Химия, оказывается, имеет взрывоопасные свойства.

Вокруг хаос, мир рушится буквально на глазах, из-под земли брызжет красный, яркий и режущий глаза свет. История циклична, а значит второе пришествие глобального катаклизма, из-за которого когда-то погибла Каэнрия, наступило бы неизбежно. Этого стоило ожидать, боги Селестии и высшие создания Тейвата когда-то заметили бы деятельность Фатуи и пришибли шарашкину контору в два счета. Но… Это уже не простая организация. Небо погрузилась во мглу, мир будто перевернулся с ног на голову, превратился в самый настоящий ад на земле — бездну. Для Василисы это означает больше, чем катастрофу. — Мы вершим историю, понимаешь?! — истерично выкрикивает Второй Предвестник, чьи глаза, не скрываемые маской показывают эмоцию безудержного восхищения, подчёркивая алый взгляд кровью на лице. Его кровью. — Уже свершил, пошли отсюда, ты ебанулся на старости лет?! — девушка хватает мужа за руку, которая тут же выскакивает из хвата, оставаясь висеть в замахе. — Ты не понимаешь, Василёк, — слова выходят гортанно-рычащими в тоне. — Это, — становится вполоборота к Слодотко, указывая ладонью на взвинчивающиеся из земли потоки скверны. — Путь к освобождению, у меня нет иного предназначения, я обязан лицезреть конец этого мира, — в горле у обоих стоит ком, Доктор ещё пол часа назад принял в себе бурлящее желание непременно находиться в эпицентре событий и… Об этом позже. — Тебе порча мозги выжрала?! — шаг к мужчине, теперь хватает за воротник. — Ты там умрёшь! Тебе есть к кому возвращаться, самодур! — ей в ответ лишь хлеще улыбаются, очень, очень пугает и вызывает в душе всплески паники. — Тогда помоги мне, — тихо, зловеще — Зандик все-таки добился всего, чего желал в этой жизни. — Давай умрём вместе, любовь моя. Ты обещала, — тысячи разговоров об общей смерти впились в головы пары ещё при первом упоминании, были очевидны при первой клятве кровью из пальцев, как только Василиса стала подобной самому предвестнику. Сейчас он спокойнее, чем до этого, кладёт ладонь ей на шею, медленно проводя сей вверх и будто сгребая щёки к лицу. — Дотторе, нельзя так просто идти и умирать, не ты ли пытался городить меня от этого всё время?! — почти умоляющий тон, слезы образуются на глазах не по своему желанию. — Ну так помоги мне, Василиса, — взгляд сверху-вниз, голос заискивающий, завлекающий. — Не зря же ты провела со мной пол жизни, верно? Девушка замолкает, ища в себе силы ответить хоть что-то. Единственное, что в ней не изменилось — страх быть слабой. Для кого угодно, даже в рамках всего мира. И этот страх… Очень подкрепляется незнанием того, как нужно действовать, потому что в ней нет той дури, что всегда находится в Докторе. И сейчас она боится облажаться. Просто помешать возлюбленному в чем-то, сбить его настрой, что угодно. Она все же обычный человек, такая же, как все, а стала отличаться чем-то только из чужого «благого» желания. — Пфх… — Иль Дотторе толкнув отпускает Слодотко, надменно и с брезгливостью наблюдая за тем, как шатнулась любимая женщина. — Ты осталась такой же никчёмной и бесполезной, как раньше. Я разочарован, дорогая, — улыбка, с которой от девушки отворачиваются, расплываясь в воздухе чернью. … Глаза открываются, снова важные. В голове пусто, только картинки мерцают перед глазами, напоминая о сне, который каждый раз что-то ломает в душе. Как будто отламывает по крошечке, по частичке, линия, которая идёт посреди абстрактного внутреннего мира и в итоге разобьёт пополам, выжрет и заставит уронить, разбив как посуду. Руки на лицо, горло болит от сокращений, вызванный беззвучный плачем. Испуг наступает, когда дотрагиваются до плеча. — Снова что-то страшное? — очень сонно, мужчина еле соображает, случайно проснулся от звуков. — Спи, — хрипло и низко, брюнетка ложится на бок, спиной к Доктору. — Я же слышу, что ты плачешь, — стараясь проявить нежность и заботу пододвигается со спины, ласково обнимает, тыльной стороной руки стирая слезы со щёк, целует в плечо. — Хочешь чего нибудь? Попить, умыться? — Нет, Дотторе, уйди, — каждый. Гребаный. Раз. Ей противно, больно, ощущение, как будто он в спину её пырнул. — Я почти успокоилась. — Я тебе снился, — слишком очевидно, а потому лишь констатация факта. — Василёк… Что бы я не сделал, прости меня, — ему просто нужно успокоить возлюбленную, чтобы она смогла поспать остаток ночи. — Я уверен, что не смог бы сказать или сделать то, что тебе приснилось. Прости меня, милая, я тебя очень люблю, — а та только больше захлебывается слезами, прижимая подушку к лицу. Всё-таки ей нужна эта любовь. Как бы не было страшно. Она без слов переворачивается, смотрит на предвестника несколько секунд, в глазах сильно плывёт от слез. Василиса ждёт, чтобы её обняли и это понимает Иль Дотторе, спокойно заключает в объятия, разрешая плакать себе в плечо. Девушке нужно это ради ощущения, что не одна, есть кому помочь, но это не убавляет чувства опустошения. Как же больно. Утро, слезы, работа, слезы, сон и круговорот ада повторяется по кругу. Начался ли он с самого начала или развился ближе к середине она не знает и думать об этом даже не хочет. Кошмары тяжело отличить от реальности, если в них ты видишь реальных людей и если в настоящей жизни ты видишь то, что мерещится псих больным. Даст ли это пользу в будущем, именно ту, о которой она думала, соглашаясь? А согласилась ли она сама? Какой в этом рассуждении смысл… Глаза вечно красноватые, руки трясутся, болит голова и совершенно нет никаких чувств. Абсолютная пустота в голове, душе и будто бы в теле усталая лёгкость. Гнить в постели она себе не позволит, если бы сделала это, вздернулась бы ещё раньше. Этого ли хотел Иль Дотторе, настоятельно рекомендующий ей больше отдыхать и не мучить себя ещё больше? Черт его знает, его невозможно понять. Он сам пережил нечто подобное и, наверное, старается заботиться о девушке так, как не позаботились о нем, но… Но что ей, мать вашу, делать, если он каждую ночь самыми изощренными способами убивает её или мучает? Как не бояться человека, которого вроде как любишь, но мозг не ощущает разницы между реальностью и фантазией? Вроде чувств нет, а больно до ужаса. Каждый раз когда просыпаешься вся мокрая от слез и пота, а рядом этот… Хочется задушить его пока спит или перелопатить всю лабораторию и отравить его посреди ночи в порыве истерики. Или… Отравиться самой. Чувство слабости, никчемности, ощущение самой себя бесполезной, тупой и конечно же не ровней партнёру грудь изнутри разгрызает, напарываясь и перемалывая ребра. От себя тошно. От окружения противно. Оставаться с самой собой стало элементарно опасно, поскольку именно в это время все демоны лезут наружу и сопротивляться этому невозможно. Из-за живой порчи предвестник из Доктора превратился в сиделку, поскольку Василиса в какой-то момент начала прямо и активно намекать ему на желание умереть. Это стало не смешно после того, как она попыталась наглотаться снотворным, которое в тот момент находилось полностью в её пользовании. С того времени большая часть предметов, которыми можно причинить себе вред активно прячутся, а также девушка все возможное время находится рядом с возлюбленным. Может это тяжело вписывается в то, что мог бы сделать Иль Дотторе с буйным пациентом, но и Слодотко не просто пациент. Она лучший его проект. Лучший образец идеального, восхитительного существа, высочайшей пробы вещество, чье нахождение на изучении нельзя прерывать. Такое отношение в простом языке называется «любовью», при которой человеком дорожат, о нем заботятся и переживают, уважают интересы и личность, хотят без отдачи быть рядом и конечно же отдавать свое внимание. Просто наш экземпляр мыслит слегка извращенно и в своём смысле пошло. Гиперопека умиляла Василису, льстила ей, поскольку показывала, что партнёр не брезгует возиться с этим сгустком злости, грусти и страха. Вот только порча сильнее, чем разумное начало. Каждая мысль гнетет, пытается на черепе выцарапать невнятную и уничижительную надпись, которая покажет рябь в глазах и звон в ушах, который заглушит все хорошее, о чем можно подумать. В горле пересыхает и снова хочется плакать, а слезы выплаканы давно, их уже не получится в уголках глаз. Ни в чем нет никакого смысла и ничего нет такого, что имело бы вес для счастья. Но умереть, — как жаль, — не позволяют. Что же это за любовь такая, если не хотят сделать «как лучше» и лишить страданий? Очередной день, такой же, как и все предыдущие. В операционной нужно заменить и очистить склянки и некоторое оборудование, напарник разбирает новые инструменты, Василиса прекрасно знает, что он обожает барахло и по всей лаборатории его чуть ли не складывать некуда. Будний день спокойный, совсем размеренный, дела обычные и пока с веществами не связаны, просто наводят порядок после нескольких очень активных в работе деньков. В операционной морально тяжело находиться из-за всё тех же снов, но девушка знает, что все хорошо. Никто не причинит ей вреда, не унизит, даже не тронет лишний раз, стараясь не пугать, не расстраивать и уж точно не обижать. В свои мысли легко погрузиться, пока занимаешься чем-то монотонным, это и удалось Слодотко. Не сказать, что так проще, потому что мысли не самые добрые, но они хотя бы бытовые в своём смысле. Слышится фраза, абсолютно спокойная и сказанная без задней мысли: — Василиса, подай скальпель, — в комнате тихо, а в ушах почему-то звенит. Перед глазами мелькают кадры: чёрная перчатка с синей тканью на ладони, хирургический инструмент, крики, кровь стекает с руки, на которой кожа распорота от локтя до запястья, показывая белую прослойку тканей и торчащее мясо, выбившееся бугром и источающее бурую жидкость, безобразие капает на кафель, разводами расходясь в стороны. По спине кочуют мурашки, детали сна проскакивает секунд за десять, что кажутся Василисе минутами. Глаза открыты и не имеют потребности моргать, она медленно поворачивается, смотря в спину мужчине пристально и долго, не больше тридцати секунд на деле. Пальцы на холодной медицинской стали, поднимают скальпель из такой же железной ёмкости, в которой разложены другие инструменты. Взгляд также медленно перемещается к лезвию, блестит белым светом от прохода и лампы, раздражая зрение. Лишней мыли не появилось: острая грань прислоняется к запястью, держится предмет в кулаке, чтобы резануть на себя. Ни капли сомнений, дрожи, страха, никаких волнений и боли уже нет, есть только пустота, которая решает за неё. Иль Дотторе оборачивается, не дождавшись инструмента и в ту же секунду в ступоре наблюдает за происходящим — рука совершила широкое движение на замах, расчертив на пястье рану, чьи края разошлись в стороны, открывая белесую жировую прослойку под кожей. Доктор сразу чертыхаясь вырывает из рук дурехи скальпель, откидывает его на стол за ней, под раной обхватывает руку, чтобы сомкнуть разрез. — Ты дура?! — кричит мужчина опешив. — Всё, пизда рулю, приехали?! — за воротник халата берет Слодотко и грубо трясёт пару раз, чтобы пришла в себя. Та только кривит лицо от плача и опускает голову, виновато и жутко расстроено. Далее ученый также грубо из-за собственного испуга берет ассистентку за руку, ставит её вместо своей, сдавливая чужие пальцы. — Держи закрытой, поняла? — строгим тоном, а та только слабо кивает, трясясь то ли от чувств, то ли от боли. Отошёл Дотторе за набором для наложения швов и местной анестезией, чтобы устранить первостепенную проблему. Это была вторая попытка суицида для Василисы, снова неудачная из-за врача, начальника и возлюбленного. Естественно на деле его угрозы о том, что зашивать будет наживую оказались ложью, а вот слова о любви и поддержке на деле проявляются очень активно. Ему пришлось ещё долго окучивать любимого пациента, чтобы выбить из головы желания смерти.