***
Вчера, конечно, с Михой получилось неловко. Когда вылезли из ванны, замотанные в полотенца вокруг бедер, и, качаясь от истощения, по стенкам добрались до кухни — то обнаружилось, что дома толком и нет еды, только сухие крупы и одинокая баночка сайры в томате. Андрей было начал ковырять её столовым ножом, не тратя время на поиск консервного, когда Миха сказал: — Да не надо, на самом деле. Что твои будут есть? — И Андрей баночку отложил, сам налившись красным, словно томат. — А гречки с луком хочешь? — предложил он. — Очень, — сказал с вожделением Миха. Они так и остались в полотенцах — получился гибрид пикника и буржуазной пляжной вечеринки. Пока варилась крупа, Андрей пожарил лук, морковь, и намутил соус из муки с какой-то приправой, которую нашел в коробке из-под монпансье. Выходило прямо блюдо высокой княжеской кухни. Попытка Михи помочь в чистке овощей закончилась порезанным пальцем и алыми брызгами веером на холодильнике. Поэтому он стал помогать морально, сидя на табуретке и распевая басом песню Кобзона про дружбу: — Когда простым и нежным взором ласкаешь ты меня, мой друг, необычайным, цветным узором земля и небо вспыхивают вдруг! Старательно размешивая соус, Андрей отметил про себя, что Кобзон, хоть и номенклатурный клоун продажный, на самом деле понимает эту жизнь. Вот и песня какая панковская, прямо про них. Или это всё от исполнения?.. Он покосился на Миху. Ритмично стукая пяткой по ножке табурета в извилистых следах кошачьих когтей, Миха голосил: — …Мы так близки, что слов не нужно, чтоб повторять друг другу вновь, что наша нежность и наша дружба сильнее страсти, больше чем любовь… Андрей не выдержал, заржал и чуть не уронил ложку в кастрюлю. Миха прервался, чтобы сунуть в рот палец и выпить еще немножко крови, а потом радостно завершил: — Веселья час и боль разлуки готов делить с тобой всегда. Давай пожмём друг другу руки… — И в дальний путь на долгие года?.. — Андрей улыбнулся, оборачиваясь к Михе. Тот смотрел на него темными голодными глазами — а потом вдруг взял за край полотенца и притянул к себе. Они замерли, обнявшись. Миха прижался горячей щекой ему к животу, крепко обхватил вокруг пояса, а Андрей положил ладони Михе на плечи. Было тихо, только на плите побулькивала каша. «Даже если не на долгие года — насколько получится. Я любой минуте с тобой буду рад, Мих». — Не знаю, зачем я спизданул тогда про тридцать, — вдруг сказал Миха. — Мм? — Андрей подул ему в макушку. — Я раньше вообще в двадцать один хотел. Как Вишес. А ты мне всю малину портишь. «И еще испорчу», — подумал Андрей. А вслух сказал: — А сколько лет Кобзону, ты не знаешь? Миха нервно дернул плечом. — Да он древний. Где-то за полтос. А что? — Значит, он в полтора раза пизже твоего Вишеса. — Чё, в смысле? — Миха вскинул лицо. — Это не так вообще, ты понимаешь?! — Представь, — продолжал Андрей, — полвека охуенной клоунады… — Да дело не в количестве этих, годов! — раскипятился Миха, отпуская его. — Как можно быть круче Сида?! — Представь! — повторил Андрей. — Такого человека. Как Сид, но только древний. Полтинник, может, шестьдесят. Веселый дедушка: в косухе, борода в косичках… На голове наклеен ирокез. О, так: панк — но дед. — Нет, ты… Ты… — Миха фыркнул, отклоняясь к батарее. — Заебал. Что ты, блядь, несешь? Нет старых панков. — И всех я тоже заебу, — пообещал Андрей. — Нет — значит, стану первым. И единственным. Непристойным классным дедом. И каждый день буду твоего Сида хуесосить, что помер, лох такой, не дождавшись истинной анархии. А я один реально трушный панк, и всех тут в рот ебал. Он замер, содрогаясь от душевной боли. Но убогая ловушка, кажется, сработала, как это часто и бывает. Миха, побелев, зловеще процедил: — Это мы еще посмотрим. — Забились! — быстро сказал Андрей. И Миха, закусив губу, протянул ему окровавленную руку. Андрей с размаху шлепнул в неё свою пятерню, скрепляя клятву. И сказал: — А сейчас давай есть горячие продукты питания. И они жадно ели эту гречу с поджаркой, каждый представляя своё (оба сверились по окончании): Андрей — кашу с грибными котлетами, а Миха — рагу из беловежского кабана. — А почему беловежского, Мих? — А хуй знает. Звучит как что-то мощное, понимаешь? — Ну да. — А еще каша есть? Пиздато вышло, кстати, Андро. — Нет, прости… — Ну ладно, — грустно сказал Миха, цапнул кастрюлю с плиты и принялся ложкой соскребать со стенок пленку застывшего соуса. Андрей добирал со сковородки остатки моркови. И они решили, что теперь никогда не будут пропускать шаражный обед, чтобы стать самыми мощными кабанами во всем Ленинграде.***
Андрей встряхивает головой, возвращаясь в пустеющую столовую. Сквозь стеклянную стену он видит улицу с пыльными кленами, синие и черные машины, съезд с виадука — и Миху, который бежит к училищу, путаясь в собственных длинных ногах. На голове у него какая-то разлапистая странная шапка. Он приближается, и Андрей понимает, что это длинные иглы из волос. Все-таки он здесь главный панк. Внезапно Миха смотрит куда-то наверх и замирает на месте. Потом резко разворачивается, бежит назад — но застывает опять. Делает пару шагов к училищу. Два шага назад. Один вперед… За ним уже наблюдают три группы и даже делают ставки, дойдет он все-таки до крыльца или нет. — Щас сорвется! — Да нет, он дойдет. — Убежит! Смотри, побежал… Андрей с улыбкой чешет голову и принимается за тефтели. Он уже заканчивает свою порцию, когда Миха влетает в столовую — злой, веселый и мокрый. Волосы гладко прилегают к голове. Не обращая внимания на всеобщий интерес, оглядывает зал, быстро находит Андрея и напролом идет к нему, сворачивая шаткие стулья. — Привет! — он плюхается напротив и радостно смотрит — и Андрей мгновенно расплывается в улыбке. — Здравствуй, Мих. Искупался? — Меня завучиха поймала, — Миха указывает пальцем наверх, в сторону её кабинета. — Запалила из окна. Эх. Всю красоту заставила смыть, понимаешь? Андрей грустно вздыхает, протягивая ему охапку салфеток из стаканчика: — Не готовы наши люди к анархии. — И не говори, — Миха собирает влагу с волос и сует сероватый ком в нагрудный карман. Они с Андреем смотрят друг на друга — а потом прыскают. — Но я видел, было пиздато, — говорит Андрей. — Ну а то! Я всё утро делал. — Дома? — Не, у Шуры. У него предки на даче. Поедем сегодня к нему? Познакомлю. Андрей закусывает губы и кивает: — Давай! Миха наконец видит поставленную к нему поближе тарелку и хмурится: — А это что, мне, что ли? — Тебе. Кушай. Миха закатывает глаза («Да сколько раз, Андро! Дети кушают, остальные, нафиг, едят!» — но цапнув из стаканчика вилку, вонзает в тефтелю. — А ничего такие, — вскоре говорит он. — Мясистые. Спасиб, что это, взял. Андрей только улыбается, чуть пожимая плечами — а как иначе-то, Миха. Мы же должны стать самыми мощными здесь кабанами. Правда, про компот он забыл, и приходится бегать на раздачу еще раз. Добрая повариха почему-то вручает ему разные: два с изюмом, один ярко-розовый и какую-то серую воду.***
Когда уже курят во дворе, к ним подходит Димка. На первых двух парах его не было. Димка так и лучится от радости. Горячо жмет им руки и пихает Андрея в плечо: — О, примоднился, с серьгой! Чё как, как дела? — Нормально, — кивает Андрей. — А у тебя, Дим? — Охуенно, — шепчет Димка, оглядываясь. — Дрень, сработало! — То есть… — Ага. Всё как ты говорил. — Ну… поздравляю! — улыбается Андрей. — Круто, вообще! Димка смотрит на него счастливыми глазами — а потом вдруг наклоняется и стискивает в объятиях. Шепчет на ухо: — Только моя спокойная, вообще не царапалась. — Нечего пацанам показать? — смеется Андрей. — Да это неважно, — внезапно смущается Димка, отпуская его. — Я так, просто. Рядом негромко, но явно ревниво сопит Миха, выдувая через нос облака сигаретного дыма. — Правда рад за тебя, — говорит Андрей, и Димка подмигивает: — В пятницу пойдем с ней, ну, куда говорил. Вы тоже своих приводите. Андрей и Миха испуганно переглядываются. Андрей тут же обнадеживает: — Придем, конечно. — И Димка снова лучится, освещая весь мир: — Вот и славно! А ты чего такой, лицо постное? — он нависает над каким-то мелким рокером в курточке с нашивками молний и черепов. Андрей смутно помнит его: видел на нескольких парах вначале. Вроде, их однокурсник. — Да такая херня, — сплевывает тот на асфальт. — Вчера ждали-ждали концерт. Кинч из Москвы своей приехал, праздник, нахуй, именины сердца. — И чё? — Димка трет переносицу. — А не дождались! Так и не вышел, сука. Нам побренчал какой-то пидор на рояле, с саксофонистом лысым и прочей пижней. Мы ждали нормальный, блин, концерт, а не этот сейшн хипповский. Там еще по сцене бегала какая-то курица. Представляешь масштаб всей хуйни? — Много стульев-то сломали? — ухмыляется Андрей, и мелкий рокер смотрит на него с внезапным интересом: — Ну, нормально так. Где-то два ряда. — А чего не вышел Кинчев? — тоже встревает Миха. — Да блядь, ну, люди мне сказали, он вчера это, дознулся. Еле откачали. Пиздец, конечно, рок-н-ролл. Говорят, уже четвертая клиническая. Еще несколько человек, слушавших разговор, восхищенно выдыхают: — Он крут… — Да нихуя, — вдруг обозляется Миха. — Чё? — морщит лоб рокер. — Ты чё сейчас сказал? — Чё слышал. — Поясни, — холодно просит обиженный алисоман. — Не, ну это вообще дурь какая-то — по вене шарашить, — говорит Миха и оглядывается на Андрея: я правильно всё говорю? Тот кивает: вполне, Мих. — Ну тупо сдохнет он, и чего?.. Хорошо, разве? — Рот сейчас свой закрыл! — Поуказывай тут, бля! — Ааа! — Ааа! Они уже принимают стойки, как бойцовые петухи, готовые вцепиться друг в друга, когда на втором этаже открывается окно и Светлана Ленинидовна зычно кричит: — Так, молодая поросль! Лекция уже началась! Все поднимают головы. Она машет: — Давайте-давайте! Кто через тридцать восемь секунд не будет в моем кабинете, ставлю пропуск. — И на её полной красивой руке Андрей видит мгновенный блеск кольца. Фантазия сразу дорисовывает: помолвочного, из черненого серебра и очень грузинского… Окно глухо хлопает, и одногруппники, повздыхав, тянутся к лестнице. Рокер по-собачьи взрыкивает на Миху и уходит курить поглубже под арку к своей компании. Андрей трогает Миху за руку: — Ну, пошли? — Пошли, — кивает Миха и толкает его бедром. Андрей запрыгивает ему на плечи, и они с гиканьем несутся вверх по лестнице. Правда, падают на втором же пролете, но стойко продолжают ползти, несмотря на боль и хохот. Вроде, сегодня должна быть проверочная по технике безопасности. — Горшенёв! — кричит наверху Светлана Ленинидовна. — Поосторожней с Андреем, ты когда-нибудь его так сломаешь! — Да нет, на самом деле… — пыхтит Миха, поднимаясь с пыльных ступеней и протягивая ему руку. — Всё нормально! — улыбается Андрей. Он берется за протянутую руку — и отправляется в путь на долгие года, до ближайшей площадки. Где вжимает Миху в стену, в самом углу, быстро целует и с гоготом убегает наверх под возмущенное михино сопение.