Твоё прикосновение

      Сближаться с Леви было волнительно. На задворках сознания вечно крутилась мысль о том, что он её капитан, что между ними всё ещё есть какая-то стена, барьер, что она многое не может себе позволить. Как и раньше остерегалась того, что за любым неверным действием последует наказание. Микаса старалась быть осмотрительнее, аккуратнее, несмотря на то, что границы сильно поистёрлись. Он больше не был для неё капитаном в прямом смысле этого слова. Осталось лишь прозвище, напоминание, и всё же его было гораздо проще произносить, чем красивое и звучное имя «Леви».       Микаса не чувствовала себя свободной рядом с ним. Она проводила невидимую черту, разделяющую их, чётко очерчивая рамки дозволенного. Сама же создала для себя препятствие, но боялась нарушить негласные договорённости, отстраняясь от капитана. Всё равно Леви ни на чём не настаивал, ограничиваясь поцелуями, простыми прикосновениями и временем, проведённым рядом.       Чопорная сиделка часто была недовольна визитами Микасы, отвешивая нелестные замечания в сторону её чести, но капитан быстро отучил её от едких комментариев, и сиделка быстро свыклась с мыслью о том, что в этом доме бывает девушка. Микаса, всё же, старалась не пересекаться с этой женщиной со слишком строгими нравами. Может быть, для обычных людей понятие чести и было так важно, особенно для девушки, но Микасе уже было нечего беречь. Бремя бывшей разведчицы и без того уничтожило её непорочный образ в глазах людей. Девушек из армии никогда особенно не жаловали. Микаса давно научилась не обращать внимания на неприятные перешёптывания за спиной.       Дом капитана стал для неё настоящим пристанищем, местом, где для неё всегда найдётся время у того, кто смог привести её в чувства, помочь почувствовать себя настоящей, живой.       Микаса застала Леви сидящим на коляске у его любимого окна, выходящего в сад. Леви читал книгу, едва взглянув на Микасу, встречая. Он не приветствовал, никогда не прощался, и их встречи плавно перетекали из одной в другую так, словно Микаса лишь выбежала по делам на несколько минут, будто бы между ними не было разлуки в несколько дней.       Микаса вымыла руки на кухне, по-хозяйски набрав воды в чайник, оставив его закипать на огне, вернувшись уже с двумя чашками ароматного чёрного чая с листками смородины. Сладкий запах разносился по комнате, согревая хмурость непогоды за окном.       Солнечных дней становилось всё меньше, и всё чаще небо затягивало тяжёлыми, свинцовыми тучами.       Леви потянулся к столу, отпил немного чая, негромко благодаря. Его пальцы всегда странно держали чашку, за самый край, ободок. Микаса так и не смогла разгадать, как Леви не обжигает подушечки горячим фарфором, и не решалась спросить, почему он не воспользуется ручкой, как и все.       Микаса начинала подмечать много его странных привычек. Раньше ей не приходилось оставаться с капитаном наедине так долго, но теперь сквозь пелену загадок и тайн начинала проглядывать его человеческая суть. Микаса подмечала, какие книги он любит, что капитан почти не ест сладкое, и что часто перебирает пальцами, комкая ткань брюк, когда его что-то беспокоит. Знала, что в такую погоду у него непременно болело раздробленное титаном колено, которое, к счастью, мучило капитана уже далеко не так сильно, как по первости. Микаса старалась заметить всё, запомнить каждую частичку его характера, найти недостающие пазлы и, наконец, собрать мозаику его души.       Ей нравилось разговаривать с ним, даже если ей удавалось перехватить всего пару приоткрывающих завесу его прошлого фраз, которые вызывали больше вопросов, чем ответов, но никакие расспросы не заставляли Леви говорить больше, чем ему хотелось. Зато Микаса охотно делилась своим прошлым, хоть воспоминаний до встречи с капитаном было не так уж и много. Да и те были скорее болезненными отголосками страшных, затянувшихся белёсыми шрамами ран, ноющих, если их касаться.       Ей нравилось узнавать его по крупицам, нравилось сидеть рядом на уже не новом диване, чувствовать на себе его тёплые руки, пока Леви слушал очередную историю. Она, порой, пыталась убедить его отказаться от сиделки, ведь Микаса могла помогать и сама, но Леви лишь качал головой, отказываясь. Он всё время говорил, что не хочет, чтобы Микаса видела его в моменты слабости, и никакие уговоры не помогали его переубедить.       Микаса никогда не считала Леви слабым, и даже теперь всё больше убеждалась в силе его характера. Она видела, что, несмотря на тоску, печаль, боль, он продолжает жить, и справляется с этим гораздо лучше, чем чудом уцелевшая Микаса. Она восхищалась его стойкостью и способностью принимать судьбу такой, какая она есть. Микаса мечтала точно так же не задумываясь плыть по течению жизни, но каждый раз вязла в тине воспоминаний и болезненных мыслей, утягивающих на самое дно.       Микаса с большим удовольствием проводила бы как можно больше времени здесь, в этом уютном доме, и плевать на то, что это означало ещё больше тщательной уборки и готовки. Её совсем не пугала работа, помощь Леви была бы ей только в радость. Ей не нужно было видеть только хорошее, чтобы продолжать любить его, но донести это до Леви оказалось гораздо труднее, чем Микаса думала.       Он никогда не гнал её из дома, но Микаса не оставалась, уходила к вечеру, ещё до темноты, боясь стать слишком надоедливой. Не хотела повторять прошлых ошибок и превратиться в тень, следующую за Леви по пятам.       Расставаться с ним даже ненадолго было сродни пытке, но как приятно было снова вернуться, снова почувствовать прикосновение его тонких губ.       Леви отпил ещё немного чая, прежде чем отставить чашку на подоконник. Микаса глядела на его изящные руки, рассматривала лицо, взгляд, уткнувшийся в книгу, а внутри копошилась нежность, настолько сильная, что граничила с болью. Ей хотелось сжать капитана в объятиях до хруста костей, раствориться в нём и не расставаться ни на миг. Но она одёргивала себя, редко проявляла чувства первой, боясь показаться слишком навязчивой.       Микаса повернулась к окну, разглядывая шумный сад. Ветки пригибались под мелодией сильного ветра, листва шелестела и переливалась зеленью. Вот-вот польёт сильный дождь. Микаса смотрела на этот совершенно пустой, потрёпанный непогодой сад, и чувствовала себя так, словно заглядывала внутрь себя. Где-то глубоко под кожей гулял такой же неспокойный ветер, перемешивая всё, сдвигая со своих мест, оставляя внутренности и чувства в полном беспорядке.       Микаса знала, что она слишком много думает о ненужных вещах, но никак не могла заставить себя отпустить то, что бурлило внутри. Она всё ещё чувствовала себя скованно рядом с капитаном, не позволяла себе лишний раз трогать его, и не понимала, хочет ли он её близости вообще. Казалось, что он часто напросто не обращал внимания на неё, погрузившись в свои мысли. Микасе казалось, что ему достаточно только того, что рядом кто-то есть, и эта мысль пугала её, заставляя думать о том, что на её месте мог бы оказаться кто угодно, и что Леви, в сущности, всё равно. Микаса мучилась от догадок: почему, показав свою привязанность, он так мало касался её? Неужели ему не хотелось большего?       Ведь Микасе хотелось.       Узнав однажды, что означают отношения между мужчиной и женщиной, она больше не смогла отбросить этой мысли, сначала ужасаясь ей, считая грязной, ненормальной, со временем превратившуюся в приемлемую, а теперь казавшуюся необходимой. Но Леви, казалось, это мало волновало. Он не заходил дальше поцелуев, переворачивающих всё внутри, заставляя желать настоящей любви. Но сказать об этом Микаса, конечно же, не решалась, а Леви быстро остывал, отстраняясь. Подолгу отвлекался своими делами, оставляя Микасу гадать над тем, что же между ними происходит.       Даже сейчас, мысли цеплялись лишь за одно, неизменно крутясь вокруг Леви и чувств к нему.       Микаса стала хуже спать, окончательно забив голову ненужными размышлениями. Она часто вспоминала прошлое, почти беззаботные кадетские времена, когда они все были одеты, сыты и имели хорошее место для ночлега. Не слишком тёплое, но и гораздо более комфортное, нежели те лачуги, в которых приходилось спать, работая на полях. Тогда ещё все дорогие люди были близко, рядом, живы. Даже Эрен ещё не превратился в чёрствого и жестокого парня, заботящегося лишь о том, чтобы прийти к своей цели, несмотря ни на что.       Боль от утраты утихала слишком медленно. Микаса боролась с этим чувством, но каждый раз, возвращаясь домой в пустую квартиру, ложась в холодную постель, она подолгу не могла сомкнуть глаз, перебирая в голове варианты того, как всё могло повернуться, если бы только она когда-то давно поступила по-другому. Мысли глодали её, не оставляя места ни для чего светлого. Даже образ капитана часто меркнул в сравнении с яркими, болезненными воспоминаниями. Было интересно, мучается ли он точно так же? Или же он давно отпустил всё то, что сильно тревожило его?       Микаса повернулась, посмотрела на капитана. Леви уже оторвался от книги, рассматривая разбушевавшийся сад.       — Как вы спите по ночам?       Леви так же, как и она, потерял всех, остался совершенно один, и Микаса точно не могла заменить ему утраченных друзей. Она знала, что капитан и в разведке непозволительно мало спал, а теперь, когда времени на самопожирание стало гораздо больше, когда она видела плохо скрываемую тоску в его глазах, мог ли он забыться хоть ненадолго?       — Глаза закрываю и сплю, какую ещё глупость спросишь, Аккерман? — ответил Леви, не поворачиваясь, и Микаса со вздохом отвернулась обратно к окну, понимая, что сегодня капитан явно не настроен на беседу.       Она недолго молчала, встревоженно разглядывая шумящий сад, прежде чем задать новый, не менее важный для неё вопрос.       — Вам разве не бывает одиноко?       Леви долго молчал, смотря куда-то далеко, сквозь кроны деревьев, словно вспоминая что-то. Молчание густой пеленой покрывало комнату, и Микаса подумала, что опять сказала какую-то глупость.       Капитан привык к одиночеству, это было ясно и без её дурацких вопросов. Он всегда справлялся со всем гораздо лучше неё. Потери близких не выбивали его из жизненной колеи на долгие месяцы, как Микасу, и, казалось, что к этому времени он смирился даже со своей травмой.       Это она страдает от всепоглощающего чувства одиночества, даже несмотря на то, что вокруг много людей, что Жан всё ещё рядом, хоть она и отказала ему, что Армин часто пишет ей, что соседи приветливые и милые. Но никто из них не мог понять её печали, боли. Никто не догадывался о том, что она чувствовала глубоко внутри, какая буря бушевала в сердце, каждым ударом лишь отсрочивая кончину её мучений.       Бывает ли капитану одиноко? Странный вопрос.       — Бывает, — многозначительно ответил Леви, шумно вздохнув.       Микаса повернулась на него, удивлённо рассматривая. Леви никогда не признавался в том, что его что-то тревожит. Микаса часто надеялась на то, что он откроется, но всегда наталкивалась на стену, возведённую между капитаном и ней, сквозь которую невозможно было пробиться. Леви отгораживал её от собственных переживаний до той степени, что она начинала верить в то, что его и правда мало что беспокоит теперь, после стольких лет ужаса. Зажмурившись на мгновение, на что-то решаясь, Микаса быстро встала, подошла к Леви, вытянула из его рук книгу. Он недовольно посмотрел на её руки, но не сопротивлялся, позволил забрать тёплое от его пальцев издание в добротной зелёной обложке.       Микаса спокойно закрыла книгу, зная, что капитан всё равно не прочёл ни строчки, тупо вглядываясь в расплывающиеся перед ним слова. Давно заметила, что читает он очень медленно, так и не привыкнув к тому, что глаз совсем плохо видит.       Микаса подошла к Леви ближе, до колен приподняла свою пышную, казавшуюся многим дамам красивой юбку, забираясь на колени капитана.       Он с плохо скрываемым удивлением уставился на неё, пока Микаса устраивалась поудобнее. Она никогда не позволяла себе вытворить что-то такое, выйти за дозволенные рамки, но теперь уже было всё равно. Ей хотелось поскорее сблизиться с ним, даже если это означало выставить себя в дурном свете.       Она осторожно присела, неловко протискивая ноги в узкое пространство между подлокотниками и спинкой, и мягко прижалась к капитану, чувствуя, как сильно бьётся в груди собственное сердце. Волнительно и страшно, но волнение лишь придавало сил идти дальше. Леви напрягся под ней, но не отталкивал, не требовал слезть, даже несмотря на то, что держать Микасу ему было явно нелегко.       Она всё ещё боролась с надоедливым чувством неловкости и беспомощности. До сих пор было трудно воспринимать капитана как-то иначе, нежели как своего начальника, но Микаса настойчиво пыталась сблизиться с ним, показать, что она хочет быть чем-то большим, нежели простым антуражем в его уютном доме с красивым яблоневым садом.       — Что ты удумала? — тихо произнёс Леви в своём недовольном тоне, но опустил руки на её талию, придерживая.       Микаса, с горящими от смущения щеками, слегка отклонилась, всматривалась в его лицо, полное смятения. Наконец-то удалось вызвать у Леви хоть какую-то эмоцию, кроме холодного безразличия.       Горло пересохло, сухие губы слипались и казалось, что слова просто застрянут в горле, так и не сумев выбраться наружу. Но Микаса сделала над собой усилие.       — Мне тоже бывает одиноко. Очень.       Микаса надеялась вложить в эту простую фразу гораздо больше, чем признание собственной слабости. Она пыталась донести, что ей необходимо человеческое тепло, понимание, ласка. Что она безмерно скучает по Леви холодными длинными ночами, не в силах прикрыть глаза, ведь сознание тут же заставит думать о нём, о Леви, желать оказаться рядом.       Микасе казалось, что если он сейчас оттолкнёт её, то та дыра, что зияет внутри, никогда не затянется, оставляя после себя лишь сплошную пустоту, едва прикрытую этой новой, неизведанной и волнующей любовью.       Микаса прижалась губами к капитану, неловко, несмело, несмотря на то, что делала это не в первый раз. Но теперь всё было вновинку. Она жалась ближе, стараясь слиться с его телом, всё, чтобы не чувствовать больше этой болезненной пустоты.       Всё, чего она хотела, это быть с ним рядом. Всегда, так долго, насколько возможно, всё отведённое им время. Не бегать от сварливой сиделки, не возвращаться в опустевший дом, и чувствовать, что она всецело принадлежит человеку, которому готова отдать себя всю.       Леви отвечал на её поцелуй без особого рвения. Мягко, податливо, будто ублажая пустяковую капризу маленького ребёнка. Но Микаса хотела совсем не этого. Она устала от простых, ничего не значащих поцелуев, вызывающих разве что приятное чувство тепла внутри. Микаса же желала ощутить, как тело сгорает от любви, от чужих прикосновений к обнажённой коже, боялась этого желания, и всё же была готова показать Леви, что она всецело его. Плевать на его травмы, на раненое сердце, на тяжёлый характер и слишком редкую нежность. Она хотела кому-то принадлежать, чувствовать, что она ещё кому-то нужна.       Микаса отстранилась, больше не глядя на его лицо — слишком стыдно поднять глаза, руками нащупала внизу пряжку ремня на брюках, пальцами ловко расстёгивая звонкий металл. Гораздо проще, чем распутывать бесконечные ремни УПМ.       Она чувствовала на себе внимательный взгляд Леви, но не смела посмотреть в ответ. Дрожащими пальцами добралась до края брюк, чувствуя скрытую под тканью теплоту его тела.       Микаса плохо представляла, что собиралась делать. Обрывки подслушанных разговоров, образы из не совсем приличных книг путались в голове, не собираясь в единую картинку, но Микаса осторожно провела пальцами по грубой ткани белья, собираясь показать, что она не отступит. Под тканью не чувствовалось никакой твёрдости и Микаса ощутила бьющуюся внутри панику. Неужели Леви просто-напросто её не желал? Может, она и впрямь выглядела в его глазах, словно капризный, любопытный ребёнок, которому всего лишь нужно было показать, что его детские забавы мало кого интересуют?       Леви тяжело вздохнул, втянул ноздрями воздух, и Микаса резко отдёрнула руку, боясь, что рассердила его, слишком долго касаясь его там, где не стоило. Но Леви вдруг провёл грубой ладонью по её щеке, поворачивая лицо на себя, и притянул ближе, целуя уже гораздо настойчивее, ярче.       — Прости, я немного… — начал было он, но замолчал, обрывая фразу на полуслове, убрал руку с лица Микасы, опуская вниз.       За что он извинялся? За то, что её не хотел? По телу пробежала мелкая дрожь, когда Микаса начала понимать, что Леви, вероятно, стыдно не менее её. Что, может быть, он не хотел близости, потому что боялся, что всё пройдёт не так гладко, что его травмы и переживания не помогают расслабиться и задуматься о чём-то, кроме собственной внутренней пустоты, а лишь наоборот, доставляют новых волнений, мешая телу работать безотказно. И вот теперь ему пришлось помогать себе, чтобы не пасть в глазах Микасы, которая застала его в неподходящий момент.       Микаса внимательно следила за ним, переживая, что сделала что-то не так, что заставила его сомневаться в собственных силах, что ей пришлось увидеть его осечку. Но Леви уже поглаживал себя, потянувшись к Микасе за новым поцелуем.       Она с готовностью прильнула к нему, чувствуя, как приятно тянет внизу. Неизведанное, сладкое чувство теплилось внутри, пока она отвечала на влажный, горячий поцелуй. Рука Леви скользнула вниз по спине, огибая мягкие бёдра, вернулась к колену, на мгновение невинно задержавшись на внезапно ставшей чувствительной коже, но только чтобы вернуться к бедру, поглаживая оголённое, избавленное от шифона тело.       Микаса на мгновение замерла, когда его рука скользнула под ткань, по внутренней стороне бедра, вызывая по телу приятные мурашки. Захотелось сжать ноги, не позволить ему идти выше, но Микаса сама загнала себя в эту ловушку, открывая Леви доступ ко всему, до чего он может дотянуться.       Его поцелуй заставлял поддаться, забыться. Микаса чувствовала, как собственное бельё становится влажным, что низ живота начинает гореть.       Она нехотя отпрянула от него, уже смелее опуская руку ниже, к расстёгнутой ширинке, скользя по пальцам капитана, нащупывая горячую, бархатистую кожу. Леви разжал пальцы, позволяя Микасе обхватить его самой, повторяя за его движениями.       Она старалась водить рукой вверх и вниз уверенно, но предательски горящие щёки выдавали всё её смущение. Микаса чувствовала на себе его внимательный взгляд, но пыталась хотя бы своим видом не выдавать того, насколько это волнительно. Она какое-то мгновение просто смотрела на то, что делает, чувствуя, как сильно горит наверняка алое от стыда лицо, но отступать было некуда. Да и незачем.       Микаса отпустила его, скользнула рукой под свою юбку, оттягивая край уже влажного белья. Не хотелось снова вставать с коляски, выпутывать не без труда всунутые в пространство между подлокотниками и спинкой ноги, и ещё меньше хотелось отдаляться от Леви даже на мгновение.       Всё происходящее показалось вдруг таким простым и естественным. Микаса плохо знала, что надо делать, но понимала, что ничего сложного тут нет и быть не может. Разве что стыдно невыносимо.       Она слегка привстала, чувствуя, как ноги больно упираются в подлокотники, как пошатнулась коляска, и Леви тут же перехватил Микасу за талию, не давая ей перевернуть их обоих.       Микаса уже и не замечала ничего вокруг, полностью потонув в собственных чувствах и размышлениях. Весь мир сузился до неё, Леви и слабой пульсации внизу живота.       Капитан помог ей направить себя, и Микаса ощутила, как он, горячий и твёрдый, упирается в неё. Всего на мгновение она замешкалась, раздумывая о том, что делать дальше.       Леви, наконец, заметил её замешательство, притянул ближе, стянув с себя напускную холодность. Коснулся губами её щёк, губ, шеи, спустился ниже, ловко расстегивая пару пуговиц на её рубашке, мягко погладил её ещё такое юное, но уже всё исполосованное шрамами тело.       Он приспустил рубашку, зацеловывая грудь, оголившиеся плечи, шею, поглаживая её по бокам и талии, и Микаса расслаблялась, таяла в его руках, с нетерпением ожидая, когда он наполнит её, сотрёт эту звенящую, пугающую пустоту. Возбуждение только усиливалось, и Микаса слегка надавила бёдрами, пытаясь пустить Леви в себя. Слишком слабо, и она соскользнула назад, полностью отдаваясь его поцелуям.       Было интересно — чувствовал ли капитан себя точно так же, как и она? Что скрывалось за его холодностью, отстранённостью? Пустая оболочка, способная на чувства лишь в редкие моменты близких соприкосновений? Микаса точно знала — она не сможет быть одна. Ей нужен другой человек, чтобы свободно дышать полной грудью, чтобы чувствовать, что она всё ещё здесь, чтобы знать — она живая, настоящая, что боль стихнет, что Леви непременно поможет ей, защитит и убережёт. Она мечтала об этом, и хотела, чтобы он поскорее сделал её всецело своей.       Голова кружилась от приятных поцелуев, от ненастойчивых, но от того не менее чувственных прикосновений его рук. Леви изучал её тело, распаляя всё больше, и Микаса снова привстала, только чтобы самой направить Леви в себя, а затем резко опустилась вниз.       Она напряглась, шикнула от неприятных ощущений, и Леви тут же перехватил её, не давая опуститься ниже.       — Глупая, куда ты спешишь, — сказал он хрипловатым голосом, и Микаса подняла на него взгляд, словно извиняясь, пытаясь понять, не сделала ли ему больно. Леви взглянул на неё с почти непривычной теплотой, затем уткнулся в шею, шумно выдохнув. Кожу обдало его горячим дыханием, мурашки пробежали по телу, и Микаса не решалась двинуться, привыкая к совсем новым, странным ощущениям. Неприятно. Немного тянуло внизу, кажется, она и правда поспешила.       — Больно? — шепнул Леви, мягко поглаживая её по спине, крепко прижав к своему телу, не пытаясь протолкнуться глубже. Но Микаса чувствовала, что он едва держится, что слабо подрагивает от возбуждения. Новое чувство распирало внизу, но казалось, что она могла опуститься до конца, пустить его в себя полностью. Настоящая боль каждое мгновение терзала её внутри, а это так, — всего лишь мимолетный дискомфорт, на который было наплевать. Слишком привыкла к порезам и ушибам, они давно не беспокоили её.       — Нет.       Она быстро привыкала к тягучему, растекающемуся по телу чувству, и осела до конца, прогибаясь навстречу, чувствуя, как Леви наполняет её. Он тихо вздохнул, и Микаса подумала, что ему, должно быть, приятно. Всё, чего ей хотелось — чтобы Леви, наконец, сжал её покрепче, и не отпускал, пока не исчезнет всепоглощающее чувство бесконечного одиночества и тоски.       — Врёшь, — сказал Леви, всё ещё не двигаясь, но Микаса только покрутила головой, хоть он и не мог её видеть, только чувствовал. Неприятное ощущение быстро отступало, и Микаса повела бёдрами, подсказывая, что можно продолжать. Ей было всё равно на саднящие ощущения, лишь бы только Леви не отпускал её.       Леви ещё немного помедлил, будто бы надеясь, что она попросит прекратить, но Микаса молчала, и он не спеша задвигался внутри. Он легко скользил, и Микаса чувствовала, как всё внутри сжимается, обхватывая его, и всё ждала, когда уже появится то самое приятное чувство на котором помешались буквально все, кто смог добраться до желаемого, но ничего кроме трения не приходило. Только короткое движение вверх и вниз по совсем небольшой амплитуде. Леви не мог двигаться больше, прижатый к коляске весом Микасы, и она отклонилась, больше не прижимаясь к его груди.       Леви не торопился, несмотря на то, что ему явно нелегко давалось это промедление, но Микаса была благодарна ему за такую осторожность. Она сама контролировала движение, привставая и затем снова опускаясь вниз. Коляска слегка двигалась, заставляя держать в голове, то, что нужно быть осторожнее, чтобы не перевернуться, но она всё равно пошатывалась, несмотря на то, что колёса Леви всегда фиксировал.       Капитан на мгновение перестал двигаться, обхватил Микасу руками, заставляя притормозить, и она послушалась, озадаченно разглядывая его лицо. Что-то не так сделала? Микаса не могла понять его выражения лица. Подёрнутые тоской, светлые, лучистые глаза в упор глядели на неё, и Микаса будто бы угадала всю глубину его переживаний, словно тяжёлая, не пропускающая даже свет завеса приподнялась, пуская её в неизведанный и таинственный мир. Леви будто бы спрашивал, правильно ли они поступают, и что вообще делают, и Микаса уже была готова спросить, что случилось, но Леви опередил её.       — Зачем это всё? — ещё тише сказал он, окончательно поставив Микасу в тупик. Всего одно мгновение Микаса была в замешательстве, как вдруг поняла — он тоже больше не верит в то, что возможно всё отпустить, что прошлое когда-то покажется далёким и туманным, что боль не будет преследовать по пятам, и что они, наконец-то, смогут быть счастливы, что в его сердце ещё есть место для настоящей любви, и что оно не окаменело настолько, чтобы больше никогда ничего не почувствовать.       Всё это было лишь её догадками, но Микаса хотела верить, что так оно и есть, что они делили эти переживания на двоих, и что для капитана всё это тоже кажется новым и волнительным, что ему тоже сложно, и что он не оттолкнёт её сейчас, в такой важный момент.       — Я ведь ничего не могу дать тебе, — ещё тише сказал он, протягивая руку к её лицу, нежно касаясь загрубевшими пальцами её мягкой, бархатистой кожи. Его слова сильно разнились с тёплыми прикосновениями. Кажется, Микаса постепенно училась понимать его. На глаза навернулись слёзы. Ей хотелось убедить его в том, что она любит его таким, какой он есть, со всеми проблемами и шероховатостями, и ей совершенно неважно, если за душой у него не было ничего, кроме привязанности к ней. Она хотела бы высказать ему всю глубину собственных чувств, но слова не собирались в предложения, в голове звучали неуместно и коряво. Ей ничего и не было от него нужно. Ничего, кроме ответных чувств.       — Просто любите меня, пожалуйста, — шёпотом сказала она, и по щеке покатилась горячая слезинка, оставляя за собой холодный, жгучий след.       Эта фраза словно привела Леви в чувства. Он большим пальцем провёл по щеке Микасы, смазывая слезинки, притягивая её лицо к себе, целуя влажную кожу, спускаясь к губам, оставляя за собой солоноватый привкус её слёз. Микаса горько, дёргано отвечала на его поцелуй, переплетая свой язык с влажным языком Леви. Ей хотелось, чтобы он и дальше ласкал её, чтобы выкинул из головы все глупости и просто принял то, что она бесповоротно в него влюблена, что её мало волнует её положение и завтрашний день, что она нуждается в своём капитане.       Леви не выдержал, скользнул руками под пышную юбку, схватил Микасу за бёдра, сильно сжимая, вдавливая пальцы в упругую кожу, приподнимая и резко насаживая на себя.       Микаса упёрлась руками в его плечи, чтобы удержаться на месте. Внизу всё ещё саднило, но она игнорировала эту боль. По крайней мере, она могла чувствовать хоть что-то.       Леви прижимал её к себе, оставляя на коже горячие, влажные, требовательные поцелуи, тяжело дыша и отрывисто толкаясь в ней, и чувство того, что она нужна, что её любят здесь и сейчас, того, как руки капитана изучают её тело, приятной негой разливалось внутри, помогая забыться, ни о чём не думать хотя бы эти пару мгновений, пока они были вместе, силясь слиться в единое целое.       Леви резко приподнял Микасу над собой, заставляя член выскользнуть из неё, но только чтобы сразу же опустить её чуть дальше, на колени. На пышную шифоновую юбку плеснулось белёсое семя, и Микаса уже представляла себе, как Леви насупится, недовольный испачканной вещью.       Но он всего мгновение переводил дух, прежде чем снова прижать Микасу к себе. Так крепко, словно она могла исчезнуть, раствориться, ускользнуть от него. Но Микаса не собиралась никуда исчезать. Уткнулась носом в его шею, влажную от жара, запустила руку в гладкие, тёмные волосы, и притихла, стараясь вобрать в себя каждую его частичку, пока Леви снова не отстранился, делая вид, что ничего и не было.       Интересно, если разрезать его грудную клетку, забраться в неё, почувствует ли себя Микаса не такой одинокой? Вопрос так и остался без ответа, и Микаса только плотнее жалась к капитану, цепляясь за его рубашку, силясь продлить момент этой внезапной близости.       Леви погладил её по спине, спускаясь ниже, запустил пальцы под юбку, поглаживая набухшие, всё ещё влажные складки, словно извиняясь за неприятные ощущения, но быстро убрал руку, и теперь Микаса испытывала лишь стыд за то, что так бесцеремонно набросилась на него, даже не зная, хотел ли этого сам капитан.       Чувство неотвратимой ошибки охватывало её, сковывало, заставляло тело подрагивать от заглушенных слёз. Станут ли они когда-нибудь по-настоящему близки? Так, чтобы не приходилось оглядываться на каждый шорох, чтобы не нужно было думать о чужих чувствах, знать, что тебе всегда рады и не бояться сделать то, что может обидеть?       Леви сильнее сжал её, дрожащую, губами касаясь макушки, мягкими движениями поглаживая её напряжённую спину. Тихо, почти на грани слышимого, он ответил на её мольбу.       — Уже люблю.