актер из тебя так себе, как бы ты ни бодрился и улыбался. Я же вижу, расстроенный какой-то. Что случилось, колись давай? – Хоби смотрел на омегу с экрана ноута внимательно, при этом смешно морща носа, что всегда было у него признаком волнения. Чимину очень не хотелось расстраивать друга, да и чем бы он мог помочь в этой ситуации? Но омега привык делиться с Хоупом всем абсолютно, что происходило в жизни. Слова поддержки, одобрения или утешения, дельный совет или справедливый нагоняй, теплая, ободряющая, полная оптимизма улыбка – только Хоби мог так улыбаться – все это с отъездом друга стало еще более ценным и важным для омеги. Чимин помялся, закусил губу. – Чимина, давай, рожай уже… – и тут же осекся, понимая, что невольно задел омегу за живое, глянул огорченно. – Ну, хватит молчать, я и так уже сказанул… Чимин улыбнулся, глянул тепло: – Мне сказали, что я хорош собой… Хоби глянул недоуменно, тут же «заголливудил» улыбкой и застрочил, не давая Чимину и слова вставить. – Рыбка, и это тебя расстроило?! Я тебе еще пару лет назад сказал, что ты распускаешься, как твои цветочки. Такой же красивый, нежный и хрупкий. Про губы твои вообще молчу… Это гимн любви, а не губы… Повезет же кому-то… – Мне сегодня Хван сказал, что этим гимном я отсосу у него рано или поздно, и не раз, и моего согласия для этого не потребуется, зад мой он тоже обещал отыметь по полной программе, так что вот, – выдал Чимин, заалев щеками и опуская глаза. – Что, блядь?! – Хосок зашипел с такой злобой, какой до этого Чимину слышать не приходилось ни разу. При этом омега увидел, как на несколько секунд пропали с монитора лицо и плечи хена, а туловище, напротив, заполнило экран. Если бы Чимин не знал, что Хоби априори не может двигаться, то решил бы, что тот привстал с кресла. – А ты что? Он не трогал тебя? – произнес холодно, спокойно, сжав после этого челюсть так, что скулы разрезали каждую из худых хоуповых щек надвое. – Если не считать удара тростью в спину так, что я в клумбу носом влетел. А на ней, между прочим, анютины глазки были, очень крутой сорт. Я только рассаду ждал три месяца! А вообще я Хвану сказал, что, в случае чего, член ему откушу и удобрю им одну из клумб, – смущение почему-то пропало, Чимин засмеялся. – Ух, ты, наш всегдашний пацифист, оказывается, тоже умеет зубки показывать. Ладно, Чими, что ударил тебя – сука он, конечно, та еще. Во всем остальном – пустые угрозы. Хвану, чтобы их осуществить, как минимум тебя надо догнать, а сидя в кресле этого не сделаешь. – Он ходит уже примерно год, хен. С тростью или с костылем, но ходит. Хотя и так догнать ему меня, в самом деле, проблематично. – Ходит, – Хоби удивленно посмотрел на омегу, прошептал чуть слышно. – Значит, и у меня шанс немаленький. Диагнозы ведь у нас одинаковые. Чимин не расслышал, переспросил. – Хен, что сказал? – Ничего такого, Чимина, ругаюсь нецензурно, поэтому тихонечко, чтобы тебя не смущать. Значит так, хамы в мире встречаются, но их меньше. Об этом мы не раз с тобой говорили. Ты вообще рассказал кому-нибудь из взрослых о том, что случилось? – Нет, и не буду. Кто мне поверит? И потом, у него и отец, и папа какие-то должности высокие чиновничьи занимают, а за меня, если что, вступиться особо некому. Покровителю моему спасибо за его доброту, но кто он, я, наверное, так и не узнаю никогда. – А вот это ты зря. Я знаю, что родители у него, хоть и при власти, но люди порядочные. Мой отец пару раз общался с четой Им. Так что на этот раз забей, ладно уж, но если что еще повторится, не смей молчать! Дай слово, что и я, и Юнги-хен узнаем. – Даю, но постараюсь просто больше не связываться с ним. – Чимина, да не в тебе дело, – досадливо поморщился Чон. – Если ему торкнет, твои желания никакого веса иметь не будут. Ладно, ко вступительным и выпускным экзаменам готовишься? – После последней победы на олимпиаде по биологии, кажется, можно особо не переживать. Я ведь на биофаке заочно буду учиться, туда и конкурс ниже, а олимпиадников зачисляют без экзаменов. – И осуществишь, наконец, мечту? – Да, открою цветочный магазин или, скорее, готовый куплю. Я уже смотрел в интернете, такие предложения есть. Только до этого чуть больше года, когда двадцать исполнится и стану совершеннолетним. А еще я с господином Хон договорился, буду у них садовником подрабатывать с весны до осени до совершеннолетия. – Рыбка, ты с ума сошел. Не много ли собираешься взвалить на себя? Для личной жизни… Для себя время останется? – Хоби, да ведь вся моя личная жизнь – я и есть, и другая вряд ли будет. Давай по-чесноку: разве у меня есть шанс встретить кого-нибудь нормального с моим-то амбре? Да и вдобавок я не то что бесплодный, нетечный даже. Кто позарится на такого? Нет, понимаю прекрасно: желающие вроде Хван найдутся, наверное. Только и мне такие зачем нужны? – Чимин кривит губы, отводит лицо от монитора, чтобы скрыть от Хоби внезапно набежавшие слезы, ощущая, как резко выстреливает в воздух неприятнейший аромат, но тут же и растворяется без остатка. – Чимина, дружище, ну, что ты, – Чон смотрит расстроено. – Если бы ты был рядом, Хоби. Как же я соскучился. Приезжай, пожалуйста, хотя бы на несколько дней, на несколько недель. Давай, я оплачу тебе билет. Я могу. Я же небедный омега, хоть и дефектный. А еще я одиночеством так богат, что крышу сносит, хочется кричать, выть, кулаками колотить в стену. Или просто разогнаться разок, как следует, – и головой… – осекся резко, закусил губы. – Прости, Хоби. Накатило. – Чимина, я приеду, обещаю, что приеду. А ты пообещай, что побережешь свою голову до этого момента. Ладно, не хотел говорить тебе раньше времени. Смотри. Он поднял ноут, стал медленно вращать его то вправо, то влево. – Хоби, – звонкий голос опустился до хрипа в мгновение, – что с тобой, ты заболел? Что-то серьезное? Хосок, вне всякого сомнения, находился в больничной палате. А омега очень хотел, но не мог сдержать волнение. – Да, нет, дружище. Наоборот, кажется, поправляюсь. Смотри. Хосок перевел камеру на свои плотно забинтованные ноги. Потом на стоящие рядом костыли. Поставил ноут на стол. Взял алюминиевых помощников, и, опираясь на них, встал неуверенно, сделал с огромным трудом несколько крохотных шагов, тяжело приземлился в кресло. – Что скажешь, Чимина? Омега сидел пораженный, а потом Хоби увидел метнувшиеся к монитору маленькие ладошки, и все пространство стало белым, под цвет футболки Чимина, который в порыве радости бросился на монитор. – Рыбка, я тоже тебя крепко обнимаю, мой хороший, – Хоуп захлюпал носом. – Хоби, ну, почему ты ничего мне не рассказал. Обидеться на тебя, что ли? А что вообще врачи говорят? О перспективах? – Чимин, воплощенное внимание, съедал хена глазами. – Говорят, если дальше так пойдет, трость – самое большое, что мне понадобится для ходьбы. Но впереди еще несколько небольших операций и длительная реабилитация. Но за твою честь мы с Хваном, если что, еще сразимся. Не на шпагах, а на тростях. – Когда же ты до меня дойдешь? Долетишь, доедешь? – Чимина, восстановлюсь после операций, пройду реабилитацию, окончу университет и прилечу не просто, чтобы встретиться с тобой. Вернусь в Корею и буду жить здесь постоянно. – Правда? – Чимин опять обнял монитор. – Правда-правда. Отец не слишком доволен тем, как идут дела в сеульском офисе. Ему нужен надежный специалист, и он считает, что я таким со временем и стану, – Хоуп хмыкнул. – Да ты и так надежный. Мне ли этого не знать, – засиял омега. – Кстати, познакомлю тебя с моим новым другом, твой тезка, между прочим. Хоуп глянул недоуменно, промолвил с интонацией, в которой, омеге показалось, прозвучали нотки ревности. Чимин улыбнулся, поставил перед монитором аквариум. – Вот знакомься: тот, что побольше, Юнги, а маленького зовут Хоби. Хосок засмеялся, потом сказал с наигранной обидой. – А почему это ты младшего назвал Хоби и при чем тут вообще Юнги? – Господину Хон японские коллеги подарили эти клубки на день рождения. Того, что побольше, заранее нарекли Юнги. А как еще я мог назвать второго? – Чимин улыбнулся. – Директор обоих отдал под мою опеку. Представляешь, они стояли у него на подоконнике, прямо под солнечными лучами. И вода в аквариуме уже была несвежая. Как так можно?! – омега возмущенно поджал свои губки-булочки, раскрыл широко глаза. – Рыбка, все-все. Главное, что Хоби с Юнги теперь в надежных руках. Будь и я в них, твоими стараниями и заботами, уверен, – Хосок захохотал, – уж точно дорос бы до директора быстрее многих. Все, Чимина, обнимаю, врач идет. До завтра. – Удачи, хен. Нам обоим удачи... Очень нужна. Но где-то задерживается... *** Альфа Мин Юнги, теперь уже официально директор сеульского офиса «Домой», недавний выпускник факультета бизнеса Национального университета Сеула обедал вместе со своим замом, выпускником юридического факультета того же вуза Ким Намджуном. Больше четырех лет прошло с той ночи, когда полукровные гены, мирно дремавшие в представителях многих поколений семейства Мин, выстрелили редчайшим, прям-таки неправдоподобным явлением, учитывая, что не с рождения оно проявилось, а во взрослом вполне возрасте. – Подлейшим – сука, сука, сука!!! – явлением! – завывал пронзительными воплями мартовского кота Юнги в первые недели после того, как хвост обнаружил себя, а Мин – его. Намджун, переживая за физическое и эмоциональное состояние друга, выдрал половину густых пушистых кисточек на своих ушах. Но в моменты особого отчаяния Мин, сопровождавшиеся подобными воплями, неосторожно удосужился спросить, почему «сука-сука-сука», кот было бы как-то уместнее. После чего Юнги сказал, что уши Намджуна теперь похожи на драный, облезлый кошачий хвост и погрузился в затяжное молчание. Умница Нами нисколько не обиделся: Мин, кроме сочувствия, ничего у него не вызвал. Хотя Ким, чьи уши с рождения давали понять о том, что он – гибрид, никакой большой беды в хвосте не видел, считал, что друг постепенно свыкнется с такой генетической неожиданностью. Хотя вполне справедливо признавал, что, как детскими болезнями нужно переболеть в детстве, так и к тому, что ты гибрид с явными признаками сего, лучше и проще привыкать с самого нежного возраста. А еще очень бы хотел обсудить с Юнги деликатный вопрос коллективного омежьего проклятья в адрес любвеобильного Мин и его возможной связи с появлением у альфы хвоста. Но деликатно молчал. Хвост, между тем, был потрясающе красив. Шикарный, обалденно-пушистый, длинный, переливавшийся серо-медовыми ворсинками, окольцованный идеальными черными кругами, расположенными на одинаковом расстоянии друг от друга. Он старался вести себя просто идеально, сам, казалось, стеснялся своего совершенно неуместного, ненужного появления, страдал и всячески пытался не выдавать свое присутствие, вытягиваясь в струнку и прижимаясь к голой спине Юнги, отчего тот с непривычки орал благим матом. – Сукааа, оторву, отрежу нахрен, – выходил из себя Мин, пытаясь схватить несчастный хвост. А тот, чувствуя угрозу и не имея возможности слинять на безопасное расстояние, в ужасе, на бешеной скорости метался вправо и влево. Прошло пару недель с момента появления хвоста. Мин, всю жизнь любивший спать на спине и с такой привычкой вынужденный распрощаться, лежал теперь на боку, свернувшись клубком, в состоянии четвертой из пяти стадий принятия – депрессии. Причем отрицание и гнев тоже никуда не делись, а стадию торговли он просто миновал: да с кем и о чем вообще можно было договариваться? Итак, альфа спал и лежал отныне на боку. И дело было совсем не в том, что хвост не желал лежать, придавленный хозяйской спиной. Он распластаться был готов до состояния папируса, только бы поменьше проблем доставлять альфе. Но очень уж пушистым уродился, и трансформироваться в нечто плоское не мог категорически, как ни хотел. Мин словил себя на том, что сдерживать слезы больше не в силах. «За что ему такое наказание? Вся жизнь в восемнадцать пошла – вот же, лучше и не скажешь – коту под хвост. Он уже вторую неделю не появлялся в офисе, на тренировках, в школе, а до выпускных экзаменов, равно как и до вступительных, оставалось всего ничего. Какие выпускные, какие вступительные? Куда он с этим посмешищем людям на глаза явится? Мин Дин, как и Ким Намджун, в отличие от сына появление хвоста воспринял абсолютно спокойно. Но глядеть на совершенно поникшего, убитого, расстроенного невероятно отпрыска, было невыносимо тяжело. Он приложил все свое красноречие, чтобы хоть немного приободрить любимое чадо. Еще раз рассказал об их родственнике Мин Минхо, вместе они снова рассмотрели фотографию их солидного хвостатого предка, успешного, между прочим, бизнесмена. Юнги с некоторым воодушевлением напомнил себе, что его лучший друг не без признаков гибрида и не парится нисколько. Дин предложил сыну посетить психотерапевта, на что поначалу получил жесткий отказ, а потом обещание подумать. Зато к врачу-генетику Мин-младший пошел тотчас и безо всякого сопротивления...