Res Publica

      Каждый вздох в толпе взбудораженных событием офицеров всех рангов давался мне с большим трудом. От такого количества народу воздух в банкетном зале гостиницы был спертый, и на всех его явно не хватало. Эквестрийские офицеры, особенно дамы, давно уже поснимали с себя головные уборы и обмахивали ими лица, нам же честь мундира подобного не позволяла, поэтому мы продолжали стоять и обливаться льющимся ручьями из-под фуражек потом. Очень душно. Кто-то курил, немного позади меня переговаривались, но о чем я сквозь шорох шерстяных кителей и шелест крыльев слышать не мог. Громко и ярко вспыхивали репортерские фотокамеры, другие журналисты то и дело сновали промеж первых рядов собравшихся, задавая вопросы, тут же ловко записывая лаконичные ответы. Мы все ждали главного момента.       Двери в зал распахнулись. Эквестрийские солдаты вошли внутрь и сразу взяли на караул возле входа. Вышли принцессы, а следом за ними какая-то пони поменьше, неся за собой искусно изготовленную папку с бумагами. Одетые в парадные мундиры со свежими, буквально на днях отлитыми орденами, они подали какой-то одобрительный жест своим и тут же получили троекратное громкое приветствие в ответ. Следом — Королева. Тихо. Обычно при ее появлении на публике всегда играли марш или фанфары, по крайней мере я не помню, чтобы хотя бы когда-то было иначе. Но не теперь. Рядом с ней был мой брат: очень непривычно было видеть его без портупеи с генеральской золоченой саблей и пистолетом. Без них он был будто голый, даже нет, будто это был и не он вовсе. Для них посреди зала был приготовлен большой стол, уже украшенный небольшими вазами с белыми цветами. За ним, уже начиная понемногу скучать заранее расположились посредники: Зебранский и Мустангийские послы.       Переговорщики без лишних формальностей обменялись дежурными приветствиями, пожали копыта господам послам, и уселись на свои места. От лишних разговоров смысла было мало: всё было уже очевидно, а то что нам, простым офицерам было не видно, то было уже заранее оговорено. Дело оставалось лишь за формальностями, по сути за ритуалом, публичным унижением, старым как сам мир. Только если раньше проигравших попросту четвертовали на глазах у честного люда, то теперь нужно было просто подписать красивую, бесспорно, украшенную всеми возможными предметами типографского искусства бумажку, закрепляющую любое повешенное на тебя победителем ярмо. — Что ж… — Кризалис, быстро чиркнув в документе ручкой, медленно поднялась и обратилась к нам, — Это всё, господа.