на белом мой принц, в синем мой принц

До пятницы Костя пишет ровно одни раз. Спрашивает, «как она себя чувствует». Киса отвечает, что «не сдохла пока», и Костя снова молчит. Кисе очень хочется позвонить ему и нажаловаться на него и на жизнь в целом, но ей очень страшно спалить Костю ненароком. Раньше так страшно не было, а теперь Хенкин-младший постоянно предлагает помощь и маячит где-то рядом. Киса боится, что он сможет сложить два и два. Вряд ли, конечно, но она все равно ссыкует. Пусть Костя сам звонит, если захочет. И вообще сам решает, появляться в их жизни или нет. Костя появляется именно тогда, когда обещал — в пятницу, после пяти. — Я в магазине, купить тебе что-то конкретное? Кисе хочется сказать, что ей посрать, лишь бы он сам пришел. Но она, конечно, этого не говорит. Просит мороженое, которое внезапно очень полюбила. — Хорошо. Главное чтоб не растаяло. — Не растает, если тормозить не будешь. Киса бросает трубку, чтобы поскорее написать Хэнку, чтоб не вздумал заявляться с помощью — якобы собирается спать ближайшие несколько часов. На всякий случай. «Хорошо. Точно потом не надо ничего принести?» «Нет, Хинкалина, отдохни, с девочкой погуляй. Еды до жопы, все есть.» Киса решает не сообщать, что причина этому — его папашка. *** Костя приходит быстро — словно реально спешил, чтоб мороженое не растаяло. Его много — две огромные лохани. Клубничное и ванильное. Киса любила больше ванильное, так что Костя, в целом, угадал. Кажется, они как-то ели мороженое у заправки. В той другой прошлой жизни, по которой она очень скучает. Костя, интересно, скучал по чему-то, кроме секса? Они ведь и говорили иногда, и просто лежали вместе. Этого ей больше всего не хватало. — Есть будешь? — спрашивает она, пока Костя разгружает пакеты на кухне. Кисе в руки он их так и не дал, чтобы она не надорвалась. — Да я чаю попью, если разрешишь. — Кто тебе что запрещал? Костя не спорит. Сам наливает и заваривает себе чай. Киса смотрит на его спину и чувствует немой укор. Дома за ним небось ухаживают. Готовят, стирают. Киса умела готовить, но Костя в этом так и не убедился. — Может, тебе хоть макароны с сыром сделать? — спрашивает Киса как бы между делом. — Я все равно готовить собиралась. — Я дома поем, Кис. Костя замирает с кружкой, словно до него доходит, что ебальник насчет дома можно было и подзакрыть. Но это Кисе лишь кажется. Ничего Костя не понимает, просто смотрит на нее с растерянной улыбкой. — Травануться боишься? — Я не голодный просто, что ты злишься, — вздыхает Костя. — Не напрягайся. Давай просто посидим. Или на диван ляжешь, я тебе ноги помну. Болят же еще? Ноги реально болели. И Киса бы сама хуй попросила помочь. Так что она не огрызается и машет Косте, чтобы шел за ней в комнату. — Тут бардак, не обращай внимания. — Окно не продувает? — он зачем-то подходит к ее окну, выходящему на балкон, и пытается его осмотреть, как будто закладку ищет. — Обещали, опять похолодать должно. — Нормально все, забей. Кисе странно видить Костю в своей комнате. Он был тут один раз, сто лет назад, когда все только начиналось. Вряд ли он вообще что-то успел заметить. А теперь ей стыдно за бардак, рваные обои и ноут, облепленный стикерами разной степени ебанутости. Комната, кажется, только подчеркивает, насколько ей не удастся быть нормальной матерью. Были еще вещи, которые Костя ни в коем случае не должен был заметить. *** Косте так странно находиться в этой комнате. Он еще помнит, как проснулся тут утром — голова страшно болела, а на простыне были темные волосы и следы всего, что было ночью. Киса тогда уже встала и ждала его на кухне. А он все оттягивал момент, когда нужно будет объясниться. Как мальчик. Сейчас они вдвоем на диване, при свете дня, и Костя рад, что может сделать хоть что-то, что ее радует. Мороженое как будто бы не впечатлило, а массаж Киса воспринимала чуть ли не с благодарностью. Костя даже осмелился задать ей вопрос, который мучал его уже несколько дней. — Ты думала, как сына назовем? Он надеется, что Киса не выберет какое-нибудь странное имя из тех, что сейчас популярны. Платон там. По крайней мере, он должен попытаться ее отговорить, если что. Ради сына. — Я знаю, как его назову, — безапелляционно заявляет Киса. — Это мне решать, вообще-то. — Ну хоть расскажешь, что надумала? — Костя не хочет спорить. Себе дороже. Киса отворачивается, словно раздумывает, можно ли ему это говорить. Но решается все-таки. — Толиком будет. Это не обсуждается. — Толей… До Кости не сразу доходит. Анатолий Константинович. В честь деда. — Я так Борю хотел назвать, Кис. Представляешь. Киса нервно хихикает. — С Борей тоже вариант был. Но я спалиться боялась. Хотя так еще палевней, да? Не волнуйся, я не буду твое отчество писать. — Ерунду не говори. Анатолий Константинович Хенкин будет. — Хенкин? Ты ебанулся, Кость, все же узнают. Все и так узнают, думает про себя Костя. Но он не хочет пока нервировать Кису. Может, ей кажется, что есть возможность все это скрыть. Но это не так. — Не думай пока об этом, хорошо? Киса пожимает плечами, и Костя возвращается к массажу. Жалко, что он не может каждый день ей помогать. Это ведь правда немного снимает отек. — Не могу на них смотреть. — На что? — спрашивает Костя, отвлекаясь. — На ноги свои. Хотя я на все смотреть не могу. Просто пиздец какой-то. Костя не знает, какие слова тут правильные. Сказать, что это нормально, что в беременность опухаешь и вообще выглядишь обычно хуже? С Кисы станется его выгнать взашей. Она и так резкая по характеру, а теперь, с гормонами и всей этой ситуацией… Расстраивать Кису сильнее ему не хочется. — Все с тобой нормально. Просто воду организм держит. Не так уж и сильно изменилась. Киса хмыкает. Костя не видит ее лица, но прекрасно знает, какое там выражение, ему и поднимать голову не надо. — Скажи еще, что нравлюсь тебе такая. — Да ты мне всегда нравишься, — спокойно отвечает Костя. — И тогда, и сейчас. Киса замолкает, и Костя очень надеется, что смог ее убедить. Он молча заканчивает массаж и садится рядом, поближе к Кисе, которая тут же утыкается ему в плечо. — Полежишь со мной? Или тебе домой надо? — Не надо, — врет Костя.