Твоё прикосновение

      Микаса пришла, как и всегда, в субботу, в середине дня, когда рабочий день помощницы капитана подходил к концу. Не спешила наведываться к Леви слишком уж часто, не хотела досаждать. Да и пересекаться с этой чопорной, дотошной и слишком обязательной женщиной, которая, наконец, смогла угодить привередливому капитану, совсем не хотелось. Новая сиделка продержалась уже целый месяц. Такого давно не было. Три недели — последний рекорд юной и сильной… Имя Микаса уже забыла. Та девушка хорошо справлялась с обязанностями, но и её бывший капитан замучил окончательно.       Эту же сухую госпожу было сложно пронять бранью, ссорами и придирками. Она сама могла ответить капитану крепким словом и, верно, именно это и заставило его оставить её. Женщина была не сильно старше самого капитана, но Микасе казалась совсем взрослой, почти что древней, и выносить её компании Микаса не могла, стараясь как можно меньше пересекаться с ней. Хватило буквально одного раза, когда та запретила Микасе придерживать капитана за руку. У него, видите ли, болят шрамы. А ведь Микаса всего лишь помогала ему встать. И без того остерегалась касаться его лишний раз, страшась снова почувствовать в груди тот самый сладкий и мучительный трепет. В глазах сиделки Микаса всегда выходила неаккуратной, неотёсаной неумехой, которая только мешалась под ногами, и в конце концов, она решила просто не появляться у работницы на глазах.       Микаса хмыкнула, вспоминая этот инцидент и то, как старая сиделка начала пререкаться с Леви, когда тот попытался сказать, что он не рассыпется, если Микаса коснётся его. То, что Леви не был против её прикосновений, сильно льстило, и Микаса не обижалась на ворчливую сиделку, хорошо выполняющую свою работу.       Та женщина словно дала ему волю к жизни, и Леви стало действительно лучше. Не без помощи трости, но он начал ходить. Сам. Без коляски, хоть и понемножку. По крайней мере, капитан старался. Большую часть времени он всё ещё перемещался на своей коляске, но самые базовые вещи мог делать без посторонней помощи. И хотя бы за это она была благодарна этой чопорной тётке со странными нравами.       Микаса вошла в по обыкновению незапертый дом. В соседней комнате шумела вода. Леви принимал душ.       Щёки мгновенно порозовели, когда в голове всплыла ненавязчивая картинка капитана, совсем обнажённого, с тонкими струйками воды, стекающими по красивым, рельефным мышцам его сильной, изрезанной шрамами спины.       Микаса тут же помотала головой, избавляясь от наваждения. Какое ей было дело до его спины? Но образ никак не покидал её сознания. Она вспомнила редкие дни, когда приходилось мыться прямо в реке, проклиная засорившиеся душевые, которые потом самим же приходилось прочищать. Ледяная вода бьющих ключей заставляла всё тело дрожать, заходится крупными мурашками, течение било по ногам, перекатывая по песочному дну мелких пугливых рыбок, но все эти воспоминания меркли, разбиваясь об образ капитана, спокойно омывающегося, залитого лучами яркого летнего солнца.       Тогда Микаса совсем не придавала значения этим купаниям, она и внимания-то мало на кого обращала. Хотелось скорее выскользнуть из холодной воды, натянуть неудобную форму и, наконец, согреться на солнце. Но воспоминания о парнях так и норовили всплыть в сознании. Она и вспомнить-то не могла, когда начала обращать внимание на такие вещи, но чем старше становилась, тем более неловко было находится рядом с мужчинами. Даже с Леви.       Микаса невольно поёжилась, присаживаясь на стоящее рядом кресло, решив дождаться капитана.       И всё же, несмотря на собственные убеждения, попытки отрицать очевидное, он стал для неё чем-то большим, чем простым бывшим капитаном. Многие говорили, что лицо Леви отталкивает, что оно непривлекательное. По городу ползли слухи, что шрам его совсем обезобразил, но несмотря на это, в глазах Микасы он был красив. Микасу привлекали его строгие черты, недовольный взгляд и даже резкие шутки. Она так привыкла к нему за годы службы, что уже и не представляла, как могла распоряжаться собственной жизнью сама, предпочитая снова вверить её в руки того, кому она беспрекословно доверяет.       Их недавний разговор придал сил бороться дальше, заставлять себя жить. Она училась брать ответственность, старалась поступать, как хочется ей, а не так, как приказали, пыталась разгадывать собственные эмоции, но лезть в эту пучину было страшно. Столько разных чувств бурлило внутри: боль, обида, разочарование. Не хотелось снова касаться этого, когда она немного успокоилась, когда прошло время. Они медленно, но верно отступали, уступая место новым, давно позабытым, тёплым, приятным, нежным.       Эти чувства пугали её не меньше. Думать о том, что вызывал их не кто иной как капитан, было неуютно. И что с ними делать, Микаса тоже слабо понимала. Слишком часто обжигалась, открываясь другим людям. Ещё недавно Микаса была уверена, что больше не способна на любовь. Отказывая Жану, она не чувствовала сожаления или даже печали. Ей было неприятно видеть его расстроенное лицо, слышать, что он знал, как она относится к нему, но надеялся, что та полюбит его со временем. Но Микаса твёрдо стояла на своём, решив, что не хочет всего этого, что не готова опять давить в себе настоящие чувства, только чтоб не обижать близких людей. Да и как могла она принять предложение, выйти замуж, когда так непреодолимо тянуло в заросший яблоневым садом дом?       Микаса снова и снова невольно возвращалась к тому тёплому дню, когда она, потеряв весь стыд, лежала на его коленях, не в состоянии справиться с душившим её потоком слёз, когда Леви так ласково поглаживал её по волосам, успокаивая, и понимала, что уже давно потонула в этом сладком чувстве тягучей, тёплой любви.       Дверь внутри дома с шумом распахнулась, и Микаса вскинула голову. Леви, с обмотанным вокруг бёдер полотенцем, неспешно выходил из душевой, глядя под ноги, ещё не замечая сидящей на его кресле Микасы.       Она хотела бы отвести взгляд, но не смогла. Картинка из её воспоминаний идеально легла на новую реальность, сливаясь в общем образе Леви, залитого солнцем, мокрого от речной воды, и Леви, опирающегося на деревянную трость. Казалось, что с тех пор он почти не изменился — разве что прибавилось шрамов. А ведь прошло столько лет.       Он сделал пару шагов вперёд. Трость вдруг выскользнула из наверняка влажной после душа руки, и Леви ловко опёрся о соседнюю стену, едва успевая удержать себя. Он недовольно цыкнул, глядя на выпавшую из его ладони трость.       — Чёрт, — шепнул капитан, рукой опираясь о стену.       Микаса резко подскочила с кресла, дёрнулась, но в то же мгновение встала, как вкопанная. Сердце билось от волнения, взгляд скользил по телу, перебегая на лежавшую неподалёку от капитана трость, но Микаса не решалась подойти и помочь. Она не могла понять, дотянется Леви до трости сам, или нет, и боялась обидеть его своей помощью. Стоя в нерешительности, она так и глядела на него, рассматривая всё ещё сильный и подтянутый торс, изрезанный белёсыми и розоватыми шрамами.       — Так и будешь стоять и смотреть? — недовольно сказал Леви, разорвав напряженную тишину. Никакого приветствия, мягкой улыбки, теплоты, но уже это заставляло мурашки пробежать по коже. Микаса уже и не пыталась отрицать того, как влиял на неё его голос.       Щёки загорелись, и Микаса резко опустила глаза, прячась от его пронзительного взгляда, стыдясь всколыхнувшихся в сознании мыслей. Она не должна была думать о таком рядом с капитаном. Ей всё равно не суметь признаться, всё равно не прорваться сквозь стену из его неприязни и гордости.       Микаса в одно мгновение подскочила к Леви, наклоняясь к валяющейся у его ног трости, схватила её, поднимаясь, протягивая Леви, как вдруг, свободной рукой он, совсем проигнорировав трость, перехватил Микасу, подтянул к себе и прижался к её губам своими. Резко, требовательно, настойчиво, словно пытаясь поцеловать её прежде, чем она сообразит, что происходит, прежде чем оттолкнёт.       Но Микаса не оттолкнула. Дыхание перехватило. Она упёрлась в капитанские, прикрытые тонкими веками глаза, обрамлённые пушистыми ресницами. Микаса никогда не видела его настолько близко, и попыталась запомнить каждую мелкую черту, каждую тонкую морщинку. Сейчас она могла бы даже посчитать волоски на его бровях. Ощущения переполнили, и она зажмурилась, оставляя лишь возможность чувствовать его тонкие, сухие губы на своих.       Она плотнее прижалась к капитану. Рубашка слегка намокла, прилипла к его ещё влажной груди, прохлада остужала пыл, но Микаса робко отвечала на его поцелуй, стараясь заглушить им ту боль, что вечно сопровождала её, копошась в растерзанной груди.       Микаса понимала, что всё это — неправильно, что она должна оттолкнуть его от себя, оторваться от губ и привести их обоих в чувства. И плевать на собственную любовь, плевать на то, что ей хотелось слиться с ним, чтобы больше не чувствовать себя такой одинокой. Но Микаса лишь обхватила капитана руками, роняя на пол бесполезную трость, прижимаясь к Леви ещё теснее, чувствуя, как капельки воды с его волос капают на её кожу. Стоять пригнувшись было совсем неудобно, но Микаса игнорировала это, мечтая о том, чтобы это наваждение никогда не кончалось.       Леви слишком внезапно оторвался от неё, убрал руку с талии. Микаса всё ещё чувствовала на губах его привкус, разжала руки, выпуская его из своих объятий, отшагнула, будто испугавшись, пальцами касаясь припухших и влажных от поцелуев губ. Неловко шагая, Микаса оступилась о трость, едва удержав равновесие, и, не выдержав прямого взгляда Леви, отвернулась, добралась до другого конца комнаты. Щёки горели от стыда.       Капитан был для неё другом, поддержкой, опорой, она не хотела терять его. Не хотела, чтобы всё снова закончилось так же, как с Эреном, как с Жаном. Микасе казалось, что она просто не достойна ответных чувств. Что как только она желает сблизиться с мужчиной, он тут же ускользает от неё, становится совсем другим человеком, чужим, неизведанным и непонятным. Микаса хотела, чтобы Леви поддерживал её, чтобы мог понять, успокоить, не была готова к ответу. Она так привыкла жить в неразделённой любви, что просто испугалась капитана. Этот поцелуй стал слишком неожиданным, Микаса даже не догадывалась о том, что он тоже чувствовал что-то к ней. Неизвестность пугала и отталкивала. Миллионы вопросов витали в голове. Когда это началось, сколько времени она не замечала его желания, помогал ли он ей из таких же корыстных побуждений, как и Жан, и что в конце концов ей делать?       Если она поддастся, если примет его и собственные чувства, не сложится ли всё так же, как и раньше? Сколько времени пройдёт прежде, чем и его отяготит вся та нежность, что столько времени копилась в ней?       Микаса знала, что Леви ненавидит снисхождение, не хочет излишней заботы, едва ли терпит её помощь, просто смирившись с тем, что она всё равно появляется в его доме, уже давно не спрашивая дозволения. А ведь она не сможет по-другому. И кроме того, она мечтала о поддержке, о том, кто защитит её, примет такой, какая она есть, и Микаса просто не была готова к тому, что из-под ног снова выбивают почву, лишая её последнего человека, которому она безоговорочно доверяла.       — Микаса, — он тихо позвал её, и она едва нашла в себе силы обернуться. Он уже стоял, не опираясь о стену, с тростью в руках, и Микаса вдруг поняла — ему вообще не нужна была её помощь. Она ведь сама снова выронила эту трость, и он прекрасно дотянулся до неё даже теперь, когда она чуть сдвинула её, споткнувшись.       В душе затеплилась надежда. Что если?..       — Я не так понял тебя? — мягко спросил Леви, и Микаса застыла, всё ещё не в силах опустить теперь сомкнутые ладони, сжатые до побелевших костяшек пальцы, ногтями нервно царапающие кожу рук.       Что если он просто хотел подпустить её поближе?       Микаса боялась его как огня. Старалась больше не касаться его без надобности с того самого дня, когда они говорили в саду. Слишком стыдно и неловко. Она с приятной дрожью вспоминала его грубоватую ладонь на своей щеке, и боялась, что сделает или скажет какую-то глупость, если капитан позволит ей быть ближе.       Слова застыли на языке, не смея донести, что он всё понял верно. Как глупо было думать, что он не видит. Леви взрослый мужчина. Конечно он заметил. И как давно Леви знал, что она чувствует? Знал ли, что под ветками яблони заставил её сердце только больше трепетать? Что позволил надеяться?       — Прости, — гораздо более уверенно сказал капитан, словно придя в себя.       Микаса хотела тут же выскочить из комнаты, забыть этот странный, неожиданный поцелуй, сделать вид, что ничего не случилось, и вернуться сюда в другой день, расставив всё на свои места, разложив разбушевавшиеся чувства по полочкам, усмирив такую ненужную любовь. Леви останется её бывшим капитаном, ничем большим, только старым другом, готовым поддержать.       В глазах застыли слёзы, готовые в любую секунду хлынуть из глаз.       — Вам не за что извиняться, — выдавила из себя Микаса, мучаясь собственными размышлениями. Ещё с секунду она стояла, искренне желая броситься в руки капитана снова, но так и не решилась.       Что если он тоже решил воспользоваться её слабостью?       Сердце было готово разорваться на мельчайшие кусочки, осколками врезаясь в зажатые лёгкие, и Микаса выбежала из дома, не попрощавшись.       Она хотела было пойти домой, сейчас же исчезнуть, но остановилась. В который раз засомневалась. Внутри всё протестовало, прося не глупить, не рубить с плеча, остудить мысли и хоть немного подумать.       Её дни давно превратились в сплошное месиво из пожирающих изнутри эмоций. Почему она отталкивала Леви от себя, когда ей хотелось совершенно иного? Когда она сама, ещё боясь признаться себе в этом, неосознанно тянулась к нему, ища какой-то защиты?       Что если он тоже нуждается в её помощи, нуждается в ней?       Микаса тут же отбрасывала эти мысли, не давая им развиться во что-то большее, терялась в догадках, пыталась убедить себя довериться в последний раз. Всего один. Леви никогда не причинял ей зла, и вряд ли собирался сейчас. Она ведь и сама хотела коснуться его, много раз представляла себе их поцелуй, и так позорно сбежала, когда это случилось.       Микаса знала, что дома не станет легче, что чувства снова будут пожирать изнутри, желудок сведёт проклятыми бабочками, подушка не успеет просохнуть от бесконечных слёз беспомощности. Такой глупой и разбитой Микаса давно не чувствовала себя.       «Глупая, глупая», — вертелось в её голове, пока она топталась на месте, боясь вернуться обратно, и не решаясь уйти домой. Если она убежит сейчас, то дорогу сюда придётся забыть, и она лишится последнего места, где чувствует себя живой.       Сколько можно было ошибаться, сколько бед можно было сваливать на свою голову? Она оттолкнула от себя последнего человека, кто был ей дорог, кто ответил ей взаимностью. Было страшно, непривычно думать о капитане как о том, кто мог бы касаться её, кто мог бы стать её мужчиной, но сердце игнорировало приказы разума. Оно желало, просило её вернуться в дом, даже несмотря на то, что Микаса будет выглядеть полной дурой.       Микаса едва смогла собраться с силами. Двор приятно пах сладкими узлами только-только завязывающихся яблок. Дни превратились в череду сплошного жара и пекла, солнце слепило глаза, прогоняя обратно в тень, и Микаса повернула назад.       С шумом открыв дверь, чтобы капитан точно её услышал, Микаса встала у дверей, не решаясь пройти вглубь. Леви шумел в своей комнате. Наверняка одевался после душа. Сердце заходилось в бешеном ритме, заставляя Микасу всё больше сомневаться в себе. Но долго думать ей не пришлось, Леви застучал тростью, приближаясь к ней. Всё-таки услышал.       Собрав всю свою волю в кулак, Микаса шагнула вперёд, ему навстречу, чтобы капитану не пришлось мучаться, пробираясь до неё. Он едва успел показаться из дверей комнаты, как Микаса навалилась на него, действуя быстрее, чем сознание подкинет новые причины этого не делать. Микаса крепко обхватила его руками, приятно пахнущего свежим ароматом мыла, вжалась сильнее, пряча лицо у него за спиной, только чтобы он не видел этой предательской красноты.       Он осторожно, словно боясь снова сделать что-то, что её отпугнёт, приобнял её свободной рукой, похлопал по спине, будто успокаивая, и Микаса обмякла в его руках.       Коснуться оказалось так просто.       — Я боюсь снова обжечься, капитан, — сказала Микаса тихо, шмыгнув носом, едва сдерживая подступающие к горлу слёзы. Лишь то, что она обнимала Леви, дарило чувство спокойствия, ощущение, будто она на своём месте.       — Я слишком стар для горячего мужчины.       Микаса не смогла сдержать лёгкого смешка, крепче прижимаясь к капитану. Смесь радости, удовольствия и чувства того, как гора сваливается с плеч, разом нахлынули на неё. Тёплая после душа рука капитана всё ещё покоилась на её спине, легко поглаживая.       Микаса была бы счастлива, если бы этот момент не кончался никогда, но Леви, сумев извернуться, невесомо коснулся губами её щеки, убирая руку со спины. Микаса так сильно нуждалась в его прикосновениях, что в тот же миг ярко ощутила пробежавший по совсем недавно тёплому месту холодок, и не разжала рук.       — Мне тяжело тебя держать.       Микаса сразу же разжала руки, отшагивая назад, снова потупив взгляд в пол. На мгновение совсем забыла, что капитану может быть больно. Может быть и права была сиделка, что Микаса слишком неаккуратна. Она уже хотела извиниться, но Леви как ни в чём не бывало прошёл мимо — к кухне, словно и не было этих мгновений.       — Будешь чай? — буднично поинтересовался капитан, и Микаса тут же ожила, вскинула голову, вслушиваясь в его голос, и пошла следом за Леви.       Волнение всё ещё металось в груди, но Микаса уже не могла сдержать улыбки, вдыхая аромат горячего сладкого чая. Леви сидел за столом напротив, прислонив трость к столешнице, погрузившись в собственные размышления, а Микаса не могла заставить себя отвести от него взгляд, понимая, что больше не одна.