Вечность не вечна

В доме Лизы не было, за что зацепиться. Ни прибывший Ираклиани, ни пожаловавший чуть позже Камерер (он и тут умудрился намудрить, опоздав на полчаса относительно регламента) не нашли ничего, за что можно тянуть. И ничего, что можно было бы копать. Единственное, что успел сделать наш детектив, это с осмотреть собаку. Разумеется, с моего на то позволения — Напа хоть и нехарактерно для себя скулил без остановки, но подпускать к себе чужих не давал. Минут через пять уговоров и успокоительных бесед мне удалось, наконец, передать поинтера на осмотр Давида. Потом приехал Лав Камерер, и мне пришлось идти его встречать, поскольку Макс полицейского детектива ненавидел чуть ли не патологически. За себя с собакой я оставил Лизу. Напа не то, чтобы любил госпожу Орнбаум, но хотя бы доверял ей. Макс остался во дворе, присматривать за прибывшими с Камерером полицейскими. Примерно через час Лав нашел меня в маленькой квартире домработницы. Я пил горчайший и противный, но потому и достаточно эффективный тоник — натуральный кофе. Разумеется, у Лизетты не было ни шанса позволить себе этот напиток самостоятельно, поэтому официальным поставщиком арабики для домработницы был я. Сам дал — сам взял. Имею право. Разговор с полицейским вышел коротким. Камерер сообщил, что по месту нахождения пса ничего раздобыть не получилось. И надо переносить полицейское расследование в друге место. Уточнил, откуда прибежала собака. В точности я этого не знал, о чем правдиво и сообщил детективу. А затем отправил его по своему адресу — вынюхивать и выискивать там. Оказалось, что в этом нет надобности. Помощник Камерера уже навестил мой дом, и за прошедший час также ничего подозрительного не обнаружил. Отчет об этом он отправил телефонограммой в Управление, и уже оттуда новости об этом узнал Камерер. Как именно — он умолчал, но я знал, что у детективов криминальной полиции есть малогабаритные радиоприемники, которые позволяют получить голосовое сообщение из Управления. Только получить — для передачи радиосигнала их мощности недостаточно. На этом наш разговор с полицейским и закончился. Не простившись, он вышел из квартиры, и спустя минуту я услышал рокот двигателя полицейской машины. Камерер вместе с двумя своими подручными уехал, и я спустился вниз — поговорить с Давидом. Ираклиани, как меня увидел, отрицательно покачал головой и решительно кивнул в сторону улицы. Я все понял. Давид не собирался разговаривать в публичном месте. Это внушало надежду. Значит, он что-то нашел. Мужчина вернулся в машину, где нас ожидал Риндт. В ответ на невысказанный вопрос Макса я лишь попросил его отвезти нас обратно в мою квартиру. Напарник без разговоров завел двигатель, и мы помчались обратно на Садовую. Собаку оставили у Лизы — Напа хоть и перестал скулить, но вел себя странно и больше всего походил на очень старую, усталую псину. Не похоже на моего шестилетнего поинтера. По пути Давид оставался молчаливым. Лишь бросил, что двор моего дома облазили со всех сторон. С одной — коллега Камерера, с другой — компаньон самого Ираклиани. Но оба ничего не нашли. Вообще ничего. А вот по поводу дома Лизы… Детектив провел все первичные исследования самостоятельно и кое-что нашел, но сейчас ему нужно еще кое-что проверить на стартовой точке. Я не стал расспрашивать Ираклиани, и до моей квартиры мы доехали в молчании. Впрочем, мне бы и не удалось влезть в его дела. Ко мне, как и к Максу, Давид относился нейтрально-уважительно, однако к своей работе не подпускал. Совру, если скажу, что я не пытался. Пытался, еще как. Но сам был полицейским и знаю, насколько хреново работает детектив, вовлеченный в расследование собственного дела. Прям совсем плохо работает. Но что еще хуже — и другим мешает. По приезду я отдал бразды правления всеми процессами расследования Давиду, а сам с Максом занялся оборудованием штаба. Что и как теперь будет искать Камерер, равно как и его потребности, меня интересовало мало. Я точно знал, что в Управлении будет принята версия похищения. И затем непутевого детектива быстро заменят люди куда более профессиональные. Не факт, что будут рвать жилы ради «моего» расследования — все-таки из полиции я уходил грязно, — но это будут настоящие ищейки, не чета Лаву. Риндт как зашел в прихожую, тут же заметил коробку из «Радиобума». Одобрил мой выбор. И не долго думая, тут же вскрыл нарядную упаковку из глянцевого картона, разворошил ее потроха и вытащил на свет божий мой подарок для Эйи: коротковолновый многодиапазонный полнодуплексный радиоприемник-передатчик. В комплекте с устройством была и телескопическая антенна, которую Макс быстренько закрепил на балконном карнизе. Мне оставалось только поражаться тому обилию инструментов и гаечных ключей, которые напарник, оказывается, постоянно носит в карманах своего пиджака. Там чистого металлического веса было фунтов на двадцать, наверное. — Риндт, зачем тебе радио? — поинтересовался вернувшийся со двора Ираклиани. Мужчина успел испачкать свой традиционный, в мелкую полоску двубортник, на коленях когда-то безупречно отглаженных брюк красовались грязные замятины, шляпу детектив вообще смял в трубочку и сейчас держал в руке, как дубинку. Саквояж алхимика остался в прихожей. Как и калоши — надо полагать, тоже не особо чистые. Поэтому его блестящие, отполированные до зеркального блеска мыски ботинок казались чем-то из иного мира. Куда лучше, чем наш грешный, в котором пропала моя дочь. — Макс не доверяет телефонным линиям, — озвучил я мысль. — Это не так, — буркнул Риндт, закручивая какие-то клеммы на задней крышке передатчика. — Хочешь привлечь к расследованию сообщество радиоманьяков? — предположил Давид. — Нет, — отозвался Макс, но ничего больше не сказал. Зазвонил телефон. Я стоял прямо рядом с висящей на стене трубкой, схватил ее: — Алло. «Это Донован». — Слушаю, Донни. Давид напрягся, прислушиваясь вместе со мной. «Приехал Камерер, сдал устный отчет. Я перевожу твое дело в группу похищений». Ну конечно. Ничего другого я не ожидал. Логично, что криминальная полиция подключит своих спецов. Проблема в том, что ни я, ни Давид, ни даже Камерер пока не были уверены, что это действительно похищение. О чем я и напомнил Птице. «Не учи меня жить, Григ», — отозвался Донни. — «Твоим случаем займется группа. Камерера я снимаю». — Я не против. «И еще», — мне показалось, или Донован немного запнулся? — «Твой телефонный номер через минуту будет подключен на постоянную прослушку и запись. Я не обязан тебе это говорить. Так, по старой дружбе». — Не случилось у нас дружбы, Донни. «Ну, тогда я тебе ничего и не говорил». Короткие гудки. Я повернулся к своим. Давид, похоже, все слышал сам, стоял совсем близко к динамику телефона. Макс же внимательно читал инструкцию к радио и, казалось, вообще не интересовался нашими действиями. — Птица? — спросил детектив, хотя наверняка узнал тембр голоса Донни. — Он, — я кивнул. — Дело у похищенцев, телефон уже на прослушке. Давид присвистнул. — Быстро. — Вот это меня тоже тревожит, — согласился я. Чтобы полиция схватила дело, что называется, на лету… Конечно, есть оперативные ребята в Управлении, я не спорю. Но обычно полицейская работа выглядит совершенно иначе. Неспешно, можно сказать, даже медленно, но с непреодолимым усилием дорожного катка. Вроде бы еле катится, но попробуй, останови! — Макс! — окликнул я Риндта. Он даже ухом не повел. Все так же стоял столбом, читая инструкцию к радиопередатчику. — Я все слышал, — внезапно сказал он и оторвался наконец от чтива. — Ты спрашивал, почему я заинтересовался передатчиком? Вот тебе ответ. Нам нужна система оперативной связи с офисом, исключающая запись разговоров полицейскими слухачами. А теперь не мешай мне, я хочу закончить настройку до полуночи. Ираклиани жестом пригласил меня выйти из комнаты. Мы переместились на кухню, где на моей дорогущей электрической плите в трехлитровой кастрюле уже кипела вода. Я понимал, что ночь будет бессонной, и намеревался заварить конский объем кофе или чего-нибудь покрепче. Но пока время для чего покрепче не настало, поэтому — кофе. — Что нашел? — без разгона начал я, выключая конфорку. Давид мне был симпатичен как специалист. Но не как сотрудник Компании, да и взаимности не было. Отчасти потому, что он органически ненавидел полицию и все, что с ней связано. Не удивляйтесь, для бывшего полицейского это нормально. Я — неожиданное исключение из правил. Ираклиани же кривился от слова «полиция» еще и потому, что я, такой же бывший офицер Управления, пришел в компанию на его место. До того, как начать карьеру детектива-алхимика, Ираклиани отвечал за алхимическую безопасность боевой зоны Арены. Короче говоря, гроссмейстер Генри Ли осуществил эдакую рокировку, где фигурами являлись мы с Давидом. Правда, это не ладья с королем менялась местами, а скорее с ладья с офицером. Ираклиани из положения защитника передвинули в неофициальную должность левой руки мистера Генри, то есть зама по безопасности. А меня, которого изначально взяли на эту должность (все-таки, до увольнения из Управления я был успешным полицейским офицером), поставили как раз на место ладьи, то есть Давида. Казалось бы, Ираклиани должен быть доволен. Повышение. Ан нет. Мне босс доверял полностью, а вот своему новому детективу — не особо. И для меня Сухой Ли выдал автомобиль с водителем, чтобы возить Эйю в школу. А Давиду — лишь почетную должность и весьма умеренную зарплату. И я это знал, и Давид, и мы оба знали, что знаем. Поэтому особой любви друг к другу не питали. Но и не враждовали — уже хлеб. — Короче, эй, — сказал Давид, бросая измятую шляпу прямо на обеденный стол. — Кто бы не был к этому прикручен, дело ясное, что дело темное. Безвременьем так воняет, что дальше не летай. — Короче, эй. — Собаку загоняли в Вечность, — отрезал Давид. — Возможно, что вместе с девчонкой. Я вспомнил, как вел себя Напа и все стало на свои места. Точнее, почти все. — Невозможно, — я покачал головой. — Эйя не пережила бы контакта с Безвременьем. У нее барьер. — А я и не говорю, что пережила. От удара в глаз Давида спасла только моя негибкость, да еще ловкость частного детектива. Кулак пролетел в паре дюймов мимо его носа. Мужчина успел отшатнуться назад, затем проворно отскочил к выходу, и между нами образовались несколько футов пространства, занятого кухонным столом. — Спокойно, Ник, — Давид примирительно поднял ладони. — Я имел в виду, что не уверен, что она это переживала, вот и все. Остынь, парень. Я унял сердцебиение, постоял несколько секунд с закрытыми глазами, затем ногой достал себе стул из-под стола и уселся, бросив руки вдоль туловища. — И потом, это все еще догадки, — добавил Давид. — Давай тогда факты. Детектив подошел ближе, тоже подцепил стул и устроился строго напротив меня. Так, чтобы между нами был полный диаметр столешницы. — Я пока обошел не всех, это дело Камерера. Потом запрошу его отчет у ребят из полиции, но ни я, ни Лав пока не нашли ни одного свидетеля. И это в четверг вечером, когда полдома должны были хоть что-нибудь, да заметить. А уж локальный прокол Безвременья — так уж точно. — Так, и что? — Это раз, — сказал Давид и продолжил, словно не услышав моего вопроса. — На ошейнике пса следы алхимических окислов. Это два. Ты ведь не совал его в хранилище, эй? Я покачал головой. Некоторые таким образом избавляются от паразитов с ошейников чужих собак, но я-то для Напы все покупал в зоолавке, не с рук. — Стальные бляшки, как и серебреная застежка, покрыты патиной Вечности, — продолжил детектив. — Значит, собака была инкапсулирована в Безвременье как минимум пять минут субъективного времени. Кошки и собаки имеют солидный запас времени крови, поэтому для них время внутри Вечности не останавливается. Только вот каждая минута, проведенная там, для четвероногого друга отливается в годы потерянной животной жизни. В случае с Напарником, который весной справил шестилетие, это становилось критическим. — Дальше. — Эй, дальше вот, — произнес Ираклиани, доставая из внутреннего кармана пиджака пакет из нейтральной бумаги. Открыл и перевернул над столом. На столешницу выпала бумажка размером в листок ежедневника. Ранее сложенная в четыре раза, но теперь развернутая до оригинальной величины. Сначала я подумал, что она чистая, но детектив подцепил ее столовым ножом, и на обратной стороне я прочитал следующую надпись: НЕ ЗЛИСЬ. ТЫ ВРЯД ЛИ МЕНЯ ТАК НАЙДЕШЬ. ПОЖАЛУЙСТА НЕ ИЩИ МЕНЯ ЗДЕСЬ, И ПДЕ-ЛИБО ЕЩЕ. ЦЕЛУЮ. Все буквы были рукописными, но старательно печатной формы, поэтому говорить о почерке не приходилось. Конечно, специалисты-графологи могут разобраться, а алхимики-чертежники типа меня и восстановить внешний вид соседних страниц перекидного календаря, из которого и была вырвана бумажка. Но все это можно ждать не раньше, чем через пару-тройку дней. И то в лучшем случае. Если Сухой Ли нажмет на все свои рычаги внутри Управления. Я ограничился молчанием. Восклицать «что за бред?», «что это?» и прочие банальности я не стал. Лишь поднял взгляд на Ираклиани и безмолвно спросил его мнения. — Это похищение, разумеется. Но условий нет. Только записка твоей дочери, — произнес детектив. — Без тебя понимаю, — произнес я. — Где нашлась? — В кармашке для корреспонденции. На том же ошейнике. Камерер пока не в курсе, я проследил, эй. — Ясно. Мне ничего пока не было ясно, но нужно было что-то сказать. Единственное, что сейчас сверлило нерв, что похититель, кем бы он ни был, знаком с нашими домашними порядками. О том, что мы отправляем с Напой сообщения кому-либо, знало считанное количество людей. Я молча достал собственный блокнот, открыл на первой же свободной странице, отцепил химический карандаш от брошюровочной пружины, и написал имена всех, кто имел представление об особенностях конструкции собачьего ошейника. Список получился недлинным. Но и не сильно коротким. — Что еще? — спросил я, когда блокнот улегся обратно в карман. — Камерер знает хорошего кинолога. Говорит, пока собака не пришла в себя, тот может определить время темпоральной заморозки с точностью до часа. Тогда можно более предметно опросить жильцов дома. — Пусть везет этого своего кинолога. — Ты не понял, Ник, — поправился Ираклиани. — Нужно отправить к нему собаку. На темпорально-инвазивную экспертизу. — Забудь, пока я тебе снова не отмахнул. И на этот раз не промажу. Детектив понимающе кивнул. Шансы вернуть девочку — есть. Нужно лишь дождаться звонка похитителя. И либо выполнить его условия, либо поймать мерзавца. И убить, если с дочкой что-либо случилось. А вот шансов вернуть к жизни Напарника, которого в условиях сверхглубокой Вечности будет темпорально исследовать «хороший кинолог» — никаких. Экспертиза займет несколько часов. Это действительно то, что называют «собачий билет». То есть путешествие в один конец. — Что-то еще? — спросил я без особой надежды. Давид отрицательно покачал головой. — Может, в Управлении что-то еще нахимичат, но я бы не надеялся. Скорее всего, подключат стандартную схему похищения за выкуп. — Знать бы, что нужно похитителю — отдал бы уже вчера. — Я бы тоже, Ник, я бы тоже. — У тебя нет детей. — У меня есть человечность, Ник. Хотя понимаю, тебе в это не верится, эй. Вместо ответа я встал и заварил нам с Давидом по кружке крепчайшего кофе. Настоящего, с плантаций далекого Юга. Никакой синтетики, никаких растворимых эрзац-напитков, коими балуется кофейная индустрия Новы. Сидя с дымящимися кружками, мы с Ираклиани смотрели друг на друга и пробовали на вкус тишину пополам с кофе. Затем явился Макс. Руки его были измазаны технической смазкой, на большом пальце правой руки виднелась свежая царапина. Но лицом напарник излучал довольство самим собой. — Я настроил радио. — Молодец, — похвалил я. — Теперь мы на связи с офисом. — Я понял. Рассказывай, что задумал. Макс бросил взгляд на детектива, я кивнул. — У меня в гараже есть похожий аппарат, — произнес Риндт. — Не такой навороченный, конечно, но можно поднять полнодуплексную связь. Ночью перенесу его ближе к коммутаторам, организуем зеркальный штаб. Тут будет кто-нибудь сидеть на телефоне, а оперативную связь будем держать из компании. Там возможностей быстрого реагирования больше. Пока в полиции запишут, напишут, отрапортуют, проанализируют и начнут шевелиться, мы первыми успеем сделать все, что нужно. Мы с Давидом переглянулись. — Иногда я думаю, что не того человека взяли в замы по безопасности, — сказал Ираклиани. — А я постоянно думаю, что в нашей паре я лишний, — ответил я любезностью в сторону Риндта и повернулся к нему: — Спасибо, Макс. Реально дельная мысль, и исполнение отменное. — Я знаю, — ответил он. — Я поехал в офис. Почему на бумажке некоторые буквы идентичны вплоть до последнего штриха? — Чего? — Я про надпись на листочке, — Макс указал на листок, что по-прежнему лежал на столе. Я перевел взгляд на записку. Детектив повторил мое движение. Судя по растерянному выражению лица, Давид тоже не понимал, о чем говорит Макс. Мы синхронно посмотрели на Риндта, и тот объяснил: — Несколько букв идентичные дальше некуда. Как по прописям нарисованы. Для рукописи это очень странно. Мы с Ираклиани переглянулись, вперились глазами в послание от посетителя и почти синхронно дернулись к листку. Я оказался проворнее. Плюнув на все правила расследования, запрещающие контакт голыми руками с вещдоками, я снова и снова проедал страничку глазами. Действительно, в записке были совершенно одинаковые буквы. Я пригляделся, затем бросил листок на стол, достал свой блокнотик и торопливо переписал те символы, которые повторялись вплоть до последнего штриха. Получилось следующее:              Н С Т Л Н Т Н П С Т       Н П Л — Что скажешь, Ник? — спросил детектив. — Вроде твоя специальность. — Не спец в графологии, Дава. — Но в каллиграфии-то спец, а? В предложении бывшего алхимика был свой резон. Я сжал зубы и заставил себя признать, что Ираклиани прав. Если какие-то буквы притворяются клонами, не надо строить сущностей. Нужно лишь понять, с чего бы это и каким образом рукописные символы на бумаге вдруг пошли дружными рядами братьев-близнецов. А для этого не придумали ничего лучше, чем темпоральный анализ. Я сходил за своим ящиком с алхимическими инструментами, поставил его прямо на чистейшую скатерть стола, открыл и вынул несколько конспектов рунологии вместе с набором чертежных трафаретов. Затем приготовил визуализатор, еще парочку забористых алхимических реагентов, названия которых даже сам не смог запомнить и всегда именовал их по номеру в каталоге. С молчаливого согласия нашего официального следователя в лице Давида, положил на стол зеркальное блюдце, поместил листок в центр, и взялся за серебряные пипетки. Через пять минут и дюжину проклятий, когда я промахивался каплями визуализатора мимо букв, зеркало под листочком затуманилось. Пространство над блюдом, наоборот, как будто моментально очистилось от пыли, дыма и любых посторонних примесей. Превратилось в карикатуру, эскиз самого себя. Так мир видит только фотопленка, но не человеческий глаз. Конечно, дело не в чистоте, а в том, что внутри зеркального периметра полностью остановилось субъективное время. Вместе с броуновским и прочими видами движения, что незримо «замыливают» картинку, делают ее привычной глазу. В теории, с остановкой времени должны останавливаться и все физические процессы, включая передачу энергии, свет и все остальное. В случае прорыва Вечности обычно так и бывает — реальный мир накрывает угольно-черная клякса Безвременья, иногда блестящая вторичным излучением краям, но зачастую просто провал во тьму. Но я-то не физик, я алхимик. А наш брат имеет собственные отношения с Вечностью, зачастую не очень-то и формальные. Некоторые называют это магией, но по мне — это просто разновидность науки. Умение при помощи рунных записей определенными реагентами изменять некоторые физические законы. К слову, сущности из Безвременья эти законы вообще игнорируют. — Ну что, поехали? — спросил я. Макс не понял, но Давид кивнул. Он знал, что я собираюсь делать. И не спорил с тем, что сейчас произойдет. Я поднял над блюдом очередную пипетку, и с ее кончика сорвалась капля универсального растворителя — алкогейста. Чистейшие углеводороды без примесей. Вещество, способное в секунду уничтожить любую синтезированную материю, не затронув при этом ее натуральной части. Капля упала на купол Безвременья, некоторое время повисела в неподвижности, но вскоре среагировала с воздухом, который был пронизан самой сутью Времени. Точнее, его полного отсутствия. Мгновение — и вся лишенная текущего временного заряда материя просто исчезла, превратилась в поток своей противоположности, абсолютного, сверхбыстрого, концентрированного Времени — Темполиквуса. Через минуту концентрированное время выдохлось, растворилось в потоке нашего мира. А мы увидели то, что автор записки предпочел скрыть. Намеренно ли, случайно — пока неясно. Все, что осталось от вещдока — его каллиграфическая тень. Те буквы, вернее, их проекции, над которыми неизвестный пока каллиграф корпел больше всего, вырисовывал их наиболее тщательно. Удивительно, но самыми «медленно выписанными» оказались не только те символы, которые походили друг на друга, но и некоторые другие. Включая части других букв, которые образовывали точки между символами: Н . З С Т В Л . М Н . Т . Н П С Т Н . И З . П Л Ц — Пока не понимаю, — констатировал я. — Это ясно не машинопись, которую обрисовали вручную, — сказал Давид. — Фотографируйте, пока не поздно, — резюмировал Макс. — Хотя понятия не имею, что здесь сейчас произошло. Пока я бегал за фотоаппаратом, чтобы запечатлеть остатки вещественного доказательства, Ираклиани рассказал не сведущему в алхимии Риндту о том, что может означать увиденное. Проще говоря, автор записки сконцентрировался на выделенных буквах, оставив без особого внимания остальные. — Я по-прежнему не очень понимаю, — признался Макс. — Ничего страшного, тут мало кто понимает сейчас, — сказал я, делая очередной фотоснимок. — Принеси мне трубку из коридора, пожалуйста. Риндт сходил в коридор и вернулся, подтягивая за собой хвост телефонного шнура. Подобно многим обеспеченным холостякам, я не стал обрезать его по месту, предпочитая своего рода свободу перемещения. Очень удобно, когда живешь в большой квартире. Я крутанул динамо-ручку. — Алло, дайте абонента двенадцать десять. Нет, я подожду. Я прикрыл микрофон ладонью и сказал, что меня переключают на рабочий. В случае с частным выездным педагогом это означает, что нужно сначала понять, у кого дома он сейчас работает, затем найти этот дом в телефонной базе и наконец дозвониться. Учитывая, что уже близко к полуночи, это потребует некоторого времени. Макс понимающе кивнул и пошел к плите, заново включил электричество под кастрюлей. Давид собрал кружки и отнес в мойку, но мыть не стал, а вернулся с набором из еще трех штук. За время ожидания наш детектив успел заварить и разлить еще одну порцию кофе на каждого. Но я так и не притронулся к кружке. Посмотрел на часы, что висели над дверным проемом. У кого, интересно, в столь позднее время работает Альфредо? В динамике что-то щелкнуло, и я снова приник к телефону. «Алло, я слушаю». — Это Ник. Отец Эйи. «Да, я узнал вас, господин Григорас. Добрый вечер». Вечер был вовсе не добрым, но преподавателю моей дочки об этом знать не следует. — Альфредо, подскажите, пожалуйста, сегодня у вас была каллиграфия? «Да, а что?» — Да ничего, в общем-то, просто я не вижу одного из своих трафаретов. Вот, думаю, спросить Эйю, или это я его куда-то затерял? «У нас классическая каллиграфия, господин Григорас», — произнес мужчина. — «Никаких рунных знаков. Не думаю, что на этом этапе можно интересоваться алхимическими трафаретами». — Да, но у меня как раз стопка стандартного алфавита и пропала. Все рунные прописи на месте. «При всем уважении, Николас, я не думаю, что ваша дочь тут при чем. Она никогда не берет ничего без спроса». — Разве я говорю, что без спроса? — с наигранным весельем в голосе сказал я. — Она мне звонила на работу, как раз спрашивала про каллиграфию обычных слов, но потом вроде как решила подождать моего возвращения. Сами понимаете, обычная каллиграфия и чертежная — вещи разные, но перепутать несложно. Осторожность не помешает. «Конечно, господин алхимик. Я все понимаю. И все равно уверен, что Эйя не трогала ваши рабочие инструменты. Она очень благоразумный ребенок для своих лет. Уж поверьте, я в подростках разбираюсь. У самого трое». На том конце провода послышался призывный детский крик. Я не стал выяснять, почему дети нашего учителя оказались по рабочему телефонному номеру и поспешил закончить разговор. — Хорошо-хорошо, Альфредо. Наверное, это я все-таки куда-то сунул. Спасибо за помощь. «Не за что, Николас. Хорошего вечера, летайте». — Взаимно, взаимно. Хорошего вечера. Я выключил трубку и окинул взглядом подельников по расследованию. — Кто еще думает, что записку написала Эйя? — спросил я. — Похоже на то, — сказал детектив. — Только странная ошибка. — В смысле? — не понял я. Ираклиани ткнул пальцем в потихоньку исчезающую темпоральную тень записки. И в самом деле, ошибиться в слове «где-либо» Эйя случайно не могла. Она была слишком хорошо образована даже для своего возраста. Что уж говорить о начальной школе, где учат писать это наречие. — Вот да, — согласился я. — Может, писала не она? — А кто? — вклинился Макс. — Кто-то еще, кто знает не только про собачий ошейник, но и о распорядке дня вашей семьи? И пишет с детскими ошибками? — Может, волновалась? — предложил Ираклиани. Сказать, что что-то стало ясно — сильно преувеличить мои интеллектуальные способности на то время. Однако напарник был абсолютно прав: ошибиться в таком простом слове моя дочь не могла. Или могла, но тогда сделала это сознательно, с умыслом. — Макс, как думает твой арифмометр? — У меня голова, а не машина, Ник, — Риндт сделал вид, что обиделся. — И она думает, что пока нет оснований исключать авторство Эйи. — Согласен, — кивнул я. — Давай лучше сконцентрируемся на выделенных буквах. Они уже совсем рассосались. Кто-нибудь запомнил, или мне искать посреди ночи пункт проявки фотопленок? Макс, разумеется, запомнил. И написал на том же листочке блокнота, в котором я выписал первую партию символов. При этом он выделил жирным текстом те символы, которые перешли во вторую часть загадки из первой. У нас получилась такая шарада:       Н С Т Л Н Т Н П С Т       Н П Л а затем:       Н . З С Т В Л . М Н . Т . Н П С Т       Н . И З . П Л Ц        — Ну что, мозговитые мои, — сказал я. — Есть идеи? Ираклиани оставил кофе и продекламировал: — Их пестициды наших не перепистицидят. — Очень смешно. — Пока ничего другого не предложу, — Давид развел руками. — Разве что погадать, с чего бы это автор текста наиболее тщательно писал не только отклонированные буквы, но и другие. — Погоди гадать, — сказал я. — Дай подумать. — Думай. Я отошел к окну и глянул на вечернюю Нову. Не знаю почему, но вид на центр города всегда стимулировал мозг. Так было и раньше, когда я брал работу полицейского домой на ночь, так продолжилось и позже, когда в работе на Сухого Ли я стал куда менее аналитическим и более рутинным специалистом. Но в любом случае, огни большого города действовали на меня успокаивающе. Я расслаблялся, прогонял ненужные мысли и тревоги, и в образовавшееся место мог выглянуть мой глубинный разум. Тот самый, который отвечал за интуицию и неосознанное мировосприятие. Тем не менее, начинать дедукцию я всегда предпочитал усилием своего сознательного. Эдаким интеллектуальным тараном, если вы понимаете, про что я. Начать с того, что моя дочь — слепая. Не «с ослабленным зрением», а напрочь, полностью слепая, без какой-либо политкорректности. И была такой с той самой жуткой трагедии в Театре. К слову, ровно там же и в то же время пострадал и я, но у меня все кончилось лишь спорадическими судорогами в левой руке. А для трехлетней малышки — погасшими красками мира, который она только-только начала познавать. Вот уже десять лет Эйя познает его посредством других органов чувств. И буквам из школьных прописей предпочитает шрифт Брайля, который знает в совершенстве еще с пятилетнего возраста. У девочки оказались на редкостью чувствительные подушечки пальцев на руках. Я вспомнил, как выглядят ладони Эйи, и с трудом сдержал спазм в горле. Не время распухать, Ник. Твои скупые алхимические слезы ничем не помогут, папаша. Думай, думай, мать твою. Какова система в сообщении? Что ты видишь уже сейчас, что прямо у тебя под носом, но ты не можешь разглядеть, потому что снова отключил свою «женскую» часть психики — интуицию? Я сходил в библиотеку, нашел словарь Брайля, проверил, как выглядят все три вида надписи в исполнении для незрячих. И откинул эту ветку дедукции как непродуктивную. Ничего, что могло бы связать буквы с шрифтом для слепых. На этом размышления были прерваны самым грубым образом. В дверь постучали. Настойчиво и самоуверенно, будто на часах и не за полночь уже. Так делают или обиженные соседи, или полиция, когда всерьез намерена снести дверь с петель. Я кивнул Максу. Тот не ответил, но понял точно. Подошел к двери, взялся за ручку и скрипучим, не похожим на свой, голосом спросил: — Эт ктой-то тама, эй? Ираклиани чуть не подавился кофе. Я тоже улыбнулся. Слышал как-то, что Риндт умеет пародировать, но свидетелем еще не был. — Полиция! — раздалось из-за дверной створки. — Отдел Похищений. Открывайте. Мой напарник было взялся за дверную цепочку, но я громко топнул каблуком по дорогущему паркету. Макс обернулся. Я тут же мотнул головой. Было с чего. Отдела Похищений в Управлении нет и никогда не было. Есть отдел Криминальной полиции, внутри которого существует Переговорно-оперативная Группа по расследованию и предотвращению похищений. Тот, кто представился полицейским, таковым не был. И даже не работал в Управлении. Все это я и передал Максу одним отрицательным движением головы. Риндт все понял. Когда мы с ним на деле, понимаем друг друга без слов. Краем глаза я заметил, как Ираклиани сунул руку в подмышечный карман своего когда-то изящного костюма. Я же бесобоек при себе не носил, поэтому просто отошел поближе к спальне. Там под кроватью у меня лежал самозарядный карабин. Не семьдесят пятый калибр, конечно, зато пять выстрелов в обойме. И все — метательные, никаких сущностных зарядов. Риндт снова потянулся к дверной ручке. Открыл и тут же, без размаха, сунул кому-то в физиономию. С той стороны раздался грохот. Судя по удаляющемуся тембру, владелец физиономии катился вниз по лестнице. — Кто? — задал логичный вопрос Ираклиани. Но Риндт вместо ответа лишь отмахнулся от дверной створки, которая отскочила от стены и обратным ходом пыталась стукнуть моего напарника. Не на того напала. Удар Макса чуть было не снес укрепленную дверь с петель — таинственным ночным визитерам такое и не снилось! — Назад! — крикнул Макс, почему-то пригибаясь. — На балкон! Я знал напарника очень хорошо. Настолько, чтобы не сомневаться и не переспрашивать, когда Риндт переходит на язык коротких инструкций. Мы их называли «боевыми», поскольку отрывистыми приказными словами полутронутый кидался только в критических случаях, когда на кону не просто успех операции, а здоровье или жизнь. Схватив сухенького и легкого детектива, я рванулся с ним обратно на кухню. Выход на балкон у меня там. Давид особо не сопротивлялся, хотя и не бежал достаточно быстро, как мне хотелось. И моглось. А можется мне чуть быстрее, чем обычному человеку. Я буквально протащил Ираклиани сквозь кухню, опрокинув им и стол, и оба стула. Одна из кружек обжигающего кофе вылилась ему на колено, Давид взвизгнул. Но противиться моей хватке не стал. То ли находился в состоянии шока, то ли что-то знал про нашу славную с Максом парочку, которую в Компании литературно именовали «Двое: Быстрое и Злое». Кто вдруг подумал, что Быстрое — это про меня, тот ошибается. Быстрый у нас Макс. Только он умеет так затормаживать собственное субъективное время, что стороннему зрителю кажется, будто Риндт движется со скоростью молнии. По сравнению с ним я черепаха. Причем гигантская, морская, на сыпучем песке, а в добавок и беременная. Тем не менее, для внешнего наблюдателя я двигался с недостижимой обычному смертному быстротой. Дверь на балкон я просто выбил. Даже не пинал ногой, просто ударил всей совокупной нашей с Давидом массой. Я хоть и тащил Давида на буксире, но все-таки разгонялся, и контакт с балконной дверью произошел у нас на скорости миль пятнадцать в час. Мы только лишь вывалились из квартиры, когда в прихожей наконец жахнуло. Ираклиани вряд ли почувствовал что-то, кроме колебания воздуха, но я отлично ощутил рябь пространства, пронзившую все мои сущности: и обычную, телесную, и необычную — так называемую «ауру одаренного». Макса, должно быть, вообще в бараний рог скрутило. Искажения реального времени для тронутых — примерно то же самое, что послевечностный шок для обычного человека. Только сходит сразу же. Впрочем, Быстрый Макс за эти три-четыре секунды вполне мог смыться. — Быстрее! — крикнул я и пинком ноги открыл замок пожарной лестницы. Трехпролетная конструкция распрямилась и нижним концом почти достала до мостовой под балконом моей квартиры. С недовольным мяуканием разбежались коты, собравшиеся на традиционный вечерний концерт. Уличные фонари горели ниже уровня квартиры и должны были бы освещать кошачий хор, однако окна кухни выходили в неосвещенный переулок, поэтому все театральные выходы четырехногих оказались где-то там, в непроглядной темной бездне. — Вниз, быстро! Я поторопил Ираклиани, и тот с проклятьями полез по лестнице. Увы, я не мог позволить себе такую уязвимость. В темноте я не видел опасности, но левую руку уже настолько стиснула боль предвидения, что я не мог разжать судорожно сомкнутого кулака. Посмотрел, с удивлением обнаружил, что кулак стиснул ремешок от чехла фотоаппарата, что лежал на столе. Наверное, автоматически. Самого прибора, впрочем, не было, и возвращаться я не планировал. А руку заворачивало в морской узел и поджаривало на раскаленной решетке. Нервные узлы кто-то ковырял ржавыми крюками — предварительно воткнув в каждый сустав по зазубренному шилу. Сознание было как всегда ясным, но перед глазами уже пошли оранжевые круги. Верный признак, что еще минуту — и свалюсь от болевого шока. Я сдернул с пояса свой зеркальный вибронож, раскрыл его, активировал силовую сущность и полоснул по предплечью. Брызнула яркая кровь, и сквозь уже обычную, контролируемую боль в руке я смог дотянуться до своего аварийного рубильника. Мир моргнул и замер. А может, это я моргнул — и мир замер. Для таких, как я, нет определенности там, где само Время перестает быть объективной реальностью и становится послушным инструментом. Кому-то это может показаться чудом, кто-то считает нас демонами и чертями, но это неважно. Мы есть, и мы — одаренные. У каждого — свой дар. Кто-то может сохранять подвижность в Вечности. Таких довольно много на самом деле, где-то один на тысячу или даже больше. Многие работают в полиции, еще больше — занимаются подпольным бизнесом разной степени углубления под закон. Кто-то, как например Макс, является гибридом между тронутым и одаренным. Таких принято называть полутронутыми. Они не теряют человеческой сути, но в реальном мире обладают каким-то особым талантом. Макс, например, точен и силен, как промышленная машина. С соответствующей фантазией. Но в Вечность ему ход заказан. Однажды облизанный какой-то из сущностей, он несет на себе ее миазмы. И тут же призовет ее к себе, задумай переступить порог Безвременья. И вряд ли переживет вторую с ней встречу. Ну а я — умею вызывать Вечность усилием воли. В спокойной обстановке мне для этого нужно около двух минут и тихое место для концентрации. Но я уже забыл, когда крайний раз я так работал. Обычно приходится действовать как сейчас, вытаскивать свой дар через глубокий шок. Например, когда вся твоя ладонь остается висеть на небольшом лоскуте кожи и сухожилий. Да, мой нож — не простой, а из настоящего зеркала поверх вибропривода от мини-сущности. И зеркальная поверхность это не полировка, а настоящая ртутно-серебряная амальгама. Не спрашивайте, как можно подружись ртуть и серебро, и более того, зафиксировать их на основании из нейтрального железа, которое вибрирует с частотой больше четырехсот движений в секунду. Это высшая алхимия, недоступная даже мне. Я свой нож купил, и совершенно точно ни при каких условиях не смогу даже повторить. Не то, чтобы сделать новый. Я не опасался затянуть Макса в Вечность — мой дар создавал купол примерно двадцати футов диаметром. До оставшегося в прихожей Риндта куда больше. А кроме того, персональная Вечность существовала для меня всего сорок две секунды личного времени. Не так много на самом деле. Но обычно хватает. Итак, удар лезвием по руке. Мир моргнул и замер. Или это я моргнул... Похоже, на этот раз я искалечил себя не зря. Уж не знаю, каким образом я его заметил, уж точно не с высоты балкона. Однако факт — на земле валялся, пытаясь прижать рану в бедре, какой-то тип в неприметном сером костюме. Бесполезно. Кровища хлестала ручьем — зеркальные виброклинки царапин не оставляют. Мужчина орал, как резанный. Хотя, почему «как»? Он и был резанным. Меня, впрочем, он волновал куда меньше, чем сорвавшийся с лестницы Ираклиани. Фигура детектива в полном молчании летела с десятифутовой высоты. Вызванная мною Вечность застигла Давида в самый неподходящий момент, и если ничего не сделать, то лежать Давиду в больнице с переломами. А то и в морге — со сломанной шеей. К счастью, я был пока еще достаточно сосредоточен и стоял недалеко от лестницы, чтобы успеть подставиться. Ударило знатно — все-таки падал Давид с высоты второго этажа. Поэтому мы вместе рухнули на грязный асфальт переулка. Я приложился затылком — аж звезды перед глазами засверкали. Похоже, даже на какое-то время вырубился, но вряд ли дольше, чем на пару-тройку минут. Во всяком случае, когда пришел в себя, детектив не матерился. Шок от пребывания в Вечности заглушил его в прямом смысле слова. Обычному человеку, чтобы прийти в себя от потрясения Вечностью, требуется от пяти минут до получаса. Но это даже и хорошо, поскольку Давид не видел моей руки. «Рубильник» горел огнем и выглядел паскудно. Но я знал, как и зачем я разрезал собственную ладонь. К тому же, насыщенная собственным временем плоть помнила, как выглядела рука до травмы. Поэтому мне не пришлось тратить лишние силы, чтобы запустить собственное время крови назад. Три секунды, один долгий вдох и выдох — и уже почти отсеченная кисть приросла обратно. Рана затянулась, словно ее и не было. Обильно разлитая кровь, включая пятна на злополучном костюме Давида, исчезла, растворилась в потоке Времени. А я за сорок две секунды постарел на несколько минут. Ерунда, подумаешь… Вот только подобных «несколько минут» я накопил уже лет на пять-семь, а то и больше. Издержки профессии, чего вы хотите... Детектив еще не очнулся, поэтому я выбрался из-под его тела, чтобы заняться товарищем с разрезанным бедром. И со среднекалиберным штуцером с диоптрическим прицелом, что лежал в луже крови рядом с телом. Тех нескольких секунд или даже минут, что я потерял из-за удара головой об асфальт, горе-убийце хватило. Он банально истек кровью. Когда я, пошатываясь, добрался до него, мужчина даже не скулил. Лежа в темной луже, с разорванным почти до кости бедром, он лишь подергивался и как-то удивленно смотрел в небо, словно спрашивая: «за что, господи?». А за все хорошее, мой друг. За все хорошее. — Это ты его? — раздался голос за спиной. Я обернулся. Риндт, целый и здоровый, в безупречно чистом костюме, стоял рядом. Скорее всего, вылетел из парадного и успел добежать до меня, пока я был в отключке под Ираклиани. Значит, рванувшая темпоралка Макса не достала. Вообще-то это невозможно. Взрыв-время, ну или, официально, темпоральная граната — страшное оружие. Придуманное каким-то немыслимо поврежденным в разуме алхимиком, оно работает очень просто: концентрированное время в объеме около ста субъективных лет разбрызгивалось алхимической взрывчаткой. Все, что попадало под струю — темпоральный осколок — тут же старело на соответствующую величину. Поэтому темпоральные гранаты так любят полицейские штурмовики. Минимум ущерба городской собственности, ведь бетон, кирпич и даже сухое дерево порче от времени почти не подвержены. А засевших за стеной преступников выстаривает на раз. К счастью, диапазон действия темпоральной гранаты небольшой. Общий поток времени реального мира сопротивляется подобным выбросам, и на дистанции двадцать-тридцать ярдов поражающая возможность взрыв-времени иссякает почти до нуля. Но Макс-то уж точно был в зоне действия гранаты! Значит, убежал на безопасное расстояние до того, как она взорвется. Ярдов на пятьдесят. Меньше, чем за пару секунд. Он может. Теперь понятно, почему Максимилиан Риндт в нашей паре «Быстрый»? — Ник, ты меня слышишь? — повторил Макс и, дождавшись моего кивка, повторил вопрос: — Это ты его? Я кивнул. — Он ждал нас с Давидом у пожарной лестницы, — объяснил я и потрогал затылок. Ого, сколько крови… Пожалуй, еще и гематома в пару к сотрясению. Увы и ах, но раны, приобретение которых я не контролировал усилием воли, этой же самой волей не зарастить. Шутка с почти отрезанной рукой, которую я «пришил» за три секунды, неповторима в случае с небольшой шишкой на голове. — Видимо, товарищи на лестнице должны были нас просто напугать, — предположил я. — Заставить уходить через пожарный выход. — У них получилось. — Да, — признался я. — Темпоральная граната кого хочешь попросит обмочиться. — Они не спецы. Один стоял у порога, а второй вырывал чеку у меня на глазах. Стоя аж на лестнице. Недопустимая потеря времени. Я успел и вас предупредить, и сам убежать. — Удивительное рядом, — пробормотал я. — Что? Я отмахнулся. Дико болела голова, но мне нужно было подумать прямо здесь и сейчас. Итак, некто явился под видом полиции. Которую мы, к слову говоря, ожидали — Донован ведь предупредил, что прибудут специалисты из группы переговорщиков. И стало быть, предполагалось, что мы спокойно откроем дверь и… И что дальше? Неужели думали, что я проглочу их фатальную ошибку в самоименовании? Или что Макс, глядя на взвод темпоральной гранаты, так и будет стоять по стойке смирно с дружелюбным выражением искреннего гостеприимства? Нет, не сходится. Куда более вероятно, что гранатой они действительно хотели нас припугнуть. А может, гранатометчик и ни при чем, а главную роль отвели парню, которому Макс вбил приветственный джеб прямо с порога. То есть он должен был напугать, а второй — который с гранатой — для массовки. Не знаю, не знаю, не знаю. А может, про Макса знали? И что он, не колеблясь, грудью встанет в двери, задерживая врага — тоже? И что нас отправит в эвакуацию на балкон — тоже? Тогда все складывается. Подстрелить двух человек, что в свете окна выбрались на балкон второго этажа — милое дело. Заряженный шрапнелью штуцер на расстоянии в десять ярдов дает рассеивание в три-четыре дюйма. А с учетом хорошего прицела… Отличные шансы четко снять с балкона нас с Давидом. Или только меня. Или Давида. Но о моей левой руке у таинственных убийц информации не было. Уже хорошо. А то я начинал думать, что они предвидят все возможные события. Прямо оракулы какие-то, а не шпана… Почему же тогда не довели дело до конца, если все знали? Зачем дали мне время бросить нож? А главное, что заставило их совершить нападение? Я поморщился. Голова хотела работать, но не работала. Возможно, из-за удара. — У этого тоже ружье, — произнес Риндт, рассматривая тело на асфальте. — но пятидесятый калибр. Правда, с диоптрическим прицелом. — При стрельбе по тарелочкам точность важнее убойной силы. — Да, — согласился Макс. — Хотя обе тарелочки треснули. И указал сначала на силуэт Ираклиани, а затем на темные капли, что сочились с рукава моего пиджака. Я потрогал одежду и с ужасом осознал, что залил кровью не только сорочку и воротник со спины, но и весь рукав одежды. Наверняка натекло, пока я лежал под Давидом. Который тоже пока не подавал признаков сознания. — У тебя кто был? — спросил я. — Их было двое. Один с временной гранатой, второй с дробовиком. Хорошо подготовились. Но плохо отработали. Живы, но нездоровы. Иной раз у Риндта получается пошутить почти как у нормального человека. Макс взглядом указал на труп. — Чем ты его? Зеркалом? Я кивнул. — Бросил наобум, наверное. Очнулся здесь, под Давидом. — Хороший бросок. Как будешь выкручиваться перед боссом? Тут все в крови, бригада чистильщиков в твое месячное жалованье обойдется. — Никак, — буркнул я, поднимая с асфальта нож. Сущность уже выдохлась, нож не вибрировал. Ручка в крови, зеркальный клинок, разумеется, абсолютно чистый. Я вытер нож об одежду стрелка, убрал в карман, предварительно вынув оттуда носовой платок. Приложил ткань к затылку, попытался пошевелить головой… И чуть не потерял сознание. Возможно, даже попытался упасть. Во всяком случае, очнулся я от того, что Риндт поддерживал меня подмышками. — У тебя голова разбита, — Макс в очередной раз изобразил Капитана Очевидность, с ним такое бывает. — А то я не заметил, эй! — скривился я. — Спасибо, я на ногах. И это был сарказм, к слову. — Я понял. — Нет. — А этот не понял, верно, — признался Риндт. — Но все равно тебе к врачу. Подозреваю, проломлена теменная кость. — Потом, — отмахнулся я. — Давай с этим товарищем разберемся. — Вызываем чистильщиков? Я покачал головой. Объяснять боссу, почему его штатная ладья вдруг выполняет функции офицера, а то и ферзя, мне не улыбалось совершенно. Также не собирался я платить за подчистку. Согласно неписанным законам Компании, каждый сотрудник имеет право облажаться, сделав холодного в каком-нибудь публичном месте. Но это не значит, что придут няньки и подотрут задницу. Стоимость работы бригады чистильщиков — очень существенная. Для рядовых сотрудников компании — просто неподъемная. Да, босс может выдать кредит, да и я не бедствую, мягко говоря. Но платить за собственные проступки я предпочитал другим образом — собственными усилиями. А еще мне совершенно не хотелось утечки информации в полицию. Да-да, не только мы в Управлении своих людей имеем. Они в нашей структуре тоже крепко сидят. И вызовы бригады чистильщиков рисуют для детективов Управления полиции так, что не летай. Ясно, что кримпол не будет брать никого на месте. Засадить чистильщика, который подбирает холодного, невозможно даже в теории. На них такие зубры-адвокаты работают, что мама, роди меня обратно. Ну а висяки в журнал расследований никому из полицейских брать не охота. Однако сам факт того, что Компания в очередной рад допустила убийство, стоит очень дорого. И Сухой Ли подобными подарками в адрес Управления не раскидывается. Поэтому я решил, что обойдемся без чистильщиков. — Сами справимся, — сказал я. — Сердце остановилось, больше кровотечения не будет. Сейчас я отрежу ему остальные конечности, завяжем в мусорный мешок и отвезем на машине до ближайшего мусоросжигательного завода. Там и кремируем. Другого погребения не заслужил, паскуда. Теперь понятно, почему я «Злой»?

***

Давид пришел в себя быстро. Недостаточно быстро для одаренного, но с позиции обычного человека он оказался настоящим героем, провалявшись в поствечностной отключке меньше пяти минут. Не бог весть какие цифры по стандартной шкале оценки одаренности, однако надо понимать, что Иракликани был внутри Безвременья всего-то меньше минуты. А стандартная шкала предусматривает десятиминутное пребывание. Называется, почувствуйте разницу. Детектив отделался легким ушибом. Сердечно поблагодарил меня за то, что поработал для него подушкой. Затем по общему разумению мы отправили Ираклиани домой, строчить доклад шефу. Сами же отправились решать вопрос с налетчиками. Два братца-кролика были талантливо уложены Максом, и когда еще представится такая возможность пообщаться с шестерками? Пока ехали в машине, в мою разбитую голову не лезли никакие мысли по поводу нападения. Я тупо не мог даже представить, кому я могу стать настолько поперек дороги, чтобы этот кто-то решился атаковать одного из самых неуравновешенных подручных Сухого Ли. К тому же, бывшего полицейского. К тому же, одаренного. И действующего алхимика до кучи. Ну или дело вообще не во мне — такое тоже нельзя было исключать. В любом случае, я заставил себя забыть о нападении, в результате которого мы получили один труп (в багажнике, распилен ножом) и двух повязанных нападавших (на заднем сиденье, связаны своими же поясными ремнями). Пусть теперь у полиции, что приедет на вызов, голова болит сильнее, чем сейчас у меня… А болела не просто сильно. Она буквально разламывалась на части. Казалось, кто-то сверлит мне череп тупым корончатым сверлом, стараясь вскрыть его, как плод кокосовой пальмы. Не то, чтобы спать, даже просто сидеть было невыносимо. Вместе с тем, каким-то чудесным образом удавалось думать на тему сообщения от дочери. Чем я и занялся, начав заново анализировать текст в записке. Думал я так. Кто-то похитил мою дочь. Про основания к этому говорить рано, поэтому я отложил гадание на кофейной гуще. Важен сам факт похищения. Этот кто-то много знал о моей семье. Не то, чтобы владел секретами, а просто был в курсе, что у нас как. И где гуляет Эйя, когда именно, и более того, знал он о потайном кармашке на ошейнике Напы. Хорошо, зафиксируем это. Далее. Зачем-то заставляет девочку писать записку и отправлять ее с собакой. А главное — содержание! Типовой похититель потребовал бы выкуп. И не в записке, а звонком на телефон с какого-нибудь автомата в дальнем районе города. А этот дает возможность Эйи написать мне целое послание, да еще в свободной форме! Но дочь, вместо стандартной благоглупости типа «Спаси меня, папа!», выключает эмоции и начинает творчество. Я попросил Макса-фотокопию снова по буквам продиктовать мне надпись на листочке, что он и сделал, как будто письмо от моей дочери было у него перед глазами. Я сверился с блокнотом. Все верно. Записал без ошибок. НЕ ЗЛИСЬ. ТЫ ВРЯД ЛИ МЕНЯ ТАК НАЙДЕШЬ. Что за бред. Это вообще не ее стиль. Она никогда не говорила мне «не злись». Слишком простая лингвистическая конструкция для Эйи. Скорее она уж заявит «Злюка — западлюка!». Или напишет как-нибудь поизящнее. Но чтобы вот так, в лоб… И следом — подростковая мудрость. Мол, вряд ли злостью я ее найду. Тут уже ближе к телу, но тоже на высказывание из уст Эйи все равно не похоже. Дальше еще более странно. Начать с того, что слово «Пожалуйста» заканчивает строчку, хотя до края страницы, как я помнил, оставалось изрядно. Необъяснимо. Дочь аккуратистка на грани педантичности. Оставлять такую рваную дырку в предложении тоже не в ее стиле. Я понял, что запутываюсь, и снова достал блокнот. И переписал сообщение заново. НЕ ЗЛИСЬ. ТЫ ВРЯД ЛИ МЕНЯ ТАК НАЙДЕШЬ. ПОЖАЛУЙСТА НЕ ИЩИ МЕНЯ ЗДЕСЬ И ГДЕ-ЛИБО ЕЩЕ. ЦЕЛУЮ. Потом спохватился и заменил букву «Г» на «П». Снова ничего не удавалось понять. Особенно эту обидную, детскую опечатку в слове «где-либо». Это уж вовсе перебор. Эйя с десяти лет пишет идеально грамотно, мы на пару с Альфредо уж постарались. Может, дочка решила в этой опечатке что-то спрятать? А что, тоже идея. Но развить ее не получалось, поэтому я решил сосредоточиться на на самом тексте, а на его, скажем там, основе. Глянул в блокнот и проверил «клонированные» буквы.       Н С Т Л Н Т Н П С Т       Н П Л       Вообще без шансов. Ну да, все согласные, но и все. Тратим время!Я отложил эту запись и занялся другой. «Темпоральным следом» букв, которые автор писал наиболее тщательно, медленно и старательно. Спасибо Максу, здесь уже были отмечены все «клонированные» символы:       Н . З С Т В Л . М Н . Т . Н П С Т       Н . И З . П Л Ц — Макс! — позвал я. Риндт повернул ко мне голову, продолжая управлять автомобилем, будто его левое ухо по совместительству выполняло еще и функции органа зрения. — Если бы ты был подростком в возрасте Эйи, который вдруг задумал что-то тайное сообщить своему папе-полицейскому в записке, с чего начал бы свою тайную запись? Напарник снова отвернулся к дороге, подумал секунду и сказал: — Я бы попытался описать похитителя. Так, чтобы папа все понял, хоть он и полицейский. Риндт сегодня побил все рекорды эмпатии, удачно пошутив два раза за неполный час! Однако шутки шутками, а в его словах было много интересного. Я крутил их так и так, после чего пришел к выводу, что все это очень похоже на правду. Обе строки начинались буквами «Н». Учитывая, что все остальные символы тоже оказались согласными, не означает ли это «Н» какого-нибудь слова, которым Эйя пыталась описать похитителя, как предположил Макс? — Он. — Что? — я повернулся к напарнику. — Что ты сказал? — Говорю, первая буква похоже на часть слова «он». Твоя дочь пытается описать того, кто ее похитил. Это удачная мысль. Нет, очень удачная! В порыве радости я даже потер ладони, но тут машина проскочила по неровности, я ударился виском об оконную стойку, и в глазах померкло. Сквозь звездное небо пред очами и нескончаемый гул в ушах я понял, что мы с Риндтом только что вышли на правильную тропу познания. Вот только не так бы затылок трещал... Дедуктировать дальше не было возможности. Не только из-за того, что меня уже буквально тошнило от боли. Маршрут заканчивался. Мы подъезжали к одной из конспиративных баз Компании, расположенной в промышленной части города. Макс щелкнул каким-то переключателем на панели приборов, после чего двигатель заглох, а все лампы в автомобиле, включая фары, разом погасли. Машина бойко катилась на каучуковых колесах, почти не теряя скорости. В таком звуко- и световом молчании мы проехали почти половину улицы, затем Риндт крутанул руль и лихо завернул в переулок. Еще несколько секунд, и ход-род замер прямо перед закрытой на огромный висячий замок дверью. Собственно, замок я увидел лишь потому, что со стороны улицы в переулок заглядывала низкая, пухлая и как-будто даже любопытная луна. Катись-катись, небесный блин. Нечего тебе здесь смотреть. Еще у моего дома, перед тем как погрузить тела в машину, Макс сноровисто засунул по кляпу в каждый из мерзких ртов. Теперь же Риндт с некоторой обидой в глазах рассматривал два тела: оно что-то пыталось промычать и ерзало по кожаной обивке, второе же было совершенно неподвижно. Фигура пребывала в какой-то слишком уж расслабленной позе: валялась частично на диване кресла, частично на полу машины, а еще частью (спиной, если кому интересно) подпирала спинку водительского сиденья. Риндт выпрыгнул из машины, склонился над неподвижной фигурой, потрогал пульс. — Этот умер, — спокойно произнес Макс. — Задохнулся? — предположил я. — Теперь уже неважно. Риндт поднял тело и одним элегантным движением выбросил его из машины. Ровно туда же мы выгрузили и мешок. Третий из нападавших округленными от ужаса глазами смотрел, как деловито мы с Максом таскаем трупы. Было видно, что мужчина готов рассказать не только все, что мы спросим, но и многое сверх того. Да, слабенькие пошли налетчики. Совсем сопливые, можно сказать. — Ну что, — я обернулся к одинокой фигуре на заднем сиденье. — Своими ногами пойдешь, или нам тебя понести, как твоих товарищей? Фраза получилась на удивление удачной. Ее можно было прочитать как угодно, и третий из налетчиков сделал правильный выбор — понял мои слова как предложение стать третьим на этом празднике жизни. Он что-то завопил, но звуки из-под мощного кляпа почти не доносились, а носовое гудение ему прикрыл я, по-своему быстро подойдя к машине и зажав паршивцу нос. Удалось, наконец, рассмотреть физиономию налетчика. Довольно молод. Точно меньше тридцати. Цвет волос в ночи не разглядеть, но определенно темный, не блондин. Битый нос, но не по-боксерски, а какой-то бытовой травмой. Маленькие, но испуганные глаза, дурацкие завитые по местной моде короткие усики, редкие и жалкие. Такая же слабенькая козлиная бородка в три пальца длиной. — Ну что, козлик, допрыгался? — сказал я. — Выскакивай из машины, черт копытный. Парень сжался. — Не бойся, бить не будем, — пообещал я. Когда Козел с грехом пополам покинул машину, я добавил почти по-дружески: — Лишь подрежем чуток на шашлычок. Ты даже ничего не почувствуешь. Почти. Поначалу. С каждым последующим словом лицо парня бледнело сильнее и сильнее, пока в свете луны не сравнялось с ней по количеству ярких красок. — Перестань пугать, — начал свою роль Риндт. — Он нам все целиком сам скажет. — Пока еще целиком, — максимально мерзко хихикнул я. Так, подбадривая все еще связанного по рукам товарища налетчика, мы добрались до запертой двери, которую Риндт открыл изящным пинком ноги. Массивная дужка толщиной в большой палец, как и абмарный замок на ней, были бутафорией. Макс легко занес внутрь мешок и мертвое тело, после чего уже я провел внутрь наше козлище. Затем прошли через две комнаты и спустились в подвал. Опять таки, я остался с налетчиком, а Макс перетаскал вниз мертвецов. Затем уже он взял шефство над парнем, а я занялся размещением трупов в ржавой ванне с алхимическими потеками. Она явно повидала не один и не два набора едких реактивов. Думаю, не надо пояснять, с какими целями ее наполняли. Уж точно не для купания гостей в их удовольствие. Два тела, пусть одно даже и по частям, входили в емкость с трудом, и я деловито поинтересовался у Макса, не стоит ли разделать на куски и второго из бандитов. Риндт лишь отмахнулся, после чего деловито посадил нашего парня на стул ровно посреди комнаты. Впрочем, «посадил» — это громко сказано. Обладатель козлиной бороды сам упал на сиденье. Колени его не держали. Макс воспользовался моментом, подошел и выдернул изо рта кляп. Криков мы не боялись, подвал в этой хазе был сделан добротно, можно взрывать потешные шутихи, и в соседнем доме никто ничего не услышит. — Как зовут? — спросил Риндт. — М-макс, — проблеял наш козлик. — Нет, тебя как зовут? Даже чуть опешив, Макс контролировал себя на сто процентов и не выдал своего собственного имени. — Макс, — уже четче повторил Козел. — Максимилиан Актон. — Неправильный ответ, — сказал я, подходя к парню сбоку. — Максимилиан не лучшее имя для козла! И с размаху припечатал свой ботинок чуть ниже реберной пластины парня. Попал хорошо, куда и целился — в капсулу печени. Никаких повреждений, а боль на уровне «вы меня почти убили». Правда, результат получился не таким, какой я ожидал. Вместо того, чтобы просто сложиться на стуле и заныть, параллельно пытаясь схватить хоть немного воздуха (удар по печени в большинстве случаев вызывает сопутствующий спазм диафрагменной мышцы), козлобородый неожиданно вытошнил содержимое желудка прямо перед собой. Макс едва успел отпрыгнуть. Вроде бы, даже на мгновение полупогрузился, хотя тут я не поручусь. — Это что за хрень? — крикнул я. — Неожиданная реакция, — созерцательно заметил напарник, глядя как человек на стуле продолжает изрыгивать ужин на пол. — Ты точно не попал ему в подвздошный узел? — Обижаешь, — нахмурился я. — Анатомию животных я знаю в совершенстве. — Странный запах. — Запах? — Содержимое на полу. — А, блевотина, — понял я и с омерзением принюхался. Но отвратного кислого запаха полупереваренной еды не было. Пахло чем-то довольно резким, но отчетливо химическим, и почему-то с нотками бытового чистящего средства. — Щелочь, — констатировал Макс. — Наш друг выташнивает щелочную массу. Что несколько странно. Ожидались испражнения с более низким водородным показателем. — Перестань! — Он перестал. Видишь, спазмы утихли. — Тебе говорю, а не ему. Я повернулся к нашему щелочному козлу. Перед перемещением в подвал Макс включил несильную алхимическую лампу, и в ее свете я увидел, что парню на стуле реально плохо. Признаться, до этого я не особо интересовался его здоровьем и больше играл злого полицейского, чем таковым был. Даже удар в бок я рассчитал, чтобы не причинить калечащих повреждений, благо опыт достаточный. Но сейчас понимал, что Козел того гляди и в самом деле скопытится. — Макс, он реально сейчас ноги протянет. У него ни кровинки на лице. Риндт не стал полемизировать, подошел к парню с моей стороны и решительно поднял его голову за подбородок. Свободной рукой направил свет от ламы в глаза парня.</i> — Функция миоза угнетена, — начал читать свой машинный отчет Макс. — Время реакции втрое выше нормы. Неполное сужение. — К черту, Макс! — не выдержал я. — Что с ним? — Не хватает данных, — ответила макс-машина. Только теперь я понял, что Макс не издевается, а защищает себя, как может. Несмотря на кажущуюся толстокожесть, Риндт совершенно не садист. И не циник. Наоборот, глубоко сопереживающий человек. Эмпат, как говорят психологи. Только его эмпатия своеобразно выражена. Чем она больше, тем сильнее маскируется, прячется под маской ходячего калькулятора. Если Макс заговорил, как робот-пришелец из фантастического романа, значит, глубоко переживает. Наш козлобородый тем временем начал задыхаться. Причем не из-за недостатка воздуха, и даже не из-за невозможности сделать вдох. Куда больше было похоже на то, что сердце его настолько вдруг ослабло, что перестало качать кровь. Вялость, бледность, открытый рот в тщетной попытке продышаться. Макс бы сказал «осуществить гипервентиляцию легких». — Мы его не спасем, — сказал напарник уже почти по-человечески. — Что-то системно нарушилось. — Что, мать твою, нарушилось? — не выдержал я и заорал на напарника. — Я его еле тронул, Макс! Что я, не знаю, как с шестерками работать, что ли? Риндт отпустил подбородок парня. Голова его лишь мгновение удерживалась в естественном положении, после чего упала на грудь. Глаза оставались открытыми, но даже мне, совсем не специалисту в медицине, было понятно — это все. Конец. — Что с ним? — я дернулся к пареньку, но больно ударился в бетонный блок. Оказалось, это рука Макса. Он с легкостью удерживал меня на месте, даже не шевелился. Легче было пдвинуть дом на другую улицу. — Он еще не умер, но вот-вот скончается, — произнесла машина. Я отвернулся от умирающего и посмотрел на Риндта. В глазах у Макса крутилась Вечность. — Можешь что-то сделать? — тихо спросил я. — Могу инкапсулировать его в Безвременье. Останусь внутри. Ты вызовешь медиков, вернешься с ними, войдешь в капсулу, через сорок две секунды она рассеется. Я покачал головой и отвел взгляд. Не думаю, что Макс предлагал это всерьез. Хотя… Кто знает. На тот момент я еще не изучил своего напарника достаточно, чтобы понять его истинной сути. Возможно, Риндт действительно предлагал запереть его в Вечности вместе с парнем. И да, я действительно в этом случае успел бы съездить за лучшими врачами Компании и вернуться вовремя. Быть может, даже спасти молодого дурачка, решившего принять заказ на «запугать размазню-алхимика». Но это означало лишь одно: Макс умрет вместо него. Вечность для тронутого — собачий билет. Может быть, Риндт предлагал совершенно всерьез. Но не я. На такие жертвы я не пойду никогда в жизни. Человек на кресле посреди комнаты умер. Макс закрыл и вновь открыл глаза. Так в фантастических комиксах показывают, как моргает инопланетный робот. — Требуется утилизировать биологический материал, — изо рта Риндта раздавался какой-то чужой, серый скрип. — Я иду наверх за кислотой, ты настраиваешь вентиляцию.