Get on your nerves (To get your attention)

      И по ощущениям, это продолжается часами. Они почти не останавливаются на перерывы, даже когда физиологические способности аль-Хайтама этого требуют. В такие моменты он довольствуется тем, что не оставляет Кавеха, уделяя ему внимание с помощью пальцев, губ и языка. Он устал, безусловно, но рядом с ним блондин так прекрасен, что такие мелочи легко игнорируются.       Аль-Хайтам не знает, сколько времени прошло с того момента, как он опустил взгляд, заметив, что Дендро знак на коже Кавеха пропал. Они занимались сексом столько раз, делая это так бездумно, что он не уверен даже в моменте, когда он мог исчезнуть.       Хорошо, тогда, думает про себя аль-Хайтам, это… Это последний раз.       Разрядка вынуждает его закрыть глаза, глубоко вдохнуть, потому что он чувствует, что из-за своих собственных эмоций начинает задыхаться. Потому что это единственный раз, когда аль-Хайтам заполучил его. Это единственный раз, когда Кавех хочет его… Когда он движим безумием от действия пыльцы какого-то растения настолько, что готов игнорировать собственное чувство неприязни. До такой степени, что готов принять даже соседа, которого так сильно ненавидит, что возьмёт любого, кто сможет ему помочь.       Это не обязательно должен был быть аль-Хайтам, и эта мысль убивает его.       – Думаю, такой ты гораздо приятнее, – тихо замечает он, пытаясь отвлечь себя разговором, стараясь игнорировать то, как его желудок скручивает. – Когда ты настолько сам не свой, что не можешь даже возразить мне, как обычно это делаешь. Ты приятно послушный, когда так нуждаешься в том, что может сделать любой другой.       Кавех вздрагивает.       – Хайтам…       – Я полагаю, ты удовлетворён, хм? – шепчет аль-Хайтам, ужасные чувства крутятся в его груди, невыносимо горькие.       Он не может справиться с этим, и он не уверен, жестоки ли его следующие слова по отношению к Кавеху или к нему самому.       – Хорошо, что ты так отчаян. Это делает тебя менее привередливым. В будущем, если что-то подобное случится, я думаю, особых проблем, чтобы найти кого-то другого, не возникнет, если меня не будет рядом.       Чего он не ожидал, так это слёз, льющихся из глаз Кавеха, когда он договаривает, словно они сломали что-то внутри него. Аль-Хайтам замирает, ожидая многих вещей, но не то, что прекрасное лицо блондина перекосится от явной печали, как сейчас, когда он начинает плакать.       – Нет. – хнычет Кавех, – Я н-не хочу этого.       Он цепляется за руки аль-Хайтама, дрожащий и слабый.       – Почему? Неужели ты правда так думаешь обо мне? Я не…       Его слова становятся почти неразборчивыми от того, как его рот заполнен собственными слезами.       – Когда ты согласился… В какой-то момент я подумал… – Кавех мотает головой. – Н-но я… Я забыл. Прости, т-ты ненавидишь меня.       И аль-Хайтам моргает, глядя на него, немного потрясённый.       – Я… Я ненавижу тебя? – слова отдаются эхом, разум до сих пор обдумывает сказанное, болезненно медленно.       Тяжело проследить за потоком мыслей Кавеха, когда он так запутан, некоторые слова звучат так, словно вырваны из совершенно другого высказывания, и связь между ними теряется.       …Кавех думает я его ненавижу. Такой вывод сделал Аль-Хайтам. Порой, осознавая это, он заходит слишком далеко в их спорах. И чаще всего он признаёт, что это его ошибка. Он знает Кавеха слишком хорошо, прекрасно понимая, что нужно сказать, прекрасно понимая, на какие места нужно надавить. Всё для того, чтобы спровоцировать его, продлить их спор, удержать его чуть подольше. Однако, несмотря на все их разногласия и враждебную сторону, которую он показывает, аль-Хайтам всегда… Он ни разу не думал, что Кавех действительно убеждён в этом.       – Прости, – всхлипывает блондин, – прости, что воспользовался твоей добротой. Я попросил тебя п-потому что… Нет, только потому что ты единственный, кого я хочу, ты не должен был этого делать. Н-не с тем, кого ты ненавидишь.       …единственный, кого он хочет? Аль-Хайтам чувствует головокружение, его сердце забывает как биться, но Кавех всё ещё продолжает.       – Я знаю, что не должен был пользоваться тобой в своих интересах, прося помочь мне, – он плачет, – но это не мог быть кто-то другой, это должен быть только ты, и я знаю, это эгоистично – и сейчас я заставил тебя переспать со мной из-за какой-то проклятой пыльцы, и я…       И аль-Хайтам никогда не был хорош в этом, никогда не умел ладить с плачущими людьми, никогда не мог справиться с эмоциями других, и, определённо, точно не со своими собственными.       Прости, хотел сказать он. Пожалуйста, не плачь. Но он знает себя, и знает, как ужасен в извинениях.       – Не… Не льсти себе, – это всё, что он может сказать вместо этого.       Он берёт руку Кавеха в свою, переплетая их пальцы, сжимая.       – Ты не смог бы заставить меня совершить то, что я не хотел бы делать, даже если бы попытался.       Каким-то образом, такое простое высказывание вынудило блондина окаменеть.       – Ты… Х-хотел? – он запинается, разинув рот, слёзы всё ещё стекают по его лицу. – Но… Но тебе даже не нравятся мужчины…       – Всё верно, – соглашается аль-Хайтам, и его сердце колотится, он чувствует, что его может стошнить.       Вот и всё, думает он. Я ждал годами, чтобы сказать это.       – Мне нравится мужчина, – говорит он, каждое произнесённое слово грозит обжечь его лёгкие от жара того, что он хочет выразить. – единственный.       Аль-Хайтам поднимает руку, чтобы обхватить лицо Кавеха, их взгляды встречаются.       – И так сложилось, что им оказался ты.       Приглушённый звук вырывается из Кавеха, словно его собственное сердце застряло в горле. Он задыхается, всё тело дрожит.       – Я… Я прошу прощения?       Аль-Хайтам закрывает глаза, не в силах сдержать глупую улыбку, уже появляющуюся на его губах, редкая, и резкая, и неконтролируемая. Неважно, как тщательно он ни пытался, он не может подавить это чувство, растущее в груди, – тёплое и невыносимо нежное. То, которое грозит перекрыть всё, что он знает.       – Для гения Кшахревара, ты, определённо, можешь быть удивительно глупым.       – А? – Кавех всё ещё выглядит потрясённым, разум едва способен обдумать его признание. – Но…       Аль-Хайтам знает тридцать семь языков. И ни в одном из них нет слова, которое могло бы описать его привязанность, возможно во всех, кроме его собственного.       – Идиот, – шепчет аль-Хайтам, словно это для него привычно, и наклоняется, чтобы запечатлеть поцелуй на щеке Кавеха, – я любил тебя годами.

***

      Уже почти рассвело, и Кавех крепко спит. Всё это действие, очевидно, вымотало его: он отключился сразу, как всё закончилось. И аль-Хайтам помыл его, пока он спал – мягкие полотенца, тёплая вода и нежные прикосновения – всё это перед тем, как аккуратно уложить его в постель для отдыха.       Он тоже устал. Обессилен.       И даже так он бодрствует. Он слишком увлечён видом спящего лица Кавеха, лежащего в кровати напротив него, слишком увлечён чувством того, что он наконец-то в его руках.       Аль-Хайтам придвигает его ближе, и утомлённый разум возвращается в прошлое, возвращается во времена их дней в Академии.       Годами ранее. Случайная встреча в холле, та, что привела к стольким вещам в последствии.       То лицо, которое аль-Хайтам начал искать в каждой комнате, едва переступая порог.       Библиотеки были излюбленным местом его посещения в Академии, не из-за чего-то, а из-за кого-то, кого он знал, что сможет там найти.       Как усердно он учился, не всегда потому что уделял большое значение чему-то настолько условному, но потому что это значило, что на него обратят внимание, потому что тогда Кавех сможет увидеть его имя в топе результатов Хараватата после каждой сессии, рядом с его собственным в топе Кшахревара.       И, наконец, приглашение. Вторая пара ключей. Тот, кто помог не просто из доброты душевной, а из определённой эгоистичности, отчаянно вынуждавшей удержать его. По крайней мере, чтобы сохранить присутствие Кавеха рядом с ним, даже если он не сможет завоевать его сердце.       Аль-Хайтам держал его в своём поле зрения годами, и всегда он оставался лишь недосягаемой мечтой. Поэтому сейчас, в настоящее время, это ощущается как невероятный подарок судьбы. Он ни за что на свете не упустил бы такой бесценный момент.       Аль-Хайтам боится думать о том, чтобы заснуть.       Ты сделал меня сентиментальным, думает он, почти безрассудным, довольствуясь тем, что не делает ничего, кроме как смотрит на спящего Кавеха. Ты сделал меня глупцом. А тем более, если учесть, как мало он недоволен подобным в такой момент.       Аль-Хайтам думает о тридцати семи языках, которые он выучил, и насколько их недостаточно. Об одном слове, одном имени в его лексиконе, которое имеет для него большее значение, чем можно было бы описать на любом из этих языков.       – Кавех, – шепчет он, даже не смотря на то, что мужчина спит, потому что аль-Хайтам никогда не устанет его повторять.       Не в течение многих лет, потому что только вечность может оценить это имя по справедливости.       – Кавех, – поцелуй в макушку, в блондинистые волосы, кажущиеся почти золотыми.       Кавех сияет в слабом лунном свете.       В самом деле светоч Кшахревара… Рассеянно думает аль-Хайтам, пальцы нежно проводят по его щеке.       Скорее похож на свет моей жизни.