Вечность не вечна

Бывал я в разных местах. Случалось посещать жалкие поселения, лишь по недоразумению называемые городами. Жил и в крупнейших анклавах Побережья, включая неформальную столицу нашего региона — Город Ангелов. И знаете, что я вам скажу? Нет разницы. Сколько бы людей не ютилось на жалком огрызке пространства, вырванном из лап Вечности, сути дела это не меняет. Хоть десять тысяч, хоть миллион — человек остается человеком, и в условиях компактного размещения все те социальные схемы, что работают в пограничном промышленном поселке, актуальны и в полисе-милионнике. Мегаполисе, как модно говорить в Нове. Нова. Пока не мегаполис, но город однозначно крупный. По численности населения пока еще меньше Города Ангелов, но лет через пять-семь наверняка его опередит. А вот технологически давно уже впереди, и здесь никто не спорит. Абсолютно все новейшие технологии, разработки, инновации — все это в Нове. Здесь наибольшее число алхимических лабораторий. Здесь штаб-квартиры самых мощных технологических компаний, включая супергиганта «Главэнерго». Господин Эриксон переехал сюда из Города Ангелов шесть лет назад, и с тех пор его детище только растет и крепнет. На улицах Новы каждый десятый транспорт — новомодный электромобиль. В движение его приводит не капризный, дальше некуда, мотор внутреннего впрыска, а спокойный, мощный и прогнозируемый электродвигатель. Да, питание в обоих случаях на алхимических технологиях. Но одно дело возить с собой совершенно безобидную лейден-банку, и совсем другое — таскать целый бак едкого, токсичного алхимического реагента. И агрессивную сущность под капотом. Даже обиходное название у электрических автомобилей свое собственное: электрички. Собственно, новояз — одно из немногих социальных отличий Новы от других городов. Это объяснимо. Люди, как я уже сказал, везде одинаковые. И те из этих одинаковых, кто проявляет наибольшую пассионарность, хотят чем-то отличаться от основной массы себе подобных. В случае с Новой, заселенной мигрантами первого поколения практически полностью, пассионарность последних зачастую принимает визуально примечательные, но с научной точки зрения — совершенно естественные формы. И придумывание своих, уникальных для Новы и непонятных в других местах слов есть одна из этих форм самоопределения. Где обычно говорят «привет», в Нове принято говорить «салют». Привычное в большинстве городов Побережья пожелание «удачи» здесь трансформировалось в «летай». Ну и самая удивительная придумка новских граждан — обращение к незнакомцу. Везде, где я бывал ранее, это или «господин», или «уважаемый». В крайнем случае, можно обратиться безлично: «простите...». В Нове же, привлекая к себе внимание, говорят: «эй, рядом». Одним словом, социальная самоидентификация в полный рост. Это не я придумал. И даже не сам понял как-то раз, внезапно. Это черным по белому прописано во множестве научных трудов на социальные темы. Любой более-менее эрудированный алхимик подобные труды если не штудировал, то уж точно читал для общего развития. Я — эрудированный. Правда не алхимик, во всяком случае официально. Хотя могу за пару часов зарядить лейден-банку любого объема или в течение суток соорудить проход в Вечность из подручных средств. Не прорыв, тут много ума не надо, а именно проход в Безвременье: стабильный, аккуратный, с гарантией возврата для любого одаренного. Здесь, в Нове, подобные навыки весьма ценятся людьми самых разных профессий. Не только криминальных, как это водится, например, в Городе Ангелов. Почему же я официально не алхимик? Это старая, неприятная история, которую не хочу вспоминать лишний раз. Лучше вернусь к людям Новы. Как уже сказал, они в целом мало отличаются от таковых, например, из Каньона или Осени. Нравы за одно поколение не изменить. Поэтому я был совершенно не удивлен, когда Марик-Бутылка достал паленые металлические кругляши-синты вместо оговоренного в сделке натурального, природного серебра. Алхимическое серебро тоже иногда полезно, но не в качестве оплаты. — Так не пойдет, — сказал я. — Что не так? — прикинулся удивленным Марик. — Мне не нужно алхимическое серебро, — по возможности мягко, без нажима, объяснил я. — Было бы нужно, сам наделал бы. С промышленными металлами — к скупщикам металлолома, Марик. Я работаю за деньги. — Да почетное серебро, Ник! — попытался сыграть дурачка Марик. — Сам в банке забирал! Мысленно я усмехнулся. Во-первых, снова новояз. Термином «почетное» в Нове называли все лучшее, оригинальное, безупречное. Почетный гражданин — не тот, кому оказывают почести, а тот, у кого больше всего денег или влияния. Почетный автомобиль — самый крутой и дорогой, технически совершенный. Наконец, почетная профессия — вовсе не та, которая пользуется уважением граждан. А та, которая приносит самый высокий доход при минимальных усилиях ее владельца. Впрочем, вся эта лингвистика воистину меркнет по сравнению со второй фразой. Потому что слова «забрал из банка» в исполнении Марика-Бутылки звучат как минимум двусмысленно. Конечно, никто не слышал, чтобы Бутылка участвовал в рейдах на деньгохранилища, однако он — человек вне закона, и это знают все. Включая систему безопасности банков, которая подобных типов отваживает от посещения денежных домов быстро и решительно. Здесь, в Нове, свои законы, во многом скопированные с кинофильмов о Диком Западе. Если ты преступник — охранник банка не будет следить за твоими руками, пытаясь подловить на мошенничестве. Как только опознает в тебе «человека чести», сразу же вышвырнет за порог. Мне такой подход по душе. Но здесь и сейчас Марик был моим клиентом, и приходилось проявлять дипломатичность. Бутылка действительно походил на сосуд для вина. Высокий, с непропорционально маленькой головой и большими, не в меру упитанными боками и столь же внушительной задницей. Расклешенные на современный манер брюки сто лет не глаженного костюма дополняли образ. Как и необычно длинная и тонкая шея с подвижным кадыком. Лицо Бутылки было бы обычным для подростка, но Марик давно вышел из пубертатного возраста. Чего, увы, нельзя было сказать о его гормонах: слабая, почти женская растительность на щеках соседствовала с жиденькими, почти прозрачными усиками на верхней губе, а обилие веснушек резко контрастировало со смуглой кожей и темно-карими, почти черными глазами урожденного южанина. — Марик, — повторил я и без усилия перешел на здешнюю манеру общения. — Не надо мне тут делать драму, эй. С меня — незарегистрированная банка, с тебя — двенадцать унций серебра. Серебра, Марик, а не металлизированного аргентума. — Чо? Удивление Бутылки не было наигранным. Алхимией он не владел даже на примитивном уровне, поэтому официальное наименование синтетического серебра было для него такой же тарабарщиной, как для меня — многие языковые конструкции Новы, когда я впервые сюда приехал. — У тебя есть час, чтобы доставить дюжину унций натурального серебра, Марик, — сказал я. — Ровно в девять здесь не будет ни меня, ни твоей лейден-банки. Я похлопал ладонью по массивному баллону на прилавке. Стекло было алхимически чистым, натуральным, переплавленным из естественного кварцевого песка, никакой синтетики. Несмотря на насыщенный темно-зеленый колер, почти непрозрачный для солнечного света, изнутри банка немного светилась. Сущность Энергии, энергон по-нашему, не любит освещения извне, однако сам порождает вторичное излучение, пока способен выдавать электричество. Специально для этого дела на донышке банки есть вплавленная вставка из прозрачного стекла. Как только перестала светиться — все, конец котенку. В смысле, энергону. Банку можно отдавать на перезарядку новой сущностью. Но полностью легально — очень дорогое удовольствие. Не каждому по карману. И что же делать? Если хочется дешевле, то можно обратиться к подпольному алхимику типа меня. Именно для этого дела, я и снимаю запущенное помещение бывшего сувенирного магазина на окраине города. Сама комната сейчас в судебном залоге и даже опечатана снаружи, со стороны улицы. Но и я, и мои клиенты главным входом не пользуемся. Впрочем, говорить об аренде неправильно. Я просто дал денег его незадачливому, погрязшему в долгах владельцу в обмен на полную незаинтересованность в отношении меня и моих дел. Да и определение «магазин» здесь чрезмерно. Скорее, это была маленькая, в девять-десять квадратных ярдов лавка. Всего убранства — покосившийся прилавок со множеством небольших полок да задняя стена, также увешанная многочисленными полочками и крючками для сувениров. Ну и задняя дверь, ведущая в подсобку, из которой открывается два выхода: один в переулок, и второй, о котором я никому не рассказываю и о котором не знает даже владелец лавки. Сама подсобка завалена товаром: та еще была работенка перенести миллион сувениров и сувенирчиков, стараясь их не повредить. Но я справился. Чем в качестве сувениров можно торговать в Нове — не спрашивайте, у меня фантазия в эту сторону буксует. Мой «деловой партнер» тем временем некрасиво прищурился, разглядывая меня как будто в прорезь целика на револьвере. — Ник, ты дерзишь, — произнес наконец Бутылка. — Я тебе даю слово, мое серебро почетное. Я не стал отвечать. Лишь достал из кармана заготовленную ампулу с одним милиграном керосина, залитого масло-водяной эмульсией. Быстро сорвал медную оплетку пробки, после чего вынул резиновую затычку и вылил содержимое прямо на высыпанные Мариком монеты. Пошел едкий алхимический дым, и теоретически устойчивое к растворителю серебро потекло по прилавку тонкой серебристой струйкой. Сам прилавок был из натурального бука, без какого либо синтеза. Поэтому растворитель дерево просто не заметило. По лицу Бутылки стало ясно, что он отлично знал о происхождении своих «почетных» монет. Но до последнего думал, что прокатит. Не прокатило. Я не криминальная шестерка. Я — выпускник Алкеместрийской Академии. — Не спорь о Вечности с алхимиком, — произнес я цеховую мантру. Бутылка сунулся рукой под полу пиджака, но я оказался намного быстрее. Обезглавленная и опустевшая ампула из-под керосина еще не успела упасть на прилавок, а я уже держал штуцер двумя руками. Диоптрический прицел смотрел прямо в центр грудной клетки моего «партнера». Рука мошенника словно приклеилась к подмышке под полой пиджака, Марик застыл неподвижной фигурой. Наверное, уже жалел о своем импульсивном действии. Оно и правильно. Переть на алхимика с револьвером — глупость. Большая часть нашего брата — одаренные, а кое-кто и тронутый. Стрелять в такого монстра простой пистолетной сущностью — высший уровень слабоумия и отваги одновременно. А на вооруженного одностволкой семьдесят пятого калибра — просто идиотия на марше. — И не делай глупостей, — добавил я с улыбкой. — Ты человек чести, не спорю. Но и у меня она есть, эй. Бутылка медленно вынул руку из-под полы, поднял обе ладони вверх и попытался улыбнуться. У него почти получилось. Еще бы губы не тряслись в мелкой нервной дрожи — было бы вообще отлично. — Извини, Ник, — сказал он, сглотнув. — Сущность пнула. Я понимающе кивнул. Эта фраза означала то же, что и классическое «черт попутал». — Пока она тебя не запинала до смерти, — сказал я, — рекомендую озаботиться поиском двенадцати унций серебра. — У меня… — Марик запнулся, прокашлялся и продолжил: — У меня они с собой, Ник. Можно достать кошель? На поясе. Я кивнул, и Бутылка медленно, чуть ли не затаив дыхание, вынул из-под пиджака настоящий кожаный кошелек-портмоне. Большой, с заклепками по краям, отделанный натуральным железом по периметру и с механическими замочком-щелчком по центру. — Ровно двенадцать, — сказал Марик, брякнув металлом. — На прилавок, — я кивнул стволом штуцера вниз. — Россыпью. Живо. Бутылка послушно открыл кошель и вывалил серебро на дерево. Одна из монеток угодила в лужицу керосина, но ничего не произошло, лишь глухой звук и брызги растворителя. — Забирай, — я указал стволом штуцера на лейден-банку, что стояла по левую руку от меня. — Как договаривались. Шестьдесят киловатт-часов. Судя по виду Марика, ему очень хотелось забрать обратно хотя бы «паленое» серебро, но инстинкт самосохранения пересилил. Даже полные профаны в алхимии знают, что контакт с дестабилизированным синтом — та еще рулетка. Может стабилизироваться сам, когда керосин улетучится. А может жахнуть так, что или руку оторвет, или еще хуже — вызовет локальный прорыв Вечности, в котором ты застрянешь на веки вечные. Если какая-нибудь сущность не сожрет, конечно. В общем, у Марика в итоге осталась лейден-банка, а у меня — два набора серебряных монет. Хорошая сделка. Так я думал ровно до момента, когда мою левую руку впервые кольнуло болью. Я знал, что это значит. Проклинал себя за этот дар, который не просил и которого не имел с рождения. Но судьба считала иначе, и одарила меня им помимо моей воли. Сводился он к страшным судорогам в левой руке, лишь стоит моему глубинному разуму, почувствовать угрозу. Реальную, не мнимую, просчитанную мозгом помимо моего сознания. Понятия не имею, кто там в голове принимает решение включить рубильник, уж точно не я. Сначала я пытался спорить с подсознанием, игнорировать сигнал опасности. Но всегда, без единого исключения, это было ошибкой. И наоборот, когда я поддавался животным инстинктам, убегая со всех ног, лишь стоило судорогам впервые кольнуть предплечье, все заканчивалось хорошо. Зачастую я терял большие деньги или ценные алхимические материалы, а несколько раз — и солидно обставленную алхимическую лабораторию, куда вложил больше года жизни. Но оставался цел и на свободе, а в нашем мире это важнее материальных благ. Не стал спорить с подсознанием я и на этот раз. Марик уже смылся через черный ход, который мы оба использовали как основной. Позывы к судорогам усилились, и я тут же рванулся по следам своего клиента. Только направился не на задний двор, в переулок, а в соседнюю дверь, что вела в подсобку. Пришлось повозиться с замком, но быстро справился, открыл тяжелую створку и зашел внутрь. В кармане у меня позвякивали оба комплекта серебряных монет. И настоящего, природного серебра, и алхимического — за исключением одного жетона, конечно же. Трогать нестабильный аргентум в керосиновой среде я не собирался. Может быть, это уже не было хорошей сделкой. Хотя бы потому, что в это понятие обычно не входит вынужденное бегство с места ее проведения. Но лучше, чем вообще без сделки. Природное серебро для алхимика куда дороже его денежной стоимости. Грохнула сброшенная с петель дверь. Та, что на улицу. И тут же — топот ног с другой стороны, куда убежал Бутылка. То есть обложили меня капитально, перекрыв оба выхода. А Марик, должно быть, отсалютовал прибывшим и направился по своим делам. С вероятностью в девяносто процентов он меня и сдал. Но предварительно забрал себе лейден-банку, попытавшись сначала меня еще и обвести вокруг пальца. Впрочем, если он действительно за нее заплатил, она ему нужна. Интересно, зачем? Какие такие потребности в промышленной энергии у «человека чести»? Смешно, не будь так грустно. Почему в Нове преступники стараются найти себе наиболее благозвучное самоименование? Люди чести, мать их… Не знаю, не знаю. В Каньоне подобное не прошло бы. Там вообще очень простая жизнь, и все называют своими именами. Я осознавал — времени нет. Наверняка Марик планировал, что я отправлюсь вслед за ним — в дружелюбные объятия того, кто сейчас ломится в закрытую изнутри дверь подсобки. Хорошо, что я предусмотрительно заменил ее, солидно укрепив и поставив мощный врезной замок. Это вам не фанерная створка, на которую лавка запирается с улицы. Здесь придется повозиться, господа. Даже не собирая манаток, лишь захватив патронташ к штуцеру, я рванулся к потайному выходу. Удача улыбнулась. Кто бы то ни был в сувенирной лавке, ему пришлось повозиться со взломом укрепленной двери. Мои преследователи завалились в подсобку — это я понял, услышав негромкий хлопок позади себя. Как несолоно сейчас гостям, не передать словами! «Вонючка» сработала сразу же, как только первый из вошедших наступил на пентаграмму, что я нарисовал прямо перед дверью. В защитном круге ничего серьезного не было, лишь освобожденная от пут сущность зловония. Она шаловливая, вонючка эта, наверняка решила порезвиться. Вопли и проклятия с той стороны были тому подтверждением. Звук отлично идет по тоннелю, и я слышал, что происходило в подсобке. Матерясь, преследователи нашли проход в стене лишь тогда, когда я уже несколько минут пыхтел согнувшись, пробираясь по узкому и низкому — всего четыре фута — подземному ходу. Я его не копал, это старая штука кого-то из прошлых жильцов. Собственно, ради него я и снимал это ветхое, в совсем не престижном для жилья районе, здание. О том, как мне досталась информация по этой особенности дома, можно написать книгу, только вот не уверен, что она увлечет кого-то из досужих читателей — уж больно скучное там будет повествование. И на нескольких языках. Тоннель вел из дома в подвал соседнего, через улицу, строения. В былые времена оно было заброшенным складом, но сейчас, когда стоимость коммерческой недвижимости возле пирсов подскочила через облака в стратосферу, тут обосновались сразу несколько торговых компаний, арендуя помещение в складчину. Оставалось надеяться, что в том углу подвала, куда выходил подземный ход, за время с моей нелегальной «инспекции» не поставили на пол чего-то тяжелого. К сожалению, это был фактор риска, который я не мог контролировать полностью. Да, я оставил под люком небольшой механический домкрат, но если сверху навалят что-то реально увесистое, он не поможет. Я уже почти добрался до выхода. Узкая и низкая нора, пробитая в песчанике и местами усиленная полусгнившими деревянными распорками, уверенности не давала. Но ведь простояла так несколько десятков лет — авось и сегодня выстоит. Освещения в тоннеле не имелось, да и не было необходимости. Во-первых, нора вела прямо и не ветвилась, а во-вторых, что интересного может быть в подземном ходе, чтобы таращиться на стены? Вперед же я светил прикладом штуцера, куда вмонтировал экономичную люминесцентную колбу. Ее даже не надо заряжать, достаточно просто подливать реактив. Перед выходом из лаза я заранее поставил небольшую скамейку, которая позволяла водрузить на нее домкрат. Ну или упереться в выходной люк спиной. К счастью, наверху ничего тяжелого не оказалось, и массивная древесная сборка поддалась моему плечу сразу же. Посыпалась пыль и песок: пол на складе был бетонным. Я удержался от чиха и поддал плечом еще. Тяжеленная, сбитая в два слоя досок, дверь начала подъем… чтобы резко, неожиданно поддаться. Я чуть не упал с табуретки и на мгновение потерял равновесие. От падения меня удержала та же рука, что и «помогла» открыть створку. И тут же в глаза ударил мощный электрический фонарь, а сухой, без эмоций голос произнес чуть ли не со скукой: — Что бы ты без меня делал, Николас? — Оставался бы зрячим! Черт побери, Макс, не свети в глаза! Макс Риндт — мой напарник. Точнее, он как бы смотрящий за мной со стороны босса. Однако наша встреча точно была намечена судьбой, и вместо занудного контролера и доносчика он стал… занудным напарником, приятелем и почти что другом. Почти потому, что Макс тронутый. Не настолько, чтобы растерять человеческое обаяние или обзавестись хотя бы социопатией. Говоря по правде, Макс куда симпатичнее меня. Выше, стройнее, с правильными чертами лица. Очень крепкого телосложения. Я тоже не задохлик, но мои двести фунтов это просто двести фунтов, а у Риндта при той же массе жира как будто вообще нет. Было дело, видел я его по пояс раздетого. Он висел на турнике, проверял какую-то теорию, почерпнутую в книжке по физиологии. Мне за свою далеко не расхлябанную фигуру стало просто стыдно. Такой вот у нас Максимилиан Генрих Риндт-младший. Светло-русые волосы выдают в нем потомка эмигрантов из Старого света, что вполне увязывается с фамилией. Но встреча с сущностью изменила его не в лучшую сторону — он стал невероятно циничным занудой. А еще он потерял возможность утаивать свои мысли. Все, что он думает в текущий момент, у него на языке. Но слава богу, разум и здравомыслие у него остались, поэтому Риндт умел молчать тогда, когда это необходимо. Не сразу, постепенно, но в итоге он перестал бесить окружающих постоянным вербальным описанием его к ним отношения. Теперь он отправляет их в эмоциональный нокаут только тогда, когда они спрашивают его мнения. Я же Макса знаю хорошо, поэтому мне на его мнение наплевать с высокой колокольни. Что и делает нашу связку настолько результативной и успешной. В данном случае, правда, не особо успешной. Топот ног преследователей уже отдавался эхом из подземного хода. Но результативной, поскольку я принес со сделки не только положенные двенадцать унций серебра, но еще и одиннадцать — аргентума, то есть серебра промышленного, весьма ценного в помешанной на электротехнике Нове. — Закрывай и запечатывай, — сказал я Максу, выбравшись из-под крышки люка, которую напарник по-прежнему держал на весу. — Бутылка дал течь? — язвительно поинтересовался Риндт. — Я говорил тебе. Он либо обманет, либо предаст. Что на этот раз? — И то, и другое. Аргентум вместо серебра. И теплые друзья с обоих входов. — Я говорил тебе, — повторил Макс ровно в той же тональности и в том же ритме, как и в первый раз. Будто и не человек говорит, а магнитная запись. Макс помог мне вылезти из подземного хода на бетонный пол складского помещения. Я поднялся на ноги, отряхнул колени от пыли, заставив луч фонарика обрести объем и четкое направление. — Не спорю, — сказал я. — Но твой покорный слуга здесь, и у него оба набора монет. — Тогда это меняет мое отношение к результату операции, — как всегда честно и занудно признался напарник. После чего убрал руку, и люк упал на пол. Створка грохнула так, что я чуть не подпрыгнул на месте. Физические возможности тронутых куда выше человеческих. Даже круче, чем у самых тренированных атлетов. Ученые до сих пор спорят и не могут найти причину их невероятной силы. И тотально «живых мертвецов», как портовые грузчики, так и полутронутых — наподобие Макса Риндта, который одной рукой играючи придерживал тяжеленную, фунтов под сто, напольную створку люка. — Машина на месте? — спросил я. — Так было в инструкции, — с едва заметным укором ответил Макс. — На месте, конечно же. У моего напарника есть четкое понимание жизни и роли двух смертных грехов в ней. Первый — это позволить самому себе сказать неправду. Второй — не выполнить принятые и согласованные им самим инструкции. Но если по части неправды Макс безгрешен органически, просто своей сутью тронутого, то со вторым сложнее: инструкции он все-таки иногда обходит. Как в этот раз, например. В той, что он сам себе назначил, не было ни слова о том, что нужно отправляться на склад и помогать мне выбираться из-под земли. Это было импровизацией. Риндт вообще импровизатор. Лишний раз я в этом убедился, когда он чуть поднатужившись, передвинул на створку люка целый поддон с парусиной. Тяжелая ткань была уложена в многочисленные слои на высоту больше моего роста. Я прикинул, суммарный вес выходил порядка полутонны. Воистину, мощь тронутого поражала. При этом, я знал, Макс мог перенести в охапке три десятка яиц через весь город, не разбив и не раздавив ни одного. Машина. Как есть машина. К слову, об автомобиле. Как и уговаривались, напарник оставил пикап на углу возле прачечной «Мыльная Лиззи». Мы спокойно вышли из офисной части склада и добрались до грузовика меньше, чем за минуту. Риндт привычно уселся справа позади, на втором ряду. Мне пришлось браться за руль. Я тоже не подарок для Вечности, откуда родом заточенная в моторе сущность движения. Меня сущности не любят, факт. Но Макс с его близким родством к Безвременью — просто катастрофа. Он даже пистолет носить не может, не говоря про крупнокалиберное оружие. Никакие руны не способны заблокировать связь между полутронутым и сущностью. Для моторного духа исключений не предусматривалось. Да, Макс Риндт может переставить автомобиль или проехать на нем минутку-две. Но если мы хотим ехать дольше, то рулить придется мне. Иначе встанем посреди города. Проверено не раз. Я запустил двигатель, с центральной панели подстроил параметры впрыска, чтобы сущность наконец успокоилась и заурчала более-менее ровно. Потом нажал на газ, и мощный «Баран» под шорох широких колес рванул с места. — Не привлекай внимания полиции, — заметил Макс со своего места. — Если Бутылка попытался сдать тебя, то не исключаю, что и властям. — Для этого ему пришлось бы отдать лейден-банку, — возразил я. — А он слишком жадный, чтобы расстаться с сокровищем. Нет, сувенирную лавку штурмовала не полиция, зуб даю. — Зачем он мне? — Забудь. Еще одна проблема моего напарника — он воспринимает слова окружающих напрямую. Риндт понимает, что такое сарказм или метафора, но в большинстве случаев не может выделить их из разговорной речи. Знакомые моего напарника шутят, что в разговоре с ним нужно иметь набор карточек, на которых прямо указано: «сарказм», «шутка», «метафора», «преувеличение», и так далее. И поднимать нужную каждый раз, когда необходимо. Не уверен, что это хорошая шутка. Макс, конечно, своеобразен, но он такой же человек, как и все мы. И оскорблений на тему своей тронутости не достоин. — Ты все равно не привлекай внимания, — раздалось сзади. — Грузовик в этом городе не зарегистрирован, а документы даже не на меня выписаны. Не хочу объяснять легавым, с чего бы это автомобиль из Каньона с тамошними номерами прикатил вдруг в Нову. Я послушался, и остаток пути мы проделали в темпе потока. Сущность движения недовольно дрожала, готовая разорвать скорость на лоскуты, обгоняя ветер. Шутка ли, под капотом сила почти четырехсот скакунов! Но я не давал им выхода, и это вызывало нервную дрожь мотора. Мы проехали полгорода — по стандартной схеме ухода от слежки. Я умело маневрировал, делая петли и полупетли по кварталам. Порой выезжал из переулков на дороги, по которым только что катился. Легкий грузовик для подобного не самый лучший транспорт, но эту часть города я знал отлично, и ни разу не попал в ситуацию, когда пришлось бы давать обратно. Макс регулярно поглядывал в заднее стекло, и я знал — если Риндт что-то однажды увидел, он вспомнит это на предсмертном одре и через полвека. Память в напарника была под стать его физической силе — мощнейшая. — Преследования не обнаружил, — заявил напарник. — Давай на Базу. Я кивнул и повернул на проспект, что вел на север города. Базой (именно так, с прописной буквы) мы называли гараж господина Ли, нашего босса, а по совместительству — главного пахана для всех банд северо-западной части Новы. Парадоксальным образом сам он сочетал сей скромный статус криминального авторитета с членством в крупнейших бизнес-клубах города, не говоря уж о множестве клубов по интересам, включая гольф-площадку и теннисный корт. Господин Ли свободно входил в мэрию, где охранники на входе раскланивались, увидев его лоснящуюся фигуру. Словом, господин Ли был вхож в двери по обе стороны закона и умело балансировал на грани между бизнесом и криминалом. Впрочем, в Нове эти понятия связаны друг с другом куда сильнее, чем в городах поменьше и попроще. Независимость полицейского корпуса Каньона или дивизионная структура Управления полиции в Осени — недостижимый идеал для сил правопорядка Новы. Здесь «на сторону» работала не треть или половина полицейских, а три четверти, а то и семь восьмых. Я знаю. Сам был полицейским алхимиком. Потому и уволился из органов, едва понял правила игры. Правда, это понимание появилось у меня лишь на шестой год работы. Я до последнего держался за мечту о том, что рано или поздно полиция Новы самоочистится, смоет скверну коррупции. Мечтатель, блин... Подъехав к точке назначения, я нажал на гудок. Под гул электрического сигнала ворота Базы открылись, и я в один маневр засунул пикап на свободную площадку во дворе. Сегодня машин было немного, что вполне объяснимо: разгар трудового дня. Бизнес господина Ли не поощряет сидение на попе ровно, поэтому в будний день значительная часть автопарка арендована сотрудниками Арены. И снова — именно так, с прописной буквы. Арена — не уникальное место. Подпольных бойцовских клубов в Нове достаточно. Почти столь же много, как в Городе Ангелов. Только там это действительно чистые бойцовские арены, где мощные парни выясняют отношения на кулаках, ступнях, ножах или дубинках. А заведение господина Ли — особого типа. От большинства арен Города Ангелов и половины новских это учреждение отличает то, что здешним «гладиаторам» разрешено пользоваться алхимическими трюками, включая призыв слабеньких Сущностей. Без инкарнации, конечно — лишь в их собственной бестелесной оболочке. Но и этого хватает, чтобы сорвавшаяся с крючка бойца Сущность разорвала в клочья несколько десятков досужих до кровавого зрелища богатеев. Именно для того, чтобы подобного не случалось, и существует штатный «Специалист по защите», урожденный Николас Григорас по прозвищу Ник Григ. Бывший сотрудник Отдела алхимической безопасности центрального Управления полиции Новы, ныне официально безработный, лишенный патента алхимика и всех регалий бывшего сотрудника полиции. То есть я собственной персоной. В мои обязанности входит подготовить Арену к очередному поединку. Учитывая специфику боев, это довольно нетривиальная задача для обычного алхимика. Но я — необычный. Я чертежник, то есть специалист по символьной алхимии, которую многие специалисты небезосновательно именуют рунной магией. Я действительно могу делать чудеса, если мне дадут на подготовку пару-тройку дней, а лучше — неделю. К счастью, мой босс прислушивается к голосу разума, и бойцовские события проходят раз в семь дней, каждую субботу. Так что я особо не напрягаюсь. Остановить любую тварь из Безвременья, что задумала попробовать на прочность мои рунические графы — плевое дело. Проблема в том, что очень редко Сущность вырывается из Вечности, не потащив за собой свою родную среду. А где прокол Вечности, там может случиться что угодно. И мои таланты чертежника становятся уже не столь актуальными. Но это же явление, то есть прорыв Вечности, включает другую мою не нормативную для алхимика особенность. Спустя ровно сорок две секунды субъективного времени в Вечности, какая-то неведомая сила выбрасывает меня обратно в реальный мир, а попутно разрушает купол Безвременья на расстояние в пару десятков ярдов, а то и больше. Одним словом, я так накачиваю Вечность собственным временем, что разрываю пелену Безвременья на клочки. Для штатного алхимика-защитника — уникальнейший талант. Казалось бы, живи и радуйся! Но не приходится. Как только меня вышвыривает в реальный мир, все воспоминания о сорока двух секундах в Вечности из моей головы куда-то исчезают. Я не могу это вспомнить никогда и ни при каких условиях. И это, увы, не лечится. Я выбрался из пикапа, бросил Максу через капот ключи от машины. Как обычно, Риндт как будто и не заметил моего движения, но поймал брелок за мгновение, как тот угодил бы ему в ухо. — Ты сегодня работаешь? — спросил напарник. — Нет, я с четырех ухожу, — ответил я. — У Эйи завтра выпускной. Надо будет пройтись по магазинам еще. — Хорошо, — кивнул Макс. — Передавай привет. — Передам. Это я сказал уже ему в спину. По своему обыкновению, если Риндт считал, что разговор окончен, он просто поворачивался и уходил, не прощаясь. С этой его особенностью я тоже давно уже свыкся. Макс через двор проследовал к гаражной мастерской, за которой был приписан простым механиком. Там у него небольшая, жутко неуютная и холодная конура, но его это нисколько не беспокоило, он мог спать хоть в цинковом гробе. Но предпочитал небольшой гамак в углу. Тронутые — тоже люди, и им тоже надо отдыхать. И чем больше энергии они потратят, тем качественнее должен быть отдых. В этом смысле Риндт уже довольно сильно не походил на машину, и это не могло не радовать. Я же отправился к боссу. Сегодняшняя афера с лейден-банкой хоть и была придумана мною от и до, но разрешение на сделку я получал напрямую от господина Ли. Он вообще щепетилен в этих делах. Не любит, когда его сотрудники занимаются, скажем так, частными вопросами. И хоть серебро от сделки нужно мне вовсе не в качестве зарплаты, все равно босс требует отчетности о каждой моей «внешней активности». К боссу я поднялся по лестнице. Ждать неторопливый лифт-клетку не было никаких сил, я бы до девятого пешком дошел, пока лифт едет до третьего. Вышел в коридор и тут же столкнулся нос к носу с дородным мужчиной в помятом черном плаще не по погоде. Здоровяк встал прямо напротив меня, загородив неширокий в этом месте коридор. — Какая встреча, — усмехнулся тот. — Привет, Ник. А почему не на цепи? — Я тоже рад вас видеть, кэп, — ответил я. — Ухо нормально слышит? — Эй, я слышу лай! — рассмеялся человек в плаще. — Хозяин разве не запретил тебе открывать пасть без команды? Я уже было зарядил новую обидную шутку, но тут сзади раздался голос босса: — Томас, ты ведь уходишь? Мы оба повернулись на звук. Я — с облегчением, мужчина в плаще — с недовольством. — Помочь спуститься на первый этаж? — в голосе босса послышались угрожающие нотки. Я не удержался и добавил: — Или даже ниже. Здоровяк ничего не ответил, поправил воротник плаща и пошел к лифту, по пути ощутимо толкнув меня плечом. Я хоть и вешу без малого двести фунтов, но по сравнению с Чэпэ — задохлик. Он толкнул меня легонько, но я все равно врезался спиной в стену. Правда, разница в весе не помешала мне за день до увольнения так приложить Чэпэ в ухо, что тот, по слухам, неделю ходил с примочкой на виске. — Ник, ко мне, — скомандовал босс и скрылся за дверью, оставив ее открытой. Я послушно последовал за ним, проклиная нашу игру на публику, где босс выступал в роли сурового хозяина, а я — его цепного пса. Собственно, эта игра и породила те якобы обидные для меня шутки в исполнении Чэпэ. Комиссар всерьез полагал, что может меня этим унизить. Бедный, несчастный человек, если посудить. Я вошел внутрь и закрыл за собой дверь. Кабинет босса был на удивление невелик, но уютен. Хорошо меблированный, обставленный со знанием дела и стиля, рабочий уголок главного авторитета Северо-запада разительно отличался от ожиданий того, кто привык видеть глав преступных синдикатов в образе безобразно богатых людей. Господин Генри Ли Мастерсон, более известный как Сухой Ли, четко отличал себя публичного от себя внутреннего. Если на бесчисленных приемах и визитах он расточал негу и достаток, то в делах был собран, сконцентрирован, скромен и сух. Отсюда и прозвище, к слову. Но порядок и уют на рабочем месте любил, факт. Босс уже сидел за рабочим столом. Кивнул мне, я присел в гостевое кресло напротив. Куда более мягкое и удобное, чем скромное деревянное сидение хозяина. — Как прошло? — спросил босс, не поднимая взгляда от бумаг перед собой. — Нормально, — ответил я. — Бутылка попытался сдать меня каким-то джентльменам, но я это предвидел. Ушли с Максом чисто. — Получил, что хотел? — Да, — я похлопал себя по карману пиджака. — Серебра теперь достаточно. Думаю, на месяц точно хватит. — Хорошо, — сказал босс. — Сегодня у тебя семейные дела, верно? Я кивнул. Босс этого не видел, но ему и не требовалось мое подтверждение. О делах своих сотрудников он помнил даже лучше, чем они сами. По глубине и четкости памяти Сухой Ли мог тягаться с Максом Риндтом. — Давай, иди домой, — сказал босс. — До четырех часов еще куча времени, но вали отсюда. Успеешь купить дочери что-нибудь особенное. А не банальщину, как в прошлом году ей на день рождения. — Спасибо, шеф. Генри Ли очень не любил, когда его называли боссом. Нас кое-что роднило: господин Ли по-молодости работал комиссаром полиции, и в общении со мной предпочитал служебные обращения. Я для него был мэтром, как положено криминальному алхимику, он для меня — шефом. — Мой подарок Эйе заберешь в бухгалтерии, я распорядился, — внезапно добавил босс. — Еще раз спасибо. — Не благодари, — отмахнулся Ли. — Там твоя квартальная премия, все официально. Я лишь чуть увеличил размер. И да, возьми еще деньги Макса. Лучше, чтобы он поменьше светился в офисе. Я удивился. Босс был подчеркнуто политкорректным к тронутым, иначе бы не пригрел у себя Риндта. Никогда раньше он не ограничивал его свободу перемещения по офисному зданию. Мужчина заметил мое недоумение и, оторвав наконец взгляд от бумаг на столе, посмотрел на меня. — Чэпэ не просто так заходил, — сказал он. — Комитет по здравоохранению продавил таки городской Совет и запускает программу реабилитации. — Ту самую? — выдохнул я. — Ту самую, — кивнул босс. — Даже Томас не сможет теперь закрывать глаза на тронутых, пристроенных в качестве обычных сотрудников. Томас Арловски — это мой бывший шеф, комиссар отдела криминальной полиции городского Управления. Я сказал комиссар, но его звание по-новски унылое, «старший капитан». Я так и не привык к новоязу Новы в области званий и чинов, поэтому предпочитал говорить по-ангельски, откуда я родом. В общем-то, Чэпэ нормальный мужик, только злобный и мстительный. А еще изрядно болезненный, из-за чего даже в теплую погоду предпочитает ходить в длинном плаще, сапогах и высокой шляпе. Как будто мы не в солнечной Нове живем, а в какой-нибудь, прости Господи, Осени. К слову, из-за этого плаща у него и прозвище. Чэпэ — это аббревиатура от «Черный плащ». Был такой детский комикс про супергероя в черном плаще, побеждающего преступников всех мастей и размеров. У Чэпэ, как и положено полицейскому начальнику, много связей в криминальной среде. С Сухим Ли они поддерживали пусть и холодные, но взаимовыгодные отношения. Томас делился нужной Генри информацией, взамен получал нужную ему. Если и называть это коррупцией, то скорее с положительным знаком, необходимой для выполнения служебных обязанностей, так сказать. И если Арловски самолично пожаловал в обитель моего босса, значит, дело того стоило. — Тронутые для компании — это проблема? — спросил я. — Да, — босс кивнул, все так же не отрывая взгляда от бумаг. — Это насчет арены, да? — догадался я. — Именно. Генри Ли поставил размашистую подпись на одном из документов и отложил его на стопку уже подписанных. Следующие несколько листов отправились прямо в мусорную корзину. Казалось, Сухой Ли даже брезговал прикасаться к ним пальцами. В его сухом ответе было много боли, это чувствовалось даже мною, человеком, скажем так, не очень близким Генри. Так, старый боевой товарищ, в табели о рангах, однако, серьезно нижестоящий. Пусть неформально я и левая рука шефа. По какой-то странной прихоти босс меня приблизил, и я знал многое из того, что было неведомо даже ближайшим соратникам Генри Ли. Он оторвался от просмотра документов, сложил руки на столе и сложил пальцы ладоней в замок. Внимательно посмотрел сначала на меня, зачем почему-то на один из книжных шкафов, и снова на меня. — Ты знаешь, сколько гладиаторов — тронутые? — спросил он. — Наших? — Разумеется наших. — Ну… Я замялся. Уже больше десяти лет ставлю защиту от Вечности на «соревнованиях», и до сих пор не особо интересовался, какой процент бойцов на арене уже имели контакт с этой самой Вечностью. — Не мычи, если не знаешь, — резко сказал босс. — Тронутых бойцов у нас почти сорок процентов. И почти все они — фавориты в своих схватках. Если здравком узнает об этом, Лигу можно закрывать. Босс имел в виду Лигу Вечности — вполне официальное прикрытие «Арены», с которой платятся налоги и которая принимает легальные ставки. Общий объем денег там, конечно, не дотягивает и до четверти от реальных сумм, которые крутятся на «Арене», но все-таки потеря официального прикрытия одного из главных бизнесов Сухого Ли — угроза серьезная. — Ну что, есть вопросы? — спросил Ли. — Да, — я откинулся на спинку стула. — Кто занес денег в Комитет здравоохранения? Босс рассмеялся. — Ты растешь, мой мальчик, — сквозь смех сказал он. — Да, верно. Здравком за бесплатно и пивную не закроет, ты прав. Но ни я, ни кто-либо из наших конкурентов пока не в курсе, кто прессует бойцовский бизнес. Но мы узнаем. Обязательно узнаем. Я представил, что будет с этим «кто-то», и меня передернуло. Решил сменить тему. — Что теперь с Максом? — спросил я. — Постараемся сделать соответствующее медзаключение, — ответил босс и снова вернулся к документам. Несколько минут я его не беспокоил, затем сказал: — Если за дело взялся здравком, это будет сложно. — Да, — сухо произнес Ли. — Я могу как-то помочь? Босс снова оторвался от бумаг и взглянул мне в глаза. — Все ждал, когда предложишь, — улыбнулся он. — Но спасибо, обойдемся без тебя. Я навел справки, с Риндтом тоже поговорил. Думаю, мы сможем выправить ему лицензию инвалида, а не тронутого. Почти все свидетели его контакта с Вечностью уже проинформированы. Меня снова передернуло. Когда босс переходит на формальный язык вроде вот этого «проинформированы», значит, добрый доктор Генри трансформировался в беспощадного мистера Ли. Оставалось надеяться, что все «проинформированные» персоны правильно восприняли неофициальную рекомендацию Сухого Ли помалкивать о том, что видели или о чем знают в отношении Макса Риндта. — Я пойду? — спросил я. — Да, свободен. Босс снова склонился над бумагами, и я поспешил прочь. Забежал в бухгалтерию на восьмом, забрал два конверта — свой и напарника. Понятное дело, его деньги я не считал, а что касается моего гонорара, так все как и обещал босс. Легальные деньги от легальной компании. Все в сертифицированных казначейских билетах, подлежащих приему в любом заведении. В других городах, увы, ассигнации Новы принимали ограниченно, но я и не планировал выезда. А вот сумма откровенно порадовала. Сухой Ли к моему ежеквартальному гонорару добавил почти столько же. Эйя будет рада, осталось только понять, что купить девушке. Это вопрос вопросов на самом деле. В этом году ей исполняется тринадцать — страшный возраст для подростка, рубежный, можно сказать. А для моей подопечной — особенно. Да, Эйя Григорас лишь по фамилии мне дочь, на деле же она мой приемыш. Я нашел ее в развалинах Малого театра, после памятных событий тридцать второго. Тогда десятую часть города пришлось отстраивать заново, а червоточина Вечности, засевшая на месте бывшего центра городской культуры, точила Нову еще три года. Но все это было потом, уже после того, как я удочерил маленького белокурого ангелочка трех лет от роду. Она уже хорошо говорила, но почему-то в ответ на простой вопрос «Как тебя зовут» откликалась сугубо но-новски: «эй, я». Кто не знает, «эй» в Нове — одно из самых распространенных слов, оно вставляется где надо, и где не надо. В начале предложения этот предлог служит переключателем внимания на говорящего. Поэтому «эй, я» означает «эй, замолкните, я хочу сказать, я». Так мой ангелочек и стал Эйей. Я лично оформил сначала опекунство, а потом, при помощи Сухого Ли (тогда я работал на него еще внештатно), стал и официальным родителем девочки. Боже, страшно подумать, это было уже десять лет назад. То есть я почти двенадцать лет так или иначе работаю на Генри. Интересно, есть ли в компании столь же возрастные старожилы? Не забыть проверить в отделе кадров, даже самому интересно. Но я пошел не в кадры, конечно, а на улицу — в гараж. Макса нашел, где и ожидал. Напарник лежал в гамаке у себя в каморке и читал какой-то технический справочник. Беллетристику и газеты Риндт отвергал с порога, объясняя, что только структурированная информация достойна анализа и запоминания. В общем, как обычно — Макс-машина в своем амплуа. — Танцуй, напарник! — я помахал конвертом с его гонораром. — Зачем? — поднял голову Макс. — Забудь, — вздохнул я. — Вот твоя зарплата. — Спасибо. Положи во второй ящик стола. В левую часть, на стопку таких же конвертов. Я снова вздохнул и сделал, что просил Риндт. Упомянутая стопка была пухлой до невообразимости. Там лежали без движения деньги, должно быть, за год, а то и больше. В силу своих особенностей Макс почти ничего не тратит из заработанного. Я иногда думаю, что ему вообще не нужны деньги. Все, что ему требуется, это базовые потребности человека: еда, вода, одежда, крыша над головой. Из чего-то большего разве что техническая литература, преимущественно на автомобильную тему. И все. Поэтому из всех сотрудников компании он, должно быть, сейчас самый богатый. И держит свое богатство в обычном выдвижном ящике, не запертым, в открытой для всех комнатушке в гараже. Знает ли кто-нибудь об этом, кроме меня? Возможно. Но всем отчетливо понятно, что с ним станет, если хотя бы даже попробует ограбить нашего тронутого. Вот и копится у Макса стопка конвертов… — Я сегодня уйду раньше, — сказал я. — Я не против. Уходи. — У Эйи завтра выпускной средней школы, — напомнил я. — Да, ты говорил. — Есть мысли о том, что можно подарить девчонке? Риндт покачал головой, но потом его человеческая сущность преобладала, и он таки оторвал взгляд от книги. — Купи ей радиоточку. — Чего? — я округлил глаза. — Что за точку? — Радиоточку. Нерелейный приемопередающий аппарат. Типа полицейской радиостанции, но на коротких волнах в очень узком диапазоне. Для уверенной связи требуется высокая антенна, но у тебя же есть многопрограммное радио с хорошим приемом. Думаю, вы можете обойтись его штырем. Нужно только плавкий предохранитель не забыть поставить в соединение, и можно работать. — Спасибо за лекцию, мэтр, — усмехнулся я. — Только я не это имел в виду, когда спросил, что за точка. — А что? — удивился Макс. — Я спрашивал, зачем радиостанция тринадцатилетней девочке. — О! Когда речь заходила о детях и конкретно о моей занозе-дочке, Макс превращался почти что в человека. Иногда даже позволял себе мечтательно улыбаться. Одна моя знакомая врач-психолог сказала, что таким образом у Риндта проявляются светлые воспоминания его собственного счастливого детства. Риндт расслабился в гамаке, улегся поудобнее, заложив руки под затылок. — Это целый новый мир, Ник. Ты просто никогда не был достаточно одинок, чтобы познать прелести анонимного голосового общения. — Попахивает услугами по телефону. — Не ерничай, Николас, — серьезно сказал Макс. — Коротковолновая радиосвязь переживает ренессанс. Только в Нове — порядка шестисот активных абонентов, не считая сессионных пользователей. — Ладно-ладно, шут с тобой, Риндт, — сдался я. — Поеду в «Радиобум», прикину, что почем. Макс разом потерял интерес к разговору, поднял справочник с сетки гамака и возобновил чтение. Даже не сказал «летай». С ним такое бывает — после внезапного прорыва эмоций, которые в глубине души он переживает, становится совершенно холодным и социофобным существом с далекой планеты. Ох, и тяжело же будет юристам Генри превратить органическое поражение сущностью в рядовую психологическую инвалидность. Домой я попал уже поздно вечером. Для меня — обычное дело. Для дочери тоже. Терпеливо ждать вечно опаздывающего папу она разучилась лет в семь, и с тех пор к моему очередному возвращению затемно относится жестко. Или закрывается в своей комнате, или уходит гулять с собакой. Я разделся и прошел на кухню. Эйя приготовила ужин, и он, конечно, успел остыть. Да, у меня есть хранилище, или темпостоп, как его называют в Нове. Но дочка наотрез отказывалась им пользоваться, даже при помощи сверхсовременной защитной перчатки с зашитым в нее запасом концентрированного времени. Самой девчонки дома не было — это я понял, едва вошел. Напарника, как звали нашего поинтера, тоже. Значит, Эйя ушла гулять с четвероногим другом-папазаменителем. Вот и отлично, у меня появилось время спрятать подарок. Я вернулся в прихожую и поднял с пола тяжеленную коробку с радиостанцией. Уже направился в сторону кладовки, но тут зазвонил домашний телефон. Сразу и в комнате, и в коридоре. Ого! Если городской коммутатор подключил к вызову обе трубки, значит, звонит кто-то из конторы. Или кто-то, кто знает, как вызвонить меня по важному делу. Обычные звонки приходили мне только на аппарат в коридоре. Я тихонько выругался, вернул на коробку на пол и подошел к телефону. — Алло. — Ник, это Лиза. Ты наконец дома! Хотелось сказать «меня еще нет», чтобы домработница сама поняла, какую глупость сморозила первой же фразой. Но передумал. Что-то в голосе Лизетты Орнбаум мне не нравилось. Поэтому я ограничился невразумительным мычанием в трубку. — Ник, у тебя все хорошо? — У меня да. Что случилось? Говори сразу и прямо. — Да я не знаю… — Лиза!!! — Ник, тут такое дело… У нас во дворе сидит Напарник. — Ну и что? Домработница, а в не столь далеком прошлом и няня-сиделка Эйи, проживала в девяти кварталах к северу. Собака дочки зачастую бегала к доброй женщине за «вторым завтраком», «вторым обедом» и «вторым ужином». Понятно, что расстояние поинтера не пугало. Как говорится, голодной собаке и десять миль не крюк. И поскольку Напарник в своем стремлении к добавке не замечал ни собак, ни кошек, ни людей, мы относились к этому спокойно. А дочка и вовсе научилась отправлять с ним записки для Лизы — если нам нужно было что-то сообщить домработнице без личного визита. Ведь собственного телефона у домработницы не было. Звонила она либо с почты, что в соседнем квартале, либо из кафешки напротив дома через один от ее собственного. — Ник, Напарник прибежал с поводком. — Значит, Эйя осталась поболтать с подругами, — сказал я, секунду подумав. — Ты же знаешь, у нее почти все ровесники из твоего двора, не нашего. — Я уже проверила, — в голосе женщины сквозили усталость пополам с волнением. — Эйи нет. Ни в нашем дворе, ни поблизости. Я тебе уже четвертый раз набираю, Ник. Каждые пятнадцать минут. Вот это было плохо. Эйя никогда, ни при каких обстоятельствах не отпустила бы Напарника, не будь сама рядом. Тому есть несколько причин, и главная — выходя гулять с собакой, девочка никогда не брала своей трости. Если с тобой собака-поводырь, это просто бессмысленно. Я бросил взгляд на прихожую. Так и есть, белая палка стояла где обычно — в держалке для зонтиков. — Ник, Напарник скулит, — продолжила Лиза. А это уже отвратительно. Поинтер никогда не позволял себе проявлять собачьи эмоции, если это не касалось Эйи или меня лично. Если собака прибежала с поводком и скулит, значит, случилось что-то крайне неприятное. Вот прямо совсем мерзкое. И раз уж не со мной, то... Стараясь не выдавать волнения, я расспросил Лизу о сегодняшнем дне. Женщина сообщила, что до обеда все было, как обычно. Она убралась дома, постирала, впустила и выпустила преподавателя-универсала, который отвечал за удаленную учебу девочки. Да, Эйя посещала школу, но не каждый день. И туда ее возила Лиза — специально для этого босс выделил нам машину с водителем. Мне тогда еще крепко досталось, когда Сухой Ли узнал, что моя дочка уже полгода ездит в школу на омнибусе через четверть города. Пусть и с Лизой и зачастую в компании Напарника, но все же… В общем, сегодня все было как обычно. В три часа Лиза ушла, оставив заготовку для ужина — дочь по-обыкновению готовила сама. Ей нравилось удивлять меня разнообразными блюдами, которые она мастерила под гастрономическую радиопостановку. Благо наш ультра-модерновый шестипрограмник какую только ерунду не транслирует… А в начале седьмого прибежал Напарник. Сидит с отпущенным поводком и скулит, не подпуская к себе никого, кроме Лизы. — Напа куда-нибудь тянет? — спросил я, когда Лиза наконец выговорилась. — Нет, — ответила женщина. — Просто сидит и скулит. — Ты откуда звонишь? — С почты. Аппарат номер два, четыре ноля, шесть. — Жди у трубки. Никого не подпускай. Перезвоню. Я бросил трубку и снова поднял. Дождался приглашающего гудка и крутанул ручку динамо-генератора. Дождался ответа от коммутатора. — Офис компании «Арена», пожалуйста. Добавочный шесть девять. — Минуту, — отозвался сотрудник телефонной станции, но связь дал уже через пять секунд. У нас в компании собственный телефонный узел с постоянным подключением к городской станции, дозвониться до дежурного администратора очень легко. Надо только знать добавочный номер, а то полчаса просидишь в ожидании клерка на другой стороне провода. Спрос на услуги «Арены» большой даже по легальным каналам. — Это Григ, — сказал я. — Привет, Ник, — отозвалась трубка. — Это Зак. Как дела? Сегодня на дежурстве Закери Нариман, и это отлично. Пожалуй, самый смышленый из администраторов. И, к слову, единственный парень в сугубо женском коллективе. — Зак, руки в ноги — и в гараж. Мне нужен Макс. — Позвать к телефону? — Нет, пусть берет машину и едет ко мне домой. По пути пусть заедет к Давиду Ираклиани, я жду их обоих, и быстро. — Что случилось, Ник? — спросил Закери взволнованно. Очевидно, от него не скрылись и дрожь в моем голосе, и довольно специфическая просьба. Если я прошу приехать Макса — значит, мне нужна холодная голова, сильные руки, быстрые ноги и преданность питбуля. Но если вместе с ним я запрашиваю нашего штатного частного детектива, то это значит… — Пусть едут! — крикнул я и повесил трубку. Снова поднял, за минуту дозвонился до дежурной части криминального отдела полицейского Управления. Для этого пришлось назвать код доступа, поскольку прямого выхода на кримпол у обычных граждан нет. Но то у обычных. Меня к ним причислить сложно. — Детектив Оаху на линии, говорите. Отлично! Из всех сотрудников полиции, с кем я поддерживал еще какие-то отношения, Стив был, пожалуй, наиболее ко мне предрасположен. В свое время мы немало бессонных ночей провели в служебной машине, выслеживая подпольных алхимиков. Проблема же в том, что я сейчас сам такой. И по долгу службы Стивен должен был бы послать меня подальше. А еще лучше задержать в профилактических целях, а не разговоры разговаривать. — Стивен, это Ник Григ. Мне нужен Донни. — Он на выезде. — Отправь к нему кого-нибудь, он мне нужен. — Николас, не борзей, — раздраженно произнес Стив. — Я дам ему знать, когда вернется. Это все. — Нет, не все! — Николас, всего хорошего. — Ничего хорошего, Стив! — крикнул я в трубку. — У меня пропала дочь. И Донни — единственный, кто знает, кто такая Эйя, и почему она не может взять и исчезнуть, как любой подросток в ее возрасте! Лейтенант переваривал мою тираду с полминуты, затем сказал уже спокойней и дружелюбней: — Собаки тоже нет? — Хуже, — я вздохнул. — Напарник прибежал к Лизе. Скулит и никого к себе, кроме нее, не подпускает. — Погоди, Ник. С минуту я слушал тишину в трубке, затем зашумело, и с другого конца провода раздался знакомый голос. — Это Донни. Что случилось? Я с облегчением вздохнул и пересказал капитану криминальной полиции события сегодняшнего вечера. С Донни Донованом по прозвищу Птица я был знаком лично, мы почти подружились, если бы не одно дело, разрушившее если не доверие, то уж возможность неформального общения — точно. Тем не менее, мы хоть и работали в разных отделах, но знали друг друга хорошо. И даже заноза Арловски не мог этому помешать. А уж когда я выручил семью Донована из очень неприятной истории, Птица плюнул на протоколы и включил меня в свой собственный «ближний круг». В итоге получилось, что из Отдела алхимической безопасности (в Нове как-то не пришлась ко двору традиционная полицейская иерархия с дивизионами, как в других городах) я был единственным постоянным гостем оперативного руководителя кримпола. А зачастую даже задания получал напрямую от Донована, который имел свой выход на руководство Управления — в обход Чэпэ. Я не возражал против чуть ли не насильной дружбы Донована, поскольку точно знал, что криминальная полиция — это сливки и элита Управления. И связи в этом отделе на вес золота. И не ошибался. Ровно до момента, когда Донни пришел ко мне домой с ордером на арест. Видит бог, видел я — он очень этого не хотел. Но еще больше он не хотел вылететь с теплого места, лишиться пенсии и оставить свою семью без средств к существованию. Тем более, улики против меня были железными и… справедливыми. Я действительно продался. Нет, продажных копов в Нове хоть сачком лови, но я продался не за деньги, а идейно. Ровно к тому времени я понял, что девиз полиции — это ширма, за которой люди просто зарабатывают деньги сами и, что еще хуже, помогают зарабатывать другим за счет третьих. Это меня и подкосило. Я вышел на проторенную сотней ног Тропинку коррупции, а оказался вдруг на Проспекте предателей. Потому что перестал чтить интересы сослуживцев так же, как свои. Поставил свое выше общественного. Нашел силы пойти против системы. И система меня сожрала. Подставила, задержала, арестовала, осудила и выкинула на помойку жизни. От алхимической шараги на крайнем Севере меня отмазал Сухой Ли, а Донован с тех пор наглухо от меня отгородился ассистентами и заместителями. Но стоило ему узнать, что в беде не я, а моя дочь, Птица снова оказался в гнезде. — Своих уже вызвал? — спросил Донован, когда я закончил рассказ. — Да. Будет Давид. — Хорошо, — ответил Донни. — Я вышлю тебе Камерера. Он все равно с ранением, к оперативным вызовам пока не готов. И не спорь! Больше у меня для тебя все равно никого нет. Я вздохнул. Должно же было когда-нибудь закончиться сегодняшнее везение. Лав Камерер — последний человек, кого я хотел бы видеть в роли помощника от полиции. И дело не в том, что мы друг друга терпеть не можем. В конце концов, против приказа начальника он не пойдет. Просто Камерер — неуч. Ну, есть такие люди даже в полиции. Патентованные бездари, попавшие не на свое место и упорно не желающие его освобождать в пользу талантливых. Не люблю таких. Поэтому не раз макал Камерера лицом в грязь, выставляя его скромные таланты ниже плинтуса в глазах начальства. Давно это было, молод был и горяч, честолюбив и все такое. Теперь вот, аукнулось. Камерер — дитя Системы. Дурное, но дитя. А Николас Григорас — бастард. — Хорошо, Донни, спасибо, — сказал я. — Пусть Камерер едет на Тисовую, двенадцать. Это дом моей помощницы. — Твоей прислуги, Ник, — уточнил Донован. — Ты ж теперь бизнес-элита, куда нам, простым служакам. — Донни! — Летай. Гудки в трубке. Я в ярости бросил ее на аппарат, который отозвался жалобным треньком. Пнул коробку с радиостанцией, скривился от боли в ступне — уже успел разуться, больно. Потом зашел в столь нелюбимую дочкой подсобку, в куче барахла нашел нужный чемодан, сдул пыль, и забрал его с собой. Что-то мне говорило, что этот вечер будет долгим, а главное — потребует моих профессиональных талантов. Черт бы побрал эту криминальную алхимию! Почти вышел за дверь, вспомнил о Лизе. Плюнул за порог, вернулся к телефону и позвонил на почту. Успокоил скулящую, словно поинтер, домработницу. Заставил бежать домой — принимать Камерера. Потом наконец вышел из подъезда — ровно под демонический рокот мотора и адский скрип покрышек. Макс пожаловал на собственной машине, которую собрал чуть ли не по винтику. Низкий, облеченный донельзя хот-род на базе «Серебряного Меркурия» двадцать второго года можно было бы назвать технически совершенным, если бы не одно но: в приводе этого автомобиля и не пахло сущностью. Машина ездила на чистом углеводородном двигателе, а значит, была подобна пороховой бочке с зажженным фитилем. Из всех профессиональных механиков города Макс Риндт был, пожалуй, единственным, кто спокойно относился к возможности взлететь на воздух просто из-за того, что слишком сильно нажал педаль газа. Или, например, забыл придушить карбюратор на торможении. На заднем сиденье открытой машины, скрючившись, сидел Давид. Как и многие в компании, в прошлом профессиональный полицейский следователь, а сейчас — преуспевающий частный детектив. Но все знали, кому Ираклиани обязан своим успехом, поэтому я с ним особенно не цацкался. В табели о рангах я был на три этажа выше Давида. — Погнали на Тисовую, — крикнул я Максу, стараясь заглушить оглушительную трескотню вонючего бензинового движка. Бросил чемодан с реактивами назад, сам перевалился через символическую дверную створку низкого, распластанного по асфальту кузова. Плюхнулся справа, рядом с Риндтом. — От полиции будет Камерер, — проорал я. — Держи себя в руках! Макс ненавидел Лава люто, истово. Куда больше, чем я. Риндт вообще мало к кому из людей испытывал сильные чувства, но полицейский раздолбай умудрился попасть в список исключений. Почему — история длиной в повесть. Как-нибудь расскажу, но точно не сейчас. Мой напарник ничего не сказал, лишь дернул за какой-то рычаг, нажал на педаль, и меня прижало к спинке кресла. Может быть, углеводородные двигатели и страшны, как божий грех, не говоря уж об опасности. Но мощности им не занимать, это факт. Маленький, легкий хот-род приводил в движение такой же табун лошадей, что и наш корпоративный пикап: который вдвое больше и втрое тяжелее. Для погонь с перестрелками подобная шустрая машина, как у Макса, самое то. Не будем уж рассказывать, что именно для этого Риндт и собрал его. Жаль, что я уже слишком стар для подобного веселья. И обременен семьей. Вспомнив о семье, я помрачнел, и до самого дома Лизы старался не думать ни о возрасте, ни о семейном статусе.