Мнимая единица

      Фукудзава сегодня особенно растерян и отвлечен. Он никак не может собраться с мыслями, постоянно теряется в их цепочке и иногда даже сам теряет — целые минуты, словно выпадающие из реальности. То как они оказались в этой кофейне Юкичи помнит смутно, например, но в основном ему спокойно, не чувствуется какой-то опасности, а значит, скорее всего, он просто оказался снова погружен в свои мысли, когда Огай привел их сюда.       Мори сидит напротив него, вертит чайную ложку, видимо, в ожидании десерта, подпирает щеку рукой и отпускает глупые комментарии о долетающих до них обрывках чужих разговоров. Он сейчас — ребячливость в чистом виде, воплощение не очень подходящего мужчине его лет поведения, и обычно Фукудзава бы хмуро посмотрел на него, пытаясь одернуть, но в этот раз не может сдержать расползающихся в легкой улыбке уголков губ.       — Слишком задерживаются! Ах, что сложного сделать фруктовый чай?       Сплетни, судя по всему, наконец надоедают Мори, раз он слегка оборачивается в сторону кухни и наигранно расстроенно сетует на ожидание. Юкичи скользит взглядом по его профилю, чувствует, как неясное ощущение в груди, тревожащее с утра мнимым зудом, становится больше и решается попробовать озвучить то, что его беспокоит:       — Мори-сан, кое-ч…       Резкий взмах руки Мори обрывает его на полуслове:       — Не то, — неожиданно жестко отрезает Огай, направляя ложку прямо на Фукудзаву. — Даже не пытайтесь. От ваших слов нет толку.       Фукудзава хмурится, раздраженный беспочвенной грубостью. Он собирается ответить Мори, но бросает мимолетный взгляд на свое отражение в ложке и будто зависает. Собственное лицо кажется неправильным — не из-за искаженности или мутного блеска прибора, оно просто, в общем-то, кажется неправильным. Не тем.       — Не то, — бормочут и Фукудзава, и нелепо растянутый двойник, почему-то выглядящий намного старше него.       — Что-что?       Голос Мори выдергивает из странного состояния; ложки перед лицом больше не оказывается, зато на столе теперь стоит тарелка с пирожными, которой точно не было, и разлитый по бокалам лимонад. Когда это успели принести? Юкичи растерянно смотрит на Мори, не понимая ничего, но через мгновение смятение рассеивается, оттесненное странным внутренним спокойствием, и Фукудзава остается только с отголоском скребущего ощущения.       — Мысли вслух, ничего более. Надеюсь, я не сбил вас с рассказа.       — Ничуть, — смеется Мори и машет рукой, а у Фукудзавы внутри разливается тепло от звука искреннего веселья в его голосе. — Вы правы, они не так друг друга поняли, недопонимание стало причиной…       Время проходит незаметно быстро, Фукудзава увлечен разговором, потому что то, о чем говорит Мори, оказывается неожиданно близко, знакомо и словно передает его собственные мысли. Идеальную картину портит лишь ощущение чего-то недостающего, не находящее отклика ни в одном из слов.       — Давайте прогуляемся после? — предлагает Огай, когда пирожные почти подходят к концу.       Фукудзава цепляется взглядом за пустой стул между ними — почему они сели за столик для троих? — и невпопад кивает Мори согласием на предложение пройтись. Почему-то мысли становится тяжело собрать: те ощущаются тягучими, чуждыми, словно разбросанными, и только усилившийся иллюзорный зуд в груди заставляет Юкичи пытаться вычленить из бессвязного потока слов причину, чем его так привлекло пустое место. Может быть, так ему удастся понять, что именно беспокоит весь день, да и не просто же так Мори привел их в это кафе и сел именно сюда.       — По-прежнему не знаете, чего хотите, — холод с презрением в голосе Мори звучат болезненно знакомо, вырывают из забытья резко и словно окатывают ледяной водой.       Не мысль — так, короткая вспышка осознания, которую едва удалось поймать, прежде чем она бы растворилась в общей патоке мыслей, приходит вместе со стальными нотками в словах доктора. Фукудзава поднимает глаза: Огай доедает свой любимый отядзуке и выглядит неприлично довольным. Юкичи не помнит, что хотел сказать, но надеется, что его заминка обойдется без колких комментариев, и пытается прикрыть ее тем, что доливает зеленого чая в две их юноми.       — Все же ожидание стоило того. Как вам тушеная свинина?       Фукудзава хвалит блюдо, хотя во рту не осталось никакого послевкусия от мяса или от отпитого чая, но он чувствует себя сытым и уже немного разморенным. Что-то продолжает ковырять в нем иллюзорную дыру, и, к сожалению для Фукудзавы, облечь это ощущение в слова ему по-прежнему не удается.       Они покидают ресторанчик: Юкичи идет позади, разглядывая обтянутую белым халатом спину Огая, пытающийся уловить ускользающую мысль за хвост (она точно связана с Мори, это все, что он знает), и когда отрывается, то оказывается ослепленным солнечным светом. Фукудзава моргает и обнаруживает себя у пристани, сжимающим рукоять катаны, с привычным миром вокруг вместо сплошного желтого пятна и недоуменным Мори.       — Неужто перегрелись на солнце? — с легкой насмешкой и полунамеком спрашивает доктор, глядя на него сверху вниз.       — Ничуть, — мягко отказывается от неозвученного предложения осмотреть его Фукудзава. — Сегодня просто немного рассеян.       — Тогда для вас лучше начать снова жить в текущем моменте.       Мори пожимает плечами и отворачивается к Токийскому заливу, мягко переливающемуся под лучами солнца. Фукудзава невнятно мычит в ответ, чувствуя, как от Мори на фоне порта у него почему-то сжимается сердце, словно в тоске. Он что-то забыл и теперь никак не может вспомнить что это было.       — Мне постоянно кажется, что я о чем-то должен вам рассказать, — обращается Юкичи к Огаю, продолжающему любоваться открывающимся видом.       Они сходят к пустынной набережной, обдуваемые приятным бризом. Огай идет слегка впереди Фукудзавы, наслаждается погодой и совершенно не расположен на серьезные разговоры, поскольку даже не сбавляет шаг и не оборачивается в его сторону.       — Раз кажется, то лучше не стоит, — отшучивается Мори, убирая руки в карманы. — Я не умру.       Фукудзава раздраженно выдыхает и продолжает пытаться привлечь его внимание, потому что забытая вещь неимоверно важна, а также, честно говоря, ему надоело это неопределенное чувство:       — Скорее, не удается вспомнить, что именно.       — В словах нет истины. Если вы не помните даже ощущения, то лучше не пытаться.       — И все же это меня беспокоит, — Фукудзава упрямствует, ускоряется, чтобы догнать Мори, но почему-то никак не может сократить небольшое расстояние между ними.       Огай недовольно цокает и взмахивает правой рукой, доставая ее из кармана:       — Бросьте, из нас двоих я лучше обращаюсь со словами. Раз уж не можете вспомнить, то оставьте.       — Ничего не могу поделать, мне…       — Еще раз повторяю совет: забыть и отпустить, — одергивает его Мори.       Вот оно. Фукудзава замирает на месте, когда осознание уже почему-то знакомым образом прошивает тело насквозь — неужели он вспоминал? Ассоциации странным образом приводят к истине — понятной, лаконичной, элементарной в своей сути.       — Я хочу защитить вас.       Эти простые слова приносят много облегчения. Фукудзаве кажется, что с плеч упал большой груз, потому что он наконец признался, озвучил терзавшую мысль, которую никак не удавалось собрать воедино из разрозненных слов.       Мори замирает на месте — ставшая идеальной осанка выдает напряжение, и Фукудзава готов к любому сопротивлению и не намерен отступать. Он собирается озвучить свой настрой, окрыленной ощущением свободы, но в тот миг, когда Мори оборачивается к нему, Юкичи кажется, что резко проваливается в пустоту, отправленный в свободное падение.       — Я же говорил вам, упрямый вы старик, что не нужно тратить время на слова. Они бесполезны сейчас.       Их разделяет несколько шагов, два года и смерть — вот, что не мог вспомнить Фукудзава. Глаза Мори — мутные, подернутые поволокой и совершенно пустые, висок измазан в теплом багряном цвете. Огай подходит ближе — и теперь уродливая дыра у него на лбу, со стекающими из нее мелкими струйками крови, которые заливают тусклые глаза и бегут дальше вниз на посеревшие губы. Еще один шаг навстречу к Фукудзаве, еще одна метаморфоза: лицо доктора избито в этот раз, сплошное месиво как есть, с тем же мертвым взглядом, только на шее расходится широкий уродливый алый оскал. Все эти изменения — услужливое напоминание о другой вещи, которую Юкичи не сделал: не увидел, не попрощался, не пришел на…       Мори стоит к нему впритык — с простреленными виском и лбом, перерезанным горлом, бездушными глазами, уродливыми пятнами по всему лицу, холодный — и мягко улыбается:       — Потому что, Фукудзава-доно, вам стоило это сказать до того, как вы убили меня.       После этих слов мир распадается, и реальность встречает его скользящими лучами солнца по потолку и абсолютной тишиной. Юкичи почти растерянно оглядывает комнату, чувствуя, как остатки сна растворяются в ее обстановке — он давно не видел снов и тем более снов о прошлом, и тем более о прошлом с Мори. Сотворенный подсознанием образ казался настоящим и живым и звучал… в груди неприятно стягивается в тугой комок какое-то чувство, вызванное пониманием того, что на самом деле Фукудзава не уверен, что это был правда голос Мори.       Становится также понятным ощущение, преследовавшее весь его сон, — горечь от совершенной ошибки и невозможности ее исправить, и она же не позволяла ему осознать недостоверность того мира. Если бы только Фукудзава правда тогда поговорил с Мори, все обернулось бы совершенно другим образом.       Телефонная трель грубо вторгается в его мысли, и Фукудзава сразу же забывает о сне.