me, i'm not

Ты такой маленький. Совсем крошка: и сколько тебе, лет пятнадцать? Я уже не могу припомнить. Точнее, я пытаюсь — ломаю мозги, вытаскиваю их из черепной коробки, полощу в отчаянии в спирте, засовываю обратно. Тебе, видно, двадцать девять. С ума сойти — это же ты! Худенький, одетый в мешковатые рваные шорты и майку, весь мокрый от пота и адреналина, пропитанный яростью, болью и апатией. Гневно смотришь на мир через разбитые линзы очков твоей личной реальности. Я тобой горжусь. Твоей непримиримой жаждой к отстаиванию своих чувств. К любой из пророненных тобой фраз — бегло, раздраженно или так, словно мамуля тянет тебя в неприглядный магазин поношенных шмоток. Длинные волосы сейчас собраны во влажные пряди, размётаны по худощавому лицу, а глаза горят, отсвечивая на мне заинтересованные блики: сидя напротив меня в пустой гостиной, ты медленно пересчитываешь сложенные рекламные листовки туров и концертов: по одному, отлистывая от 99 и заканчивая на 94. — Мы столько прошли? — шёпот слетает с изогнутых губ, и следом они расползаются в ещё более удручающую улыбку. Во мне, где-то глубоко и мягко, пульсирует самое тёплое из чувств. Какое-то родное, обогревающее с самых пят и до затылка — оно глухо отражается в жесте, которым я провожаю мысль подальше: махнув головой, позволяю отросшим прядкам собственной чёлки прикрыть лоб. Тебя это веселит: заставляет слабенько, неощутимо дрогнуть. Зуд в кончиках пальцев передаётся мне по наследству. Ноги в начищенных армейских ботинках приземляются на стол, но не касаются драгоценных листовок с обложками; на них ты смотришь скептически, очерчивая лишь названия и штаты. Один за другим. Я из другого места. Я из 99 года. Там всё немного будто не такое... — Ты выглядишь как гребанный ангел… — почему-то говоришь только ты, а я молчу — будто не хочу рушить перед глазами эту чудную идиллию. Мальчишку, которого в тебе вижу. Его идеалистически дерьмовый мир, разрушенную душу и то, что осталось от слабого и стеснительного Трента: в чёрной майке с глянцевым логотипом nine inch nails, глазами, измазанными растёкшейся то ли тушью, то ли подводкой для девок. Я люблю этого Трента. Люблю до одури — до оголтелого шума в ушах и оцепляющего периметр за периметром чувства его превосходства. Мне всегда хотелось бы посмотреть на него так, как смотрят со стороны — именно в отражении чужих глаз, не способных оценивать критически мелочи, не показанные на всеобщие обсуждения. — Не молчи… — ты из девяносто четвёртого как-то скованно улыбаешься, ударяя пяткой ботинка по столу, отчего хрупкое стекло резонирует в раме, — я хочу тебя послушать. — Что тебе рассказать, крошка? — мой голос так слепо теряется в пустоте вокруг, но я не могу удержаться от слабой, почти жалостливой улыбки. Будто смотрю на крохотного щенка, но вижу перед собой его — мальчишку с блестящими глазами и мокрыми волосами. Растрёпанного, с мелькающим во взгляде задором. С какой-то почти животной страстью. — Можно я тебя трону? — оказывается, и разговоров тебе не нужно. Я киваю. Конечно, я разрешу тебе — всё, что угодно, лишь бы не прерывался момент. Единение доставляет мне какое-то… почти благословенное удовольствие. Оно цедится в рот сладкой слюной, заставляя пройтись по дёснам языком. Ты медленно перелезаешь через стол и усаживаешься напротив, такой лёгкий и почти невесомый, что под твоим телом не раздаётся никаких звуков: или мы с тобой изолированы, малыш? От всего мира, наедине с собственными демонами. Пальцы легко касаются гладковыбритой кожи на моём подбородке и скользят вверх — там, где начинается рост волос, ты заводишь отросшие прядки за уши и улыбаешься вновь: звук разлипающихся губ отражается во мне мимолётной паникой. Я замечаю, как обнимаю тебя за талию — так быстро и так… волнительно. Дыхание тёплое, мерное и наполненное ожиданием. Покалывает, тянет вниз и обольстительно призывает ответно усмехнуться. Теперь мой выдох застаёт врасплох. Ты такой иной. Совсем. Как я мог забыть о тебе, детка? Сколько ещё наивных и глупых кличек я дам тебе? Детка. Крошка. Малыш. Липко, мазками создаётся поцелуй. Губы сминают губы, давят в непозволительной спешке, которую прерывает только моя рука: прижатая к груди напротив, протестующая только из-за того, что грань слишком хрупкая. Как первая корка льда на разбитых дорогах. Кажется, что и дыхнуть будет достаточно, чтобы ей пришёл конец. Твой поцелуй уже не новичка, но ещё не профи: честный, бескорыстный и тяжёлый до головокружения. Я держу твоё худое лицо в руках, мелко целуя участок за участком, следом чувствуя нескончаемые смущённые улыбки. Не привык к нежности. К трепетному и чуткому отношению. Не привык к крепким мужским рукам. Не привык чувствовать себя важным/нужным/желанным. Отражение меня — я сам. Моё зеркало — юный, талантливый, любимый многими, но не совсем — собой. Мои губы трогают мои. Язык проникает в горячий рот, слышится прерывистый, словно сдерживаемый давно стон; теряется меж глухого мычания и громкого, дребезжащего ультразвука. Перед глазами рябь, смешанная с бетонного цвета помехами, режущими картинку на части. Вкрапления чёрной краски, блеклые выцветшие моменты. Я открываю глаза, когда сердце уже готово выпрыгнуть из груди; хватаюсь за лоб, поправляю стриженную чёлку и перевожу взгляд, режущий от солёного пота, на блестящий экран телефона. На дворе 2008 год.