Snow Falling

Полагается, что новая речь президента Сноу начнётся с единственного слова, которое он любит больше всего на свете: — Я… всего лишь пытаюсь контролировать хаос. Капитолий способен дать нам равновесие, устаканить неурядицу между теми, кто поддаётся порядку, и теми, кто его разрушает. Это только мы, дорогая Китнисс. Вечная война, в которой мы все способны на убийство. Такова наша природа, заключающаяся в выживании целого вида. Китнисс слушает, но понимает, что рта не может приоткрыть. От того, что чувство перехватывает дух, ведь все её враги были навязаны человеком, который прямо сейчас говорит о том, что «пытается». Он любит лишь себя, своё слово, свою мораль, против которой невыносимо трудно идти. В глубине сердца она очень зла на мир вокруг, на эту вычурную хладнокровность седого старика перед ней, непритязательно перебирающего белую розу в руках. Но единственная вещь, позволяющая ей не прикончить президента именно сейчас, заключается в желании учесть возможность, при которой её ненависти придёт конец. Нужно просто услышать раскаяние, обрести покой от человека, которого так ненавидит. — Цвет превосходства, безупречности, — ротягивает он, рассматривая мерцающие лепестки. — Я всегда любил розы, они красивые и запах славный. Их выращивала моя бабушка задолго до того, как я пришёл к власти. — Сноу приподнимает цветок перед глазами, взглядом сравнивая его и бледное, истощённое лицо девушки. — Мне потребовалось мало времени для этого. Я медленно полюбил убийцу. Сойка… — Его речь прерывает влажный кашель, изо рта несдержанно вырывается кровь, окропляя мелкими брызгами белоснежную розу. — Мы с Вами похожи, мисс Эвердин. Вы мне нравитесь. — Мы договорились не врать друг другу. — Именно, — глухо усмехается президент. — Боюсь, врать я не научился. — Ещё одна ложь. Сноу смеётся под нос и слабыми, дрожащими пальцами срывает окровавленный лепесток розы, обводя матовалую поверхность и аккуратно кладя в рот. — Я такой же человек, как все остальные. Но мне хватило смелости бросить вызов нашей сущности в них, поскольку в себе я не способен её усмирять. — Вы убиваете детей, загоняя их на арену. По-вашему, все на это способны? — В целях самозащиты — все без исключения. Я не люблю войну… — Да неужели, — грубо произносит Китнисс, напряжённо стоя впереди него. — Да, в ней мало приятного. — Голос его неестественно спокойный, но чётко ощущаемый, словно холодная зимняя ночь. Он не пугает, а умиротворяет по-своему. — Думаете, я хочу устраивать вечную бойню, подвергать своих и всех людей к опасности, ставя нас на грани вымирания? — Он манерно поднимает подбородок, медленно натягивая улыбку. — Мы в одном течении с Вами, милая Китнисс. Только Вы бунтарь, а я миротворец. — Я Вам не верю. — Я прекрасно знаю, как Вы ко мне относитесь. Я знаю, что Вы желаете мне смерти. Но позвольте объяснить, что с ней — мир не изменится. Я останусь в истории, как человек, способный контролировать хаос. Помните, что это такое — хаос? — Я помню, что Вы из него делали. — Вы повторяетесь! — раздражённо парирует Сноу, продолжая смаковать вкус лепестка. Он отвратительно причмокивает искусственными губами, пытаясь сдерживать струйку крови, стекающую с уголка его рта. Кровь смешалась с соком розы, запах стал ещё ядовитее, донёсся к Китнисс, и та сдержалась, чтобы не прикрыть свой нос. Её резко затошнило. — Моя задача донести до Вас свою мысль, не пересказывая историю своей жизни. Мной всегда правила любовь. Полагаю, что Вам это не надо. — С чего Вы это взяли? — Она Вас утомила. — Кажется, о моей жизни Вам известно всё, — говорит Китнисс, рефлекторно уводя нос от дуновения запаха. — О Вашей мне неизвестно ничего. Не считаете, что это немного нечестно? О каком доверии может пойти речь? О какой правде? Вы ничего не знаете о любви. — Доверие важнее любви. Это лучше неё, намного ценнее, — уже спокойным голосом отвечает он. Заброшенные участки памяти, прожжённые годами ненависти, самообмана и вины, безвольно расцветают, посылая Сноу внезапную улыбку. Ту самую, нежную, любовную, свободную. Бунтарскую. — Я могу доверять Вам, мисс Эвердин? Смотря на розу в руке, он крепко сжимает пальцы на бутоне. Такая красивая, невинная, цветущая. К горлу подступает ком, от чего он хмурится, туго сглатывает, умело скрывая даже единый намёк на ту печаль, что нарастает с каждым мгновением осознания проигрыша. О себе ли он заботится сейчас? Ведь знает, что казнят в ближайшие дни и не потрудятся сознательно осудить. Всеми ими также правит ненависть. «Одно и тоже, — думает он». Впервые за долгое время мысли о другом. Когда Китнисс Эвердин безмолвно ожидает слов, язык словно онемевает с невозможностью сказать что-нибудь отвлечённое, не связанное с темой разговора. Поэтому президент решает снять оковы, но от личности никуда не скрывается. Думает о том, что имеет место быть и нет, наряду со скорой кончиной. Эта бессмысленность обретает новые краски, словно в ней всегда был… смысл. — Попробуйте хотя бы убедить меня в этом. У Вас это хорошо получается, — добавляет он, осторожно разжимая сжатый кулак и высвобождая всё ещё безупречно ровный, кристаллически чистый бутон. Он не перестает им любоваться и так же любовно опробовать вкус на языке. Китнисс мелко мотает головой. Думая о Пите, думая о жертвах, думая абсолютно обо всём, привычно резко навалившееся на её голову. Всё прошло, все страдания позади, и в этом самой очень просто убедиться. Кориолан Сноу выглядит не так злостно, не настолько опасно, сидя в личном саду из белых роз. Розы, розы, розы. Постоянно этот запах, вгоняющий в тревогу, посылающий коварный трепет в сердце — сейчас не значит ничего. Этот аромат ассоциируется со смертью, властью и падением бесчестных идеалов, являет сущность хладнокровного тирана наружу, загнивающего от своей бесчувственности, жалко дрожащего от холода и недвижно разглядывающего цветок с неуместной улыбкой. — У меня не было выбора быть кем-то другим, — говорит Китнисс. — Это не моя вина, что из меня сделали в итоге. — Её горло саднит, боль от ожогов притупляется. — Я не должна была стать Сойкой-Пересмешницей. Я не она. Сноу резко поднимает голову, изумлённо взглядывая прямо в глаза Китнисс. Струйка крови всё больше стекает с его приоткрытого рта и касается белой бороды. — Что Вы сказали? — обнадёженно спрашивает он охрипшим голосом, смотрит неотрывно и снова зажимает бутон в треморной руке. — У меня не было выбора. Я не лидер восстания. Я не символ. Я не Сойка-Пересмешница, — уже уныло, бесчувственно произносит она, снимая с тела напряжение. — Верно. Выбора у Вас не было. Вами лишь воспользовались. Не наталкивает на мысль? — Мысль о чём? — О контроле, которому Вы поддались. Соек невозможно контролировать. А Вас — да. Оглянитесь вокруг. Вы уверены, что что-нибудь изменится после этого разговора? Люди сложат оружия, забудут о ненависти и убийствах, и дружески обретут мир над головой? — Зачем этот разговор? — Затем, что мы ничего не решаем как индивидуальности. Миром правит ненависть. Капитолий правил ею до определенного времени, а сейчас она уродливо показывается наружу. В Капитолии хоть было красиво, люди вели красивый образ жизни. И неважно, что её ведёт. Тирания? Тоталитаризм? Страсть к свободе? Что для Вас означает свобода, Китнисс? Она молчит, сжимая челюсть. Сноу смотрит озадаченным взглядом и совершенно не удивляется, услышав молчание в ответ. — Мне уже удавалось проходить через смирение с собственной смертью, но это было так давно. Вы даже представить не сможете, через что пришлось пройти мне и как мы с Вами мало отличаемся. Можете в это поверить? Он приподнимается с места, аккуратно выпрямляя больную спину, и подходит к очередному кусту, успевая собрать влажный кашель в белый платок из кармана. Цветок он больше не рассматривает, а вонзает острие стебля в рыхлую землю, словно заставляет расти его дальше, невзирая на то, что скоро умрёт. — Свобода — это иллюзия. Поверьте в то, что излишняя любовь рассеять её не поможет. Я не расточителен, я не убиваю без особой на то причины. Но как не убить из-за ненависти, из-за своей сущности? — Стоит спиной, но тихо оборачивается. — И я не ненавижу просто так. А вот лидер, которому Вы действительно верите… — Делает особый издевательский акцент на последнем слове. — Именно тот, против чего, как считали сами, боролись повстанцы. Я о надоевшем нам с Вами притворстве. — Хотите сказать, что Коин… — Убила Вашу сестру? Да. Впрочем, мне незачем Вас уговаривать. Переубеждать. По глазам видно, что Вы больше не боец. — Он выдерживает паузу и наконец-то утирает рот от сочащейся крови. — Пора сделать выбор. Сейчас, это единственное, что у Вас осталось. Удивите меня. Надо же, после всего, что пришлось, по его словам вытерпеть ему, обрести силы выстоять против целого сопротивления, он всё ещё ищет на свою голову развлечение. Китнисс Эвердин, все склонённые в зале Правосудия или на поле боя головы ради него — остались для него частью вечной игры, от того, что снова предстоит ему стерпеть, высокомерно приподняв подбородок, привязанным к столбу. Пока Китнисс рассуждает над словами, Сноу неожиданно напевает тихим мычанием запрещённую мелодию. Он ступает мимо белоснежных клумб, слоняется по садовой тропинке, исторгая песню о любви, верности, о цене свободы, которую променял на власть однажды. Песня о невинности любви, что испытал тогда же. В памяти его нежный голосок Сойки-Пересмешницы, которым он пожертвовал; девушка, которую он не сумел подчинить: её страсть и звук учащённого сердцебиения. Должно быть от любви, а не от страха смерти. Китнисс не узнает никогда, почему эта песня — единственное, что способно убить его, отравляя змеиным ядом. Она не узнает, что Кориолан Сноу умрёт без сожаления о своём прошлом и о своём выборе, в отсутствие которого поверил сам. Президент свободно удаляется между ухоженных кустав роз, изредка задерживая руку над пахнущими бутонами и изучая каждый их зеленый лепесток. Думает, после смерти избавиться от тяготы выбора, свободы, разрушенного будущего садистским воспитанием. Становиться переродком капитолийских сумасшедших ему никогда не хотелось. Выбор пал в иллюзию свободы слова. Вместо всего ужасного, вместо всего яда — природного или нет, в конце концов, хотелось снова прийти на встречу прекрасной певчей птице и убежать на Север, где начнётся новая жизнь. Сноу морщится, пока Китнисс выходит за стеклянную дверь с как всегда несчастным, потерянным видом. Выбор уже сделан. Нет. Кориолану это не подходит. Лучше встретить смерть достойно. Петляющему по лесу Дистрикта-12 призраку давней одержимости, возможно — любви, обрести покой и долгожданную свободу. Забрать с собой, подарить прощение и свою верность. Как же её звали? На старческий, поражённый деменцией ум, приходит что-то вроде «Сойки». Сойка-Пересмешница в платье с радужными обойками, с гитарой и бунтарским характером. Вот бы еще раз послушать ту глупую песню о Кореолане Сноу и услышать певчий голосок о её любви к нему… Странный наш мир, и нам так странно здесь порой. Под дубом в полночь встретимся с тобой.