Отец

Какой Асгардец не любит зимы? Крепкого и сухого мороза, в который так приятно выходить поутру; колючего воздуха и скрипа снега под сапогами. Прогулок на санях и уютной усталости, что испытываешь, развешивая дома у огня промокшую одежду и согреваясь грогом. Какому мужу не мил запах мороза от жениной шубки и смеющееся, раскрасневшееся от мороза личико ее? Но эта зима была иная. Пурга и метели не выпускали нас из дворца по многу дней, и домочадцы едва дождались Йоля, который обещал привнести радость в сердца. Природа подобного волнения была ясна, и, хоть никто и не произносил слова о Рагнареке вслух, в особо холодные, вьюжные и мрачные дни все мы становились неразговорчивы, неулыбчивы, сварливы. Один не выходил к нам, проводя целые дни в своем чертоге, суровый и молчаливый, как занесенный снегом Игдрассиль. Асград был словно затерян среди бесконечных и жестоких метелей, будто крестьянская избушка, он был серым и казался неуютным, неосвещенным, несмотря на то, что печи топились и днем, и ночью. Факелы, любившие бога огня, были безрадостны в его отсутствие, и коридоры освещались лениво и тускло. Месяц Ньерда сменился месяцем Локи, и я, проснувшись в первый его день, все никак не мог припомнить снившийся мне дивный, яркий сон, каких не видел я уже много ночей. Всю зиму они были серыми, тягостными, и я просыпался, словно пробуждался от обморока. Сегодня все было иначе. Буря, не унимавшаяся несколько дней, утихла, и домочадцы высыпали во двор, радуясь ровному снегу и безветрию. Скади обрадовано подходила то к одному, то к другому, уговаривая пройтись на лыжах по заснеженному лесу. Шепталось на все лады в прозрачном воздухе имя Локи, а мне то и дело мерещился среди толпившихся асгардцев то его подбитый соболем плащ, то рыжая голова, то сопровождавший его резкий запах трав и снадобий, которые он таскал в карманах. Я осознал, что помню этот запах, и мне вдруг стало тепло в этом колючем морозце. Предчувствие чего-то радостного не отпускало, и я мучился им, и от того не был в силах насладиться мировой погодой. К вечеру снег из белого стал серебряным, словно стены Вальхаллы, от сумерек. Они застали нас в лесу, в том самом лесу, где много месяцев назад, давно, будто бы в прошлой жизни, я впервые увидел Слейпнира. Скади наклонилась, чтобы проверить крепление на лыжах. Мы и так намного опередили остальных, и я остановился, чтобы подождать ее, и поднял голову. До полнолуния оставалось всего ничего, и поклажа Мани слепила. Складывались в созвездия светила в этом хрупком и сухом воздухе, но я не видел и тысячной части небосвода из-за нагруженных снежной поклажей ветвей вековых деревьев. Было безветренно, и в полумраке я слышал только наше со Скади сбитое дыхание, которое на морозном воздухе обретало цвет и форму. Пошел снег. Мягко и успокаивающе падал он в этом безветрии, бесшумно и озорно оседая на одежде, и ничто, казалось, не двигалось больше во всем мире, кроме миллиардов этих падающих звезд. - Надо возвращаться, - не побоялась нарушить умиротворение Скади, - будет пурга. Идем по лыжне, предупредим остальных. Да и темно уже. Дома, в пиршественном зале, воздух которого был влажным от нашего дыхания, угощались пирогами и грогом. Фрейя запела, другие женщины тихо и стройно вторили ей, и постепенно все прочие голоса стихли. Я вслушивался в знакомую с детства мелодию и слова, повествующие о сотворении мира, о злом великане Имире, и снова чувствовал страх перед ним, будто я опять был маленьким мальчиком, которого забыли прогнать спать. Только сегодня рядом не было старшего товарища, который слушал бы песню с деланно серьезным лицом, стараясь не уснуть. Я закрыл глаза, и вдруг понял: теперь ничего не будет, как прежде. Больше не будет Локи, сына Фарбаути, несносного, сварливого Локи; Сигюн, осунувшаяся и внезапно постаревшая, уже не подхватит с другими женщинами тихую песню. Мысль об этом отозвалась там, где, как думал я, находилась моя душа, тихой и мягкой, как падающий снег, болью, и я понял, что теперь она будет там всегда. Светлая грусть, знакомая, должно быть, только мидгардцам, родных и любимых которых забрали Хель и Вальхалла. Я встал из-за стола и тихо покинул зал. За мной увязалась Сив. - Ты в порядке? – жена взяла мою руку своими мягкими руками, и я наклонился и поцеловал их. - Все хорошо. Теперь все в порядке. Ты хочешь еще посидеть? - Да, но, если хочешь, я пойду с тобой спать, - она улыбнулась, и я улыбнулся в ответ, обнял ее плечи, поцеловал в лоб. - Я сегодня хочу побыть один. - Я же все понимаю, - она серьезно посмотрела на меня, голубые глаза ее давно уже не заставляли сердце биться чаще, - доброй ночи, Тор. - Доброй ночи. В моих покоях было натоплено, но не душно, я закрыл плотнее ставни, чтобы не слышать вой вьюги, и лег, не раздеваясь. Первый день месяца Локи завершился, и я напрасно прождал чего-то, чего сам не мог бы назвать. Я уснул мгновенно, и спал без снов впервые за много ночей, но что-то разбудило меня, я несколько времени полежал, пытаясь понять, что это было. Потом я понял. Стучали. Но то не был стук в дверь. Словно кто-то через равные промежутки времени бросал камешки в мое окно, и я медленно встал, на ощупь в темноте подошел к окну, и с трудом открыл разбухшие от мокрого снега ставни, за которыми все так же, как и в сумерках, сплошной завесой в безветрии падали снежные хлопья. На окне моем был сокол, которого я узнал бы из тысячи других птиц, и я, не говоря ни слова, не удивляясь, словно был во сне, отошел, чтобы впустить его. И лишь когда я закрывал ставни, и за спиной моей ярко и весело заиграло пламя очага, я понял, что произошло. Я обернулся. Локи, принявший свой обычный облик, стоял передо мной, не шевелясь, будто каменное изваяние самого себя, созданное мидгардцами. Он насквозь вымок, волосы, впитавшие влагу снега, потяжелели и потемнели, но он обращал на это не больше внимания, чем на пыль под ногами. Глаза его, отражавшие мечущееся пламя, следили воровато за каждым моим движением. И тогда я опомнился, я моргнул, и наваждение исчезло. - Что ты здесь делаешь? Движение пальцев – и я уже сжимаю в руках Мьелльнир, а Локи, видя это, только криво и невесело усмехается. - Ты можешь убить меня, если на то твоя воля. Я безоружен, - и он поднимает обе свои руки, красные, как гусиные лапы, от холода, и протягивает их ко мне. Этот жест почему-то вызывает доверие и одновременно жалость, и я опускаю оружие и делаю шаг ему навстречу. Локи качает головой, шмыгает красным носом, трет ладони друг о друга. - Я дам тебе сухую одежду. Не глядя на него, прохожу мимо, достаю из сундука сухую рубаху и штаны, протягиваю ему, но не смотрю на него, пока он переодевается. Я смотрю на огонь, и у меня есть немного времени, но я не могу думать, я только жмурюсь от яркого света и от медной, теплой боли внутри. Локи кашляет, я оборачиваюсь на звук. Он завязывает тесемки на штанах, они ему очень велики, как и рубаха – я вижу выступающие ключицы, жилистую гибкую шею. Локи развешивает мокрую одежду у огня, и мне достаточно сделать один или два шага, чтобы коснуться его, но я не двигаюсь с места. - Укройся, - и я не узнаю свой голос, а Локи смотрит на меня своими изменившимися (или я просто позабыл его взгляд?) глазами, смотрит долго и с неясным выражением, а потом забирается на кровать с ногами, заворачивается в покрывало из овечьей шерсти и лишь тогда, наконец, перестает дрожать. Волосы его спутались от влаги и ветра, напоминают лошадиную гриву. Я жду. - Я пришел просить твоего прощения, а начинать все равно приходится с благодарности, - устало усмехается он, - спасибо тебе, что не дал сдохнуть от холода. - Пожалуйста. Зачем ты здесь? – стою напротив, смотрю на него, освещенного пламенем, сверху вниз, а он не сводит с меня глаз, будто пытается запомнить. - Я же уже сказал. Я пришел попросить прощения. После этого, каким бы ни был твой ответ, я заберу Слейпнира, и мы уйдем отсюда. - Почему ты вообще пришел именно ко мне? И с чего ты взял, что я не убью тебя? - Ну, - он дергает плечом, - если бы ты хотел убить меня, ты бы уже это сделал. А я еще жив. Я пришел за твоим прощением и за Слейпниром… - Ч-что? Кто сказал, что мы отдадим тебе его? Ты же перебежчик, ты сам ушел к йотунам! Ты предатель! И кстати, почему ты вообще здесь? Как ты попал в Асград?.. – вопросы и восклицания, томившиеся, как молнии в моем молоте, несколько месяцев, рвутся из меня, а Локи, будто придавленный их тяжестью, опускает голову, и поднимает ее, лишь когда я замолкаю. - Позволь мне объяснить все по порядку. У меня было много времени, чтобы подготовиться к этому разговору, и теперь я уверен в каждом слове, что произнесу. Сядь рядом, прошу тебя. Я сажусь на расстоянии вытянутой руки от него, он как-то обреченно качает головой, будто между нами – целая пропасть, и, прокашлявшись, начинает: - Я просто хотел, чтобы вам не пришлось воевать. Я хотел защитить Одина, Сигюн, Слейпнира и… - Почему ты решил, что знаешь лучше? – неясной природы раздражение не дало мне сдержаться, - Один сделал бы все так, чтобы угодить всем, чтобы спасти Слейпнира и не отдать тебя врагу! Ты сам ушел к ним, ты… - Я не предавал вас, - теперь его голос – голос прежнего Локи, грубый и резкий, - хочешь знать, что пережил я? Ты хочешь это знать?! Пальцы его вырывают шерстинки из покрывала, он бросает взгляд на свои руки, уже сплошь покрытые белыми ворсинками, он медленно отряхивает их и продолжает уже прежним, ровным голосом, будто чеканит слова, как шаги: - Я был их пленником. Я провел в темнице все эти месяцы. Я видел солнце раз в несколько дней. И я носил жеребят для них. - Так ты родил для них коней? Теперь все пропало, - простонал я, но он поспешил оборвать меня. - Нет же! Они… Они родились мертвыми. Вчера это произошло. Два жеребенка, каждый о четырех ногах, они погибли в моем чреве, и йотуны жестоко обругали меня, они хотели было убить меня, но решили, что это сделает за них мороз. Оказались неправы, - тут Локи победно ухмыльнулся, - не так-то просто прикончить сына Фарбаути! - Так ты… Не хотел этого? – все то, что укладывал я в своей голове несколько месяцев, рухнуло. - Я не хотел этого. Я хотел защитить вас. - Но Один сказал, что ты ради других никогда не пожертвуешь собой. - Один! – вздыхает он и морщится, как от боли, - он, верно, отрекся от меня? Я в бреду тоже кричал, что он не брат мне боле, но я тоскую по нему неимоверно, тоскую, как по кровному брату! Локи закрывает руками лицо, нажимает грязными пальцами на веки, и этим простым движением он вдруг перечеркивает всю неприязнь, что искусственно взрастил я в себе, и то чувство, что терзало меня летом и осенью, вдруг, словно пробудившийся после спячки зверь, побуждает меня приблизиться к нему, коснуться его. Я решаюсь только на слова: - Он простит, когда услышит это. Мы просто… Мы думали, ты предал нас. Понимаешь… Нет, это неважно. Один тоскует по тебе, как по брату, и он любит тебя, Локи. Как все Асы и Ваны… Бог огня отнимает руки от лица и смотрит мне в глаза, будто пытаясь уловить в них что-то, молчит, и я вдруг решаюсь: - Как и я. И лицо его словно расслабляется, отпуская маску боли, застывшую на ней за эти месяцы, и он закусывает губы, отворачивается, запускает пальцы в волосы. - Я не верю, - бормочет он, - я не верю! И ты не веришь мне! Ты и не можешь верить, ты и не должен! Тор, помолчи, ты убиваешь всю мою решимость! Он снова смотрит мне в глаза. - Я не должен оставаться в доме, где меня не ждут. - Да Хель тебя раздери! Что за бабские капризы?! Ты что несешь, слышишь себя вообще?! – он выводит меня из себя, и его забитый вид кажется мне жалким, но не жалобным, - Я уже сказал, что тебя простят, что тебе надо еще?! - Помолчи. Его спокойная и кажущаяся мне напускной печаль злит еще сильнее, я вскакиваю на ноги, начинаю мерить шагами комнату, лишь бы дать хоть какой-то выход моей ненависти, иначе я не смог бы сдержать это желание вбить ему свою мысль в голову силой. - Тор, я пришел попросить прощения. Ты прощаешь? Прости меня и дай уже уйти отсюда! - Нет! НЕТ! – я разворачиваюсь и рычу это ему в лицо, - если мое прощение даст тебе уйти, то нет, сволочь, ты не прощен! Ты остаешься в Асграде, проклятый ты ублюдок! Да почему ты считаешь себя умнее всех?! Почему у тебя вечно свое на уме, неужели ты всерьез полагаешь, что… Он вдруг тоже вскакивает на ноги, раззадоренный моими криками, и с неожиданной для измученного тела силой толкает меня в грудь: - Да! Я не могу понять, почему ты вообще говоришь со мной?! Почему пустил меня?! Я же предатель, разрази меня гром! Ну? Что на это скажешь? - А какого беса ты явился?! – толкаю его в ответ, глаза его горят уже неприкрытой враждебностью, от слабого сгорбленного мальчишки не осталось и следа, передо мною – снова заносчивый, задиристый, злобный бог огня. - Лапы убрал! А ты будто не понял?! Безмозглый вояка, только кулаками махать и горазд, а?! Он блокирует мой удар, но я бью левой рукой, голова его запрокидывается, он делает шаг назад, чтобы не упасть, а потом неожиданно бросается на меня, как лис. В нем слишком мало веса, чтобы сбить меня с ног, и я пытаюсь его оттолкнуть, но он ящерицей вцепляется в рукава моей рубахи, и я падаю на кровать вместе с ним. Локи вопит от боли – я придавил его – и тут же начинает бить меня везде, куда может дотянуться. Мы катаемся по кровати, рыча и проклиная друг друга, позабыв уже, о чем спорили, ненавидя лишь за то, что так долго заставляли друг друга тосковать. И как только я понимаю это, я расслабляю мышцы, позволяя Локи прижать меня к кровати. Он еще не понимает, что я сдался, он с присвистом дышит, стискивая мои руки, недоумевая, почему я не пытаюсь разбить ему нос. Его оскаленное лицо раскраснелось и покрыто каплями пота, вздулись на висках вены, Локи сидит на мне, и сквозь ткань я ощущаю прикосновение его члена к своему, и, посмотрев ему в глаза, осознаю, что он тоже смущен этим чувством. Локи ослабляет хватку, и я пользуюсь его замешательством, чтобы высвободить руки, притянуть его за затылок к себе, и силой заставляю целовать себя. Он со стоном впускает мой язык в свой рот, а потом сам начинает целовать меня, жадно, прижимаясь ко мне всем телом, руки его стискивают мои плечи. - Сука, - рычит он и снова впивается в мои губы. Он стаскивает через голову рубашку, но я не успеваю даже открыть глаза, чтобы полюбоваться им, как он целует уже мою шею, его движения грубоватые, и я пугаюсь, когда он вдруг сползает ниже, развязывает тесемки на моих штанах. Он не смотрит на меня, когда берет мой напряженный член в свои руки, а затем и в горячий рот. Он облизывает только головку, и я со стоном толкаюсь ему в глотку, невыносимо желая большего. Локи прерывается и злобно смотрит на меня: - Не смей, - шипит он, - я знаю лучше. Влажными от пота руками он сжимает мои бедра, раздвигает их, продолжая вылизывать головку, и я опираюсь на локти, чтобы видеть, что он делает. Глаза его закрыты, но мне нравится смотреть на него. Вот он медленно вбирает в себя мой член полностью, и я чувствую, как головка касается его горла, и ощущение это просто немыслимо, оно вырывается стоном, и Локи снова останавливается, поднимает голову, облизывает покрасневшие губы. «Дразнит, ублюдок!» - понимаю, и я уже готов силой заставить его продолжить, но он сам наклоняется, обхватывает мой член рукой, начинает гладить его, не сводя с меня все того же злобного, дерзкого взгляда. Он смотрит на меня и когда лижет мой член – медленно, от самого основания и до головки, щекоча ее кончиком горячего языка, так, что у меня от наслаждения темнеет в глазах. - Я хочу тебя, - вырывается из моей груди, и я наматываю на руку его волосы, притягиваю к себе, впиваюсь в горьковатые от моей смазки губы, и он с готовностью отвечает, он раздевает меня и раздевается сам. Я целую его соленую кожу, вдыхаю кислый запах его пота, и он запрокидывает голову, а я вылизываю его шею, дрожащую от стонов. Его руки сжимают мои плечи, он пытается обнять меня, но я не даюсь. Мне невыносимо хочется попробовать его. Локи замирает, когда я беру в рот его член. Вкус его удивляет, ибо никогда я не делал этого прежде, но мне нравятся жесткие темно-рыжие волосы, нравится запах его, нравится мягкая кожа, обтянувшая твердый и горячий член, нравится сочащаяся смазка. - Зубы, - шипит он, и я осторожно пытаюсь повторять то, что делал со мной он. Я смачиваю гладкую головку слюной, обхватываю губами, и сдавленный стон дает мне понять, что я делаю все верно. Локи чуть приподнимает бедра, я понимаю, чего он хочет, и, смочив палец слюной, раздвигаю его ягодицы. Он сам насаживается на мой палец, который проникает глубоко в его теплое нутро, и я осознаю, как нестерпимо хочется моему возлюбленному, чтобы внутри него оказался мой член. Локи зовет меня по имени, я отрываюсь от его крепкого, со вздувшимися венами члена, и поднимаю глаза, мое дыхание сбилось, и он томно бормочет, касаясь пальцами моего лица: - Ублюдок, как же ты дышишь… Горячо… Я снова целую его, и он обхватывает ногами мою талию, так, что его член касается моего живота, вызывая желание снова взять его в рот, но Локи смотрит на меня затуманенным похотью взглядом, с губ срывается просящий стон, и он сам берет мой член в руку и насаживается на него. Он до боли узкий и горячий, он очень сухой по сравнению с женским лоном, но ни одна женщина не способна одарить меня чувством, подобным этому. Граничащее с болью удовольствие мое зеркально отражается и на его исказившемся сладострастием лице, которое словно создано для этого выражения. Я начинаю ритмичными толчками двигаться в нем, и Локи запрокидывает голову, но лишь для того, чтобы через секунду снова посмотреть мне в глаза. - Тебе не больно? – хрипит он, берет мою руку, кладет на свое бедро. - Мне хорошо, - улыбаюсь, закрываю глаза и слышу, как он просит поцеловать его. Я наклоняюсь, целую его сладкий, влажный рот, кладу голову на его плечо, дышу ему в шею, он запрокидывает голову, и я понимаю, что его возбуждает это. Я прикусываю его ухо, и он стонет, бормочет что-то нечленораздельное, и я понимаю, что он слишком, непривычно тугой, что я не вынесу долго. - Локи, давай остановимся… - Что такое? – берет мое лицо в свои руки, - больно? - Нет, просто я сейчас кончу, слышишь… - Погоди, я сейчас. Давай побыстрее, вот д-да… Я продолжаю вколачиваться в него, целую его, и вдруг он запрокидывает голову, дрожит, и я смотрю на свой живот, на который толчками изливается его семя. - Теперь нельзя, подожди, - шепчет он, - дай мне секунду… Он делает глубокий вдох, а потом жестом велит мне лечь на спину, и через секунду я снова чувствую на своем члене его горячие губы. Я больше не могу, мне кажется, что я умру в тот же миг, как это закончится, а он, верно, применяет какую-то магию, ибо это слишком, слишком хорошо… - Предупредить?.. – я не узнаю свой голос, а он прерывается лишь на миг, чтобы ответить отрицательно. Когда я изливаюсь ему в рот, то потом несколько мгновений не могу прийти в себя. А когда открываю глаза, он лежит рядом и смотрит на меня. Мне не хочется шевелиться, и я счастлив, что он не прижимается ко мне, как делают это женщины. - Я хочу спать, - говорю. Мы ложимся в кровать, как положено, и только тогда он кладет голову мне на плечо, мне тяжело, но я не хочу, чтобы что-то было иначе. Я обнимаю его влажное от пота жилистое тело, и он засыпает первым, тихо, будто ребенок, а не мужчина, и я засыпаю тоже. Не знаю, что разбудило меня, но, проснувшись, я отчего-то мгновенно понимаю, что его нет рядом. И я сажусь резко, так, что кружится голова, и вижу его, он стоит у распахнутого окна, и я понимаю, что он собирается сделать. Снег перестал, небо светлеет неумолимо, и я зову его по имени. Он оборачивается и несколько секунд смотрит на меня. - Останься, - я сам не слышу свой голос. Он слышит. Он закрывает ставни, тихо подходит ко мне, ложится рядом. И я верю, что теперь он не уйдет.